Текст книги "Рабыня Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Джон Норман
Рабыня Гора

Я была просто раздавлена. Саднило бедро. Но что значит боль в сравнении со страшным смыслом происходящего! На моем теле – клеймо! Вот что потрясло меня до глубины души.

Боль пройдет, клеймо – никогда. Останется со мной до конца дней моих. Отныне в глазах всех я уже не та, что прежде. Клеймо сделало меня иной. Что оно означает? Подумать страшно. Что представляет собой девушка с таким клеймом на теле? Только одно.

Я – Джуди Торнтон. Талантливая студентка-словесница престижного женского колледжа. Поэтесса. Как же случилось, что я здесь, в чужом мире, лежу связанная, с клеймом на теле?

Глава 1. ОШЕЙНИК

Я лежала в теплой траве. Левой щекой, животом, бедрами ощущала каждую согретую солнцем ласковую зеленую травинку. Потянулась всем телом, до самых кончиков пальцев. Поспать бы еще! Так не хочется просыпаться. Солнце припекает спину, жарит вовсю. Я зарылась поглубже в траву. Левая рука откинулась в сторону. Пальцы коснулись теплой земли между травинками. Глаза закрыты. Изо всех сил оттягиваю пробуждение. Не выбираться бы из постели! Медленно, с трудом возвращалась я к реальности. Не хочу выбираться из постели! Вот бы еще понежиться, погреться. Я повела головой. На шее – будто какая-то тяжесть. Послышалось негромкое позвякивание – словно, лязгая, трутся друг о друга тяжелые металлические звенья.

Непонятно.

Все еще в полудреме, не открывая глаз, я поворачиваю голову в другую сторону. И опять что-то давит шею – что-то круглое, тяжелое. Снова этот негромкий металлический звук перекатывающихся звеньев.

Я приоткрыла глаза – чуть-чуть, чтобы не ослепнуть от яркого света, – и увидела траву. Зеленые травинки колыхались у самых глаз, расплывались, казались непривычно широкими. Пальцы зарылись в теплую землю. Яоткрыла глаза. Меня прошиб пот. Надо просыпаться! Проглотить завтрак, мчаться на занятия. Наверно, уже поздно. Скорее, надо спешить!

И тут я вспомнила. Вспомнила окутавший рот и нос кусок ткани, вспомнила незнакомый резкий запах, силу держащего меня мужчины. Как беспомощно пыталась я вырваться, как он сдавил меня железной хваткой. Меня обуял ужас. Я старалась не дышать. Боролась изо всех сил – бесполезно. Кровь стыла в жилах. Я и не подозревала, что человек может быть так силен. Он проявил терпение, не спешил – ждал, когда я вздохну. Я так старалась не дышать, но что я могла сделать? Истерзанное тело отчаянно жаждало воздуха, и вот наконец я не выдержала, вдохнула полной грудью, и в легкие заструился удушливый дым. Тошнотворные пары неудержимо заполняли тело – не выдохнешь, не увернешься. Накатила дурнота, я потеряла сознание.

Я лежала в теплой траве. Ощущала ее всем телом. Я должна выбраться из постели. Позавтракать на скорую руку, мчаться на занятия. Наверняка уже поздно. Надо спешить.

Я открыла глаза. Меньше чем в дюйме колышутся травинки. Я чуть приоткрыла рот, трава коснулась губ. Я прикусила травинку, на язык брызнула капля свежего сока.

Снова зажмурилась. Ну, очнуться, скорее! Вспомнилась ткань, сильные мужские руки, запах дыма.

Пальцы вонзились в землю, царапали, скребли ее. Под ногти набилась грязь. Я подняла голову и закричала Нет, это не сон: я лежу в траве, опутанная цепью. Я села. И тут же поняла: я голая! Шею оттягивает что-то круглое и давящее. По груди к бедру свешивается пристегнутая к ошейнику тяжелая цепь.

– Нет! Нет! – вырвалось у меня. – Нет!

