Текст книги "Рабыня Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Не так уж много пышных слов можно сказать о Горе. Но зато мужчины и женщины в этом мире живут. Живут, а не существуют. (

И я не отдам этот мир.

Он совсем другой, не похож на мой, в чем-то, пожалуй, хуже, но в чем-то – я знаю – лучше.

Такой, каков он есть. Честный и настоящий. И дышится в нем легко.

– Кто твой хозяин, птенчик? – спросил меня Туп Поварешечник.

– Турнус, – ответила я, – земледелец. Глава касты в Табучьем Броде. Земля у него родит, а еще он дрессирует слинов.

Я гордилась Турнусом. О справном, искусном крестьянине здесь часто говорят: «Земля у него родит». Иногда этим выражением пользуются, чтобы просто выразить почтение, даже если человек землю и не обрабатывает. В любой касте, связанной с определенным видом деятельности, будь то сельское хозяйство, торговля или военное искусство, всегда есть люди, род занятий которых отличен от традиционного. Есть и те, кто, не входя в касту, живет тем же трудом. Обычно, хотя бывают и исключения, принадлежность к касте определяется по рождению. Но, случается, в касту принимают со стороны. Браки, как правило, совершаются внутри касты. В случаях же смешанных браков женщина – как чаще всего и бывает – может предпочесть сохранить свою кастовую принадлежность, а может вступить в касту супруга. Рожденные в таких браках дети принадлежат к касте отца. Подобно этому в некоторых городах решаются и проблемы гражданства. Выходцу из бескастового общества непросто представить, как важны для гориан касты. Кастовая структура, хотя, безусловно, и порождает немало трудностей, тем не менее помогает человеку определить свое место в жизни, учит высоко держать голову, роднит с тысячами собратьев, определяет образ жизни. Даже развлечения гориан – и турниры, и зрелища – часто связаны с кастовыми обычаями. По кастовому принципу распределяются и средства на общественные нужды. Кастовая система достаточно гибка, вполне возможны переходы из одной касты в другую. Но мужчины редко пользуются этой возможностью. Принадлежность к касте – предмет гордости, на членов других каст часто поглядывают свысока. Повзрослев, горианин ощущает себя плотью от плоти своей касты, и променять ее на другую для него все равно что землянину поменять гражданство: скажем, американцу на российское, французу на китайское. При всех своих недостатках кастовая структура придает горианскому обществу стабильность – ведь в таком обществе каждому находится место, труд каждого почетен, каждый с уверенностью смотрит в будущее. Есть на Горе и кланы – их членов связывают узы кровного родства. По обыкновению браки совершаются между членами одной касты – поэтому в основном кланы вписываются в кастовую структуру. Но кланы и касты – не одно и то же. Например, в один клан – пусть изредка – могут входить члены разных каст. Многие гориане считают клан родственной группой внутри касты. И во многих практических смыслах так оно и есть. По крайней мере, особого вреда в такой точке зрения нет. Довольно прочно привязанные к определенной местности, кланы обычно тесно связаны с конкретным городом. Касты же административных границ не знают. Рассказывая о Горе, нельзя не упомянуть о Домашних Камнях. Домашний Камень – вот что прежде всего отличает горианина от землянина. Тому, у кого никогда не было Домашнего Камня, ни за что не понять, как много значит он для горианина. Словами этого не выразишь. Пожалуй, не буду и пытаться. Скажу одно: самое печальное в людях Земли то, что у них нет Домашних Камней.

– Как тебя зовут, птенчик? – спросил меня Туп Поварешечник.

– Моему хозяину было угодно назвать меня Диной, – ответила я.

– Раз хозяину было угодно назвать тебя Диной, значит, ты и есть Дина.

– Да, хозяин! – поспешно согласилась я. У меня и в мыслях не было намекать, что меня могут звать как-то по-другому! Мелина сверлила меня глазами. – Я Дина! Только Дина, рабыня моего хозяина!

Четыре эти буквы – горианские ли, английские ли – и означали мое имя. Полное и единственное. Это решает хозяин.

– Симпатичная Дина, – обронил Поварешечник.

– Спасибо, хозяин, – потупилась я.

– Берешь? – Медине не терпелось.

– Руки грубоваты. – Он провел большими пальцами по моим ладоням. Я вздрогнула. – У тебя грубые руки, Дина.

– Я крестьянская рабыня, хозяин.

Копай, стирай, тяжелую мотыгу таскай – еще бы руки не огрубели!

Он все водил по моим ладоням пальцами, прижимая их все крепче. Я закрыла глаза, припала к столбу.

