Текст книги "Дэмономания"
Автор книги: Джон Краули (Кроули)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)
«Две ножки несут несколько шкал, с обеих сторон, – объяснял Морденте. – Шкала нанесена также на этот диск, nocella,которым они соединяются. Вот, видите, несколько шкал нанесены на дугу циркуля, на которой я фиксирую его ножки вот этими винтиками, этими galletti».
Бруно не хотелось выпускать из рук красивую медную вещицу. Очарованный ее блеском, винтиками, самим Морденте, который почему-то называл винты «петушками», но более всего тем, как действовала эта штука: Морденте показал, как направлять одну ножку циркуля на удаленный объект (башню, дверь в конце улицы) и по показаниям шкалы строить треугольник, пропорциональный тому, что образован объектом, глазом и землей. И таким образом вычислять расстояние. Может применяться, скучно сказал Морденте, армиями в походе, землепроходцами; Бруно засмеялся.
Он прославит Морденте. Он позаимствовал циркуль и принялся за написание забавного диалога на латыни. {104} Очевидно, сам Морденте не понял, что сотворил, точно так же, как и Коперник не понимал, что его система уничтожила вселенную Аристотеля: это обнаружил Бруно. Ведь творение Морденте может стать орудием, с помощью которого выявится геометрия устроения Земли: скрытые души предметов, как сказал бы Пифагор, а мы, обманываясь, полагали, что их вовсе нет, покуда сим новым скальпелем не вскрыли предметы и не увидели их суть. Пригодится армиям в походе! Морденте, усердный педант от математики, был подобен ослу из притчи, который, сам того не ведая, везет на спине лучезарную гостию {105} ; сильный, терпеливый и добрый, однако глубоко невежественный. Но ничего, все-таки он облагодетельствовал человечество; осел, выполняющий тяжкий и полезный труд, – божественное создание в сравнении с ослоголосыми дураками, которые намеренно противятся знанию. Бруно назвал свой маленький диалог «Idiota triumphans»: [23]23
«Торжествующий простак», «Торжествующий невежда» (лат).
[Закрыть] идиотомбыл, конечно, Морденте.
Морденте в бешенстве гонялся за Бруно по всему Парижу. Озверевший безумец, на что он разозлился?
Этот математик скупил все экземпляры диалога, какие смог раздобыть, из-за чего разорился, а друзьям Бруно объявил, что намерен по этому поводу обратиться к Гизам. {106}
Да, Бруно пора было уезжать. «Брунус, – сообщал парижский сплетник домой, в Италию, – с тех пор в этом городе не показывался». {107}
«Если бы я владел плугом или пас стадо, – писал Бруно позже {108} , – то никто не обращал бы на меня внимания; но я взялся трудиться на ниве Натуры, рыхлить и боронить Разум и пасти Душу – вот почему кто на меня смотрит, тот угрожает мне; кто догоняет меня, кусает; кто меня хватает, пожирает; и это не один или немногие, но многие и почти все».
Тот малый и грубый манускрипт именем «Пикатрикс», с которого началось путешествие Бруно, продолжал испускать свои лучи и в последующие столетия, став со временем совсем неразборчивым, поскольку его черные латинские буквы уже никто не читал. Проделав дальний путь на север и утратив к тому времени несколько страниц с проклятьями и целительными заклинаниями, он попал в руки к романисту Феллоузу Крафту в пражском книжном магазинчике и был приобретен им в 1968 году за несколько крон (в тот день русские танки шли через Восточную Германию к этому городу, и большинству его жителей было не до старинных книг). Оттуда он отправился в библиотеку Крафта в Каменебойне, в Дальних горах, был запечатан в пластиковый пакет для защиты от плесени и насекомых и заключен в ящик под стекло, откуда его и извлек Пирс Моффет. Какое-то время манускрипт лежал на столе возле Пирсовой кровати в Литлвилле, и, хотя новый владелец также не мог его прочесть, он ощущал излучение; чувствовала его и Роз Райдер, когда он уверял, что она должна почувствовать.
Это настоящая магия? – осведомлялась она. Когда-то была настоящей, отвечал он. Когда-то.