С криком вскочила я на ноги. Цепь с грациозной мощью струилась вслед за ошейником. Ошейник оттягивал шею, давил на позвонки. Цепь легла между ног, за левой икрой и вдруг приподнялась. Я в ужасе рванулась в сторону. Попробовала через голову стянуть с себя ошейник. Вертела, дергала, снова пыталась стащить через голову. Расцарапанное горло болело. Я изо всех сил задрала подбородок. Надо мной – сияющее голубое небо, ослепительно белые облака. Ошейник не поддавался, сидел как влитой. Между тяжелым кольцом и шеей едва удавалось просунуть палец. У меня вырвался стон. Нет, ошейник мне не стянуть. Не для того он сделан, чтобы его можно было снять. Обезумев, позабыв обо всем, кроме цепи и дикого своего страха, я бросилась бежать – рассудку вопреки – и тут же, раня ноги, запуталась в цепях. Оказавшись на коленях, я схватилась за цепь и с плачем принялась вырываться изо всех сил. Безжалостно тянула, рвала цепь, ошейник мучительно врезался в шею. Цепь тянулась к огромному бесформенному обломку гранита. Кольцо на ее конце соединялось с закрепленной на камне пластиной. Камень внушительный: футов двенадцать в ширину, а высотой – около десяти. Примерно посередине, на высоте около фута, в камне высверлены отверстия и на четырех болтах закреплена пластина с кольцом. Может, эти болты проходят через весь камень, а на другой стороне заклепаны? Откуда мне знать? Стоя на коленях, я тянула цепь. Плакала. Кричала. И снова тянула. Изранила руки, но не сдвинулась и на четверть дюйма. Меня приковали к скале.

Руками держась за цепь, я со стоном поднялась на ноги. Огляделась. Моя гранитная глыба одиноко высится среди широкой, поросшей травой холмистой равнины. Ни следов, ни дорог. Других скал поблизости не видно. Ничего – до самого горизонта, – только ласковый ветерок чуть колышет траву, только необычно белые облака и голубое небо. Я одна. Печет солнце. За моей спиной – скала. Обнаженное тело ласкает ветер, но не сильный: пластина закреплена на подветренной стороне скалы. Интересно, в какую сторону здесь чаще всего дует ветер? Может, пластину с цепью специально расположили так, чтобы защитить от ветра прикованную к скале узницу (которой неожиданно оказалась я)? Я вздрогнула.

Одна. Совершенно голая. Я, хрупкая, белокожая, прикована цепью к огромной скале среди бескрайней равнины.

Я глубоко вздохнула. Никогда еще в мои легкие не вмещалось столько воздуха. И хоть шею сжимал ошейник, я откинула голову назад. Закрыла глаза. Жадно пила этот воздух. Разве опишешь это чувство? Разве объяснишь тому, кто сам такого не изведал? Так просто – каждый вдох дарит радость. Воздух чист и прозрачен. Свежий, бодрящий, он кружил голову, искрился, пьянил живительным кислородом. Дивный воздух, еще не отравленный губительными людскими испарениями, ядовитыми дымами заводов и автомобилей, – воздух юного мира, не знающего непрошеных сомнительных даров цивилизации. Тело переполняла ликующая радость жизни. Всего лишь глоток чистого кислорода – и вот, почти мгновенно, обострились все чувства и мысли. Кому не доводилось вдохнуть воздух чистого, не тронутого цивилизацией мира, тому меня не понять. Да и тот, чье тело знает лишь этот воздух, тоже, пожалуй, подобной радости не оценит. Если ты не дышал здешним воздухом – радость жизни тебе незнакома.

Но я одна. И мне страшно.

Я – в неведомом мире, огромном, незнакомом, чистом, сияющем и пустом. Вокруг – бескрайние луга. Я и не знала, что у травы есть запах. Такой свежий, чудесный. Как обострились все чувства! От избытка кислорода кровь быстрее бежит по жилам. Вдруг обнаружилось: я различаю запахи, что прежде от меня ускользали; я словно открыла для себя новое измерение. Я и сейчас думаю, что здесь моему телу нет нужды сражаться с окружающим миром, гнать его от себя, беречь от него сознание – чтобы не свел с ума. Этот мир так чист, не затронут загрязнением – вот где человек может слиться с природой, не прятаться от нее за крепостными стенами, не чувствовать себя чужаком, который крадется, не смея вздохнуть, под покровом ночной темноты по вражескому стану. В здешнем кристально чистом воздухе зрение тоже стало острее. Здесь я вижу дальше и отчетливее, чем в родных краях, среди клубов смрадного дыма. Как же далеко меня занесло от такого знакомого серого загаженного мира! А ведь и там бывали дни, когда воздух вдруг радовал чистотой, я надышаться не могла его свежестью. Как же мало я знала тогда! Как была глупа. В том воздухе просто оказывалось чуть меньше дыма, чуть меньше смрада – это выглядело лишь напоминанием о том, каким может быть мир. Обострился и слух. Вот, легко касаясь травы, пробегает по равнине ветерок, колышет поблескивающие в солнечном свете былинки. Даже цвет стал ярче, глубже, насыщеннее. Живая, буйная зелень травы, глубокая голубизна неба – неужели бывает такое небо на свете? Облака – белые, четко очерченные – вздымаются в вышину, мгновенно, точно Протей, меняют форму, несутся, гонимые ветром, то выше, то ниже, то медленно, то быстро, то парят огромными величественными белыми птицами, плывут по небесной реке. Обнаженное тело тронул ветерок. Я вздрогнула. Во всем теле, в каждой его клетке пульсировала жизнь.