– Немного крема, – рассуждал он, – и станут помягче, в самый раз, чтоб ласкать мужчин.

– Да, хозяин.

Господи, а что бы я чувствовала, будь ладони мягче!

– Ну, предлагай цену за эту сучку, – поторапливала Мелина. Его рука коснулась моей шеи, палец протиснулся под веревочный ошейник, чуть оттянул его в сторону.

– На тебе ошейник из веревки. Жесткий, наверно?

– Что нравится моему хозяину, – проговорила я, – то и мне нравится.

– Лжешь свободному мужчине?

– О нет, хозяин! – вскричала я. Конечно, носить веревочный ошейник – радости мало. Но я – рабыня. Турнус – мой хозяин. И естественно, я в лепешку расшибусь, лишь бы ему угодить. Если так ему угодно – значит, должно и меня устраивать. Мое дело – угождать. В том-то и суть: я получаю удовольствие, доставляя удовольствие Турнусу. Иначе мне смерть. Мне нравится угождать ему. В этом – высшее наслаждение для рабыни.

– Угодить старается. Ну, не хочется тебе ее голую в меха затащить? – подначивала Мелина. – Задешево отдам.

– Как дешево? – поинтересовался Туп.

– Дешево.

– А Турнус знает, что ты ее продаешь?

– Какая разница? Я – свободная женщина. Его подруга. Могу делать что пожелаю.

– Хочешь, прелестная Дина, – поглаживая мне шею, спросил, – чудесный стальной ошейник, может, даже украшенный эмалью?

– У меня никогда не было ошейника.

– Значит, не хочешь?

– Хочу, хозяин, – робко призналась я.

Только это будет не мой ошейник. Наоборот – надев ошейник, я стану чьей-то собственностью. Ошейник, как и я, будет принадлежать хозяину. Это будет его ошейник. Не мой. Я буду только носить его.

– Веревка такая грубая, жесткая, – ощупывая петлю у меня на шее, продолжал он. – А гладкий стальной тебе бы понравился? Изящный, сверкающий или украшенный орнаментом, тонкой работы? А еще бывают покрытые эмалью – под цвет твоих глаз или волос. Ты в таком стала бы еще красивее. А иногда и по мерке делают, точно на твою шейку.

– Как угодно хозяину, – ответила я. Конечно, стальной ошейник так красит девушку! Как я завидовала Этте, хоть у нее-то ошейник был совсем простенький. Не так уж много ошейников довелось мне повидать на Горе, но от Этты я знала: разновидностей превеликое множество. От заклепанной на девичьей шее простой полоски металла до усыпанных каменьями, филигранно отделанных, запирающихся на замочек ожерелий, достойных любимой рабыни Убара. Но у всех ошейников – у кухарки ли на шее или у наложницы в покоях Убара – есть две общие черты: во-первых, сама девушка снять его не может, во-вторых, он недвусмысленно указывает – она рабыня. В выборе ошейников, как и во всем остальном, гориане проявляют великолепный вкус и чувство прекрасного. Такое впечатление, что вкус не изменяет им ни в чем: ни в языке, ни в архитектуре, ни в одежде, ни в традициях и обычаях. Здешний народ знает толк в красоте. Все поражает изысканностью – будь то покрой сандалий простого работяги, или тщательная выделка кожи, или украшающие башни городов витражи, что переливаются всеми цветами радуги, меняя облик в тени или под солнечным светом, обретая новые оттенки в каждое время дня. Истово украшая свою жизнь и свой мир, не оставляют гориане без внимания и своих рабынь. Их облик тоже должен быть безупречен. Как для землян вполне обыденным считается пригласить дизайнера, чтобы спланировать внутреннее убранство жилища, так для горианина ничего необычного нет в том, чтобы обратиться к специалисту, который оценит, вышколит рабыню, поможет сделать ее еще красивее. Даст совет, как постричь и уложить ей волосы, какой косметикой надлежит ей пользоваться, какие серьги, какие ошейники и одежды ей пойдут, научит красиво ходить, говорить, преклонять колени и многому, многому другому. Обычно, придя в дом, такой специалист встречает там невзрачную рабыню и, разгадав скрытые в ней возможности, превращает ее в красавицу. Какая возможность блеснуть своим искусством! Говорят, такие люди способны творить чудеса. Их часто нанимают для работы с рабынями, как правило, с теми, что еще недавно были свободными. И вот ничем не примечательная невольница выходит из рук мастера ослепительной и неотразимой. Говорят, однако, что едва ли не наполовину успех определяется ошейником. Надень на женщину ошейник, считают на Горе, – и красота ее раскроется. Быть может, так оно и есть. На мою долю выпало носить лишь ошейник из веревки, но и то, по-моему, каким бы грубым он ни был, даже в нем я стала красивее и желаннее. Надев его на меня, Турнус подвел меня к зеркалу Мелины. У меня едва не подкосились ноги – такой соблазнительной, такой пикантной показалась я себе. От Турнуса не укрылось мое состояние. Тут же он овладел мною, и неожиданно для меня самой тело мое мгновенно отозвалось, безудержно отдалось его объятиям. Он надел на меня ошейник! В какую же пучину страсти поверг бы меня не веревочный, а настоящий стальной ошейник, который не снять, не разрезать, от которого не избавиться! Об этом я и помыслить не смела. Настоящего ошейника я и жаждала, и боялась. Если горло схвачено стальной лентой, разве смогу я устоять перед мужчиной?

