Текст книги "Рабыня Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

– На колени, на цепь! – приказал один из мужчин.

Девушки, выстроившись гуськом, встали на колени. На цепи, что он принес, болталось шесть колец для запястий. Первой он поставил ту, которую высекла леди Сабина.

– Левое запястье! – прозвучала команда,

Испуганные рабыни подняли левые руки. Мужчина принялся защелкивать на них железные кольца, но на первую надел второе кольцо. Так что, когда все четверо были прикованы к цепи, первое и последнее кольца на ней остались свободны.

– Встать, рабыни! – велел мужчина. – Опустить цепь! Девушки встали друг другу в затылок, опустив руки.

Я услышала, как в повозку впрягают боска. Еще одного, похоже, освободив от пут, отвели в лес.

Интересно, они подожгут лагерь? Скорее всего, нет. Шелка и холсты вспыхнут ярко – неприятель слишком скоро поймет, что случилось. Чтобы отвлечь врага, воины моего хозяина оставили в лесу заметные следы, а потом, сделав круг, вернулись в лагерь. Пройдет немного времени, и след обнаружить станет все труднее, потом он вообще исчезнет, а охотничьих слинов в лагере нет. Пока преследователи обнаружат обман, отряд во главе с хозяином уже вернется в свой лагерь, а оттуда, переждав немного, уйдет в другом направлении. Хозяин собрался выйти наружу. Я хотела бежать за ним, но он оттолкнул меня. Я должна остаться здесь. Он ушел.

Мужчина, приковавший девушек к цепи, отступив назад, осмотрел своих подопечных.

– Можно говорить? – взмолилась первая, та, которую высекли.

– Говори, – снизошел он.

– Я ненавижу свою хозяйку, – заговорила она, – я хочу любить тебя, хозяин!

– Тебе не нравится быть рабыней у женщины? – спросил он.

– Я хочу любить мужчину! – плача, отвечала рабыня.

– Бесстыдница! – выкрикнула девушка, стоявшая последней, та, что сокрушалась о хозяйке, та, что пнула меня и назвала Диной.

– Я женщина, я рабыня! – стенала первая. – Мне нужен мужчина! Хочу мужчину!

– Не бойся, рабыня, – ухмыльнулся конвоир, – когда понадобится девка, мимо тебя не пройдут.

– Спасибо, хозяин, – гордо выпрямив спину, ответила она.

– Нахалка! – все ворчала другая.

– Можешь причесывать всякое купеческое отродье, если тебе нравится, – отрезала первая, – а я буду голой танцевать перед мужчинами.

– Рабыня! – Возмущению девицы не было предела.

– Да, рабыня! – гневно и гордо провозгласила первая.

Послышался скрип повозки – ее вывозили из лагеря. Наверно, доверху нагружена богатым приданым леди Сабины из Крепости Сафроникус. Где сама благородная дама, я понятия не имела, но скорее всего – в надежном месте, может быть, с кляпом во рту и с завязанными глазами стоит где-нибудь, привязанная к дереву. Интересно, ей позволили остаться одетой?

– Ноги у тебя красивые? – спросил конвоир вторую девушку в цепочке.

– Да, хозяин, – с улыбкой ответила она.

– Знаешь, что полагается, если врешь свободному мужчине?

– Сам посмотри, хозяин, – смело предложила та, по-прежнему улыбаясь. – Вот увидишь, бить меня не придется.

Стоявшая последней негодующе вскрикнула.

Вынув нож, мужчина отхватил подол ее струящегося белоснежного платья, и теперь оно, соблазнительно короткое, словно дразня, едва прикрывало ноги.

– Бить тебя не придется, – признал он.

– Спасибо, хозяин, – отвечала девушка.

Последняя в цепочке, возмущенно фыркнув, вскинула голову.

– А у тебя красивые ноги? – обратился мужчина ко второй девушке.

– Не знаю, хозяин, – прошептала та, – я всего лишь служанка женщины.

– Посмотрим, – объявил мужчина, и ее строгое одеяние в мгновение ока превратилось, как и у первой, в коротенький балахончик рабыни.

– Можно говорить? – подала она голос.

– Говори, – разрешил мужчина.

– А у меня… красивые ноги? – выдавила она.