Страшно.

Я взглянула на солнце. Посмотрела по сторонам, вниз, вдаль.

Теперь я осознавала – ясно, как никогда прежде, – что-то во мне не так. По-новому ощущается тело, его движения. Похоже, чуть изменился вес. Я гнала от себя эти мысли, не могла с ними примириться. Буквально выталкивала их из головы. Но они упорно возвращались. Нет, отрицать бессмысленно.

– Нет! – закричала я.

И все же это правда. Изо всех сил открещивалась я от очевидного, неизбежного объяснения этого невероятного феномена.

– Нет! – кричала я снова и снова. – Не может быть! Нет! Нет!

Онемевшими руками я приподняла свисающую с ошейника цепь. Недоверчиво осмотрела ее. Тяжелые звенья отлиты из простого грубого черного металла, плотно пригнаны. Не особенно красивая, не особенно дорогая. Но я у нее в плену. Я ощупала ошейник. Видеть его я не могла, но, похоже, он тоже изготовлен из тяжелого металла. Простой, ничего особенного, без затей, но зато как плотно охватывает горло! Наверно, тоже черный, как цепь. С одной стороны – грубый шарнир. На крайнем звене цепи – кольцо, прикрепленное к скобе ошейника. Скоба, похоже, часть самого ошейника. Шарнир – под моим правым ухом; закрепленная кольцом и скобой, цепь свисает под подбородком; с другой стороны, под левым ухом, я нащупала увесистый замок. Вот и замочная скважина. Значит, ошейник открывается. Значит, он не заклепан намертво у меня на шее. Интересно, у кого же ключ?

Обернувшись, я поглядела на огромную гранитную скалу с прожилками полевого шпата.

«Надо постараться проснуться, – твердила я себе. – Я должна проснуться! – Я горько рассмеялась. – Наверно, я сплю».

Снова в сознание вползли мысли о том, как по-другому ощущаю я теперь свое тело, его вес, его движения.

– Нет! – снова вскрикнула я. Подошла к гранитной глыбе, рассмотрела привинченную к камню тяжелую пластину с кольцом. Звено моей цепи продето в кольцо. Цепь длиной футов десять. Я попробовала намотать ее на держащий кольцо штырь – не получается. – Нет! – прокричала я. – Я должна, должна проснуться! Наверняка давно пора вставать, завтракать, ехать на занятия. Не может быть никаких других объяснений! Я сплю! А может, сошла с ума? Да нет. Просто сплю – и все. Такой странный, такой нереальный сон. И все же сон. Да. Да. Сон. Всего лишь сон!

А потом, на свою беду, я вспомнила мужчину, что держал меня сзади, так, что видеть его я не могла, вспомнила, как тщетно пыталась вырваться, как рот и нос обмотали тканью и как он ждал, чтобы я вдохнула, и как я сделала наконец этот отчаянный вдох, наполнив легкие зловонным дымом – больше дышать было нечем, – невыносимым дымом, от которого померкло в глазах, и потом потеряла сознание. Итак, я знаю – это не сон.

Что было мочи заколотила я кулаками по гранитной скале с прожилками полевого шпата. Но только в кровь разбила руки.

Повернулась, отошла от скалы – футов на пять, – окинула взглядом поросшую травой равнину.

– О, нет, – зарыдала я.

Итак, сомнений не оставалось: все это правда, все наяву. Что толку спорить? Страшная мысль затопила сознание, сковала волю, погребла остатки надежды.