– Предлагай цену, – торопила Мелина.

Встав на ноги, Туп Поварешечник потянулся к своей сумке.

– На, птенчик.

Достав что-то из сумки, он сунул это мне в рот, протолкнул пальцами между зубами. Стоя на коленях в пыли у столба, я вздрогнула.

– Спасибо, хозяин.

Конфета! Маленькая, твердая, сладкая! Я закрыла глаза. Первая конфета за все время, что я на Горе. После скудной рабской пищи – такая роскошь! Да за кусочек шоколада рабыни друг другу глотки готовы перервать! Муштруя и вышкаливая рабынь, хозяева иногда поощряют их сладостями. Да и в качестве стимула лакомства действуют безотказно. Даже вполне взрослая рабыня готова часами гнуть спину за крошечную конфетку. Обычно конфету суют в рот стоящей на коленях девушке, но, случается, бросают на пол. Иногда, швырнув конфету нескольким девушкам, хозяин забавляется, наблюдая, как они бросаются за нее в бой.

– Предлагай цену, – не отставала Мелина.

– Почему ты хочешь продать ее? – спросил Поварешечник.

– Будешь покупать?

– Может быть, – не сводя с меня глаз, проговорил он.

– Ну, разве не хороша?

– Хороша.

– Представь себе: голая, в ошейнике, с тобой в мехах! – соблазняла Мелина. – Ластится к тебе, не знает, как угодить.

– Я торговец, – отвечал Туп. – Если куплю ее, то чтобы продать с барышом.

– Но прежде чем продать, можешь попользоваться на славу, – уговаривала Мелина.

Поварешечник ухмыльнулся:

– Два тарска.

Странное чувство охватило меня. За меня предлагают цену. Вот чудно! Цена, конечно, несерьезная, даже для такой, как я, для землянки. Только так назвал, для затравки. Настоящий торг впереди. Безусловно, на любом рынке за меня дадут четыре-пять тарсков, не меньше.

– И за меньше отдам, – объявила Мелина.

Поварешечник, казалось, был сбит с толку. Стало не по себе и мне. Я зажмурилась.

– Мне нужно кое-что из твоей тележки. – Она, прищурившись, взглянула на меня. – Отойдем-ка!

И они ушли к тележке, оставив меня привязанной к столбу. Вид у Тупа был озадаченный. Разговора их я не слышала. Все сосала леденец. Вкусный! Хотелось растянуть подольше. Будто случайно, я чуть отодвинулась от столба – так, чтоб видеть двоих, стоящих у тележки. Интересно, что бы это значило? Выдвинув один из многочисленных ящиков, Туп Поварешечник достал оттуда крошечный, будто аптечный, пакетик и передал подруге Турнуса. Не заметили бы, что я подглядываю! Я тут же отвернулась к столбу и как ни в чем не бывало продолжала смаковать конфетку. Вскоре Мелина вернулась, отвязала меня и, к моему удивлению, отвязала от моей шеи длинную веревку. Я думала, мне стянут руки за спиной, привяжут за шею к тележке Тупа, и тогда, голая, босая рабыня, я побреду за ним прочь из села.

– Надевай тунику, – приказала Мелина. – Бери мотыгу. Иди в поле, окучивай сул. Когда придет время, за тобой придет Брен Лурт. И никому ни слова.

– Да, госпожа, – ответила я.

– Быстрей, – оглядываясь по сторонам, поторопила Мелина.

Я поспешно натянула через голову короткую шерстяную рабскую тунику.

Что-то уж очень Мелина возбуждена.

– Можно рабыне говорить, госпожа? – спросила я.

