Текст книги "Дэмономания"
Автор книги: Джон Краули (Кроули)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)
Глава пятая
Джон Ди отложил в сторону кварцевый шар цвета кротовой шкурки, первый из камней, в которые прозирал Эдвард Келли, и последний, в который будет смотреть он сам. Ди завернул кристалл в шерсть, открыл обитый железом сундук, чтобы там спрятать, и обнаружил, что за время его отсутствия среди бумаг завелись мыши: четыре, нет, пять розовых малышей, меньше фаланги пальца, жались друг к другу в гнезде, сооруженном из загаженных рукописей. Бедные голыши. Ему надо решить, как жить теперь. Он выехал из Праги богачом, а в Англию приехал нищим, с женой и детьми на руках: голодные рты, которые он больше не мог кормить обещаниями духов.
Проехав герцогство за герцогством всю Германию на своей парусной карете – без лошадей, потому что он подарил прекрасную венгерскую упряжку ландграфу Гессенскому в обмен на право проезда по его земле – ночами главным образом, чтобы не беспокоить жителей, которых уже приучили бояться всего непонятного; дети спали, а паруса тихо похлопывали на укрощенном ветру, – доктор Ди остановился в Бремене. {429} Несколько месяцев жил там, платил за жилье, читал, писал и встречался со многими учеными докторами, среди которых был и Генрих Кунрат {430} , и всем говорил: да, творится новая эпоха, и создаваться она будет нашими силами, а не чьими-то еще; так, значит, пора готовить инструменты. Он раздавал все, что требовалось, все свое достояние, он позволял брать все, что казалось им полезным из его безделушек.
Из Праги не приходили вести от Келли. Наконец Ди заплатил за переправу через узкое море и привез семейство в Англию. Его огромная карета стояла в Бремене, запертая в конюшне; мачту с нее сняли, однако о повозке не забыли. Двадцать лет спустя люди еще рассказывали, как проезжала она под их окнами – грохотали по булыжнику обитые железом колеса, но подковы не звенели, словно карета свободно катилась с горы. Кое-кто и видел ее; ученые, наблюдавшие на башнях вместе с Гермесом Триждывеличайшим Большую Медведицу {431} , узрели из высоких окон картину, верно, вызванную к жизни их тайными занятиями: то ли залитая лунным светом дорога превратилась в реку, то ли… Кроме того, ветра не было, ни малейшего дуновения, —записал один из них; карету словно влекла память об иной ночи, когда ветер действительно дул. Двигалась повозка очень быстро; когда мудрецы выбегали на дорогу, ее уж и следа не было.
Ди вернулся в холодный день Рождества {432} : дом был разграблен, библиотеку увезли – сохранности ради, сказали королевские чиновники, и во избежание пересудов о немцах и магии. На лондонской сцене с успехом шла пьеса об ужасном падении немецкого волшебника, написанная шалым университетским умником {433} : актеры представляли, как колдун заключил сделку с дьяволом, стал невидимкой, дразнил Папу Римского и императора; потом коварного мага утаскивали в ад – поговаривали, что в этот момент в зале иногда пахло серой, а на сцене среди разбрасывающих петарды актеров в черных шкурах появлялась парочка настоящих чертей. Я книги свои сожгу.Пьеса метила преимущественно в Агриппу, обладателя волшебного жезла и schwarzer Pudel [73]73
Черный пудель (нем.).
[Закрыть] {434} ; но затрагивала и Джона Ди.
