Текст книги "Дэмономания"
Автор книги: Джон Краули (Кроули)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)
Всё, нету, подумала Роузи и села на ступеньки лестницы. Собаки и Сэм сгрудились вокруг, глядя на нее и дожидаясь того, что же она теперь будет делать.
Глава восьмая
Над Ривер-стрит в городке Блэкбери-откос по склону карабкается несколько коротких улочек. Самая крутая из них – Хилл-стрит, ведущая к церкви, затем она меняет направление, меняя заодно и название на Черч-стрит. Хилл-стритская церковь была построена в 1880 году баптистами «Первого зова»; когда они перевелись, здание (обшитое деревом и дранкой, первопроходческий проект) было продано за доллар реформатам из объединенного евангелического братства, хотя они не смогли набрать достаточно прихожан и пользовались ею теперь совместно с Датским Братством, небольшой и странной религиозной группой, проводившей еженедельные службы по субботам. Люди, в особенности туристы, не знавшие об этом (хотя на плакате перед церковью все было ясно написано), думали, что никому не помешают, припарковав машину на стоянке у церкви на седьмой день; поэтому в этот день перед службой священница в который раз обходила стоянку с пачкой размноженных на мимеографе записок, объяснявших, почему это доставляет неудобство прихожанам, и подсовывала их под «дворники» стоявших машин, из которых иные выглядели чертовски знакомо.
– Здравствуйте.
Священница (ее звали Рея Расмуссен) взглянула на высокого, то ли небритого, то ли темноскулого мужчину в пальто цвета «соль с перцем»: он стоял поодаль и словно сомневался, то ли подойти, то ли пройти мимо.
– Привет.
– Помните меня? – спросил Пирс Моффет. И она тут же вспомнила их единственную встречу – на похоронах Бони Расмуссена, которые она отправляла, вернее, на собрании в Аркадии после этого. Оба Расмуссена, живая и мертвый, не были родственниками, во всяком случае родство не прослеживалось. А где-то в далеком прошлом, конечно, да, сказала она тогда Пирсу.
– Раненько вы встали, – произнесла она, думая про себя, что, судя по виду, он и не ложился вовсе. – Пришли на службу?
– Ха-ха, – ответил он, кивая – мол, как же, конечно. – Хотя вообще-то почти так и есть, – продолжил он, подойдя на пару шагов. – У меня как бы вопрос. Или, скорее, хотелось бы услышать ваше профессиональное мнение.
– Да?
Из-за худобы она казалась высокой (ложное впечатление), ее глаза – светлее голубого – успокаивали и тревожили одновременно; возраст на вид определить было трудно, пепельные волосы седели незаметно, и по-настоящему старыми выглядели только руки, большие, костлявые, натруженные.
– Вы слышали об этой… этой группе, или, как сказать, в общем, группе – называется «Пауэрхаус»?
Она перестала подсовывать листочки.
– Да, слышала.
– Так вот, вы не думаете, что это… В смысле, что вы о ней скажете?
– С профессиональной точки зрения?
– Ну да.
– Это что-то вроде бесцерковной церкви, да? – сказала она. – В духе «христианской науки». {294} По-моему, довольно маленькая.
Ответ Пирса явно не устроил. Она вернулась к своему занятию.
– С ними связался кто-то из ваших знакомых?
Пирс пожал плечами:
– Ну да. Девушка.
– Вы, наверное, думаете, что это секта.
Пирс поглубже засунул руки в карманы пальто.
– Я просто хотел бы понять, какая у них доктрина.
– Меня там ждет мистер Кофе, – сказала она. – Может, зайдете на минутку?
Он пошел за ней.
Конечно, он считал, что это секта. Одна из тех, что прорывались в последнее время на коже нации, как нарывы. Психи и ничтожества в одночасье становились могучими волшебниками, словно их тайно подкармливали из-за рубежа; они посылали в мир отряды приверженцев – торговать цветами и конфетами на улицы, что приносило, согласно газетам, баснословные прибыли, хотите верьте, хотите нет. Потерявшихся детей подманивали в аэропортах, на автовокзалах и в городских трущобах, куда они бежали из уютных безопасных домов; затем похищали, чтобы сделать подмастерьями волшебников и ведьм; из них извлекали часть души, заменяя ее странным блеском в глазах и приклеенной улыбкой. Выдолбленные, как сказал Споффорд. Можно самому это сотворить над собой, а можно позволить – или попросить, – чтобы это сделали с тобой другие.