Он доставал книгу из пластикового контейнера, открывал и клал ее ладонь на плотную страницу.
Глава тринадцатая
– «Демономания»? – спросила Роузи. – Так?
Они сидели за высившимся среди обширных лужаек Аркадии каменным столом, запятнанным опалью былых лет и призраками сдохших гусениц; Пирс не позволил ей положить на столешницу принесенные им книги.
Было здесь большое красивое издание «Hypnerotomachia Poliphili» [24]24
«Любовные борения Полифила во сне» (лат)
[Закрыть] {109} , напечатанное на поживу полиглотам в Париже в 1586 году, с гравюрами, – книга, стоившая, по мнению Пирса, тысячи долларов, хотя он и не был экспертом в таких вопросах. А еще – одна «диковинка», как выразился Пирс в разговоре с Роузи, и куча других вещей, которые надо обсудить, включая «Пикатрикс» в пластиковом пакете.
А еще – вот эта книга, трактат Жана Бодена {110} , доказывающий, что ведьм следует предавать смерти, имевший хождение в Париже в те годы, когда там жил Бруно. Это оказалось самое первое издание, залистанное и потрепанное, без намека на заглавие на кожаном переплете. Пирс раскрыл его с вежливой почтительностью, чтобы Роузи смогла увидеть титульный лист. «De la démonomanie des sorciers».
– Демономания, – подтвердил Пирс. – Верно. По латыни – а был и латинский перевод, для ученых и священников, – dæmonomania. —Он пальцем написал это слово на столешнице, обозначив двойную букву æ. – Мы бы так назвали массовое помешательство на демонах, но тогда значение слова было другое, хотя отчасти Боден и это имел в виду. Скорее заглавие означает «Кудесники, погрязшие в демонах» или, может быть, «Демоны, погрязшие в кудесниках», или в ведьмах. Книга о волшбе, о том, что это такое и как действует. Maniaозначает привязанность, одержимость; маньяк – это человек, чем-то одержимый, на чем-то зациклившийся.
– Словно в него кто-то вселился.
– Вот именно. – Пирс одобрительно посмотрел на нее. – Это книга об одержимости демонами и не только о ведьмах, как мы обычно их представляем – макбетовского типа с бурлящими котелками, – но и о ведьмах фаустианских, которые изучали звезды и вызывали планетных духов.
Он вручил ей книгу. Темная бумага, покрытая пятнами и крупными буквами, выстроенными в не очень-то ровные ряды, издавала странный запах – не столько бумаги, подумала Роузи, сколько малопонятного языка старой Франции, с лишними буквами в знакомых словах; запах смысла, который она еще не успела постичь.
– В основном, – продолжал Пирс, – Боден боролся с модными в то время интеллектуалами, такими, как Бруно, полагавшими, что вселенная заполнена божественным духом, который воплощается во все более возвышенных и утонченных формах, если подниматься по ступеням бытия от камней и скал к животным, к человеческим душам и далее – к духовным силам, ангелам и так до самого Бога. Зная способы, можно привести человеческий дух в созвучие с этими духами, вступить с ними в контакт, может быть, чему-то научиться у них или даже управлять ими.
– И что же ему не нравилось?
– Боден хотел, чтобы пребывало только одно сверхъестественное существо, совершенно не материальное: Бог. Только Бог выше природы, только Бог заслуживает поклонения. Если ты связался с более низкими духами, это идолопоклонство. И дело с концом.
– Так он считал, что духи существуют, просто им нельзя поклоняться.
– Да почти все думали, что они существуют. Так была устроена вселенная. Во времена Бодена никто не верил, что она может просто крутиться сама по себе, как начали считать двести лет спустя и как думают до сих пор. Вот, а Боден полагал, что вселенной управляют демоны – такие существа, которые могут быть хорошими или плохими, но по большей части они просто силы инертной материи. Как правило, они невидимы, но тела у них есть – очень тонкие призрачные тела, с мозгами, сердцем и всякими там органами.
– Хм, – сказала Роузи и сомкнула руки на голой коленке. – Ну а подробнее. На что хоть похожи-то.