– Да, – ответил он.

– Девушка довольна, – проговорила она, выпрямившись, как и остальные.

– Бесстыжие вы все! – напустилась на них та, что стояла последней.

– А ты? – полюбопытствовал мужчина.

– Я – рабыня женщины, – гордо объявила она. – Я выше этого. – На конвоира она и не глядела. – У меня есть чувство собственного достоинства!

– Рабыне чувство собственного достоинства не полагается, – отчеканил он. – Ну-ка, посмотрим на твои ножки. – Взмах ножа – и от ее платья остались лишь коротенькие пикантные лохмотья. Теперь, хоть она и служанка благородной дамы, ее ноги открыты на всеобщее обозрение.

– Замечательные ножки, – причмокнул он.

Она вздрогнула, но мне показалось, что такая оценка не так уж для нее неприятна. Каждой женщине хочется нравиться мужчинам.

– Я… хочу быть рабыней женщины. – В ее голосе, показалось мне, зазвучали нерешительные нотки.

– Ты так боишься мужчин? – спросил он.

Она не ответила.

– То, чего хочешь ты, не имеет значения. – Он в упор взглянул на нее. – Так?

– Так, хозяин.

Он провел ладонью по ее шее, по подбородку.

– Тебе никогда не хотелось, чтобы к тебе прикоснулся мужчина?

– Иди ко мне! – звала первая. – Я буду тебя любить, как никто никогда в жизни не любил!

– Он ко мне притронулся! – завопила последняя.

– Вот распутница! – расхохоталась первая.

Мужчина подошел к первой девушке и стиснул ее в объятиях. Вскрикнув от наслаждения, она прижалась к нему всем телом, тая от желания, готовая отдаться. Он жадно поцеловал ее – вот-вот, позабыв обо всем, они рухнут на пол и предадутся неистовым ласкам.

– Я тоже могу целовать! – закричала последняя. – Хозяин! Прошу тебя, хозяин!

– Нет! – стонала первая. – Она – ничто. Не уходи. Я такая горячая! Вот увидишь – до сих пор ты и не знал настоящих ласк рабыни!

Из лагеря – судя по звукам – вывозили вторую повозку. Наверно, с провиантом – подумала я тогда. Но, как потом оказалось, драгоценное приданое разложили по двум повозкам, выбросив из одной провизию – чтобы была полегче и двигалась быстрее.

В шатер вошел мой хозяин.

– Потом с ней побалуешься, – бросил он воину, держащему в объятиях закованную в цепи рабыню. Тот неохотно оттолкнул стонущую девушку.

– Слушаюсь, предводитель, – с ухмылкой гаркнул он.

– Когда нас начнут насиловать, когда придет время ублажать мужчин, – молила первая, та, которую он только что обнимал, – возьми меня первой, позволь служить тебе.

– Уж не забуду, шлюшка моя, – обещал мужчина.

– Спасибо, хозяин, – прошептала девушка.

– И Донну не забудь, – заговорила вторая.

– И Чанду, – добавила третья.

– И Марлу, – послышался голос четвертой.

– Но сначала – Лена, – отчеканила первая.

Мужчина взглянул на четвертую в ряду девушку. Под его взглядом она выпрямилась. Левое запястье плотно охвачено железным кольцом, она на цепи, прикована вместе с остальными.

– И Марлу? – спросил он.

– И Марлу, – ответила она.

– Разве ты не рабыня женщины?

– Оставь мне местечко у твоих, ног, хозяин. Я рабыня мужчины.

Мой хозяин обошел скованных цепью девушек.

– Четверо красоток, – проговорил он, – неплохой улов. Позабавимся вволю, а потом продадим за хорошую цену.

Как естественно прозвучали для меня эти слова! И как ужаснули во мне земную женщину! Почему здешние мужчины и не думают хоть как-то завуалировать свое превосходство? Почему не притворяются, что его и в помине нет? Почему не прячут его? Почему не желают отречься от права первенства, с рождения дарованного им природой? Почему не стараются превратиться в слабые, жалкие создания, не терзают, не обделяют самих себя, как мужчины Земли, что кичатся своими подавленными, угнетенными инстинктами? Недостает смелости быть ведомыми? Не хватает силы быть слабыми?