– Сегодня сектой является не каждая обособленная религиозная группка, – говорила Рея Расмуссен, передавая Пирсу маленькую пластмассовую чашечку кофе. – Люди с промытыми мозгами могут быть безусловно преданы своим наставникам, слепы к альтернативам; назовите их мракобесами или даже сумасшедшими – по нынешним меркам, – и все же их объединение не будет сектой в современном значении этого слова.
Пирс кивнул, но его это не утешило. На столе у священницы лежали открытая Библия, словарь, склеенная пачка проштампованных машинописных листков, стопка информационных бюллетеней. «Нуждаются в ваших молитвах», – гласил заголовок поверх колонки имен.
– Ей запретили с вами видеться? – спросила Рея. – Они настаивают на закрытости от мира – удерживают свою паству от всяких контактов с друзьями, родными, старыми знакомыми?
– Да вроде бы нет, то есть пока нет.
Роз Райдер была в его доме, в его постели, с ним, старым знакомым; на вид особо не изменилась, да вообще не изменилась. Сегодня утром она проснулась, потянулась, зевнула и улыбнулась удовлетворенно, и глаза ее сияли привычным блеском.
– Когда я был маленьким, – сказал он, – нам, католикам, не разрешали ходить в протестантские церкви, посещать их богослужения. Даже венчания.
– Вот видите? – ответила Рея. – Самая большая секта. Разница только в том, что католиков охраняют бюрократия, столетия канонического права, иерархия. Но припомните, как римляне поначалу относились к христианам.
Сектанты. Безумцы, отвергнувшие государство и общество. Пожиратели младенцев, враги семьи и домашних божеств. Их магия действует, ибо помогают им демоны. Отвращение давних римлян к этому сброду вдруг захлестнуло Пирса.
– В принципе, многие из христианских церквей, которые сейчас весьма респектабельны, даже либеральны, начинались со своего рода сект, – сказала Рея. – Прежде всего, мормоны: раньше они были куда как жуткими, а уж ненавидели их… Но и квакеры тоже: у истоков своих здравомыслием они не отличались. Совершенно отвергали общественное устройство. Джордж Фокс как-то раз оживил молитвой мертвого. {295} По крайней мере, его последователи в это верили. – Она сделала глоток. – Что, в общем-то, не безумие. Просто опьянение Богом. {296}
Эта речь Пирсу тоже не понравилась. Опьянение Богом. Да что я тут делаю – пытаюсь вытянуть какую-то объективную точку зрения, да из кого? По сути, из фанатика, а верит она в причудливую антимировую историю, которую сам Пирс давно (как ему казалось) отбросил. Щекотная струйка пота пробежала по его руке под пальто.
– Ваши тоже? – спросил он.
– Еще бы. Датское Братство? Кучка непримиримых искателей абсолюта. Ничтожная. И как всегда бывает, мы стали еще упорнее в результате гонении. Хотя Братство было истреблено едва не подчистую. Ненавидимая секта, ненавистная. Сколько нас вешали и жгли.
– Католики?
– Католики, и лютеране тоже. Говорят, это делает сильнее – то, что не убивает. {297} Странно, ведь наше Братство всегда отличалось веротерпимостью. Вот одна из ересей, в которых нас обвиняли. От которой мы не захотели отказаться.
Она улыбнулась: широко, тепло и гордо. Пирс хотел бы ответить тем же, но понял, что не сможет.
– Вот скажите, – предложила она, – насколько вы заинтересованы ею? То есть вся эта история угрожает постоянным отношениям?
– Ну, даже не знаю, как сказать, – промямлил Пирс, уверенный, что покраснел или побледнел от стыда. – Да я просто озабочен, серьезно озабочен.
– Хм, – сказала Рея. – А вы можете предположить, что привлекло ее в этой группе? У нее был кризис в семье, в жизни?
Пирс стиснул пальцы.
– Ну, она боится, что ее уволят.