– Да.

– Меня не продали, госпожа?

– Может быть, Дина, – буркнула подруга Турнуса. – Увидим.

– Да, госпожа. Как это понимать?

– Завтра, сучка ты моя, – продолжала она, – ты будешь принадлежать либо Тулу Поварешечнику, либо Брену Лурту.

Я озадаченно взглянула на нее.

– Иди! – велела она. – Быстро! Никому ни слова!

Я помчалась за мотыгой. Конфетка уже растаяла во рту. Кому я могу сказать?

Ковыряясь в иссохшей земле, я окучивала сул.

Пятнадцать дней нет дождя. Да и до этого землю как следует не промачивало. Засуха.

Тележка Тупа Поварешечника исчезла вдали. Согнувшие между ее поручнями, торговец ушел из Табучьего Брода. Д клубы пыли уже рассеялись.

День клонился к закату.

Я беззащитно стою одна-одинешенька среди поля.

Что случилось со мною? Как я оказалась на Горе? Проснулась обнаженная, с цепью на шее. Пришли двое, требовали от меня рабские бусы. А я ничего не понимала. Хотели меня убить. Спас меня Клитус Вителлиус. Спас, а потом поставил на мое тело клеймо, сделал своей рабыней. Позабавился, заставил полюбить себя – и подарил! Ненавижу! Люблю! Никогда не забуду его руки. В душе навсегда останусь его рабыней. Вспомнит ли он хоть раз о девушке, так равнодушно, походя брошенной? Нет, конечно! Всего лишь рабыня. Да его тьма женщин домогается, выбирай – не хочу! Даже свободные за одно его объятие готовы ошейник надеть. Нет, не вспомнит он обо мне, о той, кем мимоходом потешился. А вот я буду помнить его всегда. Я люблю его. И ненавижу! Навеки он мой хозяин. Как же я люблю его и как ненавижу! Если бы только я могла отомстить! Как сладостна презренной рабыне месть! Но разве может рабыня отомстить? Она всего лишь рабыня. Я свирепо обрушила мотыгу на сул. Что за странный привиделся мне сон? Будто я во дворце и должна нанизать бусы. «Кто приказывает мне?» – спрашиваю я. «Тебе приказывает Белизариус, рабыня!» – гремит голос. И кажется, будто так и должно быть, хотя никакого Белизариуса я не знаю. «Каков приказ

Белизариуса, хозяина рабыни?» – «Он прост». – «Да, хозяин!» – отвечаю я. «Нанижи бусы!» Руки мои тянутся к столику, к нитям и бусинкам. И я просыпаюсь. Что за сон? Да еще Брен Лурт появился у клетки, напугал меня. «Я буду первым в Табучьем Броде. И когда я буду первым, Мелина отдаст тебя мне». И исчез. А я, дрожа, съежилась на соломе. А сегодня, казалось, меня уже продали, но Туп Поварешечник ушел из села один. Меня послали в поле. Мелина получила от Тупа пакетик, похоже, с каким-то снадобьем. Мне не велено никому ничего говорить. За мной – сказали мне – придет Брен Лурт. А до того я должна оставаться в поле. Ничего не понимаю!

Я вонзила мотыгу в землю. Никому ничего не говорить! Да тут никого и нет!

Снова и снова поднимала я тяжеленную мотыгу. Ну и работка! Спину ломит. Руки болят. Все тело ноет. Я – крестьянская рабыня. Тяжек мой труд, ох как тяжек! Будешь работать спустя рукава – по головке не погладят. А мне вовсе не хочется, чтобы меня высекли. Солнце опускалось. Туника вымокла от пота. Ноги в грязи. Горло стянуто шершавой веревкой.

Я выпрямила затекшую спину. Нет, не гожусь я для крестьянской работы. Слишком хрупка. Тяжело дыша, откинув голову, я застыла с мотыгой в руках.

Как я мечтала, чтобы Туп Поварешечник купил меня, освободил бы от этой каторги. Там, у столба, так хотелось стать кем угодно – лишь бы ему понравиться, лишь бы заинтересовать его, лишь бы сбежать из Табучьего Брода. Но их с Мелиной не проведешь, так повернули дело, что не удалось мне предстать перед ними никем иным, кроме как самой собой – обуреваемой страстями, бессильной устоять перед мужчиной рабыней-землянкой. Хотела показаться шлюхой, а пришлось быть тем, что я есть на самом деле. И в естественных своих реакциях, как оказалось, я шлюха почище любой шлюхи. Конечно, рабыня должна быть немного шлюхой, причем превосходной. Это – лишь первый шаг на пути превращения женщины в рабыню. Да какая разница! Что угодно бы сделала, лишь бы сбежать из Табучьего Брода. У рабыни нет ничего. Кроме своей ласки и красоты, ей нечего предложить мужчине. Нечем расплатиться, кроме себя самой. Вот это-то им и нравится.