– Какие побольше, какие поменьше. Одни огромных размеров, огромной силы – те, что обитают на звездах и движут ими. Они обитают в воздухе и в воде, в горах, в огне и паре; в ветре и погоде. Они управляют вселенной на всех уровнях, от движения звезд и сияния солнца до роста травы.
– Ничего себе. Странно как-то – жить в таком мире.
– Да ну, – возразил Пирс. – Бьюсь об заклад, большинство людей за последние, скажем, сто тысяч лет жили как раз в таком мире. Я бы сказал, такое объяснение первым приходит в голову, когда задумаешься, как все устроено, почему меняется погода, почему бывает буря или долго нет дождя. Ну, может, не первым, а вторым. А первое – что все в мире, деревья, небо и ветер, – все живое и решает за себя.
– «Имя дождика – Тэсс, а огонь – это Джо». {111}
– При желании демонов можно увидеть, – предложил Пирс. – По крайней мере, воздушных. Они движутся быстро, но можно и ухватить глазом. Просто посмотри вверх. {112}
Она посмотрела в густо-синее небо. Все еще безоблачное. Когда еще пойдет дождь.
– Видишь, роятся искорки? – спросил Пирс, тоже вглядываясь вверх, заслоняя глаза ладонью от яркого света. – Некоторые с красной или с золотистой каемкой?
– Точно.
– Вот, – сказал Пирс. – Когда-нибудь интересовалась, что это такое?
– Нет.
– А это они. Воздушные демоны. Или дэмоны. Заняты делом, поддерживают синеву неба, о чем-то там хлопочут, не знаю, о чем.
Роузи продолжала смотреть. Они появлялись, мельтешили и вновь исчезали, им на смену являлись другие – расцвет становления и деятельности, стая сверкающих рыбешек.
– И что, какой-нибудь может забраться в тебя?
– Ну, эти – нет. Преувеличивать опасность не надо. Те, которые все время вокруг нас, как муравьи, ветерки, бактерии, – они, конечно, далеко не все опасны. Просто занимаются своим делом.
– Но другие.
– Если пустишь в себя. Если, чихнув, забыла перекреститься, или загадала желание на звезду, или бродила по древним местам, где некогда им поклонялись. Одержимость может быть нечаянной – просто не повезло – или добровольной, по собственной вине. Боден пишет: ведьмы хотели, чтобы демоны вселились в них и придали им сил. Обдумывали, как бы их заполучить, упрашивали. А еще он утверждает, что тем же самым занимались великие мыслители, маги того времени, с их платоническим восхождением {113} , эмблемами и звездными ритуалами. Вот таких наглецов тоже захватят и в них вселятся. Причем не какие-нибудь бесята, прилипшие из озорства, но, вероятно, какая-нибудь жуткая тварь. А также ее родственники и знакомые. Дэмономания.
Чем дольше она смотрела в ясное небо, тем яснее различала маленькие спермин света и тем дольше они задерживались, прежде чем погаснуть или снова нырнуть в синеву. Гляди она подольше, они бы, наверное, обрели мордашки. И встретились с ней взглядом.
– Дешевый фокус, – сказала она, отвернувшись и слепо помаргивая.
– Да. И тогда были люди, которые говорили, что это дешевый фокус.
– Но многие верили. Во всяком случае, в ведьм и одержимость.
– Многие и сейчас верят. Я уверен, что в мире даже больше тех, кто верит.
Не может быть, подумала Роузи, неужели это имел в виду Майк, когда предостерегал ее? Смотри, с чем играешь.На секунду сердце забилось сильнее, словно она проснулась от испуга.
– А правда, что в те времена думали, – проговорила она, – будто если у человека приступы эпилепсии – то он одержимый? Да?
Эпилепсия:странно, какой обнаженной она ощутила себя, произнеся это слово. Долго ей еще так?
– Вообще-то нет, – осторожно сказал Пирс. – Думаю, они знали, что это болезнь, эпилепсия, и страдают ею как любым недугом, хотя возникали порой и спорные случаи. Но одержимость могла имитировать эпилепсию, маскироваться под нее, только причиной был демон или дух.
– Я думала, они вообще всему причина.
– Ну, не напрямую. Да и не все были согласны с Боденом. Даже по тем временам у него немножко крайние взгляды.
