Текст книги "Дэмономания"
Автор книги: Джон Краули (Кроули)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)
Глава четвертая
Тем же утром, но попозже, в каменные ворота усадьбы заехала Роузи Расмуссен, искавшая Пирсов коттедж; она двигалась по следам детских, полузабытых и, наверное, полупридуманных воспоминаний об имении Винтергальтеров.
– Так, – сказала она дочери, разворачивая «бизон». – Кажется, он живет вон там. В домике возле речки.
Роузи направила машину по менее проторенной дороге к полям и реке, в сторону от большого дома.
– Он должен жить там, – заявила Сэм, указывая на высокие трубы имения.
На ней было прошлогоднее зимнее пальто с кроличьей опушкой по краям капюшона; она уже выросла из него, но теплая погода держалась долго, а родители проживали раздельно – в общем, новое до сих пор не купили. Сэм сидела в обнимку с рюкзачком, почему-то не согласившись положить его назад, как обычно делала во время поездок к Майку.
– Должно быть, здесь, – сказала Роузи.
– Маленький такой, – сказала Сэм.
– Как, не жмет? – спросила Роузи. – Потерпи немного. Я скоро вернусь.
Сэм промолчала.
Пирс тоже влез в зимнее пальто, и ему тоже не мешало бы купить новое; незадолго до того он выходил по обязанности – осмотреть дом Винтергальтеров, – а вернувшись, не стал раздеваться: так он чувствовал себя защищеннее. Он слышал, как подъехала машина Роузи, сидел, вслушиваясь в нарастающий шум мотора, но узнал его только вблизи, в самый последний момент; встать и посмотреть, кто едет, он боялся. Потом дверь распахнулась, и он вздрогнул, вцепившись в подлокотники; вошло дитя и взглянуло ему прямо в глаза, не то призывая к чему-то, не то приказывая. Да нет, это же Саманта, дочка Роузи. Следом вошла и мама, зовя Пирса.
– Привет, – сказал он, не шелохнувшись.
Они стояли перед ним, радостно здороваясь, а ворвавшийся с ними холодный воздух весело крутился по дому. Сэм обернулась и с ужасающей силой захлопнула дверь. Роузи, подбоченясь, осматривала обиталище Пирса, где ей еще не доводилось бывать, и самого Пирса, который так и не поднялся с кресла.
– Кажись, тебе не жарко, – заметила она. – Ты и спишь в этой шубе?
– Да я особо и не сплю.
– Ты вообще здоров?
Ему ужасно хотелось сказать, что нет; так хотелось, что сердце словно толкнулось с болью в ее сторону и навернулись слезы; но он лишь потрогал свой небритый подбородок и сказал:
– Наверное, заболеваю.
– Ты хоть ешь?
– Конечно.
– Что?
– Еду.
Она пошла смотреть комнаты, он встал и поплелся за ней. Роузи бросила взгляд через ванную в спальню с двумя кроватями, большой и маленькой, но ничего не сказала. В кабинете она провела длинными пальцами по синему тулову пишущей машинки, взяла верхнюю страницу Пирсовой рукописи, положила ее обратно. Увидела лежащую в коробке рукопись Крафта.
– Вроде ты собирался ее скопировать, – сказала Роузи.
– Да, – сказал он. – Обязательно. Пока еще нет. Но я сделаю, точно.
– Я к тому, что вдруг у тебя тут пожар случится. – Она подняла крышку коробки, и Пирсу захотелось окликнуть Роузи, словно она стояла на краю обрыва или держала сигару со взрывателем. {419} – Слушай, – сказала она. – Понимаю, что неожиданно, но могу я тебя попросить? Мне надо съездить к адвокату в Откос, и я не знаю, на сколько там задержусь; думала оставить Сэм у Бо; но день не мой, да и Бо уехал.
– Да, – сказал Пирс. – Я знаю.
– Так вот, можно оставить у тебя Сэм ненадолго? На часок-другой.
Сэм смотрела на него из-за стола, так что виднелись только ее кудри и глаза. Пирс улыбнулся девочке.
– Ты веришь в Бога? – вкрадчиво спросила Сэм.
– Э-э, – только и ответил он. – Ничего себе. Почему тебя интересует?
– Сэм, – предупреждающе-требовательно сказала мать.
