Текст книги "Дэмономания"
Автор книги: Джон Краули (Кроули)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)
Пирс шел с ними и беседовал. И другие пастухи вели своих овец по холмам, как беспорядочную армию на марше. Зачем они все собрались здесь? Пришла пора спускаться с гор, сказали ему, в теплые долины к югу и западу, там они проведут зиму. Трансгуманция, подумал Пирс, сезонный перегон, большие перемены – из гор в долины, от лета к зиме; но перемены те же самые, которым чабаны следовали ежегодно на протяжении столетий, тысячелетий даже. Он заметил сделанные охрой метки на овечьей шерсти, разные в разных отарах: у одних овец метка стояла на крестце, у других на плече; он вспомнил и название вещества, которым делалась метка: медянка. Приближалась ночь, и Пирс остался в пастушьем лагере средь желтых ив на берегу ручья. А ночью прибыли новые стада и пастухи. Пирс гадал, нет ли среди них Споффорда. Он долго лежал без сна, слушая лай собак и блеянье неспокойных овец, жалобное и глупое; но к рассвету все уснули. Уснул и Пирс. До света началось слаженное движение – все как один, – и Пирс пошел с овцами.
Шагая длинными ложбинами меж лесистых холмов, все держались вместе, следя, чтобы ягнята не заблудились; не видя волчьих стай, шедших следом, они знали: волки рядом. Порой ночами их было слышно: волки не выли, а тихо тявкали, как щенки, и собаки навостряли уши. Пирс дежурил, обходя по периметру стадо, сонный, но не утомленный, – нет, усталости он не чувствовал: он радовался. Радовался тому, что перед выездом обул прочные ботинки; радовался и тому, что оставил тех, обреченных на погоню. Он прекрасно обойдется без всего, что прежде желал и искал. Он вспомнил, почему первый раз оставил Город ради одиночества этих уединенных мест, почему бросил все то, что бросил. Он шел средь стад в долину и на запад.
Да нет, конечно, все было не так; он не стал подниматься от автострады вверх по склону, не прошел сквозь лесополосу, хотя и спросил себя, глядя снизу сквозь вершины деревьев на яснеющее небо, что там, за ними, и подумал, что, если бы ему предложили какой-нибудь путь прочь отсюда, он бы, наверное, пошел. Но затем Пирс опять сел за руль, завел «скакуна» (нет, он не разбил лобовое стекло; в последний момент почуяв опасность, не потянул тот рычажок, но притормозил и съехал на обочину, поскольку уже устал и живот крутило; испугался, что его прихватит в гуще мчащейся флотилии или на крутом подъеме, но, кажется, все обошлось). Он несколько минут смотрел вбок, дожидаясь, пока не поредеет поток машин, а затем, оскалив зубы и вцепившись в руль, нажал на газ. Вливаясь в трафик, будь уверен и бесстрашен, говорила она ему.
Труднее всего – как само действие, так и рассказ о нем – был въезд в Конурбану, когда город подкатился к нему наконец по текущему навстречу шоссе; надо было съехать с магистрали там, где знаки указывали «в центр», и кружить по недостроенным развязкам, по временным бетонным спускам в одну полосу, где желтые и даже оранжевые знаки предостерегали его, и некоторые были окружены горящими лампочками. Но он справился и с этим, сжимая руль так крепко, что онемели пальцы, и стал искать знакомые улицы, хотя бы ту площадь с монолитом. Пирс, конечно, вспомнил бы и дом Роз, и тот перекресток, на котором торчал в страхе и растерянности, – но стоило выехать из центра, и каждый перекресток стал казаться тем самым. Пока – так не бывает! – Пирс не остановился перед светофором на широкой и бедной улице, которая называлась Механической; он припомнил ее, совершенно случайно свернул в нужную сторону, вскоре выехал на пересечение с улицей, на которой жила Роз, самым краем глаза зацепил ее название и опять свернул правильно – в общем-то, шансы были пятьдесят на пятьдесят, но не для Пирса, – и через несколько кварталов боязливого ожидания он увидел ее красный автомобильчик, нет, взаправду увидел: тот стоял возле ничем не примечательного здания, ее дома. Вот так все это случилось на самом деле, здесь, в этом городе. Он припарковался за ее машиной; а когда вышел, увидел, что одно из ее колес спущено.