– А-а.
– Эпилепсию описывали врачи, определяли этиологию. Симптомы, показания, лекарства. Все в порядке вещей. У эпилепсии, как и у большинства болезней, были свои святые покровители, к которым можно было обратиться за заступничеством. У чумы, например, святой Рох {114} , или святой Власий {115} у болезней горла, дифтерии и прочего. В приходской школе нам каждый год благословляли горло в день святого Власия.
Роузи глядела на него так, словно Пирс не должен все это знать, словно такая эзотерическая эрудиция граничит с наглостью. Пирс перехватил ее взгляд и добавил:
– Особыми защитниками от эпилепсии считались волхвы. – О боже.
– Их звали Каспар, Мельхиор и Бальтазар. {116}
– Ты даже имена их знаешь?
– Их каждый католик с детства знает.
– И вам говорили, что они отвечают за эпилепсию?
– Вообще-то нет. Это я сам выяснил, позже.
– А почему они?
– Не знаю. Где-то кто-то когда-то помолился им, исцелился. И пошел слух.
Мы все три короли {117} , вспомнила Роузи. Она представила этого «кого-то»: вероятно, какая-нибудь мать, давным-давно, бог знает когда, вероятно, под Рождество, опустилась на колени перед вертепом, прося о помощи трех парней на верблюдах, младший (кажется, Бальтазар) всегда черный. Она подумала о Юлии Цезаре и Эдварде Лире. На мгновение она почувствовала себя – себя и Сэм – частью огромной древней семьи, уходящей в прошлое бессчетными поколениями, потому что болезнь, должно быть, существовала всегда; ее семья страдала от непонимания, проходила через удивительные и страшные приключения, и тайная история, которая, верно, открыта никогда не будет, связывала одно поколение с другим. Столько детей. Трепет и ужас близких. И врачи беспомощно смотрели на них.
Ох, Сэм.
Она посмотрела на часы. Где она, что он с ней делает. Тихий вечер внезапно стал неимоверно долгим.
– Наверное, это ужасно, – сказала она. – Когда думают, что ты одержим. Через что приходится пройти.
– Думаю, да, – согласился Пирс. – Для большинства, конечно. Но было несколько знаменитых дэмониаков, которые в то время выполняли как бы роль телезвезд. О них распространяли брошюры, люди съезжались отовсюду посмотреть. Помнится, у одной француженки был даже свой помост в церкви, где она, точнее, ее демон регулярно устраивал шоу. Выкрикивал богохульства, болтал по-гречески, исторгал всякую мерзость, кровь, лягушек.
– Господи боже. А что с ними было на самом деле?
– Не знаю. Не думаю, что одно и то же со всеми. Некоторые, по современному определению, явно были сумасшедшими. Другие – шарлатаны, возможно, подготовленные Церковью. Теперь уже не скажешь. Какое бы предположение мы ни выдвинули, оно не объяснит все, что люди в те времена видели и слышали.
– Так, может быть, – сказала Роузи, – в прошлом демоны действительно управляли миром.
– Ха. Может быть.
Пирс вспомнил, как на семинаре по истории Европы начала нового времени, который Фрэнк Уокер Барр вел в Ноутском университете, профессор и аспиранты (в их числе и Пирс) ломали голову над неожиданной и почти всеохватной вспышкой одержимости демонами в Европе шестнадцатого века: обвинения в волшбе, процессы, сожжения, истерия по поводу легионов Дьявола, суккубы, инкубы, колдуны, которых на глазах у всех уносили служившие им дьяволы. Истерия вне пределов сект и доктрин; католики и лютеране, кальвинисты, гугеноты – все осуждали друг друга, каждый утверждал, что меры, к которым прибегают все прочие, только ухудшают положение и открывают путь новым вторжениям.
Барр привел несколько объяснений этой эпидемии – экономическое, социальное, культурное, даже психоаналитическое (задержанная эдипова реакция со стороны тех, кто ранее низверг Святого Отца). Одно только объяснение он не принимал («даже, – говорил он со знаменитым барровским подмигиванием, – если оно верно»): что как раз тогда произошел большой побег или набег духов на мир людей – злых духов, а может, добрых и злых разом или просто докучливых, сознательно призванных магами или вломившихся насильно.