– На цепь ее, – взглянув на меня, приказал мой хозяин.

Я окаменела. Эта цепь – не для меня! Я – его девушка! Не какая-то новая рабыня. Я хорошо служила ему.

Мужчина свистнул, словно подзывая ручного слина, взялся за железное кольцо – последнее в ряду. Я, разозленная, поспешила к нему.

– Надо торопиться, – сказал хозяин.

На моем левом запястье защелкнулось металлическое кольцо. Я на цепи.

Подумать только! Посадили на цепь вместе с новенькими! Цепь, провисая, болталась между моим наручником и кольцом на запястье стоящей передо мной девушки. Меня трясло от злости. Прикована накрепко, не убежать.

Хозяин взглянул на меня.

Я опустила глаза. На мне – его цепь.

Он отвернулся, шагнул к прорези в задней стене шелкового шатра, не оглядываясь, откинул полог и исчез в темноте.

– Марла не пожалела бедную рабыню, когда та была беззащитна, – пробормотала девушка впереди меня. – Марла виновата. Прости Марлу.

– Что? – изумилась я.

– Марла виновата, госпожа, – повторила она. – Пожалуйста, прости Марлу.

Да она не на шутку испугана!

Вот странно: называет меня госпожой, трясется от страха. Да нет, все правильно. Ей есть чего бояться. Это она назвала меня Диной, пнула меня, связанную. А теперь она – собственность моего хозяина, по сравнению со мной – новая рабыня. Куда помимо собственной воли она угодила, что ее здесь ждет – она пока не знает. Может, тут на каждом шагу – опасность, столь же реальная, как кандалы на ее руке? Может, я старшая рабыня? Может, выше ее? Может, наделена правом наказать ее плетьми за непослушание, как Этта может наказать меня? Буду ли я с ней жестока? Заставлю ли ее страдать? А может, ей удастся так угодить хозяевам, что они приблизят ее к себе и защитят от моей мести? К тому же она стоит прямо передо мной, и это тоже дает мне над ней власть. Захочу – превращу весь поход в пытку, могу неожиданно пнуть, ударить. Так что страхи ее вполне понятны.

– Я тебя прощаю, – сказала я.

В то же мгновение она надменно выпрямилась и, казалось, перестала обращать на меня внимание. Решила, наверно, что бояться нечего, что мною можно пренебречь. Я разозлилась. Наверняка считает, что она красивее – возможно, вполне справедливо – и скоро станет выше меня по положению. Раз ей нечего меня бояться – значит, сможет, ничего не опасаясь, всевозможными уловками расположить к себе мужчин. Между рабынями всегда идет борьба за мужское внимание. Каждая норовит угодить, обойти остальных. Чтобы жилось получше – старайся ублажить хозяина. Станешь ли ты нежно лелеемой игрушкой для любовных утех или кухонной девкой – зависит от тебя самой. Горианские мужчины в отличие от земных собратьев не утруждают себя заботой о женщинах, которые им не нравятся. Хотя они и небесполезны, и тоже служат хозяевам: до седьмого пота трудятся на кухне, гнут спину за ткацким станком, закованные в цепи, надрываются в поле, выращивая сул. Мало кто из девушек, отведав каторжного труда в поле или в ткацкой мастерской, не станет умолять хозяина продать ее – может, на этот раз повезет, может, следующему хозяину она приглянется.

Но какова эта нахалка впереди! Расправила плечи – гордо, кичливо, все ей нипочем! А почему, собственно, я ее простила? Как-то само собой получилось, вроде бы вполне естественный поступок. Конечно, и это может быть не во вред. Допустим, она красива и мое верховенство лишь временно – тогда мы поменяемся ролями. Вдруг, проведя с ней ночь, хозяин вручит ей плетку? Или в следующий раз меня поставят в цепочке впереди нее?

И все же я злилась. Не обращает на меня внимания! Дешево же досталась ей победа!

Я яростно пнула ее и замерла, будто ничего не случилось. Она испуганно вскрикнула. Охранявший нас воин собирал из стоящих тут и там ларцов драгоценности и сделал вид, что ничего не заметил. Хозяевам не пристало вмешиваться в склоки рабынь. Пусть себе устанавливают внутреннюю субординацию – лишь бы не поранили друг друга, не оставили шрамов – такую рабыню дорого не продашь. Это уже проступок серьезный, на него закрывать глаза не станут.