– А вы спрашивали ее? – сказала Рея. – Что она чувствует? Что с ней не так?
Пирс ничего не ответил, потому что ответить было нечего. Потом он сказал:
– Мы говорили. О Боге.
Она задумчиво посмотрела на него.
– Думается мне, – сказала она, – есть люди, которых религиозные чувства пугают, ну, во всяком случае тревожат. Религия теперь многим кажется подчинением, узами, несвободой; оковами, куда более сильными, чем отсутствие политических свобод, потому что они добровольны. Оковы души. Вы понимаете, о чем я?
Пирс не ответил.
– Все мы переживали радость обретения свободы, – сказала она. – Разрывание уз: вот какая свобода нам известна. Но есть радость и в том, чтобы отказаться от свободы. Свободно отказаться.
– Угу, – кивнул Пирс. – Вот, значит, как вы…
– Нет. Вовсе нет. Я в этом выросла. Мой отец был пастором. Как и его отец. Для меня это вроде старой фамильной кухни. Тепло, надежно, знакомо. Как бы со стороны оно ни выглядело. – Она глянула на крохотные наручные часики и заметила: – А кстати, мне скоро читать проповедь.
Пирс поднялся.
– Чему она посвящена?
– «Вы – соль земли, – сказала Рея. – Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?» {298}
Конечно, никакая это не секта: один из обходных путей к власти – или к мистическому пониманию того, что власть бывает различной; их теперь развелись десятки, а жертвователи новых культов, естественно, составляли немалую часть его собственных (предполагаемых) читателей. И конечно, она могла поступить на курсы по обучению таким методам; тому было множество причин, и самые обыкновенные в том числе; к тому же работодатель дал понять, что ее уволят, если она на них не поступит.
За несколько минут до открытия (девять утра) Пирс стоял перед библиотекой на Бриджес-стрит, дожидаясь, чтобы каменноликая, но улыбчивая библиотекарша в очках с серебряной цепочкой открыла двери; он видел ее с улицы, как и сам, конечно, виден был ей изнутри.
– Доброе утро. Вам что-то срочно нужно?
– Нет, – ответил Пирс. – Хотя… где у вас «Религия»?
Она объяснила. Он скрылся в книжной атмосфере среди стеллажей.
Была ли Роз слабой? Слабые склонны (как он полагал) верить в тех, чьей силой они хотят обладать; сила в том, чтобы отдаться во власть другой силы. Он вспомнил тех хищников, с которыми она водилась, которым поддавалась, – Уэсли и прочих. Интересно, подумал он, такие ли же при этом ощущения. Мошонка сжалась.
Роз попала к нему, пройдя через руки многих мужчин; и он не спросил, что может сделать для нее, чем может помочь, что у нее на сердце: нет, не о том он спрашивал. Вот он, толстый том в солидном переплете, изданный несколько лет назад, «Атлас американских церквей и религиозных организаций»; жирный четкий шрифт напомнил о школьных учебниках. «Пауэрхаус интернешнл»: в указателе имеется, а вот и номер страницы.
«Пауэрхаус интернешнл».Основан в 1948 году доктором Р. О. Уолтером (р. 1900), на сегодняшний день (1965) официально насчитывает двадцать тысяч членов по всему миру. «Пауэрхаус» не имеет церквей и официальных мест богослужения, занимаясь изучением Библии и устраивая молебны в частных домах и других местах. Уолтер получил степень доктора права в богословской семинарии Пайкс-Пик {299} в 1932 году; в возрасте 34 лет, по его словам, на него снизошло божественное откровение, после чего он разработал учение, сочетающее догматы арианства {300} с ультрадиспенсационализмом {301} и верой в непогрешимость Библии.
Пирс понятия не имел, что такое ультрадиспенсационализм. Может, Рея знает. В глубины протестантской теологии он тоже не заплывал. Арианство, насколько он помнил, что-то как-то говорило о природе Иисуса: или – что он был только человеком, или – что не человеком вовсе.