Однако появились старые друзья и ссудили деньгами – одним из них был брат Эдварда Келли {435} , не сказавший ни того, как ему достались десять фунтов золотом, которые он дал Ди, ни того, почему он легко может их одолжить. Старая королева, когда вспоминала о нем, была все так же добра; она дала понять, что, как только освободится подходящая должность – нотариат в соборе Святого Павла или пост главы госпиталя Святого Креста в Винчестере, – он ее получит. Но он так ничего и не дождался. {436} Пришло лето, и они с Джейн удостоились королевской аудиенции в Сион-хаусе {437} , вместе со всеми семью детьми, от Артура и до малышки Франсес {438} ; Джейн Ди, состоявшей некогда при королеве, было дозволено поцеловать государыне руку и передать прошение от имени мужа. Королева приняла бумагу собственноручно и положила подле себя на подушечку, и всю дорогу домой семейство обсуждало знаки высочайшего расположения; из этого тоже не вышло ничего. Они по-прежнему жили дружеской помощью, а через год на Рождество королева вызвала Ди в Ричмонд и пообещала прислать ему сотню «ангелов» {439} – подразумевались золотые монеты, с названием которых любили играть поэты, да и она тоже, но не Ди. «Данное слово назад не берут – либо нарушат, либо блюдут», – сказала она. Наконец явилась должность ректора в Манчестерском колледже, на севере. {440} Не это ему виделось и желалось: слишком далеко от Лондона и от дома. Главным занятием прежнего ректора было преследование католиков, многие из которых все еще сидели в манчестерских тюрьмах. Темной зимой, когда вода в ручьях обжигала, как утюг, он отправился на север {441} вместе со всем семейством, включая новорожденную, которую Джон Ди назвал Мадимией, – последнее их дитя {442} , запеленатое, как Христос-младенец. В феврале он вступил в должность. В его дневниках, содержащих подробные отчеты о каждом визите, каждой надежде и разочаровании, каждой оказанной ему чести, церемония не описана. {443}
Он исполнял свои обязанности, заботился о колледже и жителях города. У него, как и в Лондоне, одалживали книги – много десятков книг привез он в Манчестерский колледж, и ланкаширцы приходили и рассматривали их, сцепив за спиной руки. Мировые судьи обращались к нему за помощью в делах о ведовстве, которые в те времена им постоянно приходилось разбирать; одну женщину поймали за тем, что она доила топорище и наполнила молоком два бочонка, другая, напротив, лишила надоя соседскую корову; а случались и деяния куда страшнее, столь ужасные, что к ним, несомненно, приложил лапу Дьявол, если только люди не более грешны, чем о том сказано в Писании. Ди одалживал «Malleus maleficarum», когда о том просили (как он мог отказать?), но давал и «De præstigiis daemonum» Иоганна Вира {444} , призывавшего выказывать милость к старухам, которых одурачил Дьявол.
Опять пришло зимнее солнцестояние {445} ; викарий привел Ди в дом вдовы, семеро детей которой были одержимы и лежали в постели, не в силах ни заговорить, ни уснуть, а демон тем временем переходил из одного в другого.
«Я заходил к ним в дом, – говорил викарий Мэтью, не сбавляя быстрого шага, – и видел только, что у самой вдовы припадок, а над ней стоит этот Хартли».
Хартли слыл колдуном. Джон Ди старался с ним не заговаривать. Мэтью, отдуваясь на ходу, рассказывал:
«Чего тебе тут надо, говорю. Молюсь, говорит. Ты молишься! – говорю, да ты и молитву-то не выговоришь. „Отче наш“ наизусть помню, говорит. Ну так прочитай, говорю. А он и не может».
Домик оказался совсем захудалым, дверь сломана, проем завешен тряпкой от холода. Высокому Джону Ди пришлось пригнуться на входе. Темно, как в могиле; единственное окошко не застеклено, только заделано роговой пластиной. Дети стонут под ногами, трое или четверо корчатся в постели. «Этот Хартли» глыбой стоял среди них на коленях, держа в руке маленькую трепетную свечку.
«Exorcizo te immun de spiritus, —шептал он, словно боялся, что его услышат. – Ехаbi еа. [74]74
Изгоняю тебя, мерзостный дух. Изыди (лат.)
[Закрыть]Уйди прочь из нее, изыди».
«Прекрати», – сказал Ди.
Хартли, в сосредоточении своем, не услышал шагов; он резко повернулся к доктору, и в глазах его вспыхнул страх, такой же, как у матери несчастных детей: кому от кого он передался?