Моя соперница съежилась, сникла. Куда делись гордость и надменная осанка? Просто испуганная рабыня в цепях. Стоит передо мной, что хочу – то и сделаю.

– А я ведь могу и не простить, – процедила я.

– Марла умоляет: прости, госпожа, – зашептала она.

– Могу простить, а могу и нет.

– Да, госпожа. – Она снова затряслась от страха. Даже цепь у руки подрагивала. Вот и хорошо. Будет меня бояться – не посмеет подлизываться к хозяину. Марла красивая. Как сладостны, должно быть, для мужчин ее объятия! Наверно, я ревновала.

Наш охранник, собрав драгоценности из ларцов, завязал их в шарф и перебросил его через плечо. Ухмыльнулся, встретившись со мной взглядом. Я с улыбкой опустила глаза.

– Надо торопиться, рабыни, – объявил он. Мы приготовились пуститься в путь. Я посмотрела на него – он в мою сторону не глядел.

Горианин. Мужчина. Не то чтобы он осмеливался быть мужчиной. Нет, он им просто был – и все.

– Внимание! – скомандовал воин. – Выступаем!

Подняв руку, точно собираясь подать сигнал, он держал ее над своим бедром.

Мы напряженно ждали.

Как ни странно, хоть я и землянка, но этот мир, мир мужчин, сильных, как ларлы, чувства противления во мне не порождал. Вот такими они мне и нравились – величавыми, гордящимися своей властью. Казалось, я – неотъемлемая часть их мира. Лишь в мире настоящих мужчин могут существовать настоящие женщины.

Запястье стянуто кольцом, с него свисает цепь.

Конвоир резко хлопнул ладонью по своему правому бедру. Мы, рабыни, тронулись в путь, с левой ноги, чтобы шагать в такт.

Мы – собственность.

Мужчина пропустил нас вперед – он пойдет замыкающим, будет охранять. Проходя мимо него, я вдруг почувствовала дрожь в коленях. Попыталась коснуться его плечом, но он грубо отшвырнул меня в сторону. Не хочет, чтобы я к нему прикасалась. И я, и остальные должны подождать – может, потом он позволит нам ласкать его.

У меня из глаз брызнули слезы. Я хотела коснуться его, а он не позволил! Такова его воля, воля мужчины. Он решает.

– Хар-та! – скомандовал он. – Быстрее!

Лена, первая в ряду, прибавила шагу.

Вдруг стало страшно. Моя воля не значит буквально ничего! Со мной могут сделать что угодно! Охранник даже коснуться его не позволил. Если я не могу удовлетворить мужское сладострастие – я бессильна. А я даже попытаться без разрешения не смею. От этих мыслей мурашки поползли по спине.

Торопливо шагая, я подняла глаза к усыпанному звездами небу Гора. Я, землянка, марширую в ряду закованных в цепи рабынь под плывущими в небесах тремя лунами на планете варваров.

– Хар-та! – прокричал воин. Снова Лена прибавила шагу.

Мы как раз выходили из лагеря – вброд через ручей. Щиколотки сковало холодом. Вот вода уже по икры, вот – выше колена, вот плещется вокруг бедер. Мы подняли цепь, чтобы не замочить ее.

– Хар-та! – послышалось опять.

Мы припустили что было мочи. Хозяин приказал – значит, нечего терять время.

Вот и отмель. Я осторожно ступаю по камешкам. Цепь тянет вперед. Над головой – немыслимые три луны. Я – рабыня.

– Хар-та! – слышится нетерпеливый окрик. – Хар-та!

И снова цепь тянет вперед. Спотыкаясь, я спешу вслед за остальными.

Куда меня ведут? К кому в рабство? Не знаю. Знаю только, что порабощена. Полностью и без остатка.

Глава 6. ТАБУЧИЙ БРОД

Хозяин протянул мне чашу. Стоя на коленях, я наполнила ее суловой пагой, прижалась к краю губами и протянула чашу ему. Глаза мои сверкали, я едва не опьянела от одного запаха напитка.