Уверена: Тулу Поварешечнику я показалась вполне привлекательной. Но купил он меня или нет – не знаю.

Я снова склонилась над мотыгой и тут же испуганно выпрямилась. Брен Лурт!

Он стоял в паре футов от меня. В руках – моток веревки. Я вцепилась в рукоять мотыги. Он взглянул на меня.

197

Я отбросила мотыгу. Девушка не смеет поднять оружие против свободного мужчины. Бывает, лишь за то, что рабыня осмелится прикоснуться к оружию, ее убивают или отрубают ей руки.

– Я пришел за тобой, Дина, – сказал он.

Я оглянулась. Слева, тоже с веревкой в руках, стоял еще один молодой сельчанин. Я поспешно обернулась. Позади меня – еще четверо. И справа один. За спиной Брена Лурта появились еще двое, у одного из них тоже веревка наготове.

Некуда бежать.

– Вот она, – раздался голос, – та самая умница, что от нас удрала.

– Здравствуй, рабыня, – обратился ко мне другой.

– Здравствуй, хозяин, – ответила я. Скрестив руки, я протянула их Брену Лурту.

– Ты отведешь меня к моему хозяину?

Он рассмеялся.

Я отдернула руки. Испуганно огляделась. Они подошли ближе, сгрудились вокруг.

Повернувшись, я бросилась было бежать, но угодила в лапы дюжего детины. Он швырнул меня в центр круга. Снова попыталась я прорвать круг и снова была поймана и водворена в его середину. Теперь они стояли почти вплотную.

– Свяжи меня, – протянув скрещенные руки, попросила я Брена Лурта, – и отведи к хозяину.

Он улыбнулся.

Меня пробрала дрожь. Я отпрянула – прямо в руки другого здоровяка.

– Ты изнасилуешь меня, Брен Лурт? – спросила я.

– И не только, – ответил он.

– Турнус будет недоволен, – предупредила я.

– Сегодня вечером, – пообещал он, – ты будешь принадлежать мне.

– Не понимаю, – изумилась я.

– Сегодня вечером, Дина, мы устроим пир. И ты будешь нашим угощением.

Я задрожала.

– Держите ее! – скомандовал Брен Лурт.

Двое парней схватили меня за руки.

– Привяжите к лодыжкам веревки!

Привязали.

– Опусти руки! Чуть в стороны от тела! Я послушно выполнила приказ.

От принесенных с собой мотков они отрезали еще пару веревок, привязали к обоим моим запястьям. Остатки веревки плетьми свисали в руках Брена Лурта и одного из его приятелей. Ими меня могут высечь.

– Делай, что велят! – предупредил Брен Лурт.

– Да, хозяин, – проронила я.

– Сними косынку!

Подняв руки со свисающими с них веревками, я стянула косынку. Тряхнула головой. Волосы рассыпались по плечам.

– Хорошенькая, – отметил кто-то.

– Порви косынку! – приказал Брен Лурт.

– Прошу вас! – взмолилась я. Не могу я рвать косынку! Как и я, Дина, она принадлежит моему хозяину. Дина за нее отвечает. Если порвет ее или испачкает, хозяин будет недоволен. Прибьет Дину.

– Рви!

Я с усилием рванула плотную ткань. Слабость моих рук позабавила парней.

– Брось на землю, наступи на нее! Втопчи в грязь!

Я покорно потопталась на ней обвязанными веревками ногами. Теперь точно высекут, только вернусь в деревню!

Но, взглянув на стоящих вокруг парней, я вдруг поняла, что они куда страшнее плетки и гнева Турнуса или Мелины. Глаза их пугали. На руках и ногах у меня веревки. Я их пленница.

Ясно одно: им надо угождать.

– Будешь слушаться? – спросил Брен Лурт.

– Да, хозяин, – прошептала я.

– Раздевайся.

– Да, хозяин.

Я попыталась стащить через голову грубую короткую тунику. Только бы быстрее все кончилось!

Но схваченным веревками рукам никак не дотянуться до подола. Пальцы отчаянно тянулись вниз, цеплялись за шерсть, но не хватало какого-то дюйма. Ну, еще раз! Нет, не пускают проклятые веревки. В смятении я подняла глаза на Брена Лурта.