– Ты еврей или христиан? – не отставала Сэм.
– Это все Майк, – объяснила Роузи. – Это она у него набралась.
Пирс не сразу сообразил, о чем она; вовсе не о том, что Майк подослал Сэм задавать ему такие вопросы.
– Ни то ни другое, – ответил он. – Бывает и так.
– Так что, можно? – спросила Роузи. – На пару часиков?
– Конечно, – сказал Пирс. – Если тебя устраивает такая нянька.
– Мам! – вмешалась Сэм. – А вдруг у меня будет приступ? – Она точно скопировала интонацию Роузи и подбоченилась так же.
– Не будет, солнышко, – ответила Роузи. – Ты же выпила лекарство. Так ведь? Так. – Она показала на полку. – Это вот та самая русская игрушка?
– Ага.
Он снял с полки матрешку и протянул ее Сэм. Девочка потрясла ее, прислушиваясь к стуку; Пирс показал, как та открывается. Внутри старухи оказалась краснощекая селянка, а в ней – девица с толстой косой, а в той… Увидев, что Сэм захвачена игрой, Роузи увела Пирса за руку на кухню.
– Так, думаешь, обойдется? – спросил Пирс. – Не будет приступов?
– Врач сказал мне – надо жить, словно их не будет никогда, – ответила Роузи. – Вот так настроиться – и все. Даже если они будут. Не могу же я держать ее дома в постели и сама с ней сидеть.
– Нет, конечно. Но вдруг сегодня утром…
– Это не опасно, – ответила Роузи. – «Скорую» вызывать не надо. Просто у нее вот так вот…
– Угу.
– Это длится одну секунду. Или несколько. Присмотри только, чтобы она не стукнулась головой об пол. А хоть бы и стукнулась; лоб у нее ужас какой твердый. После приступа она заснет. Да не будет ничего, Пирс. Обещаю.
Воспитанный в семье врача, Пирс, как и его кузены, обсуждал медицинские вопросы со спокойной прямотой – по большей части фальшивой; он хладнокровно выслушал Роузи и понимающе кивнул. Ясно.
– Теперь говори, что случилось, – сказала Роузи, садясь за кухонный стол. – Что-то же случилось.
– Ну, – проговорил Пирс, запахиваясь поглубже в пальто. – Ты ведь знаешь Роз.
– Да, Пирс, я знаю Роз.
– Ну вот… «Пауэрхаус», – выдавил он. – «Пауэрхаус интернешнл», знаешь?
– О боже, – воскликнула Роузи.
– Ну, эта компашка, знаешь…
– Да знаю я.
– Ну вот. Ну вот она там. Такое.
– Господи.
Он съежился на стуле, явно не видя ничего вокруг, а может, видя что-то совсем иное.
– Пирс, – сказала она, вдруг испугавшись. – Скажи, а ты не… не…
– А, да нет, нет, конечно.
– Нет? А она? – А она, кажется, да.
Понизив голос, он рассказал ей про Конурбану, Майка, Пита, глоссолалию {420} , дождь; она слушала все это как сказку или рассказ о войне, распахнув глаза и приоткрыв рот. О господи. О боже мой.
– Вот, – закончил Пирс. Он умолчал о ночном звонке Рее; не стал рассказывать и о том, что дьявол разбил стекло в машине Роз. И о том, что плакал.
– Так, значит, он там теперь живет? Майк? В Конурбане? – спросила Роузи.
– Не знаю. Наверное.
Он понятия не имел, где скрываются днем Рэй, Майк и Пит – верно, растворяются в воздухе; он даже не пытался представить, как они, к примеру, завтракают или принимают ванну.
– Если там… – сказала Роузи, – если он переехал, не сообщив мне… Тогда он нарушил закон. Строго говоря. – Она в задумчивости приложила палец к губам. Затем коснулась руки Пирса и вздохнула: – Ох, елки-палки. Когда все это кончится.
– Последний там ангелочек, – сообщила Сэм, появляясь в дверях. – В ребеночке.
– Точно, – сказал Пирс. – Дальше уже ничего нет.
– Ничего, – подтвердила Сэм.