Я протянула ему чашу.

Хорошо очищенная суловая пага прозрачна как слеза, хотя сам сул желтый. Изготавливают ее из клубней сула – основной сельскохозяйственной культуры Гора. Здесь, в селении Табу-чий Брод, где нас принимал глава касты Турнус, находился винокуренный заводик – сложное переплетение баков и труб.

– Хороша! – похвалил, потягивая пагу, хозяин. Пага почти безвкусна, и судят о ней лишь по ее крепости. Много ее не выпьешь. Накануне вечером один из мужчин, запрокинув мне голову, налил мне полный рот паги и заставил проглотить. В одно мгновение в глазах потемнело, я потеряла сознание. Проснулась лишь утром, разбитая, несчастная, на цепи, как и остальные. Голова раскалывалась от боли.

– Вина, рабыня! – крикнула, протягивая чашу, Марла.

Насупившись, я отставила пагу, принесла кувшин Арской ка-ла-ны и наполнила ее чашу. Она приняла ее, не взглянув на меня, не поблагодарив. Я – рабыня. А она разве нет? Сидит в лохмотьях, оставшихся от белого платья, с чашей в руках, обнимается с моим хозяином. Она быстро завоевала расположение мужчин, сместив с главных ролей даже Этту. С самого начала я боялась, что она всех затмит. Хозяин явно очарован ею. Я ее ненавидела, да и Этта поглядывала в ее сторону без привычного дружелюбия.

Марла взглянула на меня и улыбнулась.

– Ты хорошенькая, – сказала она.

– Спасибо, госпожа, – сдерживая злость, ответила я. Теперь нам приходилось прислуживать ей и называть ее госпожой. Хоть ни украшений, ни нарядов ей и не дали, она стала теперь главной рабыней в лагере.

Со дня нападения на лагерь леди Сабины прошло пять недель.

Большую часть этого времени мы провели в пути.

– Дай мне выпить, – позвал Турнус.

– Да, хозяин. – Я схватила кувшин с ка-ла-ной.

Глава касты в Табучьем Броде Турнус был широкоплеч, с огромными ручищами, на лоб его ниспадали спутанные космы соломенного цвета. Все выдавало в нем крестьянское происхождение. Табучий Брод – крупное селение, около сорока семей. Обнесенное частоколом, стоит оно, точно ступица, от которой во все стороны, как спицы в колесе, расходятся узкие у основания, расширяющиеся к периферии клинья полей. Четыре из этих полос обрабатывал Турнус. Табучий Брод получил свое название из-за того, что некогда поблизости от этих мест дикие табуки во время сезонных миграций переходили вброд речку Верл – приток Воска. Верл впадает в Воск с северо-запада. Мы переправились через Воск недели две назад, на баркасах. Теперь стада диких табуков переходят реку пасангов на двадцать севернее Табучьего Брода, но первоначальное название осталось за селом и доныне. Табучий Брод – село зажиточное, но славится оно не столько высокими урожаями – а почвы здесь, в южной части бассейна Верла, плодородные, черноземные, – сколько разводимыми здесь слинами. Турнус, землепашец из Табучьего Брода, – один из известнейших на Горе заводчиков слинов.

Турнус с усмешкой посмотрел на меня.

– Я сказал «выпить», малышка. – На слове «выпить» он сделал ударение.

– Простите, хозяин, – смешалась я, отставив ка-ла-ну, и бросилась за крепкой пагой. Торопливо повернувшись, я вдруг со страхом поняла, что та-тира меня едва прикрывает. А испугала меня эта мысль потому, что за последние несколько недель я осознала, как возбуждает мужчин вид моего тела. По словам Этты, я стала гораздо красивее. Не знаю почему, но я и впрямь теперь казалась мужчинам куда соблазнительнее. Скорее всего,