Болезнь, объявившаяся в самой природе вещей, а точнее, в людском понимании ее, вспыхнула вдруг, затем пошла на спад, кризис миновал, жар исчез, тело выработало иммунитет. Что бы нас ни постигло в будущем, это не повторится. Другое, и похуже, – возможно, только не Дьявол и дела его, и гордыня его {118} . В этом Пирс был убежден.
– Как она, кстати? – спросил он. – Сэм.
– А. Хорошо. В последнее время ни разу. Пару раз было, пока не рассчитали дозировку.
– Если я что-то могу сделать…
– Да вроде ничего, – сказала Роузи, у которой душа съежилась от этого предложения, слышанного уже много раз от матери, от друзей: так легко говорить – и так бесполезно. – Попроси волхвов. Помолись.
– Давно уже я не молился.
– Ну, попроси двоюродную сестру. У тебя же кузина монашка?
– Ага.
Интересно, подумал он, а молится ли еще Хильди. На словах-то, конечно, да. Но слова без мысли к небу не дойдут. {119}
– Тогда у нее, наверное, есть какое-то влияние, – сказала Роузи, заглядывая в стоявшую между ними коробку. – А это что?
На дне лежала еще одна большая брошюра.
– А, это…
– «Ars Auto-amatoria, [25]25
Искусство самолюбви (лат.).
[Закрыть]– прочла она на обложке. – Или Всякий Муж Сам Себе Жена». Что за чушь?
Пирс сложил руки на ученый манер.
– Вот это и есть та диковинка, – сказал он. – Она, возможно, стоит не меньше, чем все прочие книги, вместе взятые.
– О чем это? – спросила Роузи, открывая книгу с такой же осторожной почтительностью, которую ранее выказал Пирс, и вполне подобающей.
Ну, хоть по-английски. Поэма.
– Вообще-то, – сказал Пирс, – это о мастурбации, – и Роузи показалось, что он покраснел: возможно ли?
– Вот как? – откликнулась Роузи и прочла:
Вдова-Ладонь содержит Дом.
Мужчина всяк бывает в нем;
Пять Рукодельниц Дочерей
Ни Днем, ни Ночью нет добрей.
Здесь мастер Батор, старый Сводник,
Бесплатный сам себе Угодник.
Все без Кошелки тут спусти,
Не бойся здесь Болезнь найти.
– Как-то грубовато, – сказала она.
– Ужасно, – сказал Пирс. – Да еще и длинная. Почти тысяча строк.
– Тогда в чем же ценность?
– Так ведь есть люди, которые все это коллекционируют. Все старое и грязное, в смысле, порнографическое.
– А кто ее написал?
– Не знаю. Ни имени, ни даты. По тому, что мы, исследователи, называем внутренними свидетельствами, например, обыгрыванию нескольких строк из Мильтона и по орфографии, я предполагаю, что это восемнадцатый век. {120}
– Написано скорее «за», – сказала она, – чем «против».
– Очень даже «за».
– А я думала, тогда от этого боялись ослепнуть.
– Нет, это пришло позже. Псевдонаука девятнадцатого века. А раньше особо не осуждали и даже не обсуждали. Вот почему это раритет.
Роузи прочла:
Бездомен ты иль некрасив?
Без Наглости? Без Перспектив?
Мал ростом, тучен, кривоног;
Грешил – иль согрешить не смог,
С тобой одна обручена,
Без выкупа твоя она
– То есть экономишь время и силы, я так понимаю, – сказала она.
– А заодно и деньги.
– Ах ты, господи.
– В то время женитьба вообще была серьезным предприятием, – объяснил Пирс. – Очень сложно и дорого. Ее приданое, его деньги. В первую очередь, имущественная трансакция. А если ты человек ленивый, робкий и не хочешь лишних хлопот, вот, пожалуйста.
Она искоса взглянула на него.
– Угу, – произнесла она. – А что советуют женщинам?
– О них не упоминается, – сказал Пирс. – По крайней мере, в той части, которую я одолел.