Роузи нужно было обсудить с Аланом ежеквартальный отчет правлению Фонда Расмуссена в Нью-Йорке – несложный документ, тем не менее доставивший Роузи много беспокойства; она напечатала несколько черновых вариантов на огромном старом «ремингтоне» Бони – Алан сказал, что отдаст их секретарше и та сделает как надо. Они деликатно обошли тему о судебном слушании, до которого оставалась неделя, а заговорили о «Пауэрхаусе» и его планах покупки обанкротившейся «Чащи».
– Послушайте, – сказал Алан. – Если общественность не хочет этого, можно им помешать. Понимаете? Нежелательному покупателю можно противодействовать множеством совершенно законных и приемлемых способов. Не обязательно даже действовать в открытую.
– И какие, например, способы?
– Если вы не хотите, чтобы они купили здание, можете сами его купить. В смысле, Фонд. Правление, конечно, придется уламывать – по-моему, за санаторий просят около миллиона. А вы, скажем, предложите полтора.
– Вы о чем? Весь Фонд едва потянет на эту сумму.
– А вам и не надо столько платить. Берете опцион на полуторамиллионную сделку. Обойдется он вам тысяч в пятьдесят. Опцион действителен в течение трех лет. За это время или они найдут лучший вариант, или у них истощатся ресурсы. Так и так они отступятся.
– А если нет?
– Придумаем еще что-нибудь. За три года мало ли что случится.
– Может, лошадь научится говорить, – пробормотала Роузи.
– Фонд мог бы даже провести сбор средств, чтобы выплатить опцион, – продолжал Алан. Он задумчиво смотрел в окно, сложив руки за головой; идея ему определенно нравилась. – Кое-кого здесь беспокоит эта компания. Не говоря уж о том, что благотворительная организация при покупке освобождается от налогов.
– Ну что ж, вперед, – сказала Роузи. – Я в доле. Говорите, где подписаться.
– Давайте еще обмозгуем. – Алан повернулся к ней. – Да, Фонд может не пустить сюда этих людей. Но он может выступить и на их стороне. К примеру, предложить им помощь в получении опциона.
– С какой это стати я… А! Поняла.
Роузи проследила скрытый ход мыслей Алана. Точно. Она идет к ним, к Майку; сидит где-то там за столом и обсуждает сделку. Помощь Фонда в приобретении «Чаши» в обмен на постоянную опеку над Сэм. Понадобится терпение, придется лгать. Может, самой и не придется; это дело Атана, он что угодно облечет в разумную и достойную форму: так некоторые умеют предлагать взятки, подмазывать, сохраняя видимость обыкновенной сделки.
– Но я не хочу их здесь видеть, – сказала она. – Не хочу.
– Что ж, – заметил Алан. – Тогда вы постараетесь сделать для них все, что в ваших силах. Но ничего не выйдет.
Роузи невесть отчего передернуло.
– Так странно об этом рассуждать. Я не смогу. Алан не без наигрыша пожал плечами.
– Он ведь неплохой парень, – сказала Роузи. – Я же его знаю. Неплохой, правда ведь.
Тем временем Сэм показывала Пирсу, как, лежа на кровати, свеситься вниз головой почти до пола, чтобы увидеть весь дом вверх тормашками: пол становится потолком пустынной пыльной комнаты с приклеенной к нему мебелью, а лампа торчит из центра пола – все то же, но по-другому.
– Видишь? – спросила она.
– Ага, – сказал Пирс. – Здорово.
В полдень он дал ей томатного супа с кусочками сыра; к этому блюду он пристрастился в Кентукки и до сих пор готовил временами, когда ему хотелось уюта; поколебавшись вначале, она попробовала и съела все с удовольствием.
– У моего папы новый дом, – сказала она за едой.
– Я слыхал, – ответил он.
– А у меня все тот же стародум.
– Да. Повезло тебе. – Он хотел сказать, что, когда его родители развелись, и ему пришлось переехать, он потерял свой старый дом, а с ним и весь Бруклин. – Ты сегодня поедешь в тот новый дом?
Она пожала плечами. Пирс попытался вспомнить, каково это – быть разлученным с отцом, – но вспомнил только, что раньше это было совсем не так, как сейчас: тогда об этом нельзя было говорить.
Он положил перед ней печеньки «Орео» {421} , и она с благоговейным восторгом медленно потянулась к ним, словно к рассыпанным сокровищам; Пирс вдруг подумал, а вдруг он нарушил какой-нибудь запрет, вдруг ей это нельзя.