И это еще не все. Лобовое стекло было целым, но вместо маленького, со стороны пассажира, стоял неровный кусок мутного пластика. «Окно разлетелось, – сказала она, – с твоей стороны».
Что за черт. То самое окно, которое он невольно и неотвязно пытался закрыть, снова и снова давя на рукоятку. Как, без сомнения, и все прочие ее пассажиры. И от напряжения оно в конце концов просто…
Во всяком случае, это не Дьявол. Или, скорее, тот дьявол, что прячется в вещах, созданных руками человеческими, материальный дьявол, который просто выполняет свои обязанности, ничего личного. Пирс готов был рассмеяться (долго же он мучил себя этим) – но не рассмеялся. На двери подъезда имелась кнопка, а рядом павлинье-зелеными чернилами были выведены фамилия и осторожный инициал вместо имени. Он нажал на кнопку, и пауза так затянулась, что он уж с облегчением решил – никого нет дома; но тут прозвенел ответный сигнал, и дверь отворилась – Пирс даже ручку не успел отпустить. Подняться на один пролет вверх и постучать. Открыла женщина, но не Роз; Пирс ошеломленно поискал, в какую еще дверь постучать, – да, но то совсем другая, а стучаться надо как раз в эту; женщина, внимательно наблюдавшая за ним, спросила:
– Вы ищете Роз?
– Да. Простите.
– Она уехала.
Уехала, значит.
– В смысле, не насовсем. Думаю, она вернется, но вот сейчас в отъезде. Ей не сказали, сколько времени все займет.
В редких темных волосах его собеседницы кое-где розовели большие бигуди, и по их расположению можно было догадаться, как она хотела бы выглядеть и насколько она близка к цели.
– Она разрешила мне тут пожить, – сообщила женщина. – С прежней квартиры мне пришлось съехать.
– А-а. Угу. – Он стоял, колеблясь, как пламя свечи.
– Может, зайдете? – спросила она. – Может, вам надо позвонить или еще что-нибудь? Жаль, что ее нет дома. Издалека добирались?
– Да-а, – сказал он, помотал головой и пожал плечами.
– Вы по делу?
– М-м, нет.
В конце концов она поняла, что сам он определиться не способен, взяла его за руку и затащила в квартиру.
– А то дом выстудим.
– А куда… – произнес он, пытаясь вспомнить эту комнату, эту мебель, напоминавшую ту, что он видел и трогал недавно, но не обязательно ту же самую. – А куда она поехала?
– На запад, – ответила женщина. – В Индиану. – Жаль, что она не сказала вам. Если бы она знала, что вы приедете…
– Нет, она не знала.
– А.
– Мексике, – сказал он. – Мексико, Индиана. Правильно?
– Ну да, – сказала она осторожно.
Пирс сообразил: и выглядит он, и разговаривает так, что собеседница его вот-вот замолчит – она ведь сама, конечно, одна из них.
– Я, э-э, ее приятель, – сказал он и улыбнулся, вероятно, вовсе не ободряюще; однако она улыбнулась в ответ.
Из спальни послышался детский голос:
– Бобби. Бобби. Бобби.
– Он не умеет произносить «мама», – пояснила женщина. – Проблема со слухом.
– Можно, я присяду? – спросил он.
– Конечно, конечно.
Она глядела, как он садится на стул – осторожно, пробуя на прочность, словно боялся, что тот сломается или ножки подогнутся. Затем сходила к ребенку, который яростно – или испуганно – тряс прутья манежика. На кухонном столе лежало Евангелие, не белая книга Роз, а другая, на вид новая, но уже утыканная закладками.
– Вы не знаете, – спросил он, – когда она вернется? Какие у нее планы?
– Ну, я надеюсь, что она вернется, – сказала женщина. – Потому что она оставила здесь все свои вещи. Но когда – этого она сама не знала.
– Ну ладно, – сказал Пирс. – Извините за беспокойство.