Знаю, отчего тело как чужое. Знаю, почему немного нарушена координация движений. Я не на Земле. Это не земная сила гравитации. Я в чужом, неведомом мире. Этот мир ярок и прекрасен – но это не Земля. Это не мой мир. Я здесь не дома. Меня привезли сюда, не посчитавшись с моей волей; меня привезли; моя воля здесь ничего не значит.

Одна, беззащитная, обнаженная, я стояла, глядя в пространство, у огромной скалы.

Одна-одинешенька, перепуганная насмерть, с цепью на шее.

Зарыдав от горя, я спрятала лицо в ладони. А потом земля ушла из-под ног, меня окутала тьма – я потеряла сознание.

Глава 2. КОРТЕЖ

Меня резко перевернули на спину.

– Век, кейджера! – рявкнул кто-то. – Век, кейджера! – Голос звучал раздраженно.

Вздрогнув всем телом, перепуганная, я взглянула вверх. И закричала от боли. В месте сгиба между левым бедром и низом живота в тело вонзилось металлическое острие. Потом наконечник убрали, копье повернули древком и тычком древка бесцеремонно повернули меня на правое бедро. Я зажала руками рот. Нога в высокой, тяжелой сандалии, сплетенной из ремней, отшвырнула прочь мои руки. Надо мной возвышался бородатый мужчина. Лежа меж его ног, я с ужасом смотрела на него снизу вверх.

Да он не один! За ним стоял второй. Оба в алых туниках; на левом бедре у обоих висят ножны с кинжалами. На поясах – украшенные орнаментом ножи. У того, что позади, за спиной многослойный щит из кожи и латуни, в руках – копье, к копью привязан шлем со сплетенным из темной шерсти плюмажем. На шее – гирлянда из зубов какого-то хищного зверя. Тот, что стоял надо мной, отложил шлем и щит в сторону. Шлемы сделаны так, чтобы закрыть всю голову и большую часть лица. Открытая лицевая сторона вырезана в форме буквы «V». Оба длинноволосые. У того, что стоял надо мной, волосы стянуты сзади обрывком ткани.

Осторожно пятясь назад, я выскользнула из-под ног возвышающегося надо мной мужчины. Я чувствовала себя такой беззащитной! В жизни не видела таких людей. Могучие, есть в них что-то от животных. Припав к земле, я поползла назад. За ошейником тянулась тяжелая цепь. Я остановилась. Не смея произнести ни слова, повернулась, пытаясь хоть как-то спрятаться, прикрыться руками.

Один из них, обращаясь ко мне, что-то повелительно рявкнул. Рассерженно махнул рукой. Я убрала прикрывающие тело ладони. Все еще вжимаясь в землю, повернулась. Понятно: они хотят меня рассмотреть.

Бородатый подошел ближе. Я не смела поднять на него глаза. Ничего не понимаю. Живя в своем мире, я и не подозревала, что бывают такие люди. Они стояли вплотную ко мне – в моем мире люди так близко друг к другу не подходят. Там, в той жизни, у каждого свой кокон, свой неприкосновенный отрезок пространства, каждый огражден незримым силовым полем. Автоматически, бессознательно мы держим общепринятую дистанцию, не преступаем возведенных приличиями и условностями границ. Каждый из нас живет как бы за прозрачной стеной, в собственном защитном куполе. Так мы отделяем себя от окружающих, так сохраняем свою индивидуальность. В земной цивилизации, в моем кругу, этот ореол неприкосновенности составляет в радиусе фута два-три. Ближе подходить друг к другу у нас не принято. Но эти стояли ближе. На моем отрезке пространства. Вдруг стало ясно: в этом мире моего пространства не существует. Я задрожала от ужаса. Казалось бы, такая мелочь! Подумаешь – здесь не признают, не соблюдают этой условности, по крайней мере по отношению ко мне. И все же это не мелочь. Нет, для меня разрушение этого надуманного защитного барьера, этой условности – катастрофа. Не могу выразить, что за потеря это для меня, какой беспомощной я сразу себя ощутила! В этом мире моего пространства не существует!

Я взглянула на бородача. Тело перехвачено блестящим черным кожаным ремнем, над левым бедром висит кинжал. Алая туника из плотного груботканого полотна. Да, схвати он меня, прижми покрепче – силища у него, пожалуй, такая, что и ремень его, и волокна ткани впечатаются мне в кожу.