«Поставь колокольчик и свечу {446} , – сказал Ди. – Уходи из этого дома. Не взывай более ни к каким силам».
«Я пошлю за стражей, – сказал Мэтью доктору Ди. – Он сам наслал этих духов, сам».
«Нет, – сказал доктор Ди. – Пусть уходит».
Хартли было не так просто выдворить: он препирался с доктором Ди и викарием, суетился над детьми, бормотал заклинания и наконец был изгнан, страсти утихли, дети перестали плакать.
«Не имейте с ним больше дела, – посоветовал Ди рыдавшей матери; та вцепилась в четки и готова была, кажется, бежать за своим защитником и мучителем. – Теперь слушайте внимательно. Накормите младших детей хлебом в молоке. Вот шиллинг, берите же. Найдите благочестивого проповедника, пусть назначит молитвы и срок поста. Больше ничего не делайте».
Он вышел на свежий холод.
«Почему вы задержались?» – спросил викарий, когда он замешкался у калитки.
«Я старик, – ответил Джон Ди. – Староват для всего этого».
Когда-то в Мортлейке одну из его служанок, несчастную Изабель Листер, тревожил злой дух. {447} Она пыталась утопиться в колодце, Джон Ди вытащил ее оттуда полумертвой. После этого он молился с нею много ночей, дважды мазал ей грудь елеем, чтобы изгнать беса, и приставил другую служанку смотреть за девушкой; но вскоре после этого неожиданно и очень быстро она встала, прервав молитву, и пошла к своей комнате, как подумала сиделка; на деле же вышла за дверь, спустилась по лестнице и пренесчастнейшим образом перерезала себе горло.
Все ли он сделал, чтобы помочь ей? Все ли, что мог, что должен был? Позже в ту ночь он вместе с Эдвардом Келли смиренно преклонил колени перед шаром и спросил ангелов, все ли он сделал правильно. Как следовало поступить и что ему делать теперь? Ответ пришел, мудрый, участливый и пугающе легкомысленный: Не твоя то забота.
Несчастная; несчастные. Он хотел заручиться поддержкой святых Божьих ангелов, чтобы помочь людям в их бедах и нуждах, но лишь отворил дверь непонятным силам, природа которых была отлична от его собственной.
Вдруг он почувствовал, что не может идти дальше. Не твоя забота. Он сел на невысокую каменную ограду и оперся дрожащими руками о колени.
«Не пройдет и года, как этого прощелыгу повесят, – сказал викарий. – Сомнений нет».
«Да будет тогда Господь милосерд к нему. И к нашим душам тоже».
Не призывайте силы из тех сфер, где они обитают, думал Джон Ди, дабы они не ответили вам. {448} Ибо они никогда не будут послушны нашей воле, а по собственной воле они не более склонны помогать нам, чем море или ветер. Иов молил Господа, который дозволил убить детей праведника, о помощи и понимании; а Господь в ответ показал ему величие творений Своих и крепость длани Своей и велел замолчать.
По давней привычке Джон Ди продолжал вести дневник – отчет о ежедневных трудах, одолженных книгах, болезнях детей, о снах. Привиделось мне и явилось во сне множество книг, новых и странного содержания. {449} Записи с течением лет становились все короче; затем все реже. В них ничего не сказано о смерти его жены от чумы: {450} а он-то думал, что Джейн надолго его переживет. Жители Манчестера взывали к Богу, чтобы тот открыл им, чьи грехи накликали чуму, кого винить – папистов или дьяволопоклонников; Ди схоронил жену молча.
Время от времени визитеры упоминали Эдварда Келли, и нечастые письма приносили вести о нем. {451} Келли в императорской темнице; он впал в немилость; он опять в чести; {452} он женился на богемской дворянке. {453} В марте 1593 года он снился Ди две ночи подряд, словно бы пришел в гости ко мне с женой своей и братом.Ди сделал отметку и о письме, написанном от лица Келли, хоть и не его рукой {454} , с приглашением вернуться в Прагу на службу к императору, который все простил. Потом, 25 ноября 1595 года, Ди заносит в дневник одну короткую строчку: говорят, что сэр Эдвард Келли убит.