Она уселась рядом, словно для того, чтобы он не торопился вставать.
– Вы правда хорошо ее знаете? – спросила она.
Пирс не нашелся с ответом.
– Вы не из «Пауэрхауса», – сказала она убежденно.
– Нет.
– И приехали издалека?
– Ну… Сотня миль или больше, кажется. – Она так радовалась этой поездке. Радовалась и боялась, по-моему. Как-то они это все неожиданно ей объявили.
В точности повторив жест Роз, женщина взяла пачку сигарет, повертела ее в руках и резко отложила.
– Она одна туда уехала? – спросил Пирс.
– Нет-нет. Поехал Пит Терстон и еще кто-то… Рэй вроде бы собирался.
Она говорила, как ребенок рассказывает истории – называя имена, которых слушатель наверняка не знает.
– Майк Мучо? – спросил Пирс.
– Да. Меня тоже приглашали. Помогать ему с дочкой. Бедняжка. Но я не могла, потому что только вот его забрала.
Она бросила взгляд на манежик.
Пальто Пирс не снимал, и его вдруг ошеломила жара, стоявшая в квартире; почему такие, как она, вечно зябнут.
– Что ж, наверное, я… – произнес он, встал и поглядел на часы.
Она смотрела, как он нерешительно ступает по линолеуму. Потом сказала:
– Может, вы мне скажете? Зачем вы ее ищете? Ей нужна ваша помощь?
Зачем – не ее дело; Пирс попытался выразить это лицом и понял, что не преуспел. Она продолжала смотреть на него испытующе, а может, умоляюще, и он почему-то отвернулся, не выдержав этого взгляда.
– Ну, мы с ней. Были. Как бы, ну, близки. И я о ней беспокоился. – Он взглянул на мальчика, томившегося в маленькой тюрьме. – Далеко это, не знаете?
– Не знаю. Никогда там не была.
– Доктор Уолтер, – сказал Пирс. – Ретлоу О. Уолтер.
– Послушайте, – сказала женщина таким тоном, что Пирс немедленно повернулся к ней. – Вам нельзя останавливаться. Раз уж вы начали, раз добрались досюда.
Она протянула руку и коснулась рукава его пальто.
– Не переставайте идти за ней. Не останавливайтесь. Такой, как она… нужно, чтобы вы не отказывались от нее. – Был бы я ей нужен, – возразил Пирс, – она бы не уехала. Туда. В такую даль.
– Но вы же не знаете, – сказала женщина и встала. – Может, она не могла остаться. Может, она не знает.
Он стоял неподвижно с ключом зажигания в руке. Вспомнил свой домик у реки. Вспомнил Роузи Расмуссен и Сэм, которую та потеряла.
– Слушайте, – воскликнула она, пытаясь усадить его обратно. – Может, вы есть хотите? Давайте, сготовлю что-нибудь.
– Нет, – сказал Пирс. – Нет-нет.
Но она уже открыла холодильник, согнав с него серого мурлыку {547} ; ее сынок возобновил жадные вопли.
– Чем богаты, – сказала она.
– Что вы, – взмолился он и почему-то не смог отказаться.
Она дала ему сырок «Вельвета», «чудесный хлеб» {548} и клубничную газировку, и даже это не подсказало ему, кто она такая и почему знает то, что знает; но, съев все, он почувствовал, что пища подкрепила и оживила его, и только тогда понял, как был голоден. Голоден, да, голоден как черт-те что.
– Вам нельзя теперь останавливаться, – повторила она. – Раньше же не останавливались.
– Но… – начал он.
– Мы украдем весь мир, если вы нам не помешаете, – сказала она. – Не дайте нам это сделать. Не позволяйте.
Затем она встала и прежде, чем он успел что-то сказать, стала втолковывать:
– Поедете на запад по шестому шоссе. И все. На запад по шестому, потом свернете на шестьдесят шестое.
– Шесть, – повторил он. – Шестьдесят шесть.
– Бобби, – позвал ребенок. – Бобби.