Хотя доктор Уолтер отказался от активной деятельности в 1960 году, его толкование библейских обетовании «даров Святого Духа» {302} до сих пор передается его весьма деятельными миссионерами и пропагандистами при помощи видеозаписей, сделанных самим Уолтером. На групповых тренингах уделяется особое внимание целительству и обретению божественной благодати. Во Всемирном Центре «Пауэрхаус» в Мексике, штат Индиана (бывший Объединенный христианский колледж), разработана программа «Библейские языки и переводы».
Так, хорошо. Ладно. Стоя с тяжелым томом в руках и чувствуя, как затекают ноги, Пирс смотрел на эти сухие предложения, словно вуайерист на слишком маленькую замочную скважину, ощущая разом вину и беспокойство; неудовлетворенный короткой справкой, он стал просматривать следующие книги.
«Эти странные секты»: мягкая обложка обрела в библиотеке, долговечности ради, пластиковое одеяние, но книга все же оказалась истрепана донельзя и разваливалась в руках, а вот у «Атласа» Пирс, похоже, был первым читателем. И тут в указателе значился «Пауэрхаус»; упомянут дважды. Сердце-дознаватель забилось быстрее.
Многие секты заявляют о принадлежности к христианству, но в действительности проповедуют нетрадиционные взгляды; к их числу принадлежат «Фрики Иисусовы» {303} , «Пауэрхаус», «Церковь Бога Всеобщего» и др. Они в разных формах утверждают, что Иисус не был Богом, что Второе Пришествие уже состоялось, что верующие могут творить чудеса или пить яды без вреда для себя, стараются затянуть своих последователей в «учебные группы», занятия в которых длятся по многу часов или дней и целью которых является не знание, а «опыт», скрепляющий узы между верующими и лидером группы. Осуждаемые всеми признанными богословами, эти «церкви» в последнее время стремительно расплодились, истощая ресурсы и подрывая базу своих конкурентов – традиционных религиозных объединений.
Ужас какой, не то подумал, не то выдохнул Пирс; бойкие метафоры переполняли его и мешали соображать. На другой странице:
лишения их статуса «неприбыльных», «благотворительных» или «религиозных», а следовательно, и налоговых льгот, которыми они обладают наравне с подлинными церквями, они начали оказывать сопротивление. Агенты налоговой службы, явившиеся произвести выемку отчетов, были выдворены вооруженными членами секты. В Индиане, на родине эксепционалистской/целительской секты «Пауэрхаус», в офис шерифа стекались слухи о незаконном хранении оружия в ее Всемирном центре и о тренинге по выживанию «Последние дни»; в связи с чем представители прокуратуры направили соответствующий ордер и ныне ведут тяжбу с юристами «Пауэрхауса».
Нет-нет-нет. Пирс захлопнул эту дрянь и запихнул на место. В этой атмосфере и в это время невозможно узнать хоть что-нибудь в точности о таких делах; он мог вообразить цепь событий, доносов и слухов, на основе которых и были написаны эти строки, мог представить фобии, которыми они пронизаны, – но не реальность, встающую со страниц. Не может такого быть.
Он вернулся под белесое небо. Может, наведаться к Бо, посоветоваться. Как он слышал, Бо жил в довольно-таки странном доме вместе с (вернее, над, в своей квартире) молодыми и не очень женщинами, причем некоторые из них успели обзавестись детьми, а некоторые (ненадолго) и мужчинами; дом этот, по всему судя, тоже был сектой, но если так, то хилой, потому что народ там все время менялся. Пирс полагал, что ближе к истине было бы сравнение с древнеирландским монастырем, где в каменных хижинах, вдали от мира, собирались жизнерадостные аскеты обоего пола, – а Бо пребывал на посту снисходительного епископа. Так что есть секты и секты.
Но когда он подошел к большому трехэтажному дому Бо, где на пустынном дворике играли чумазые дети, а на крылечке отрешенно сидела бомжеватая женщина, его вдруг охватило неведомое прежде чувство робости и страха. Он помахал рукой и прошел мимо.
Тем временем Бо, Сэм Мучо и еще двое детей играли в «змеи и лестницы» {304} на игровой доске, которая едва не разваливалась в местах сгибов. Фишками служили изломанные шахматные фигурки из набора, который Бо приобрел на домашней распродаже; все знали свои фишки, но Бо следил, чтобы они не перепутались, потому что, как он объяснял, они еще только учатся играть (в смысле, фигурки) и могут ошибиться. Сэм двигала высокую королеву; Бо – белого слона. Спуски по желобам нравились Сэм не меньше, чем подъемы по лестницам, и она огорчалась, когда мимо них проскакивала, а Бо над ней посмеивался.