– Раздевайся! – прозвучало снова. Сложенная петлей веревка, точно плеть, качнулась в его руке. У парня за моей спиной тоже веревка наготове.

Судорожно пыталась я схватить подол туники, но мучители держали веревки крепко, не давали дотянуться. Нет, до грубой белесой шерсти никак не добраться!

– Будешь слушаться? – снова спросил Брен Лурт.

– Да, хозяин! – закричала я. – Да, хозяин!

– Раздевайся.

И снова, снова все сначала! Может, стащить тунику за ворот? Нет, не дают и до ворота дотянуться!

– Да ты бунтовщица! – процедил Брен Лурт.

– Нет, хозяин! – надрывалась я.

– Ну так будь послушна. Все заново. Нет, не пускают!

– Бунтовщица!

И тут веревка, что держал стоявший за моей спиной парень, со свистом рассекая воздух, хлестнула меня по ногам.

– Ой! – вскрикнула я.

В тот же миг и Брен Лурт с размаху стегнул меня – удар пришелся по плечу и шее.

Рывок – и, умело манипулируя привязанными к моим ногам и рукам веревкам, меня ничком швырнули наземь.

Вновь и вновь стегали меня, рыдающую, распростертую в пыли, – даже через грубую ткань туники удары обжигали тело, – а потом, потянув за веревки, поставили перед Бреном Луртом на колени с широко раскинутыми в стороны руками. Щека в грязи, мокрая от пота туника перепачкана землей. На губах – вкус пыли.

– Тащите! – скомандовал Брен Лурт.

Меня рывком подняли на ноги и, спотыкающуюся, потащили через поле. Разорванная косынка и мотыга остались в борозде.

Сколько разных фокусов можно учинить над девушкой, к чьим рукам и ногам привязаны веревки! Как только ни изгалялись надо мною деревенские парни! То на потеху заставят плюхнуться в грязь; то швырнут вперед, то назад; то несут, растянув между собой, лицом вниз или вверх; то на спине, или на животе, или переворачивая, поволокут за ногу или за руку; то заставят идти по острым камням.

Я уже не чаяла остаться живой.

Однажды мы остановились. На мне все еще была надета туника. Держа за веревки, меня поставили перед Бреном Луртом. Вся в поту, в грязи, задыхающаяся, измученная этой пыткой, дрожащая от страха, я понимала – я в их полной власти. Что за судьбу уготовили они мне? Мы стояли у колючих зарослей – вроде тех, из которых строят защитные стены лагеря.

– Ты все еще одета, – оглядев меня, заметил Брен Лурт.

– Позвольте мне сбросить одежду! – взмолилась я. – Позвольте обнажить перед вами красоту несчастной рабыни!

– Давай! – разрешил он.

У меня вырвался горестный крик. Снова проклятые веревки!

– Видно, ты так ничему и не научилась, – изрек Брен Лурт.

– Прошу тебя, хозяин! – рыдала я.

– Так пусть колючки ее разденут! – решил он.

– Нет! – закричала я.

И меня поволокли на веревках в самую гущу ощерившихся шипами зарослей. Я кричала, молила о пощаде, но тщетно. Острые иглы разрывали одежду, терзали тело. Меня безжалостно тащили вперед. Мотая головой из стороны в сторону, я заходилась в крике. Зажмурилась, чтобы не выкололо глаза.

Стонала: «Прошу вас, хозяева!» Но никто не соблаговолил смилостивиться надо мною. Из зарослей меня вытащили израненной, изрезанной, окровавленной. Теперь рабыня-землянка нагая.

Меня подстегнули веревкой, и мы снова двинулись в путь. С песней мучители вели меня к месту пира, на поросшую травой полянку у ручья.

Там, подтащив к дереву, снова нещадно били. Прижавшись к шершавой коре залитой слезами щекой, содрогаясь от каждого удара, я гадала: что же я им такое сделала, что они так ко мне жестоки?

Потом навзничь опрокинули на траву, потянув за веревки, широко раскинули мне ноги. Надо мной встал Брен Лурт. Глянул сверху вниз.

Вот в чем дело! Я, рабыня, ускользнула от них тогда, во время охоты. Обставила их. Перехитрила. Теперь такой хитрой я себе уже не казалась. Теперь за мою хитрость приходится платить. Мне, рабыне, тягаться со свободным мужчиной! Какое безрассудство! Или не знала, что в один прекрасный день могу оказаться в его власти?

Я закричала. Первым был Брен Лурт.