Жители Праги любят рассказывать гостям своего города три истории: повесть о проклятом волшебнике Яне Фаусте, домкоторого вам могут показать: иногда один дом, иногда другой, в иной части города; также историю о Големе, которого сделал главный раввин Лёв {455} : этот Голем то ли спасал евреев в дни бедствий, то ли сам стал их бедой, а может, все разом; и наконец, историю об ирландском рыцаре-алхимике Келли, который жил на улице Златоделов и был женат на богемской красавице Иоанне: он якобы разбился насмерть при побеге из Белой Башни или какой-то другой тюрьмы, куда его посадили, когда он не сумел сотворить для императора золото – или достаточную меру такового.
Но Фауст никогда не жил в Праге {456} ; все свои чудеса он творил в других городах. О чудесных способностях главного раввина не известно ничего, но Голема на самом деле создал раввин из Хелма {457} , за пятьдесят лет до рождения будущего главного раввина Праги. Эдвард Келли после множества злоключений действительно был заточен в высокой башне под надзор имперской стражи {458} , но там судьба его раскололась на множество судеб.
Вот одна судьба: он сбежал из башни и скрылся; сменил имя, растворился и долго жил где-то как-то потихоньку, совсем не изменившись.
Вот другая: он упал, сорвавшись с башенной стены {459} , упал и сломал себе ногу или обе ноги, поранился обломками костей, и нашли его, когда он уже истек кровью до смерти или почти до смерти.
А может, его вернули в башню все к тому же заданию {460} , как ту девушку из сказки, которую заперли в темнице с кучей соломы, велев спрясть из нее золото {461} ; и ему удалось выполнить обещанное, ибо он прекрасно знал, что и как делать. Сидя в тюрьме, Келли даже написал стихотворный трактат о своем методе {462} , и труд сей даже перешел из тех времен в нынешние. Сожги свои книги, учись у меня.
А может, все попытки были напрасны. В холодном поту он еженощно пытался внедриться в игру тех сил, которые уже не могли ожить и разыграть свою пьесу.
А может быть, в башню к нему явился Освальд Кролл и в долгой беседе вновь изложил мольбу (или предложение) императорских sapientes. [75]75
Мудрецы (лат.).
[Закрыть]Рассказал о длинном ящике с движителем и о его назначении. Кролл изъяснял свои мысли мягко и изысканно-вежливо, и наконец страшный смысл его слов дошел до Келли. Узник скорчился на тюремном тюфяке, не отвечал ничего и только качал головой: он боялся этого собеседника больше, чем духов, которых вызывал когда-то. Кролл приходил вновь и вновь. Наконец он заявил, что Келли может лишь одним способом отказаться от предложения, – и заговорил о hypothegm,сиречь идее Альциндуса – ведь Келли, безусловно, читал Альциндуса? De Radiis? [76]76
О лучах (дат.).
[Закрыть]– что из той сети лучей, в которой мы пребываем, сети времени, пространства, свойств и форм, можно выскользнуть, выйти на миг. Но как? Альциндус утверждает, что древний обычай приносить в жертву животных имел основания: если живое существо неожиданно лишить жизни, в этой тонкой, но прочной сети на миг возникнет отверстие, сквозь которое жрец, оператор ритуала, может увидеть нити, связующие того, кто истекает кровью, со всеми ступенями, со всей паутиной бытия, – возможно даже, дыра окажется столь велика, что жрец сможет подняться или спуститься сквозь нее, переместившись в иное время или место. На мгновение.
Альциндус полагает (продолжал Кролл все с той же холодной вежливостью, а Келли слушал из угла и пугливо таращил на него глаза, обхватив руками колени), что такую возможность дает любое жертвоприношение, но жертва (совершенная со всеми ритуальными приготовлениями) существа ценного и цельного, природа и жизнь которого связаны с миром сотнями тысяч нитей, – того, кто находится на полпути от червей к ангелам, – души, которая далеко простирается над временем и пространством, содержит и помнит все узлы и связи, что возникают в подобных странствиях, – кто знает, сколь огромную дыру откроет ее нежданный уход?