– Кому-то надо было и об этом написать, – сказала Роузи.
– Всякая Жена Сама Себе Муж.
– Интересно, занимались они этим? – поинтересовалась Роузи. – Да нет, конечно, занимались. Но знали они, чем занимаются? А мужчины догадывались?
Сама она увлеклась этим задолго до того, как узнала, что у «этого» есть название и что другие тоже им занимаются. Различие между безымянным занятием и поименованным казалось очень важным, хотя ощущения оставались те же. Два мира.
– Ну, – сказал Пирс, – помнится, у де Сада женщины все время это делают. Так что.
– Это где?
– У де Сада, – повторил Пирс. – Маркиза. Который эс-и-эм. {121}
– А-а.
Вот теперь он действительно покраснел, и Роузи с интересом пронаблюдала за процессом с начала до конца.
– Ну, мне-то это без надобности, – сказала она, возвращая книгу в коробку. – От мужиков отбоя нет.
– Обожатели?
– Да, и сейчас вот двое сватаются.
– Споффорд.
– И не он один. Мой бывший хочет опять пожениться. В смысле, со мной.
– Я думал, вы еще не до конца развелись.
– Тем не менее. – Она снова вгляделась в обитаемое небо. – Помню, когда я рассказала Бонн – ты же знаешь, Споффорд вечно вокруг меня крутился, – так вот, Бони изрек, что повторный брак знаменует торжество надежды над опытом. Кого-то процитировал.
– Сэмюэла Джонсона {122} . Только, знаешь, я думаю, тогда у этой фразы был совсем другой смысл. {123}
– Разве?
– Мы думаем, что это такая циническая острота – не сумел ужиться с А, но уверен, что сможешь прекрасно ужиться с Б. Мы думаем, что это о разводе. Во времена Джонсона разводов почти не было. Но много смертей. Расставаться с супругой приходилось потому, что она умирала. Как у самого Джонсона. Поэтому опыт состоял в том, что ты полюбил кого-то, и она умерла. А надежда – в том, что новая любовь не умрет. При этих словах глаза Роузи увлажнились так, словно начали таять; она зажала себе рот ладонью (он увидел бледную полоску на пальце, где не так давно было надето кольцо). Она крепко зажмурилась, но слезы пробились наружу и повисли на ресницах.
– Что? – спросил он.
– О господи, – сказала она. – Боже, как я боюсь.
– Женитьбы?
– Смерти. Не хочу, чтобы она умерла.
Вокруг опадали желтые листья. Маленький демон ветра поднял с земли пригоршню, поиграл и отпустил снова.
– А что? – спросил Пирс. – Возможно, что?..
– Нет, – сказала Роузи и тяжело вздохнула. – Насколько я знаю, ничего такого, что грозило бы смертью. Если в общем смотреть, у Сэм все в порядке, наверное. А, черт, черт, черт.
Вникать в подробности Пирс не осмелился. Через какое-то время Роузи похлопала его по руке, словно это он нуждался в утешении, а не она.
– Все путем, – сказала она. Потом встряхнула коробку с книгами. – Так что я должна?
– Просто держи в сухом и прохладном месте, – ответил Пирс и встал.
Они прошли по подъездной аллее к его машине, капот и лобовое стекло которой уже украсили опавшие листья. Он забрался внутрь.
– Сейчас продают такие пластиковые пакеты, они запечатываются, когда прижимаешь края…
– Хорошо.
Он надел черные очки, купленные в самой первой поездке по этим местам и чудом сохранившиеся.
– И никаких отпечатков пальцев. Коллекционеры очень не любят. Мы же не хотим сбить состояние с «превосходного» до «почти превосходного».
– Я поняла.
– Боден очень ломкий. И поэма тоже.
– А вот кстати, – спросила Роузи, – ведь вы с Роз Райдер?
Улыбаясь, она открыто и прямо рассматривала его лицо, но что она могла на нем прочесть, он не знал.
– Ведь мы? – переспросил он в ответ.
– Из вас вышла неплохая парочка. Так, кажется.
– И кому, в частности, кажется?
– Ну, в частности, Вэл. Да и Споффорду.