В горло под подбородком ткнулось острие кинжала. От боли я с криком вскочила на ноги. Чуть ли не на цыпочках, выпрямив спину, встала перед ним. Никогда в жизни не приходилось мне стоять так прямо.

Бородач отступил на шаг, потом оба принялись внимательно меня рассматривать. Ходили вокруг, неспешно обсуждали. Я не понимала ни слова. Стояла, высоко вскинув поднятый острием кинжала подбородок. Цепь позвякивала о кольцо ошейника. Интересно, как же обращаются с женщинами в мире, где властвуют такие мужчины?

Подробный осмотр занял несколько минут. Они не торопились.

Передо мной стояли двое мужчин – один чуть позади – и внимательно на меня смотрели.

Под тяжестью цепи ошейник оттягивал шею. Цепь свешивалась мне на грудь. Я стояла не шелохнувшись, чувствуя на теле ее тяжелые звенья.

– Прошу вас, – не меняя позы, прошептала я.

Подойдя ближе, бородач внезапно открытой ладонью с размаху ударил меня по лицу. Я отлетела в сторону. Согнувшись, спотыкаясь, я наступила на конец цепи. Меня дернуло к земле. Губы разбиты. В голове – звон. Во рту – вкус крови.

Мой мучитель что-то угрожающе гавкнул. В ужасе и отчаянии, путаясь в цепи, я торопливо бросилась на прежнее место и снова, почти так же вытянувшись, подняв подбородок, встала перед ним.

Да, как же обращаются с женщинами в мире, где властвуют такие мужчины?

Больше бить он меня не стал. Видимо, остался доволен моим послушанием.

Он снова заговорил со мной. Я посмотрела ему в глаза. На мгновение взгляды наши встретились. Я упала на колени.

Толчком он заставил меня сесть, так что теперь я сидела на пятках. Взяв меня за руки, он положил мои ладони на бедра. Я смотрела на мужчин снизу вверх.

Я брюнетка с очень темными волосами, с карими глазами. Светлокожая. Ростом примерно пять футов пять дюймов, вешу около ста двадцати фунтов. Худенькой меня не назовешь, но, как считают, фигура у меня замечательная.

Двое мужчин сверху вниз смотрели на меня. Тогда я была коротко пострижена. Почувствовав под подбородком острие копья, я повыше подняла голову.

Мое имя – Джуди Торнтон. Я – студентка-словесница, поэтесса.

Обнаженная, с цепью на шее, стою на коленях перед дикарями.

И умираю от страха.

Едва дыша, я сидела в точности в той позе, в которую они меня посадили. Боялась шевельнуться. Лишь бы больше не били, лишь бы не раздражать их, не разозлить. Не представляю, на что они способны, эти могучие страшные мужчины, непредсказуемые, непреклонные, первобытные, так отличающиеся от мужчин Земли, если уж моя внешность не пленила их абсолютно и безоговорочно. Я решила не давать им повода для гнева. Полное, безграничное повиновение. Вот и стояла не шелохнувшись перед ними на коленях. Лишь ветерок ерошил волосы.

А они все смотрели. Это меня пугало. Я не двигалась. Сидела, не меняя позы. Смотрела прямо перед собой, глаза поднять не смея. А вдруг каким-нибудь случайным жестом снова вызову недовольство? Пальцем боялась шевельнуть. Стояла на коленях, спина выпрямлена, руки на бедрах, подбородок высоко поднят. Колени плотно сдвинуты.

Один из мужчин что-то сказал – я не поняла что.

Потом, к моему ужасу, древком копья он грубо раздвинул мне колени.

Я – Джуди Торнтон, студентка-словесница и поэтесса.

Не сдержавшись, я застонала. Такая изысканная, такая беспомощная поза!

Я стояла перед ними на коленях. В позе горианских рабынь, которая, как узнаю я потом, зовется здесь позой наслаждения.

Удовлетворенные моим послушанием, оба чудовища отвернулись. Я не шевелилась. Они были чем-то заняты у самой скалы. Кажется, что-то искали.

Но вот бородатый вернулся ко мне. О чем-то спросил. Повторил вопрос. Я в ужасе смотрела прямо перед собой. Глаза наполнились слезами.