Кролл осведомился, понял ли его сэр Эдвард. Понял ли он, что не сможет отказаться от сделанного ему предложения, что его не отпустят? Коль он не захочет стать агентом,принять эту ношу и отнести ее в будущее, тогда он станет пациентоми тоже пострадает. Он должен понимать, что маги обратились к нему не ради своего блага и даже не ради блага всей эпохи.
«Но и не ради моего», – только и сказал Келли.
«Вашего более не существует, – ответил Кролл. – Вы больше не принадлежите себе. Кому принадлежать, чьим стать – вот каким может быть ваше последнее волеизъявление».
Но в ту самую ночь Келли благодаря помощи дочери надзирателя спустился из окна на связанных простынях и бежал – или упал. Или в эту ночь его задушили в камере по приказу императора: «обычная Практика в Империи», – напишут позднейшие исследователи. {463}
А может быть, они и впрямь закрутили его, подобно тому, как радушная домохозяйка заготавливает сок летних фруктов, перегоняет, запечатывает пробкой и ставит на полку, где он стоит в пыли и забвении, но силы его не иссякают. В ту самую ночь, а может, в другую Джон Ди проснулся в полночный час в одинокой постели и принялся искать кресало, бумагу и перо.
Приснилось, что ЭК мертв. {464} Я словно видел in chrystallo, что он умер и лежит в огромном запечатанном черном Гробу, каковой множество людей несет в горную Пещеру, вход же в нее заваливают Камнем. Более же не видел ничего.
Джон Ди писал, что постигший Монаду редко предстает очам смертных; и его самого в последние годы жизни мало кто видел. После смерти Джейн он передал свои манчестерские обязанности викариям и вернулся в Мортлейк; дочь Катерина заботилась о нем, но жил он почти в полном забвении. Джону Обри {465} , собиравшему во второй половине столетия рассказы о старом волшебнике, больше всего удалось вызнать у старой матушки Фолдо – дочери той женщины, что ухаживала за Ди во время его последнего недуга, – она поведала Обри, как доктор, поглядев в хрустальный шар, нашел корзину белья, которую они с Мадимией Ди потеряли, и как однажды вечером он то ли усмирил, то ли вызвал бурю. Старая королева забыла о нем задолго до своей смерти {466} , а новый король-шотландец боялся ведьм больше всего на свете. {467} У Джона Ди не было средств к существованию, кроме продажи книг из своей библиотеки. Он отдавал их по две – по три за несколько медных монет, иногда и куда дороже – тем, кто считал, что они стоят больше, у кого загорались глаза при виде заглавия или первых строк, как давным-давно, в молодости, у самого доктора Ди. «Стеганографию» Тритемия. {468} Двенадцатитомник Агриппы о магии. {469} Для Джона Ди они обратились в хлам, он их больше никогда не открывал.
Он продал «Libri de vita» [77]77
Книги о жизни (лат.).
[Закрыть]Марсилия и его же «Theologia platonica», [78]78
Платоновская теология (лат.).
[Закрыть]а также книги Меркурия Трисмегиста, переведенные им на латынь. {470}
Он продал «Hierogliphica»Валериана {471} и другие труды об Эгипте, Ямвлиха {472} и Порфирия. {473}
Он продал и Черные Книги, «Picatrix», и «Clavis Salmonis» [79]79
Ключ Соломона (лат.).
[Закрыть] {474} , и прочие, а также алхимические труды. Пришли актеры и купили Холиншеда {475} , Купера {476} и Стоу {477} , а также другие книги об истории и путешествиях. Он продал «Copernici revolutiones» [80]80
Коперник об обращениях [небесных сфер] (лат.).
[Закрыть](Нюрнберг, 1543); пусть правда уходит вместе с ложью, не его то забота.