Сэм выковыряла из зубов белые крошки и спросила:
– Ты любишь Бога?
– М-м, да, конечно, – сказал Пирс.
– Я люблю Бога. Он может что хочешь вылечить. Даже эпса-лепсию.
– А, – откликнулся Пирс. – Скажи мне вот что. Тебя укладывают спать после обеда?
– Обычно да, – ответила она. – Но. Сначала рассказывают истории.
– А. Ладно.
– У тебя есть истории?
– Ну, я знаю несколько.
– Нужна настоящая, – заявила она. – Из книжки.
– Хм. Ты знаешь, у меня детей нет, и у меня книжки… понимаешь, не такие.
– Ну-ка, посмотрим, – сказала она.
Она слезла со стула, который был высоковат для нее (почему мы не помним свою жизнь в мире, где все ненормально огромно – столы, стулья и ложки, – а дверные ручки слишком высоко и браться за них неудобно?), и пошла смотреть.
Наверное, Сэм выбрала то, до чего смогла дотянуться и что сумела ухватить: вытянула из стопки потрепанную книженцию в мягкой обложке, убедилась, что картинки там, во всяком случае, есть, и вручила ее Пирсу.
– Эту? – спросил Пирс.
Сэм попался сборник популярных некогда комиксов – «Малютка Енос: Затерянный среди миров» {422} за 1952 год. Пирс получал такие на дни рождения; отец присылал их в Кентукки из Бруклина, по крайней мере так в то время думал Пирс; на самом деле покупала их мама и заворачивала в посылочную бумагу. В первые годы его жизни, в Бруклине, Аксель каждый день читал ему про Еноса в «Нью-Йорк уорлд» {423} . Взяв сборник из рук Сэм, Пирс тут же вспомнил его содержание и те времена, когда он еще читал комиксы (Пирс сохранил перехваченные резинками стопки – книги со сломанными корешками): вот она, отрада, перешедшая чрез годы.
– Тебе понравится, – сказал он; Сэм не стала бы с ходу такое утверждать, поэтому промолчала. Они уселись рядом, и Пирс раскрыл книгу на середине.
– Начни с начала, – сказала она.
– Да тут все равно, где начинать, – пояснил он. – Это бесконечная история.
Так, вот Малютка Енос в своем чечевицеобразном звездолете, как обычно, несется над неровной поверхностью планеты; у него за спиной садится местное сонное солнце. Енос немного испуган (глаза навыкате и скошены влево – вдруг оттуда грозит опасность, может быть, звездолеты утров ощетинились оружием). Он приземляется. «Куда это меня забросило?» – удивляется он, как всегда, хотя каждый раз оказывается в такой же пустыне среди редких звезд, из-за горизонта выбирается полумесяц, полуприкрыв всеведущие глаза, а вдалеке еле виднеются грибовидные города и деревни, куда Енос так никогда и не попадет; над круглой головой в круглом прозрачном шлеме парит извечный вопросительный знак, который порой пускается в собственные приключения.
Пирс показал Сэм, как, читая о приключениях Еноса, отслеживать разных персонажей. Маленькие существа (которых никто не замечает, а уж Енос и подавно) вылазят из-под земли, проявляются из камней, и у каждого – свое лицо и характер; они меняются, исчезают или появляются в другой части рисунка, звезды, планеты. А вот луна, которая комментирует события главным образом усталыми зевками и хитроватыми сонными улыбками; к рассвету она исчезает за горизонтом, прихватив полотенце и зубную щетку (пока-пока!), оставляя Еноса самого разбираться с затруднениями. Или вот, например, слова и идеи: тени, отражения, затруднения, мысли («мышли», на странно-исковерканном детском языке Еноса), – раз появившись, начинают жить независимой жизнью.
– Смотри. – Пирс указывал Сэм, как некогда Аксель – ему. – Видишь, Енос пытается вызволить Любопытную Софииз Гостиницы Миров, где ее держат. Он зовет ее Пытливая Детка. Ха-ха.
– Ха-ха.