– Выходи, Турнус! – прокричал Брен Лурт. – Посмотри, что я тебе принес!

Вся перепачканная, со связанными за спиной руками я покоилась на руках у Брена Лурта. Голая, покрытая грязью и запекшейся кровью. С шеи к его рукам свисала веревка. Щеки вымазаны. Холодно, все болит – сколько было побоев и надругательств! Кажется, я почти впала в шок. Плакать уже не могла. Лишь искра чувств осталась во мне – страх перед свободными мужчинами. Я, рабыня, взяла над ними верх в их жестокой игре. Теперь мне преподали урок. Никогда в жизни больше не стану и пробовать их одолеть. Они – хозяева. Я – рабыня.

– Выходи, Турнус! – кричал Брен Лурт. – Смотри, что я тебе принес!

Словно подчеркивая свои слова, он дернул привязанную к моей шее веревку. Голова моя качнулась и вновь опустилась. Плечи бессильно подрагивали.

– Выходи, Турнус!

И вот я уже лежу в пыли перед хижиной Турнуса.

Уже стемнело. Вокруг стояли мужчины с факелами: восемь приятелей Брена Лурта, кое-кто из сельчан. Свободные мужчины, женщины, даже рабыни, которых еще не загнали на ночь в клетки. И Ремешок здесь, и Турнепс, и Верров Хвост, и Редис. Медине хотелось, чтобы они видели, что происходит Из детей – никого. Впереди, левой рукой опираясь на палку, правой держа привязанную к моей шее веревку, стоит Брен Лурт. Рядом – восемь его прихлебателей, тоже с палками. Вокруг – селяне и рабыни. Взгляды прикованы к входу в хижину Турнуса. Вот появилась Медина, начала спускаться по лесенке. Хижина Турнуса – почти в центре поселка, у пятачка. В прохладном ночном воздухе плыл запах слинов. Зябко.

Моя спина и ноги сплошь покрыты рубцами от ударов веревкой. Ноет низ живота.

Стоя у подножия лестницы, Мелина тоже повернулась к двери.

Брен Лурт, гордый, сильный, с видом триумфатора сжимает в руке привязанную к шее распростертой у его ног женщины веревку. В другой руке – палка футов шесть длиной, два-три дюйма толщиной. «Я буду первым в Табучьем Броде», – сказал он мне однажды. И еще: «Когда я стану первым, Мелина отдаст мне тебя».

– Выходи, Турнус, – позвала, стоя у лестницы, Мелина. Дверной проем темен и пуст.

Толпа не сводила с него глаз.

Турнус не появлялся.

Тишина. Лишь факелы чуть потрескивают. Я лежу на земле. Руки за спиной схвачены веревкой.

Откуда-то из-за хижин, со стороны клеток, доносится визг слинов.

И вот толпа затаила дыхание. В дверях хижины стоял Турнус.

– Здравствуй, Турнус! – приветствовал его Брен Лурт.

– Здравствуй, Брен Лурт, – отозвался Турнус.

Обутая в тяжелую сандалию нога Брена Лурта ткнулась мне в живот. Я вскрикнула от боли.

– На колени, рабыня! – приказал Брен Лурт.

Кое-как поднявшись, я встала на колени. Намотав на руку провисшую веревку, он подтянул мою голову к своему бедру. В глазах у меня помутилось и просветлело опять. Стоя на верхней ^ступени, на меня внимательно смотрел Турнус.

Молодежь Табучьего Брода на славу позабавилась с земной девушкой, что некогда звалась Джуди Торнтон, – ныне бесправной рабыней Гора по имени Дина.

Под взглядом хозяина я понурилась. Но быть столь почтительной мне не позволили. Зажатая в кулаке Брена Лурта веревка натянулась, слева впился в подбородок узел, я подняла голову.

Я должна предстать перед Турнусом во всей красе.

– У меня есть кое-что для тебя, – сообщил Турнусу Брен Лурт.

– Вижу, – проронил Турнус.

– Горячая бабенка, – продолжал Брен Лурт, – очень аппетитная.

– Это мне известно, – проговорил Турнус.

– Теперь она на коленях у моих ног.

– Вижу, Брен Лурт, – сказал Турнус.

Мгновенно отбросив веревку, Брен Лурт ударом ноги отшвырнул меня в сторону. Я растянулась в пыли, повернулась на бок, чтобы ничего не пропустить.

Брен Лурт стоял, сжимая палку обеими руками: правой посередине, левой – дюймов на восемнадцать ниже. Но Турнус не двигался.

В толпе никто не шелохнулся. Чуть слышно потрескивали факелы.