– Если иногда не спускаться вниз, игра скоро закончится, – сказала она.
– Правильно, – отвечал Бо. – Не спустившись, не поднимешься.
Белый конь как раз закувыркался по длиннейшему спуску {305} , когда дверь открылась, и вошел Майк Мучо.
– Папа, папа!
– Привет, Майк, – сказал Бо и бросил взгляд на кухонные часы. – Ты должен был прийти только в полдень.
– А у нас большие планы, – сказал Майк, не глядя на Бо, а улыбаясь Сэм.
– Ладно, – произнес Бо, вставая с пола. – Но она выигрывает. – Он дотронулся до кудряшек Сэм. – Нравится тебе это или нет.
Глава девятая
– Счастье, счастье, счастье, – говорила Роз Райдер. – Такое счастье. Пирс, иногда я прямо…
Утренний свет заливал комнату, а Роз еще не вставала с разворошенной постели; Пирс стоял в дверях, одетый в пальто, с пакетом свежей сдобы из «Дырки от пончика»: первый час пища богов, а потом уже что-то несъедобное.
– Выглядишь ты счастливой, – сказал он.
Так и было. Когда она рассказывала, как у нее все расчудесно складывается, и занятия, и квартира, и новая жизнь, глаза ее словно оттаивали наконец и сияли мягким влажным блеском. «Сказочно, чудесно», – говорила она; а ему слышались голоса нарков (он сам был из таких), которые в подобных выражениях отзывались о концерте, фильме или уличном действе, хотя их восторги и ухмылки на деле относились к тому, что они чувствовали во время разговора. Кайф.
Что за чернота сгустилась в его груди да и на лице, судя по всему? Роз улыбалась ему и для него, смеялась весело, заправляя его давно не стриженные лохмы за уши.
– Вот, – сказала она. – Пирс, я ведь по тебе скучала. То есть мне этого всего не хватало. В городе нет такой красоты. Ой, смотри, смотри: цапля.
Стройная птица, вероятно припоздавшая, терпеливо стояла на отмели, которую стало видно теперь, когда буйная зелень сошла. У них на глазах цапля раскрыла голубые крылья и, сделав несколько изящных шагов, взлетела, хоть это и казалось невозможным, – набрала высоту и с неестественной медлительностью полетела вдоль реки.
– Пирс, – сказала Роз. – Я говорила на иных языках. {306}
У Пирса зашевелились волосы на затылке.
– Ты – что?
– Я говорила на неведомых языках. Я умею. Оказалось, что я умею.
Она сообщила это смущенно, однако и с гордостью, почти озорно, – исповедуясь, как бывало и прежде; правда, теперь уже совсем на другую, но тоже волнующую тему.
– Когда-нибудь ты все-таки…
Она рассмеялась.
– Нет, нет. Этому можно научиться. Это можно делать, ну знаешь, с чужой помощью. Любой может. Знаешь, кто может? Майк Мучо.
– Ой, нет.
– Это бывает в конце тренинга. Как – не то чтобы зачет, но…
Она смотрела на него все так же открыто, и он увидел, как на лице ее отражается то смятение, даже отвращение, которое он вдруг ощутил, словно она сказала ему – что? Что научилась срыгивать по желанию, как кошка? Плакать кровавыми слезами, как рогатая ящерица? {307} Чего он так испугался?
– Это есть в Библии. Это дар Божий. Обетование. А значит, так оно и есть.
– Не все, что обещано в Библии, нужно воспринимать настолько буквально, – сказал Пирс.
– Разумеется.
Она внимательно смотрела на него, и лицо ее, совсем недавно замкнутое и затененное, так необычно, по-новому, сияло.
– Ты что же, – сказал он, – веришь в непогрешимость Библии? Серьезно?
– Верю во что?
– Я… – запнулся он. Он и сам встречал это слово только на бумаге. – Ну. В общем, я про идею, что в Библии нет погрешностей. Никаких противоречий, ложных идей и положений. В таком духе.