Она видела: он и правда не знает, что ему делать, а потому нашла карандаш и клочок бумаги и нарисовала маленькую карту: где повернуть влево, где вправо. Перед тем как рисовать, она лизнула карандаш. Ему подумалось: он никогда не видел, чтобы так делали; нет, видел однажды, давным-давно.
Глава одиннадцатая
Итак, он поехал дальше. Западные эстакады вознесли его машину над центром города и перенесли через реку. Он присоединился к разноцветному потоку машин, спешащих домой, или к иной цели, или без цели вовсе. Солнце уже садилось – кроваво-красное размытое пятно, перечеркнутое белыми перьями самолетов на взлете и посадке. Раньше такие закаты были редкостью, но теперь из-за выхлопных газов – обычное дело. К югу, ниже по течению, на большом острове он увидел, проезжая, огромные параболические башни ядерной электростанции, той самой, которую построил «Метатрон», чтобы снабжать энергией целый сектор мегалополиса; над верхушками башен медленно жестикулировали бесформенные паровые существа, каждое ростом с башню же.
Вероятные приверженцы вероятной секты или религии, вероятно, вооружены. Кто знает, ведь в глубинке, где он никогда не бывал, там всякое возможно. Сгустилась ночь. Он подумал: что это, словно на свете только одно шоссе, один холм, одна река; один город, одна ночь, один рассвет. Все повторяется вновь и вновь, мы воспринимаем, понимаем, пересказываем, забываем, теряем и вновь находим. Но в то же время для каждого из нас вселенная в каждую секунду простирается в бесконечность во всех направлениях, какие только можно увидеть или вообразить. Ему и раньше приходила в голову эта мысль, и не однажды, далеко не однажды, но он давным-давно позабыл те озарения, как забудет и это. Опережая его на много часов, по дороге ехал черный фургон с затемненными стеклами (бывшая собственность психотерапевтического центра «Лесная чаща»); над рулем склонился Пит Терстон, нос его был устремлен на запад, а губы то и дело растягивались в улыбочке, обнажавшей кончики клыков. Рэй Медонос, кажется, подремывал рядом. На заднем сиденье Майк Мучо и Роз Райдер сидели, напряженно выпрямившись, несмотря на то что ехали уже долго; они молчали, говорить им было не о чем. Между ними, тоже молча, сидела Сэм, впервые постигая сумеречную меланхолию сырой зимней автострады; а в пластмассовом рюкзачке у нее на коленях таил свой свет – и об этом пока что не знал никто, кроме Сэм, – бурый кварцевый шар, который она забрала из комода в аркадийской гостиной. Дорога распрямилась, нацелилась вперед, и длинные пунктирные черточки, которыми была размечена ее шкура, замелькали одна за другой, проносясь между колесами и исчезая во тьме.
Нет, такого не могло быть, иначе это никогда бы не кончилось; в том направлении конца нет, и мы бы сейчас никогда не оказались здесь, если бы пошли в ту сторону.
А случилось вот что: как только Пирс отъехал от улицы, где жила Роз, он сразу же заблудился: прежнее счастье ему изменило, он понял, что не может одновременно смотреть на карту, нарисованную той женщиной, и вести машину; свернул не в ту сторону раз, потом другой. Через долгое, беспокойное время он выехал к указателю шестого шоссе, нерешительно вырулил туда (сзади его подгонял гудками более решительный автомобилист) и набрал скорость. Уже в темноте, так и не встретив обещанных указателей дороги на запад, он припомнил, что жутковатый закат багровел слева от него (так, что ли?), а значит, едет он определенно (так или нет?) на север, а не на юг, то есть обратно той же дорогой, какой приехал, – но продолжал движение, не меняя курс из опасения, что если свернет еще куда-нибудь, то заблудится окончательно, и с каждой милей теряя уверенность и мужество. Время от времени он плакал. Глубокой ночью он заехал в ворота усадьбы Винтергальтеров, толком уже не понимая, что с ним было в действительности, а чего не было, только показалось. Однако в одном он точно был уверен: он вновь потерпел поражение, на сей раз окончательное, – и когда дойдет до этого же места на следующем витке восходящей или нисходящей спирали, он опять, несомненно, потерпит поражение, а потом опять, и так до бесконечности.