дело в том, что сознание постепенно освобождалось от наносного, я потихоньку сбрасывала с себя груз запретов и условностей, избавлялась от маски безразличия, от оков земного воспитания. Стала гораздо непосредственнее, начала острее и естественнее воспринимать мужчин – никогда и не думала, что такое возможно. В каждом из них теперь мне виделся хозяин, каждый казался необыкновенным, умопомрачительным, носителем неповторимой индивидуальности, властителем, которому достаточно лишь слова, лишь жеста – и я буду принадлежать ему. Разумеется, я не могла не относиться к ним иначе, нежели относится свободная женщина. Да и они, безусловно, видели во мне теперь живую, раскованную женщину, а не некое недоступное существо, укрытое щитом законов и предрассудков, страха и гордости, существо, которого и пальцем коснуться невозможно. Нет, я – рабыня, податливая, открытая для всех, целиком и полностью находящаяся в мужской власти, такая же, как сотни других, но все же ото всех отличная, единственная и неповторимая. Узы рабства едины для меня и для множества других невольниц, однако – и нашим хозяевам это хорошо известно – каждая из нас уникальна в своем роде, в каждой скрыты непознанные глубины, неведомые тайники души, каждая – предмет затаенного вожделения, пленительная загадка, которую мужчина жаждет разгадать и покорить. Многое изменилось во мне, и, пожалуй, тому было две основные причины: постепенное освобождение от власти земных условностей и постижение Гора. Я училась быть рабыней. И, как ни странно, ощущала себя невероятно свободной и раскрепощенной. Так вот что значит настоящая свобода: свобода от несвойственных женщине ролей в политике и экономике, свобода быть собой, быть женщиной. И все же, думается мне, сильнее всего ощущала я перемены не поведенческие, не социальные и не культурные – нет, биологические. Перемены, которые вносила в мое сознание новая культурная среда, освобождали подавленное, угнетенное, зашоренное внутреннее «я». Ему наконец позволили раскрыться, распустить нежные лепестки навстречу солнечному свету, каплям дождя, живительной силе чистого, честного, величественного мира, в котором я могу быть самой собой. Да, это так. И, став собой, я узнала счастье. А счастливой женщине, как сказала мне однажды Этта, трудно не быть красивой.

С бутылью паги в руках я подошла к Турнусу и преклонила перед ним колени.

Но, как хорошо известно любой клейменой прелестнице, красота опасна для рабыни. Сама того не сознавая, едва ли не вопреки собственной воле я становилась все красивее, все желаннее – и все настойчивей и упрямей преследовала меня неукротимая мужская похоть. Я – рабыня. Мне ли сопротивляться мужчинам? Бывало, рванув за волосы, меня просто опрокидывали в траву и насиловали или хватали за щиколотки и забавлялись, перекинув через колоду, а то и просто рывком ставили перед собой на колени, чтоб ублажала. Я – в полной власти мужчин. А они желали меня. На Горе девушке опасно быть красивой, особенно если она рабыня. Чем ты красивее и беззащитнее, тем беспощаднее стремятся утвердить свою власть над тобой хозяева. И поэтому, как ни радовала меня собственная красота и привлекательность, как ни упивалась я тем, что стала столь желанна, все же ни на минуту не забывала – я рискую. Одно дело, когда меня насилуют воины моего хозяина, и совсем другое – сознавать, что подобную страсть я могу возбудить в сердце первого встречного. А я вовсе не горела желанием стать добычей чужаков, что, по словам Этты, случается с хорошенькими рабынями сплошь и рядом. С другой стороны, пусть уж лучше насилуют, чем похитят. Лучше потешатся на скорую руку и бросят, чем, связав, увезут прочь и сделают своей рабыней. Я не хотела расставаться с моим хозяином. Я любила его.

Турнус протянул чашу. Я собралась налить ему паги, но он придвинул чашу ближе к себе. Пришлось и мне приблизиться.

Возбуждение мужчин – вот чем расплачивается девушка за свою красоту. И я готова была платить эту цену. С радостью. Хоть и знала, что здесь, на Горе, подчас это сулит опасность. Хорошо бы, как Этта, носить ошейник с именем хозяина – сразу было бы ясно, кому я принадлежу. А мой хозяин даже и не подумал надеть на меня ошейник.

– Поближе, малышка, – поманил меня Турнус.

Я, стоя на коленях с бутылью паги в руках, подползла ближе. Ужасающе короткая, вся в прорехах, держащаяся на паре крючочков та-тира едва скрывала девичьи прелести.

Турнуса я боялась. Слишком часто замечала на себе его взгляд.