Она немного поразмыслила:
– Ну а с чего бы им там быть?
– То есть? «С чего бы им там быть»? А в какой книге их нет?
– Извини, – сказала она, вылезла из постели, в два-три шага добралась до туалета и закрыла за собой дверь.
Пирс неподвижно глядел на эту дверь. Вслушиваясь.
– С чего бы их там не было? – спросил он еще.
– Потому что, если… Если это слово Божье, а так говорят, тогда как Бог допустил, чтобы в ней были ошибки?
Слив.
– По-моему, – говорила она, вернувшись, отыскивая трусики и надевая их, – для них Библия – что-то вроде электростанции, откуда и название «Пауэрхаус». Она как бы дает энергию, дарит силу через слова и повести. Вот для чего она нужна и зачем появилась на свет.
– Это книга, – сказал Пирс. – Просто книга. Хорошая книга. Но не единственная. {308}
– Ну, – сказала она. – Там же говорится – в начале было Слово.
– Конечно, – ответил он. – А Папа Римский говорит, что он непогрешим.
– Но они говорят, что…
– Книга не может удостоверить свое же первенство. Это глупо. Это все равно, что сказать, будто книга существовала до того, как появилась. {309} И явилась-то для того, чтобы подтвердить свое предсуществование.
– Не поняла.
– И вообще, – продолжал Пирс, – на самом деле там сказано, что в начале был Logos.A Logosозначает самые разные вещи – Разум, План, Мысль, Изучение, Здравомыслие, – да что угодно почти, только не Слово. Я считаю, лучше всего перевести его как Смысл.
– В начале был Смысл? – спросила она.
– И Смысл был у Бога. Смысл и был Богом.
Она успела надеть большую фланелевую рубашку, и руки ее замерли на пуговицах. – Что ж, – сказала она. – Это все еще разъяснится. Там как раз затеяли большой проект – новый перевод Библии. Нового Завета.
– Знаешь, сколько уже есть таких переводов.
– Знаю, – ответила она, понимающе улыбаясь. – Но. Пришли к выводу, что, хотя все думают, будто Новый Завет был написан на греческом, на самом деле он был написан на арамейском. На языке Иисуса. А затем переведен на греческий. И чтобы приблизиться к подлинному смыслу…
– Они собираются перевести Завет обратно, – ошеломленно произнес Пирс, видя, что на лице ее нет ни тени иронии, ни даже удивления. – О господи.
– Ты что, не хочешь пончика? – спросила она, показав на пухлые маслянистые колечки, которые он выложил на поднос между ними.
– Да. Нет. Не хочется. Что-то в последнее время даже есть не могу. – Он запахнул пальто, которое так и не снимал. – Заболеваю, наверное.
Когда стемнело, они продолжили. В его маленьком домике они были наедине друг с другом и с одной-единственной темой: любой разговор неизбежно возвращался к ней. Его работа, ее занятия. Новости. Жизнь на земле. Ни о чем уже нельзя было говорить, как прежде.
Когда заведение Вэл закрывалось, завсегдатаи перебирались в «Песочницу» по дороге в Каскадию; войдя туда, Роз и Пирс увидели за дальним столиком саму Вэл и Роузи Расмуссен. На небольшом возвышении безобразно-шумный ансамбль играл такую музыку, которая, на вкус Пирса, скорее убивала и без того скудные достоинства заведения, чем подкрепляла их, но за нее хоть не надо было платить. Он заказал скотч, Роз – кока-колу.
– Ты хотел власти, – сказала она. – Ты получил ее. Я ее тоже хочу. Для себя.
– Нет, – сказал он, краснея и волнуясь, потому что он и вправду пытался получить власть, хотя лишь над ней и ее духом, получить то, чего хватило бы – на какое-то время, – чтобы притвориться, что он действительно обладает властью. – Вовсе нет.
– Разве ты не думал, что умеешь делать что-то «магическое»? – Она обозначила кавычки, помахав в воздухе четырьмя согнутыми пальцами. – Ты же говорил. Мы пробовали. Или ты просто…
– Признаю, – сказал он, – я кое-что совершал. Было такое. Иногда я воображал, что способен, ну, летать, поднимать тяжести, притягивать предметы, – и припоминал, что когда-то в прошлом разок-другой, а может, и много раз мне такое удавалось, а значит, если я все сделаю правильно, если поверю в то, что знаю, то все снова получится.