В доме все оставалось как было, хотя ему показалось, что вещи заняли свои места в последний момент перед его приездом, впопыхах и несколько в беспорядке; кажется, он слышал даже, как в ящике кухонного стола, позвякивая, устраивались столовые приборы, а в стопках – листы бумаги. Он подошел к телефону и осторожно поднял трубку, но привычный гудок раздался почти сразу. Пирс в тоске подумал, какую новость должен сообщить.
Он набрал номер. В Аркадии никто не отвечал.
Тем временем в психотерапевтическом центре «Лесная чаща» (который, по законам штата, прекратил существование в прошлом месяце, и активы его распродали в пользу кредиторов) включали свет. Темную тушу здания пронизали пунктиры окон, которые, поморгав, точно глаза, загорались по одному или по два, начиная с подвального крыла, где находилась прачечная, – только от ее двери имелись ключи у новых оптимистичных владельцев.
Там были Рэй Медонос, Майк Мучо, Сэм и еще несколько человек, которых Рэй собрал, чтобы вместе провести подробную инвентаризацию здания и его содержимого в соответствии с договором о купле-продаже.
Рэй в последнюю минуту попросил Майка поехать с ним, когда тот уже прибыл в «Окольный путь», готовый отправиться на Запад вместе с Питом. Майк, видя, как Рэй озабочен и отстранен, не стал спорить. Рэй предложил также взять с собой Сэм, чтобы она теперь, когда все для нее так непривычно, не чувствовала себя покинутой; при этом он коснулся ее волос своей большой рукой.
Они обходили этаж за этажом, отыскивая выключатели лучом большого красного фонарика, несомого в авангарде. Забавляясь эхом своих голосов в пустых темных комнатах, они подцепляли фонариком призрачные тени, которые верхний свет превращал в смирные неодушевленные предметы – мебель, нагромождение ящиков. Майк Мучо поднимал к некоторым выключателям Сэм: щелк, так чудесно и просто, причина – и следствие. Последним шел Рэй Медонос, который, как оказалось, страдал беспричинным страхом темноты.
Группа, отряженная в подвал, растопила печь, и со всех сторон стало доноситься тихое погромыхивание, словно огромное спящее здание просыпалось, разбуженное шумом и недовольное. Радиаторов оказалось мало, в них никогда особой нужды не было; систему отопления предстояло переделывать едва ли не в первую очередь. Рэй заранее попросил всех захватить спальные мешки и приготовиться к тому, что инвентаризацию придется проводить в холоде.
Сегодня они припозднились, и Рэй вскоре предложил укладываться, а утром встать пораньше. Большое лежбище решили устроить на полу в главном холле; веселье продолжилось, теперь уже в связи с очередью в уборную и демонстрацией пижам. Угомонились только, когда Рэй вынул маленькое Евангелие и стал искать отрывок для сегодняшнего чтения.
Тем временем Майк, все еще в уборной, помогал Сэм готовиться ко сну, наблюдал, как она со вкусом и энтузиазмом чистит зубы, а потом терпеливо сидит на горшке, подперев щеку.
– Ну что? – спросил у нее Майк. – Все?
– Еще, – она подняла указательный палец, – я должна принять лекарство.
– Ты всегда его принимаешь?
– Обычно, – ответила Сэм. – Если не хочу, могу не принимать.
– Тебе ведь оно не нравится?
– Папа, – сказала она, удивляясь его бестолковости. – Да просто оно внизу в фургоне, – сказал Майк. – Я его там оставил. Забыл почему-то. Но мы же хотим послушать, как Рэй читает. Ведь хотим же.
– Если я его не приму, мама будет плакать.
– Вот как?
– Бывает. Что мне не нравится, – сказала она, – так это вкус.
Сэм скорчила утомленную гримаску покорности и отвращения – закатила глаза и высунула замечательно длинный язык, которым она могла дотянуться до кончика носа. Майк засмеялся и приобнял ее.