На какое-то мгновение Брен Лурт, казалось, растерялся. Замешкался, переводя взгляд с одного своего приятеля на другого.

Потом снова повернулся к Турнусу – а тот, не говоря ни слова, стоял на верхней ступеньке лестницы, у входа в хижину, футов на шесть-семь возвышаясь над толпой.

– Я надругался над твоей рабыней, – сказал Брен Лурт.

– Рабыни для того и предназначены, – ответил Турнус.

– Мы с ней хорошо позабавились! – Брен Лурт начинал злиться.

– Получили удовольствие? – осведомился Турнус.

– Да! – Готовый к схватке, Брен Лурт все тверже сжимал тяжелую палку.

– Значит, – заключил Турнус, – пороть или убивать ее не придется.

Брен Лурт выглядел озадаченным.

– Тебе, Брен Лурт, безусловно, известно, – заговорил Турнус, – что долг рабыни – всеми силами угождать мужчинам. В противном случае ее ждет суровое наказание, вплоть до пыток и смерти, если хозяину так угодно.

– Мы взяли ее без твоего разрешения, – напомнил Брен Лурт.

– Вот в этом, – проговорил Турнус, – ты нарушил закон.

– Для меня это не имеет значения! – заявил Брен Лурт.

– Ни плуг, ни боек, ни рабыня, – процитировал Турнус, – не могут быть взяты без соизволения хозяина.

– Мне нет до этого дела!

– Скажи, Брен Лурт, что отличает человека от слина или ларла?

– Не знаю!

– Закон! – отчеканил Турнус.

– Все эти законы – всего лишь пустой звук, мальчишкам головы забивать!

– Закон – это стена.

– Не понимаю, – смешался Брен Лурт.

– Человека от слина и ларла отличает закон. Вот что их разделяет. Закон – это стена между ними.

– Не понимаю, – повторил Брен Лурт.

– И эта стена больше не защищает тебя, Брен Лурт!

– Турнус из Табучьего Брода, ты угрожаешь мне?

– Ты поставил себя вне закона.

– Я не боюсь тебя! – вскричал Брен Лурт.

– Спроси ты моего разрешения, Брен Лурт, – Турнус кивком указал на меня, – я бы с радостью, без лишних раздумий на время наделил бы тебя над ней полной властью.

С веревкой на шее, со связанными за спиной руками я лежала в пыли и смотрела во все глаза. Турнус не лукавил. Без сомнения, он отдал бы меня взаймы Брену Лурту, и мне пришлось бы служить ему, как хозяину.

– Но ты не спросил моего разрешения.

– Нет! – в бешенстве ответил Брен Лурт. – Не спросил!

– И ты, и другие поступали так и прежде, но никогда не злоупотребляли и дурных намерений не вынашивали.

Все верно. Время от времени деревенские парни ловят нас, рабынь Турнуса или чьих-то еще, связывают и насилуют прямо в поле – ну, побуянят юные лоботрясы, покуражатся над рабынями. Они же не со зла! Горячие головы, молодая кровь играет, силы хоть отбавляй – ну, побалуются с облаченными в коротенькие туники клеймеными девками с веревками на шее – только и всего. А чего же еще ждать рабыне? Некоторым хозяевам даже нравится, что их рабынь время от времени насилуют – пусть не забывают, кто они. Ничего в этом необычного нет. В деревнях все воспринимают это как нечто само собой разумеющееся и просто не обращают внимания – все, кроме рабынь.. Но это же рабыни! В общем-то это даже на пользу: умиротворяет молодежь, а то ведь иначе их естественная агрессивность может направиться в другое русло, обернуться разрушением. К тому же это помогает юноше почувствовать себя настоящим мужчиной. «Если она тебе нравится, догони и возьми ее, сынок», – такой отеческий совет нередко можно услышать от селян. При мне такое произносилось дважды, хотя меня лично и не касалось. Один нетерпеливый юнец однажды поймал Верров Хвост в ручье и, опрокинув на спину, изнасиловал, как она ни сопротивлялась. Другой молодой сластолюбец как-то зажал Редис у клеток слинов и заставил ублажать себя. Каждый из них добивался своего по-разному. При их приближении я испуганно пряталась. Я знала: теперь они мужчины, а я всего лишь рабыня. Но эти двое в когорту Брена Лурта не входили. То, что сделали сегодня со мной, – совсем другое дело. Это проступок серьезный, преднамеренный. Не какое-нибудь там привычное, заурядное проявление юношеской агрессии, которым нас, рабынь, не удивишь.