Софи открывает все двери подряд, заглядывает в окна, видит в них больших пузатых человечков: толстопалых мужчин и женщин, что едва помещаются в объемистых юбках, – те, в свою очередь, ошарашенно смотрят на Софи. Лишь много лет спустя Пирс понял, что Пристанище Миров – это дом разврата, а Софи интересуется сексом (или ее любопытство и естьсекс). Обувка Софи вот-вот слетит, сандалики вечно держатся чуть ли не на больших пальцах, тщательно прорисованные ремешки всегда расстегнуты.
– А это кто?
– Утры, – зловеще пробасил Пирс, и Сэм засмеялась. – Плохие парни.
Злые утры опоили Еноса, всучив ему чашку с пенным настоем; пузырьки поднимаются выше его головы, превращаясь иногда в мордашки. Он засыпает, опять засыпает. Прикрасный день ПАРАХОДит, —размышляет он, подперев голову рукой, которую поставил прямо в лужу спиртного, – и ты с Мышлями наИДИне. {424} А на соседнем рисунке – его Мышль, зеркальный образ Еноса: она сидит напротив и тоже засыпает.
– Он должен проснуться.
– Точно. Он получит письмо от мамы. И письмо его разбудит.
– Разбудит?
– Оно так и скажет: «Пробудись».
Сэм опять засмеялась.
– Правда?
– А вот, видишь?
Пирс уже забыл, сколько же кусков истории пропускалось по ходу дела: вместо действий – намерения и заявления, которые в следующих выпусках уже выполнены или забыты. Вот Енос проснулся и спускается по винтовой лестнице Пристанища Миров в глубокую Темницу, спускается долго, несколько рисунков (маленькие ножки-булочки не касаются пола, на сту-пеньках отчетливо видны тени его ступней; самое трогательное в Еносе то, что он может страдать и геройствовать, оставаясь на самом деле неприкосновенным; Пирс впервые подумал об этом только сейчас, сидя рядом с Сэм).
– Почему он грустный?
– А видишь, он смотрит в камеру, где сидит Софи. Видишь, она в темнице.
Безжалостная Рута, царица утров, заковала Любопытную Софи в темном подземелье Пристанища Миров, и в высоком зарешеченном окне видна лишь одна звездочка, подобная слезинке на щеке Софи. Рута довольна, что поймала девчонку, потому что знает: за ней явится Енос, а за Малюткой – его мать и защитница Аманда Д'Хайе, которая всякий раз спускается из Царств Света, чтобы разыскать и спасти его («Уже в 4 на 10 2раз», – признается Енос). А когда всех троих пленят и обездвижат (гадкие утры хохочут и провозглашают тосты), звезды погаснут и ужасному Шефу Руты (который всегда остается за кадром) больше не придется слышать слово «Свет». План сработает; он всякий раз срабатывает.
– Они похожие, – сказала Сэм, показывая на Любопытную Софи и Аманду Д'Хайе. Те же струящиеся локоны и подвижный носик, та же марионеточная артикуляция.
– Ага, – ответил Пирс. – Вот и Енос тоже так думает. Но только он не знает, никак не догадается, что она его сестра. Давно потерянная.
– А почему мама ему не скажет?
– Она вроде как забыла. А кроме того, если она ему скажет, то история закончится.
– Тебе грустно?
– Нет, – сказал Пирс. – Нет, что ты. – Словно его удивил этот вопрос. – Послушай-ка. А не пора тебе ложиться?
Она пожала плечами – решать ему, она еще с часами не в ладах. Пирс показал ей дорогу в спальню, через ванную, что почему-то ее совсем не удивило; но вот холодная, странная спальня ей пришлась не по душе. Пирс, подумав, решил не настаивать и предложил Сэм кушетку возле печки – вот там ей очень понравилось. Она легла, позволила укрыть себя и свою тряпичную куклу одеялом, поглядывая на Пирса с интересом и чуть ли не с опаской.
– Тебе хорошо?
– Хорошо, – ответила она, – только немножко страшновато.
– Да я понимаю, – сказал Пирс. – Ни мамы, ни папы. В первый раз здесь, конечно, какой тут сон. Пойду-ка я тоже вздремну.
Сэм уставилась на него.
– Можешь взять себе Брауни, – предложила она. – Я не против.
– Нет, спасибо, – сказал Пирс. – Мне и с моими Мышлями хорошо.
– Ладно.
– Ладно.