Продав лучшие книги, он стал продавать хорошую посуду, а когда дочь заплакала, сказал, что это пустяки, есть можно и на олове. От олова привкус, сказала она. Ну, тогда на дереве, ответил он, и, слава богу, у нас найдется, что положить на деревянные тарелки.
Он говорил: пустяки, все пустяки, – но пустоты большого дома вынести не мог; оставив его дочери, он захватил несколько книг и инструментов и переселился в небольшой коттедж, который купил когда-то, собираясь присоединить его к дому. Он почти ничего не ел, точно старый кот или пес, словно день за днем пожирая остатки своей жизни, пока не осталось совсем ничего.
Временами появлялся старьевщик Джон Кларксон {478} – это он более двадцати лет назад привел сюда Эдварда Келли, полагая, что от этого знакомства ему будет выгода; так и случилось: из некоторых книг, подаренных ему за услугу, он научился полезным заклинаниям, помогающим снискать прибыль, найти потерянные или украденные вещи; у него даже какое-то время жил ручной демон.
«Хорошие были деньки, доктор».
«Они прошли».
«Это точно. Мир теперь другой, но не лучше прежнего».
Он осмотрел вещи, предложенные Джоном Ди: Библию в толстом переплете, стеклянную посуду, которую некогда выдул сам доктор, и пузырек с Mercurius solis.Кларксон колебался между необходимостью купить их подешевле и уважением, которое он испытывал к прошлому и к великому доктору.
«Чудная вещица», – сказал он.
Он достал из старого обшитого кожей сундука небольшой шар из бурого стекла и поднял его так, чтобы свет пронизал кристалл. С изъяном: струйка пузырьков от похожего на слезу звездчатого помутнения близ самой сердцевины.
«Симпатичная», – согласился Джон Ди.
Кларксон вертел шар кончиками пальцев, торчащими из сношенных перчаток. Он не узнал тот самый шар, перед которым усадил молодого Эдварда Келли в тот мартовский вечер 1582 года, когда сам же его сюда привел.
«Можешь забрать его, – сказал Ди, – мне он не нужен. Это кристалл, хотя и не самый лучший».
Кларксон назвал сумму, большую той, которую собирался предложить. Джон Ди едва заметно кивнул и поглубже запахнулся в старый халат. Он проследил счет маленьких монет, убрал их и сказал, что, к сожалению, не может предложить гостю никаких напитков. Кларксон ответил, что это не важно. Он еще поболтал немного со стариком, не спеша уходить. Он подумал, что не сможет продать купленный камень; пока действует недавно принятый закон против ведовства {479} – не сможет. В том сезоне «Слуги короля» для удовольствия его величества поставили шотландскую пьесу, в которой от ведьм было не продохнуть. {480} Великий страх свирепствовал, не ослабевая. Никто, кроме тех, кто много десятков лет обращался к Искусствам великим и малым, не знал, что все истинные колдуны, как зловредные, так и мудрые, мертвы, а того, что им прежде удавалось, уже никому не повторить.
Когда он умер, неизвестно; около зимнего солнцестояния. {481} Его похоронили в престольной части Мортлейкской церкви, и был, вероятно, надгробный камень, ведь помнила же матушка Фолдо, что в детских играх он служил отметкой: попробуй добеги до колдуновой могилы. Но во времена Кромвеля ступени престола выровняли, и дети перестали играть в церквях, и надгробие почему-то убрали.
Но он к тому времени уже давно был в пути. Счастлив тот, кто подвязал полы и готов к путешествию,сказали ангелы, обращаясь к нему и Келли из хрустального шара в Кракове {482} : множество красивых улыбающихся беспощадных лиц. Ибо откроется ему путь, и в членах его не пребудет усталость. Плоть его будет аки нежная роса, аки сок бычьей жвачки. Ибо тем, кто имеет, дано будет, а кто не имеет, у тех отнимется {483} ; терние стебель ивовый рассекает, по песку же мечется, аки перо, пристанища лишенное.
Но кто все это говорил? Кто?