Ох уж эти длинноносые Варвары маленьких городков, подумал он; Споффорд сам когда-то предупреждал о них: действующих лиц мало, союзы непрочны, а интерес каждого к каждому не ослабевает.
– Так ты придешь вечером к Вэл? – осведомилась она, не отводя взгляда.
– Господи, уже сегодня? Да-да, конечно.
– Вместе с…
– Нет, – ответил он. – Один.
За его спиной в ворота Аркадии свернул фургон из «Чащи» (Сэм возвращали домой). Пирс захлопнул дверцу, помахал на прощание и дал задний ход, чтобы развернуться: этот еще не отработанный до конца маневр потребовал от него максимального сосредоточения; он выехал, обогнув въезжающий фургон не с той стороны, махнул и ему, извиняясь.
Парочка, надо же. Наверное, слишком часто видели, как они с Роз катаются по окрестностям на ее известной всей округе машинке, ведь не спрячешься; а Пирс не умел быть невидимым, хотя и предположил как-то, что Роз после нескольких лет напряженных занятий и тренировок под его руководством могла бы научиться этому искусству. Утешало то, что, хотя его и видели издалека, и делали выводы, но никто не знал, о чем они с Роз говорили и чем занимались; был все-таки предел. А вот чего он не подозревал, так это что Роузи Расмуссен сама некогда занималась кое-какими возмутительными вещами в постели с Роз Райдер; и не знал, что как-то раз (распалясь из-за странного отсутствия отпора) его дружок Споффорд разложил Роз Райдер прямо на столе. Не пришло еще время ему узнать обо всем, но оно придет: когда ему нужна будет помощь, а помочь будет некому.
Сэм привез не Майк, а один из тех его улыбчивых дружков, которых Роузи определила как работников «Пауэрхауса», [26]26
Powerhouse (англ.)– источник силы, центр власти, электростанция.
[Закрыть]нашедшего пристанище в «Чаще». Аккуратный, одетый в хаки и ветровку с логотипом, который она попыталась прочесть, но не смогла, – всего лишь название торговой марки, конечно, видимо.
– А вот и мы, – сказал он.
– Ну и где ее отец?
– А, – произнес молодой человек так, словно это было совершенно не важно. – Он очень занят. Организует поездку.
– Поездку?
Он все так же улыбался: был готов уехать и явно не собирался ничего объяснять.
– Ладно, спасибо, – сказала Роузи.
– Такая деваха. – Он положил руку на голову Сэм. – Честное слово.
– Это да, – сказала Роузи.
Она улыбнулась в ответ, и на миг показалось – он вот-вот что-то скажет, и в груди вдруг все сжалось от приступа необъяснимого страха. Она забрала дочь, он помахал рукой, и Сэм улыбнулась ему отстраненно, по-королевски. Роузи закрыла за ним дверь, едва позволили правила приличия, и, хотя Сэм казалась довольно чистой и яростно сопротивлялась, она отволокла ее в ванную и долго мыла.
По мнению Пирса, вопрос состоит – или состоял – в том, до какой степени ведьма и дэмониак несут ответственность за свое состояние, за зло, которое они причиняют и произносят?
Всегда ли они сами приглашают бесов и, таким образом, всегда ли виновны; или дьявол способен захватывать души силой, добиваться их согласия сверхловким жульничеством – и значит ли это, что жертвы не виновны, а только несчастны?
«Он начинает прежде всего с фантазии и воздействует на нее с такой силой, что никакой рассудок не в состоянии сопротивляться» – это сказал Бертон {124} , сам пострадавший и знавший об этом предмете больше, чем любой из живших на свете людей, и хотя большая часть этих знаний неверна или бесполезна, он знал и об этом тоже. Пирс пристроил у себя на голых коленях «Анатомию Меланхолии», открыв Часть первую, Раздел второй, Главу первую, Подраздел II, где Бертон цитирует Язона Пратенция {125} , это еще кто такой: «Дьявол, будучи духом крохотным и неразличимым, способен без труда поместиться в человеческом теле, вселиться в него и ловко притаиться в нашем кишечнике, разрушить наше здоровье, устрашить нашу душу пугающими видениями и потрясти наш разум». Устроившись внутри, дэмоны «развлекаются, как на новых небесах; они будто входят в наши тела и выходят из них, словно пчелы в улье».