Улегшись, он стал думать о Сэм и о том, как живется Роузи. Каждый день проживать так, словно ребенок твой совершенно здоров, прекрасно зная, что это неправда; жить, зная, что можешь потерять ее, увидеть ее страдания. Разве можно такое вынести. Нет, у него в жизни не будет никого настолько дорогого и ранимого; подобные существа обитают (полагал Пирс) в какой-то другой сфере. Единственное дитя он создал в своей мастерской, как Джеппетто; затем помолился высшим силам, которые с улыбкой взирали на его труды, чтобы кукла стала живым мальчиком. И – как тот одинокий старый кукольник – получил согласие при одном условии. Живой – лишь для тебя: реальный, насколько возможно для нереального, насколько вообще реальны дары богов.
И что же он сделал со своим обретенным сыном? Что навоображал, что натворил с ним тогда?
Гулко стукнуло сердце, словно перед Пирсом захлопнулась дверь. Он что, вообще не знает другого способа любить, кроме этого?
Сэм пошевелилась и что-то проворчала, потом все стихло. Пирс не видел, как она спит, но теперь Сэм ясно ему представлялась: изгиб открытого рта, изгиб прикрытых век с белыми ресницами.
Уверен ли он, что знает разницу между живым ребенком и тем, кто не может страдать, о ком можно воображать, что он даже находит удовольствие в том, чем с ним занимаются? Он внушил себе, что его сыну, его фантазму, вред причинить невозможно; но кому же он нанес ущерб своими мечтами, в каком царстве? А ведь навредил кому-то – теперь Пирс был в этом уверен: содеянное в пустоте сердца и руки на что-то повлияло.
Просто игра. Он вспомнил свою кузину Хильди: та как-то раз ночевала дома в год своего послушничества, они долго не спали, пили кофе и говорили о Четырех Последних, об ужасном мгновении (проклятая душа переживает этот миг на микеланджеловской сцене Суда в Сикстинской капелле), когда понимаешь – ты всегда знал, знал, что творишь и чем это обернется, но притворялся неведающим. Это и есть Вечные Муки, сказала тогда Хильди: вот этот миг, растянувшийся навечно.
– Я так боюсь за нее, – говорил Майк Мучо. – Она всего лишь маленькая девочка. Это невыносимо. Я пытался объяснить ее матери, что я чувствую, но она больше не хочет со мной об этом говорить. «Вот, дай ей это лекарство» – и все слова.
Рэй Медонос задумался над этим – или нет.
– Что ж, – сказал он наконец. – Меня беспокоит вовсе не медицинская сторона вопроса. Если Бог захочет, чтобы дитя больше не страдало от приступов, она излечится. А если это не просто припадки, тогда медицина все равно бессильна.
Они с Майком ехали в Дальние горы, чтобы встретиться с Роузи Расмуссен и забрать у нее Сэм. Уик-энд, который Майк мог провести с дочерью, начинался в пятницу вечером, как шаббат. Разговор шел о Сэм, но Майк (машину вел он) не всегда понимал ход мыслей Рэя.
– Позволь спросить тебя, – сказал Рэй. – Твоя дочка смотрит телевизор?
– Смотрела, во всяком случае. Только не мультики, не всякое там насилие. Образовательный канал.
Рэй кивнул так, словно подтвердились его опасения.
– И она ходила в местный детский сад?
– «Солнышко», – уточнил Майк.
– Куда водят своих детей самые прогрессивные родители.
– Ну да, наверное.
– Так. А чему прежде всего учат и по телевизору, и в этой школе? На что делают упор?
Майк никак не мог понять, к чему клонит Рэй (буквам и цифрам? Цветам и фигурам?).
– Детей учат воображать, —сказал Рэй. – Их учат, что фантазии – это прекрасно. Представь себя кем угодно или чем угодно – и ты в него превратишься. Представь себя где-нибудь – и ты там окажешься. Просто вообрази.
Он смотрел на Майка улыбаясь, не то участливо, не то иронично; Майк кивнул, хотя и не очень понимал, о чем речь.
– Мы хотим открыть их сознание пошире, не так ли? – продолжал Рэй. – Мы верим, что в мире воображения они становятся всемогущими. От какого слова происходит «имагинация»,воображение? «Магия»,ведь так? Мы учим детей думать, что они могут получить желаемое, мы заставляем их практиковаться в этомцелыми днями, то есть учим их первому постулату магии.