– Слушай, – сказал он. – Думаю, сегодня тебе не надо принимать это лекарство. Я не хочу, чтобы ты его пила. Думаю… думаю, можно сделать так, чтобы тебе не приходилось его принимать.
– Ага, – спокойно кивнула Сэм, словно долго ждала этого заявления и оно даже запоздало.
– Маме не придется плакать, Сэм, – сказал Майк и, склонившись, взял ее за плечи. Сэм увидела звездочки слез в его глазах. – Никому больше не придется плакать.
Сэм взяла его за руку, они вышли в холл, молодежь поаплодировала Сэмовой пижамке, и девочка заползла в спальный мешок, выстланный изнутри фланелью, по которой разбегались герои мультфильмов; Рэй, увидев картинки, покачал головой, и не было на его лице ни удивления, ни даже терпимости. Через несколько секунд Сэм вылезла наружу и подтащила свой рюкзачок поближе, после чего забралась обратно.
Майк думал, что она уснет во время чтения, но она не уснула. «И произошла на небе война {549} : Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли». Рэй закрыл книгу, в тишине помолился и знаком подозвал Майка – тот подошел, уже без обуви, в одних носках. Рэй повел его из комнаты; Майк, оглянувшись, увидел, что глаза у Сэм открыты. Рэй положил руку ему на плечо и качнул большой головой в сторону двери. – Через минутку вернусь, милая, – прошептал Майк дочери и пошел за Рэем по сумрачному коридору, обитому деревянными панелями, к директорскому кабинету.
– Я вообще-то хотел спуститься к фургону, – сказал Майк. – За лекарством для Сэм. Я помню, что вы говорили, понимаю, что чувствуете, но, если принять во внимание ее маму…
Взгляд Рэя был Майку знаком: слушаю внимательно и жду, когда же ты наконец замолчишь.
– Ну, то есть как вы думаете, я…
– Майк, – сказал Рэй, и это значило: помолчи, пожалуйста, и выслушай, а то, что мне нужно знать, я и так знаю. – Все это случилось с ребенком не случайно, – сказал Рэй. – Точной причины я не знаю, да и ты, Майк, может быть, тоже.
Он указал Майку на кресло, сам же, одетый в просторный тартановый халат, остался стоять, опершись на широкий директорский стол, скрестив обутые в тапочки ноги. Майк понял, что сидит в том самом кресле и в той же комнате, что и в день, когда устраивался на работу в «Чащу».
– А может, – продолжал Рэй, – все ты знаешь или знал прежде, а теперь забыл.
– Я не знаю, Рэй, – сказал Майк. – Не знаю.
– Недуг, который мучит ее сейчас, – продолжал Рэй, словно не слыша слов Майка, – когда-то впустили в девочку. Впустили в нее это зло.
– Что значит – впустили. – В ушах у Майка словно ветер зашумел; сперва ему показалось, что это гудит далекая печка, потом понял, что это не так. – Но когда, когда.
– Ну, – Рэй обернулся и теперь смотрел прямо на него, – когда бы это ни случилось, Майк, – может, и не один раз, не знаю, – тварь лишь набирает силы. Мы не знаем наверняка. Но если малютка так болеет – должно быть, того, кто сидит в ней, когда-то неплохо подкормили. Ты понимаешь? Иначе быть не могло.
– Что ты говоришь, Рэй? Что я…
Только эти слова слетели с его уст, они показались Майку ложью: была в них какая-то неправда, хотя сами по себе они ничего не значили. Рэй не отвечал, но и взгляда не отводил: словно безмолвный Майк мог в любой момент что-то сказать. Потом он оттолкнулся от края стола и потуже затянул пояс халата на своем грузном теле.
– Выбрось это лекарство, Майк, – сказал он. – Все, что вы давали ей, не поможет. Довольно.
Полночный звонок телефона подбросил Пирса в постели, словно мультяшного зверька.
– Привет, Пирс. Это Роз Райдер.
Весело и звонко, словно звонит откуда-то по соседству, от шоссе или из телефона на холме. Но это невозможно.
– Где ты? – спросил он.
– Я… – начала она и смолкла, будто осматривая окрестности; он ничего не слышал, кроме, кажется, свиста промчавшейся машины. – Я в Миллстоуне.