Наклонившись, чуть ли не касаясь его головой, я налила ему паги. С тех пор как я попала на Гор, волосы у меня отросли, хоть и были пока короче, чем у большинства рабынь. Почти все они носят длинные волосы, распуская их по плечам, лишь иногда обвязывают голову лентой, убирая волосы назад, или завязывают их в конский хвост. Я наклонилась, пряди волос рассыпались по плечам.

Мой хозяин с помощниками сидел скрестив ноги в крытой соломой просторной хижине Турнуса. Высокая, с конической крышей, с выстланным нестругаными досками полом, она возвышалась на столбах над землей футов на шесть-семь – для защиты от сырости и насекомых. К входу вели корявые узкие ступени. В основном селение состояло из таких же хижин, только вместо ступеней – лесенки из перекладин. Но Турнус – глава касты. В центре хижины – округлая ровная металлическая пластина, на которую ставится жаровня на ножках или почти плоская печка. Топят ее дровами из твердого дерева, обычного в селениях на севере и западе Ара. Вдоль стен расставлены сундуки и разложены тюки с домашним скарбом. Есть в селении и амбары, и скотные дворы. Неструганые доски пола покрыты циновками. По стенам развешана посуда и сбруя. В верхней части крыши – дымоходное отверстие, поэтому дым в хижине не скапливается. Хижина без окон, только с одной дверью, но в это время суток здесь довольно светло. Сквозь соломенную крышу и стены проникает солнечный свет. Летом в такой хижине достаточно воздуха и света. Остов этих жилищ деревянный, из древесины ка-ла-ны. Каждые три-четыре года крышу перекрывают, сплетают из соломы новые стены. Зима в этих широтах не слишком сурова, в холодное время года хижины утепляют с внешней стороны крашеной парусиной, а зажиточные крестьяне – разукрашенными шкурами босков, промасленными для придания им прочности и глянца. Селение Табучий Брод лежит пасангов на четыреста к северо-западу от Ара. Много лет назад по Воскскому тракту к городу Ару шла орда Па-Кура. И мы, переправившись на баркасах через реку Воск, пришли сюда этим же трактом. Тракт широкий, вымощен булыжником, как огромная стена. Через каждый пасанг на обочине возвышается придорожный камень. В общем, очень похоже на военную дорогу: достаточно широк и для колонны пеших воинов, и для многотысячного обоза с продовольствием, боеприпасами и военной техникой – вполне уместятся две-три повозки в ряд, хорошо просматривается – на несколько пасангов вперед по меньшей мере. По такой дороге можно быстро перебросить тысячи людей – на охрану ли границ, навстречу вражеским армиям или при наступлении, отправляясь на завоевание новых земель.

Турнус смотрел на меня.

– Можешь поцеловать мою чашу, рабыня, – сказал он.

Я прижалась губами к чаше в его руке. Я – рабыня. Слабая рабыня. Во власти мужчин.

За спиной Турнуса на стене висел огромный лук из гибкой ка-ла-ны с наконечниками из рога боска. Тетива не натянута, лежит возле, наготове, намотанная на желтую деревянную бобину. Рядом – массивный колчан со стрелами. Мне этот лук и не согнуть. Чтобы с таким совладать, нужна не просто мужская сила, тут требуется сила необычайная. Не только женщине – большинству мужчин с таким страшным оружием не сладить. Это традиционное оружие крестьян. Его так и называют «крестьянским луком». Еще у здешних крестьян в ходу дубина – огромная, длиной футов шесть, шириной – около двух. У стены, между желтым сундуком высотой около фута и рулоном груботканого полотна, стояли две такие дубины.

– И не отрывай губ от чаши, пока я не позволю, – велел Турнус.

Так я и замерла, склонив голову, прижавшись к чаше губами. Горианские рабыни не смеют ослушаться приказа.

– Турнус, – позвала стоявшая в сторонке на коленях плотная, крепко сбитая приземистая женщина в полотняном покрывале, его подруга из свободных. Явно недовольна.

Поблизости от хижины стояла конура, в которой Турнус держал своих девушек. Не одному же отправляться в поле!

– Молчи, женщина, – бросил Турнус.