Майк заговорил было, он хотел разъяснений, он подумал обо всех этих детях, он верил (и полагал, что верят и Рэй, и все остальные) в возможность невозможного, по-детски верил, что, что… – но Рэй прервал его, окликнув по имени:
– Майк. Я скажу тебе, что меня беспокоит, и это не пустяк. Что ждет мечтателя, который верит в силу своего воображения? Задумайся над этим. Ведь в широко раскрытое сознание может войти существо, куда более сильное, чем человек. Прямо в сознание. Мы назовем это помешательством, дисфункцией или припадками, уж чего-чего, а ярлычков у нас хватает. Но мыто знаем, что это на самом деле. Так ведь.
Майк понял, что должен ответить на вопрос – или требование. Так ведь.Если он не распознает одержимость в собственной дочери, значит, не распознает ни в ком, а значит, он лгал себе, Рэю и Богу, когда говорил, что способен на это. И если Майк считает, что Рэй в силах помочь кому угодно, но не доверит ему свою дочь, – значит, он лжет.
– Да, – вымолвил он.
– Майк, мы боремся с магией две тысячи лет. Вспомни Симона Волхва {425} – а «волхв» значит «маг», – вспомни чародея, которому противостал Петр. Симон думал, что Слово Божие – это какое-то волшебство, и пытался купить его силу у Петра. Петр ответил, что оно не продается. История гласит {426} , что Симон считал себя воплощением Силы Божьей и всем показывал шлюху, которую подобрал в каком-то публичном доме и называл Затерянной Мудростью Господней. Многие верили. – Рэй от души хохотнул, сотрясая живот. – А как же. Вот же она, ну разве не прекрасна. Просто используйте воображение, ребята.
Петр – вот кого напоминал Рэй, большой, грубоватый, простой и честный; никакое зло не подкрадется к нему незамеченным. С ним надежно и спокойно.
– Тот парень еще думал, что умеет летать?
– Точно. Был у него такой фокус, которым он дурачил людей: заставлял их поверить, а потом и себя убедил, что умеет летать.
Майк вспомнил фильм, где маг в красном плаще взбирался на вершину своей башни, чтобы прыгнуть с нее, актер еще такой жутковатый, нос крючком. {427} Не это ли кино припомнил Рэй, назвав его историей?
– Чтобы Сэм победила, Майк, ты должен ее поддержать. Крепко поддержать.
Майк вырулил на дорогу к Дальним горам. Опять заморосило.
– Нужно, чтобы Сэм была с нами, – сказал Рэй, глядя прямо перед собой. – Чтобы отныне она была именно с нами. Мы приложим все силы и средства, чтобы помочь тебе в этом. Обещаю.
В домике Пирса Сэм подтащила к себе пластиковый рюкзачок. Не вылезая из-под грубого прокуренного одеяла, она повернулась на бок, открыла рюкзачок, сунула руку в его темные недра, порылась в своих одежках и дотянулась до стеклянного шара, который тайком взяла из дома. Коснулась его, а потом пальцы сомкнулись, словно тот сам заполз к ней в руку; холодный, круглый и бурый, он приветствовал ее: живое существо, сокрытое среди неживых. Даже Брауни на самом деле неживая. А он – еще как.
Она забрала этот шар из комода, стоявшего в аркадийской гостиной, потому что мама и папа собирались идти в суд, и могло так случиться (при ней помалкивали, но она сама себе так сказала и увидела в этом смысл), что она будет жить с отцом в другом доме, а она не хотела расставаться с шаром. Сэм вытянула его на свет, падавший из окна. Если наклонить голову в одну сторону, то блик света из окна в центре шара двигается в другую.
Куда они все делись? – недоумевала она. Может, из этих комнат в другие, которые отсюда не видны.
Она подумала о зеркальном отражении комнаты: насколько хватает глаз, очень похоже на здешнюю комнату, но что там дальше – непонятно; {428} в двери виден коридор, но он уходит далеко, и что с ним происходит, никто не скажет; может, на зазеркальной улице все не так, как у нас, а по-другому. А вдруг дом на самом деле не продолжается, а кончается, сворачивается, оказывается меньше, чем думалось, слишком маленьким для тебя, – и сужается, точно глотка.