– Где?
– В Миллстоуне, Огайо. Около Зейнсвилла. Чуть дальше.
– Роз, – сказал он.
– Прости, что не предупредила, – сказала она. – Я собиралась вчера вечером сказать, честное слово.
О чем это она – «вчера вечером»? Наконец понял: и правда, прошло лишь двадцать четыре часа, даже меньше, с тех пор, как она была тут, в его доме.
– Я еду в Индиану, – сказала она. – Это все так неожиданно.
– Я знаю, – сказал он. – В Индиану. Это я знаю. – Молчание в трубке: не то удивление, не то настороженность. – Я сегодня ездил к тебе, – сказал он. – На твою квартиру.
– Зачем? – спросила она.
Он не мог сказать, не мог вспомнить; или мог, но этого все равно не скажешь.
– У тебя все хорошо? – спросил он. – Хочешь, я приеду за тобой? – Со мной все хорошо.
– А то приеду. Я могу. Я теперь могу далеко ездить.
– Пирс. Все в порядке.
Он расслышал, как проехала еще одна машина, и на миг увидел Роз: стоит у телефона-автомата, опустив глаза, волосы падают на трубку, рука зажимает другое ухо, чтобы слышней.
– Когда ты вернешься? – спросил он. – Ты вернешься?
– Я не знаю, – сказала она. – Может, когда закончат сделку с «Чащей» и она откроется. Они все там сейчас, Рэй, Майк и прочие. Все так быстро идет. Так быстро.
– Разве Майк не с тобой?
– Он скоро приедет, – сказала она. – Пирс. Мне надо идти. Пока.
– Нет.
– Я просто хотела сказать тебе, где я, – сказала она. – Куда еду. Было бы нечестно не сказать.
– Погоди! – воскликнул он.
Но Роз не слышала: она повесила трубку, потому что ей уже дважды просигналили; мокрый от дождя фургон стоял у автозаправки и попыхивал белым выхлопом. Она сказала только, что ей надо пописать.
Она немножко поплакала, но под дождем никто не поймет, что она вытирает со щек. Она хочет только то, что хочет, а там, впереди, может, и узнает, что именно; знать и иметь – одно и то же. Боковая дверь фургона открылась ей навстречу. Впереди еще много часов.
Мир есть или был тогда иносказанием, шифром, уравнением, которое нужно решить, печатью, которую надо завершить. А кроме того, он (как и сейчас) – просто мир, полный всякой всячины, исчисляемой миллиардами, вечный, и бесконечный, и разгадке не поддающийся. Роз Райдер не помнила точно, что в ночь маскарада сказал Пирс о женитьбе, но слова тронули ее, оставив в сердце веру, что он все же не пытался воспользоваться ее пробуждением для Господа как поводом, чтобы отделаться от нее, как поступило бы большинство мужчин, и как проще всего было поступить. Поэтому она решила позвонить ему с дороги и попрощаться. А поскольку Пирс не умел отличить право от лева – так никогда и не научится, – он оказался на месте, дома в Литлвилле, и смог ответить на звонок.
Наконец он положил трубку на рычаг – голос Роз давно умолк. Снял трубку снова и набрал номер Аркадии. На этот раз ответил Брент Споффорд.
– Привет, это Пирс.
– Привет.
– А Роузи дома?
– Она спит, – сказал пастух несколько настороженно и отчужденно, отчего кровь прихлынула к щекам Пирса, а сердце оледенело; но он не мог обсуждать то, что произошло между ним и Роузи, если вообще что-то было.
– Не буди ее, – сказал Пирс, но Споффорд уже отложил трубку, и вскоре Пирс услышал голос Роузи и секунду-другую не мог говорить от стеснения, жалости или печали.
– Пирс, – спросила она. – Ты как?
– Да ничего.
– Ты где?
– Дома. – Он собрался, прочистил горло от накопившихся слез и страхов. – Не знаю, сколько я еще тут пробуду, но. Я хотел тебе сказать. Похоже, я знаю, где сейчас Сэм.