– Так.
– Ну и получалось. Очень легко.
– И?
– А потом я просыпался. – Он начал скручивать сигарету. – Во сне, – продолжал он, – я могу дотянуться ртом до собственного члена. Меня это всякий раз удивляет. Каждый раз думаю: блин, а я-то считал, что только во сне так умею.
– Ой, господи, Пирс.
Она подняла голову, слегка улыбнулась проходившему мимо человеку; пальцы чуть потрепетали в воздухе.
– Это кто был?
– Так, один парень.
– Откуда ты его знаешь?
– Не помню.
Жахнул ансамбль, взревел певец. Вниз, вниз, вниз в горящий круг огня. {310} Вскоре Пирс обнаружил, что опять перевел разговор на Бога, Библию и Четыре Последних.
– Смерть. Суд Божий. Рай и ад. Так нас учили. – Он сделал глоток. – Я так понимаю, Чистилища для тебя не существует.
– А я никогда не понимала, что это такое.
– Все примерно как здесь. И не навсегда. А в конце концов – или рай, уготованный тебе, или ад.
– Послушай, – перебила она. Глаза ее бегали по залу; она что-то искала, что-то хотела сделать для Пирса, что-то сказать.
– Что ж, – сказал он и отхлебнул. – По крайней мере, получишь удовольствие от того, что я проклят.
– Что?! Да никогда! Даже если бы…
– Конечно получишь. Это доказал святой Фома. Созерцание мучений проклятых грешников будет там, в раю, одним из величайших наслаждений. {311}
– Господи, какая мерзкая, жуткая идея. Насквозь католическая.
Он как-то по-волчьи рассмеялся и ответил ей: нет-нет, это простая логика; теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно {312} , и, возможно, сочувствуем мучениям грешников, потому что вполне можем представить себя на их месте; они такие же несчастные раздолбай, как мы, и обречены на вечные мучения. Вечные. Но тогдамы узрим в этом совершенное воплощение Божьего правосудия, шуйцу Его мощи, десница же – Милосердие, чьих благ удостоены мы, спасенные. Лишний повод восславить Его.
– Глупости, Пирс, – сказала она, оглядывая себя, стол, кресло. – Не знаю, почему ты в этом так упорствуешь.
– Так ведь ты меня отправляешь именно туда. Меня ждут там, сама знаешь где. – Он подтолкнул к ней сигареты, которые она явно искала. – Окончательная расплата, Роз. Последнее отвержение.
– Ну бога ради…
– А что? – продолжал Пирс. – Так и будет. Если все остальное правда. Ведь так? Так ведь, а?
Рот ее приоткрылся, словно она хотела что-то сказать, глаза перестали бегать и остановились на нем. Но она молчала.
– Ну скажи, Роз, – говорил он. – Вспомни. Parhesia.Открытость, откровенность.
Тогда она открыла рот и заговорила, и лицо ее стало спокойным: речь потоком хлынула из нее, слова она проговаривала четко и разборчиво, но они не походили ни на что: какое-то заклинание, или проклятье, или. То, что ей не принадлежит, но использует ее, чтобы прозвучать. Это длилось секунду-другую; сотрясло воздух и стихло.
Он уставился на нее в страхе:
– Роз.
– Что? – спросила она.
– Ты это делала.
– Что делала?
– Говорила на ином языке. Вот только что.
В ее мозге или душе установили психический блок, который срабатывает, когда ее допрашивают или искушают слишком сильно. Он слыхал о таком.
– Ты открыла рот и сказала какую-то бессмыслицу.
– Ну ни фига себе, – ответила она и засмеялась.
– Нет, я серьезно, это было. Было. Взяла и сказала.
– Да нет же. Ты что думаешь, я это не контролирую?
Он не знал. Не мог ручаться. Он знал только то, что видел и слышал.
– Ну, так что же ты сказала? – спросил он.