– Не понимаю, – прошептала я, – не понимаю. Я не знаю, чего вы хотите.

Отвернувшись, он снова принялся за поиски. Через некоторое время, разозлившись, взглянул на меня. И второй – тоже.

– Бина? – отчетливо проговорил он. – Бина, кейджера. Вар бина, кейджера?

– Я не знаю, чего вы хотите, – шепотом повторила я. – Не понимаю.

Наверно, спрашивают о том, что ищут. Тщательно, раздвигая копьями высокую траву, они обшарили все вокруг. Но ничего не нашли.

– Вар бина, кейджера? – повторил бородач.

Я сидела все в той же позе, с ошейника тяжело свешивалась цепь.

– Я не знаю, – прошептала я.

И тут тыльной стороной ладони он наотмашь ударил меня по губам. Я повалилась в траву. Ужасающий удар, куда чувствительнее первого. Невероятно сильный, безжалостный, молниеносный. Я едва видела, сквозь боль и мрак с трудом пробиваясь к свету. Опустив голову, я стояла в траве на четвереньках, на губах – вкус крови, ошейник терзает шею. Я сплюнула кровь. Ударил меня! Он что, не понимает? Я женщина! Схватив цепь, он рывком притянул меня к своим коленям, обе руки запустил мне в волосы.

– Вар бина, кейджера! Вар бина!

– Не понимаю! – кричала я.

Он бешено рванул меня за волосы. Какая боль! Что мои хрупкие руки против его кулачищ!

– Вар бина! – все твердил он.

– Прошу вас, прошу вас, – рыдала я.

Лязгнув цепью, он швырнул меня к своим ногам. Я лежала на боку, умирая от страха. Отстегнув у плеча ремень с ножнами и кинжалом, он отбросил его в сторону. Потом сдернул ремень с пояса, снял кинжал и с него и сложил ремень вдвое. Хлестнул разок по ладони. Я лежала на траве спиной к нему, не видя его. Послышался свист ремня. Я закричала от боли. Он хлестал меня снова и снова и вдруг остановился.

– Вар бина, кейджера? – спросил он.

– Не бейте, пожалуйста, – молила я. Снова удар, и еще, и еще. Он бил, а я корчилась, извивалась в траве у его ног, плакала, хватая траву руками. Обезумела от боли, едва сознавала, что происходит. Меня бьют! Я же девушка! Он что, не понимает?

– Пожалуйста, не бейте меня! – кричала я. – Пожалуйста 1– Распростершись плашмя, закрыв руками голову, при каждом ударе я содрогалась. Что угодно сделала бы, лишь бы он перестал! Но я же не знаю, что ему нужно!

Наконец взбешенный зверь остановился. Я даже головы не подняла, только лежала, плача, прикрывая руками голову. Между ног под моим измученным телом тянулась цепь от ошейника.

По звукам я догадалась: вот он навешивает на ремень кинжал, теперь – надевает ремень. Вот поднял с земли другой ремень, прилаживает на плечо. Вверх я не смотрела, просто лежала, тряслась и плакала. Я сделаю все, что он захочет! Все!

Кто-то из мужчин заговорил со мной, ткнул древком копья.

Я встала на четвереньки. Цепь тянула вниз. Еще один толчок древком.

С покрасневшими глазами, вся израненная – на спине, боках и ногах живого места не осталось, – я расправила цепь и снова, как прежде, встала на колени. Губы в крови. Почти ничего не изменилось. Я на коленях, в точности в той же позе. Почти ничто не изменилось – только теперь я изранена и избита.

Мои мучители посовещались. Потом, к моему ужасу, бородатый подошел ко мне, присел передо мной. Вынул из ножен узкий стальной кинжал с обоюдоострым лезвием дюймов семь длиной. Подержал у моего лица. Я молчала. Другой присел позади меня. Левой рукой схватив меня за волосы, оттянул назад голову, правой – высоко, к самому подбородку, поднял ошейник. Больно. Сжатая металлическим кольцом, вздулась яремная вена.

– Нет! – молила я. – Нет!

Ясно – я для них никакой ценности не представляю. Горла коснулось острое как бритва лезвие кинжала.

– Вар бина, кейджера? – допытывался бородач. – Вар бина?

– Прошу вас, – со слезами зашептала я, – прошу!