На небольшом столике у стены лежал невзрачный бесформенный камень. Много лет назад Турнус, основавший здесь ферму, которой суждено было дать начало селению Табучий Брод, подобрал его на собственном поле. Однажды поутру он с луком за плечами, с дубиной в руках, с привязанным к поясу мешочком семян набрел на здешние места, и луга в долине Верла пришлись ему по душе. В родном селе он ухаживал за свободной девушкой и в драке переломал руки и ноги ее брату – вот и пришлось покинуть отчий дом. Девушка ушла с ним и стала его подругой. Отправились с ним и двое юношей и еще две молодые женщины, разглядевшие в костлявом верзиле будущего главу касты. Они скитались несколько месяцев, и вот однажды, преследуя стадо табуков, он попал в долину Верла и пленился здешними местами. Здесь животные переходили вброд реку. Он забыл об охоте, застолбил плодородный участок у реки и с оружием в руках стал у вбитого в землю столба – солнце подошло к зениту, потом медленно закатилось, и лишь тогда, наклонившись, он поднял с земли камень – камень с собственного поля. Теперь этот камень хранится в его хижине. Для Турнуса он стад Домашним Камнем.

– Турнус! – позвала его подруга.

Он и бровью не повел. С тех пор как она, покинув дом отца, ушла за ним из родного селения, миновали годы. Много лет. Как водится у крестьян, он оставил ее в своем доме. Она расплылась, раздобрела. Дороги назад, в дом брата, ей уже не было.

Я прижимала губы к чаше Турнуса. Он подвинул ее ближе к себе. Пришлось двинуться и мне.

Я знала: там, в конуре, он держит девушек.

Турнус силой не обижен, он из тех мужчин, кому нужно либо множество женщин, либо невероятно много – от одной. Скорее всего, подруга больше его не привлекает, а может, гордясь своей свободой, держится слишком уж независимо – вот он и не обращает на нее внимания. Мужчине проще всего разглядеть женщину, лежащую у его нот, умоляющую взглянуть на нее.

– А ты хорошенькая, – сказал, обращаясь ко мне, Турнус.

Прижавшись губами к чаше, я не отвечала.

– Как ее зовут? – спросил он у моего хозяина.

– У нее нет имени, – ответил тот.

– О, – протянул Турнус. – А хорошенькая, – добавил он. Его ладонь поползла по моей ноге.

Мелина, подруга Турнуса, сердито вскочив, вышла из хижины.

Я вздрогнула под бесстыдным прикосновением Турнуса. Губы от чаши отрывать нельзя, от его ласки мне не уклониться.

– Может, дать ей имя? – предложила Марла.

– А что, можно, – согласился, глядя на меня, один из помощников.

– Как насчет Дурочки? – спросила Марла.

Мужчины расхохотались.

– Или Нескладеха? – приставала она.

– Еще лучше, – похвалил помощник.

Как злилась я, как ревновала! Все ей с рук сходит! Заговори я вот так, без разрешения – сразу бы высекли. Она – высшая из рабынь.

– Правильно, – согласился хозяин, – она и дурочка, и нескладеха, но постепенно набирается ума, красоты и грации.

Услышав это, я залилась краской от удовольствия.

– Давай дадим ей имя, подходящее для рабыни, которая когда-нибудь научится доставлять удовольствие мужчинам.

Я не могла оторвать губ от чаши, не могла уйти от ласки Турнуса. Его прикосновения начинали возбуждать меня. Я – рабыня. Я над собой не властна.

Рассмеявшись, Турнус со своим крестьянским юмором тоже предложил два имени: оба очень выразительные, оба постыдные.

Мои бедра шевельнулись. Как я бесилась! Я – рабыня. Я над собой не властна.

Бесил меня и смех, которым приветствовали предложение Турнуса. Однако я знала: заблагорассудится хозяину дать мне такое грязное, непристойное имя – и мне придется на него отзываться. Это будет мое имя – и все.

– Давайте еще подумаем, – фыркнул хозяин. Он – не крестьянин, он – Клитус Вителлиус из касты Воинов города Ара.

Под прикосновениями Турнуса я начала совершать непроизвольные движения. Ничего не могла с собой поделать. Я – рабыня.

Хозяин взглянул на меня.

– А в предложении Турнуса что-то есть, – заметил он. Я застонала от отчаяния.