– Это просто так не накатывает, – сказала она. – Все бывает иначе. Это совсем не…
Он ожидал слова «магия», но она закончила фразу иначе:
– Это совсем не просто. Это очень, очень трудно. Не то что – «да, Господи, как скажешь», нисходит Дух, а дальше по накатанному. Над этим работать надо. Ежедневно, ежечасно. И я работаю. – Она смотрела в землю и, кажется, напряженно размышляла. Потом встряхнула лед в кока-коле. – Работаю.
Роз подняла взгляд на то, что приближалось к нему сзади, и он повернулся, чтобы встретить это лицом к лицу, что бы там ни было. За его спиной стояла Роузи Расмуссен.
– Хочу отчитаться, чем все кончилось, – сказала она. – Привет, Роз.
– Ага, – произнес Пирс. Он оттянул сдавивший вдруг горло воротник рубашки, понимая в то же время, что этот жест он видел у тысячи комических персонажей, попавших в безвыходное положение; что же случилось-то, что. – Ну, вы, девчата, знакомы.
– Конечно, – ответила Роузи. Она оперлась на стол обеими руками и мило улыбнулась Роз. – Еще бы.
– Ну и, – сказал Пирс, – так как там, как…
– А ничего, – сказала Роузи. – Ничего нового. Ничего не нашли.
– Это…
– Наверное, хорошо. В смысле, лучше, чем самое плохое, – ну, если бы обнаружилась опухоль или еще что-нибудь. Выходит, это, скорее всего, что-то… слово забыла. Такое, у которого нет причины. Похоже на «идиотическое».
– Идиопатическое, – сказала Роз.
– Точно. Так что, наверное, остается одержимость.
Пирс, как и Роузи, посмотрел на Роз: лицо ее было непроницаемым. Когда-то давным-давно – бог знает, сколько крови с тех пор утекло, а впрочем, не так уж давно, – он стоял ночью на берегу реки Блэкбери, и в лунном свете из воды нагишом выходили темноволосая Роз, рыжая Роузи и третья женщина, блондинка; они взобрались на старые мостки и принялись вытираться полотенцами. А теперь вот он здесь, и они тоже рядом.
– Я тут думал, между прочим, – обратился Пирс к Роузи, – насчет твоей хеллоуиновской вечеринки.
– Да-а, жаль, не вышло.
– Ты искала повод для костюмированного бала, всяких там привидений, призраков.
– Да просто само место замечательно подходит…
– Да-да. Так я подумал: если тебе нужны все эти маски и привидения, почему бы не провести вечеринку под Рождество?
– Хм.
– Конечно. Рождественские призраки – это давняя традиция. Самое время для призраков.
– О, самое время для призраков, – пропела Роузи на манер праздничного хорала. – Да ну. Почему?
– У кельтов, – принялся объяснять Пирс, – призраки появляются в такое время и в таких местах, которые в каком-то смысле не здесь и не там; ни то ни се. – Он заглянул в свой стакан и с изумлением увидел, что тот уже опустел. – Они появляются на солнцестояния и равноденствия и в ночи, когда сменяются кельтские времена года – а их всего два, – то есть на первое мая и на Хеллоуин. Рождество – канун зимнего солнцестояния. Прежде в этот день рассказывали истории о привидениях. Кстати, в Англии традиция жива. Вспомни Диккенса.
– Диккенса?
– Святочные Духи Прошлых Лет, Нынешних и Будущих Святок. {313} Миг между Сейчас и Тогда. Миг выбора.
– А, да.
– Значит, явятся духи солнцестояния. И остролист в честь старых богов. – Он показал официанту пустой стакан: помоги в моей нужде. – Костюмы, конечно: шуты, маски, мужчины выряжены женщинами, и наоборот; все это встарь было очень популярно под Рождество; Князь Беспорядков {314} , все наизнанку. Люди наряжались Сарацинами, Рыцарями, Докторами; в ночь солнцестояния Сарацин, то есть тьма, убивает Рыцаря, Солнце, а затем его возвращает к жизни Доктор. Новое рождение.
Роз крутила свой стакан, улыбка так и застыла на ее лице.
– Волхвы, – предложила Роузи.
– В точку.
– Ладно, – сказала Роузи. – На Рождество. Пли где-то в тех числах. А если будет снег…