Что угодно сделала бы. Что угодно. Что угодно сделаю, что угодно скажу. Но я ничего не знаю. Не могу рассказать то, что имнужно.

– Не убивайте меня! – умоляла я. – Я все для вас сделаю! Не убивайте! Оставьте меня себе! Пленницей, наложницей, кем хотите! Я же красивая! Я же могу вам служить! Угождать во всем!

Откуда-то из самых глубин, из тайной, прежде неведомой бездны выплеснулась, затопив сознание, волна смертельного страха, и, ужаснувшись собственной порочности, я закричала:

– Не убивайте! Я хочу быть вашей рабыней! Да! Да! Вашей рабыней! Рабыней! Не убивайте меня! Я буду вашей рабыней! Позвольте мне быть вашей рабыней! Умоляю!

Чудовищные, постыдные, порочные слова! Я содрогнулась от ужаса. Но тут же, обо всем забыв, зашептала – отчаянно, дерзко, решительно, четко и твердо, – а страшный человек все держал меня за волосы, все тянул назад голову.

– Не убивайте, пожалуйста! Да, я буду вашей рабыней. Да, я, Джуди Торнтон, буду вашей рабыней. Я, Джуди Торнтон, умоляю вас взять меня в рабыни. Прошу вас. Прошу, позвольте мне стать вашей рабыней! – Я попыталась улыбнуться. – Возьмите меня себе в рабыни. Вы – мои хозяева!

Неужели я назвала их хозяевами? Но видно, так уж назначено природой, что я, девушка, – лишь жертва, добыча для таких, как они, а они и им подобные – хозяева, в силу непостижимых биологических законов облеченные безграничной властью над нами.

– Прошу вас, хозяин, – шептала я.

– Вар бина, кейджера? – не переставал повторять бородатый.

Я застонала от отчаяния. Верно, им, всевластным и могучим, доступно множество женщин, таких же красивых, а то и более красивых, чем я. На Земле меня считали хорошенькой, оригинальной, даже очаровательной, но, как я начинала понимать, здесь, на планете Гор, я и такие, как я, гроша ломаного не стоят. Здешние обитатели ничего особенного в нас не находят. Во многих домах таких, как я, держат при горшках и плошках – стряпухами, посудомойками. В своей престижной женской школе на младших курсах я слыла первой красоткой. Во всем колледже красивее меня считалась только одна студентка – антрополог со старшего курса Элайса Невинс. Как я ее ненавидела! Как соперничала с ней!

Вот лезвие кинжала коснулось кожи. Сейчас полоснет! Вот, повинуясь малейшему движению держащей его руки, кинжал дрогнул. Сейчас мне перережут горло.

Но вдруг клинок замер. Отдернув кинжал, бородач отвернулся от меня, взглянул вдаль. Теперь и я услышала. Мужской голос звонко выводил мелодичную монотонную песню.

В ярости бородач вскочил, сунул кинжал в ножны, поднял с земли щит и копье. Его приятель, уже в полном боевом облачении, даже в шлеме, правой рукой держа копье наперевес, обернулся к приближающемуся мужчине. Бородач шлем еще не надел, но стоял рядом наготове.

Еле-еле двигаясь, я встала на четвереньки. Меня вырвало в траву. Я потянула цепь. Бесполезно. Убежать бы, уползти отсюда прочь! Но я прикована намертво к этой скале.

Я оцепенело подняла голову. Неторопливо, мерным шагом к нам приближался человек. Казалось, незнакомец пребывал в благостном расположении духа. Словно радуясь дальней прогулке, он во весь голос распевал песню с незатейливым мотивом. Косматый, волосы черные. Как и первые двое, одет в красное. И экипирован точно так же: на левое бедро с плечевого ремня свешивается короткий меч, на поясном ремне – нож в ножнах, на ногах – тяжелые, как сапоги, сандалии. На левом плече – копье, он придерживает его рукой. На копье за левым плечом подвешены щит и шлем. На правом плече – сумка, наверно, с припасами. Слева от ножен к плечевому ремню приторочен бурдюк с жидкостью, скорее всего с водой. Напевая, шагает себе с улыбкой по высокой траве. Казалось, внешним обликом он в точности походил на первых двух – и одет в такую же тунику, но, судя по их реакции, его появление их отнюдь не обрадовало. Нет, туника немного отличается: у левого плеча – какой-то знак. У этих таких нет. С моей точки зрения – разница совсем незначительная, но, возможно, для человека, понимающего различие, намного весомее. Я потянула цепь. На меня никто не обращал внимания. Не будь проклятого ошейника – могла бы и улизнуть. Я тихонечко застонала. Что ж, подождем.