Вот и он вовсе не виновен в том, что у него чертов запор, – всему причиной сатурнианский недуг, неспособность отдать хоть что-нибудь; Пирс поерзал на холодном унитазе, вздохнул и перевернул страницу.
Нет сомнений (полагал Бертон), что одержимые или отдавшиеся во власть темных сил страдают от физических расстройств или меланхолической хвори. Преобладание в гуморах тела atrabilia,или черной желчи, угнетающей и иссушающей дух, склоняет их вполне предсказуемо в сторону себялюбия, подозрительности, желчности и апатии; меланхолики предрасположены к уединению, трусости и уловкам; это неженатые фермеры, мастурбаторы, чародеи, скупцы.
Однако великие меланхолики, подхватив недуг в его горячей форме, melancholia fumosa [27]27
Дымящаяся меланхолия (лат.)
[Закрыть] {126} , могут обратить свои безымянные стремления к созерцанию высшего и сокрытого (ad secretiora et altiora contemplanda), {127} возносясь из тела и не удовлетворяющего их мира. Кроме того, они могут стать выдающимися дэмониаками, обиталищами вельмож из преисподней, и обрести славу пророчествами и страданиями своими. Меланхолию как таковую, то есть обычное состояние, схоласты полагали одной из семи форм vacatio,отсутствия или отлучки духа, наряду со сном, обмороком, восторгом и чем-то еще. Эпилептические припадки, конечно. Получается четыре. А еще секс. Нет-нет, тогда его в этот ряд не ставили, хотя Пирс Моффет знал, что и он подходит. Восторженное постижение сокрытого; отсутствие, благословенная отлучка.
Где теперь Роз, вдруг подумалось Пирсу, что с ней делают там, в городе, где он никогда не бывал, но куда направлялся, когда Совпадение привело его сюда, где он по сию пору и оставался.
Тогда, в шестнадцатом веке, мир охватила эпидемия меланхолии, но эпоха Пирса не знала ни системы, с помощью которой некогда описывали проявления темперамента, ни названий для того, что овладевало людьми, помимо категорий психиатрии, ставших вдруг бессмысленными; почему я так себя чувствую, почему так грущу, почему меня словно кто-то преследует, почему мне кажется, что я потерял невосполнимое нечто, не пойму, что именно, почему меня все время тянет к холодной воде – утолить ненасытную жажду? Меланхолики, замкнувшиеся в праздном одиночестве, перебирают несколько затертых мыслей, как скупец монеты, или рыщут ночными улицами волчьих городов, ища, кто бы их пожрал, кто бы завладел ими и даровал одержимость, к которой они стремятся.
В наступающем веке таким несчастным смогут помочь, не обвиняя ни в чем. Больницы, конечно, излечения не даруют, но обеспечат уход; меланхоликов будут выводить на солнышко, когда оно в полной силе, во Льве или Овне, при транзитной Венере {128} ; они станут собирать одуванчики и примулы, носить голубые одежды, пить вино из медных чаш – и научатся наконец любви, истинной любви. А когда Сатурн пребудет в асценденте {129} , они, взяв за руки сиделок или товарищей, потихоньку будут ждать, когда это время пройдет.
А может, и не будет такого.
Голая ветка постучала в окно Пирса, словно привлекая внимание, и он с удивлением увидел, что день уже почти минул. Так рано навалилась тьма на Дальние горы, куда ему скоро отправляться. Засунув руки в карманы незастегнутых штанов, он стоял неподвижно в маленькой комнатке, странным образом расположенной между столовой и спальней. Ему не хотелось выходить, но не хотелось и оставаться; он не хотел, чтобы зазвонил телефон, но ощущал первобытный страх – остаться одному в тишине и меркнущем свете. Надо разжечь огонь в печке, решил он, хотя бы согреться; посидеть немного в радостных отсветах. А еще разжечь огонек в душé, выпить чего-нибудь. Он думал об этом, и не только об этом, но продолжал все так же стоять, спокойный и непокойный разом, и пытался понять – что же с ним не так.