Черноволосый смолк, остановился, ухмыляясь, ярдах в двадцати от нас. Теперь в левой руке он держал копье, а правую, ладонью внутрь, поднял в приветственном жесте.

– Тал, рарии! – все еще ухмыляясь, прокричал он.

– Тал, рариус, – ответил бородатый.

Пришедший отстегнул бурдюк, сбросил сумку.

Бородатый угрожающе замахал руками, что-то грубо прокричал. Видно, гнал его прочь. Указал на себя и своего приятеля. Их двое. Не переставая ухмыляться, вновь пришедший наклонил к земле копье, шлем и щит соскользнули.

Бородатый водрузил на голову почти скрывший лицо шлем.

Черноволосый, подхватив левой рукой щит, правой – копье и шлем, безмятежно шел навстречу.

Снова бородатый замахал на него руками. Снова что-то раздраженно прокричал. А тот все ухмылялся.

Потом заспорили, все трое. Я ничего не понимала. Черноволосый говорил невозмутимо, один раз даже с хохотом хлопнул себя по бедру. Двое других злились, безбородый потрясал копьем.

Но пришедшему не было до них дела. Он смотрел мимо них, на меня.

Теперь, немного оправившись от страха, я наконец в полной мере осознала, какое необычное состояние – и эмоциональное, и физиологическое – заставило меня умолять двух могучих мужчин сделать меня своей рабыней. Нет, не только смертельный страх двигал мною. К нему примешивалось странное, почти истерическое чувство облегчения, ощущение эмоционального всплеска. Никогда, даже в самом страшном сне, не привиделось бы мне, что у меня могут вырваться такие слова, а теперь кажется, что не вырваться они не могли. Да, я молила взять меня в рабство. Конечно, мной владел ужас, и все же в глубине души я понимала, что сказала это не только ради спасения своей жизни. Разумеется, за жизнь я отчаянно цеплялась. Разумеется, сказала бы что угодно! Но, произнося эти слова, я почувствовала такое, что потрясло меня, затронуло самые тайные, глубинные струны души. Вместе со страхом нахлынуло чувство высвобождения подавленных, затаенных инстинктов, я упивалась этой исповедью, возвращением к подлинности, искренности, собственному естеству. То, что я была испугана, готова любой ценой откупиться от гибели, – всего лишь случай, пришедшееся к месту оправдание моего порыва. Страхом не объяснить немыслимой, безграничной благодарности, ощущения, что рассыпались в прах все запреты, безудержного самозабвенного восторга, упоения, с которыми я предавала себя их власти, – всех этих чувств, которые, пусть и замутненные испугом, повергли меня в такой трепет. Нет, страх здесь ни при чем. Страх – лишь случайность. Не будь его – все могло бы обернуться точно так же. Важно то, что я чувствовала, умоляя их стать моими хозяевами. Моля о железной цепи, я словно отбросила тысячи незримых цепей, что не пускали меня к самой себе. Железная цепь привяжет меня к моему естеству, не пустит туда, куда в глубине души мне и не хочется, не даст изменить своей сути. Так что же такое женщина? Теперь я поняла: то, что захлестнуло меня с головой, было не только испугом. Это воля, освобождение, радость. Вот удивительно: несмотря на страх, меня переполняло возбуждение. Никогда еще так не захлестывала меня чувственность, ничто доселе так не возбуждало, как тот миг, когда, стоя на коленях, я молила двух могучих мужчин сделать меня своей рабыней. Теперь я смотрела на пришедшего, а он – на меня. Я вздрогнула. Нагое, скованное цепью тело изнывало от желания. Наверно, он познал немало женщин. Не отводя от меня глаз, он ухмыльнулся. Под бесцеремонным, оценивающим красоту моего обнаженного тела взглядом я покраснела, вдруг разозлилась. Опустила голову. Да за кого он меня принимает?! За скованную цепью рабыню, чья красота может принадлежать ему, потому что он самый сильный, самый могущественный, самый ловкий в бою или просто потому, что он может предложить самую высокую цену?