Текст книги "Дэмономания"
Автор книги: Джон Краули (Кроули)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)
Итальянец говорил: он знает, что нужно сделать и как. Полагая, что сам он знает лучше, император тогда не дал себе труда выслушать.
Любовь, Память, Матезис. Как он там говорил. Но Любовь из них больше.
«Позовите его снова», – сказал император. От неожиданно прозвучавшего приказа все вздрогнули.
«Позвать…» – подсказал поспешивший к нему Страда.
«Того итальянского монаха. Вы знаете: Браун или Бруин, невысокий парень, на медведя похож; ну, вспомните!»
«Бруно».
«Позовите его снова».
Страда поклонился, быстро попятился и, едва оказавшись за дверью, кликнул слуг.
«Позвать его снова. Маленький итальянец, Брунус Ноланус Италус».
Слуги позвали других слуг и направили тех в город, на квартиру Бруно в «Золотой репке», в библиотеки, школы и таверны; они отправили записку в Тршебонь, спрашивая Джона Ди, куда делся этот человек. Но никто не знал.
В одном Джон Ди не сомневался: коль скоро император продолжает требовать с него Камень (ценность,как он выразился в письме к Ди, словно стесняясь назвать прямо), значит, золото, которое научился делать Келли – и научил своего старого друга, – было бесплодным. Ди уже догадывался об этом. Оно не породило сына, filius Philosophorum, [68]68
Философский сын (лат.)
[Закрыть]первопричину или Логос материи, чей сок или кровь и есть тот самый Эликсир, который искал император. А каждому было известно, что чем больше надежд адепт пробуждал в Его Святейшем Величестве, тем туже ему приходилось впоследствии, когда надежды эти рушились.
Так что пора было исчезать. Да, он мог бы объявить о наступлении новой эпохи; нет, он не станет этого делать. Дайте только добраться до дома, и больше они его не увидят.
Вокруг дома Рожмберка в Тршебони прибавилось шпионов, не только императорских, но и служивших папскому нунцию; Ди видел их из окон своих комнат: добродушные и общительные, они слонялись, сложив за спиной руки, в воротах подходили к возчикам и поставщикам, дружелюбно спрашивали: что за люди появились в замке? когда вернется герцог? что это за дым? Среди прочего шпионам удалось выяснить, что не так давно в доме появился молодой крестьянин, темноволосый крепкий парень, хромоножка. О нем упомянули в доносах, в отчетах, отправляемых нунцием в Рим, где их можно будет найти и четыреста лет спустя; очевидно, невнятные упоминания Giovanni Dii e il su compagno, il zoppo,«калеки» {382} , относятся именно к этому юноше: видели, как он прогуливался со стариком и катал детей на тележке.
К тому времени в Прагу пришло известие, что король испанский Филипп потерпел поражение при попытке завоевать Англию. Его Армада, величайший католический флот, выходивший в море со времен битвы при Лепанто {383} , был отброшен: стойкостью королевы (Я знаю, что телом я слабая и немощная женщина, —сказала она своим войскам в Тилбери, и слова эти англичане будут хранить в памяти многие поколения, – однако сердцем и волей – король, к тому же английский; и полагаю гнусным, что Парма {384} , Испания или кто угодно из европейских правителей смеет вторгаться в пределы моей державы),искусством английских моряков (Дрейк, Хокинс, Фробишер {385} – все старые приятели Ди были там; когда-то он составлял для них карты и долго упрашивал королеву купить им корабли {386} ; ну вот, видите) и – в последний миг – ветром, чудесным ветром, налетевшим ниоткуда, с неожиданной стороны и дувшим всю ночь: ветром, который к рассвету следующего дня переменил все. Джон Ди, до которого вести добрались много недель спустя, вспомнил комнатку в башне, летнюю ночь и своего бесенка, он сосчитал дни и расхохотался: громко, как не смеялся много месяцев.
Затем он сел, расчистил место на заваленном письменном столе, взял добрый пергамент и новые перья и самым красивым почерком написал послание своей Королеве.
Всемилостивейшая Повелительница {387} , Господь небес и земли (крепостью Своей даровавший Вашему Королевскому Величеству сию Триумфальную Победу над смертельными врагами, для всех явную) да будет вовеки славен и благословен.
На плечо ему положила руку супруга: «Муженек, здесь внизу каретник, за которым ты посылал. И такелажник тоже пришел».
«Да. Сейчас, сейчас».
Счастливы те, кто в силах внять и подчиниться чарующему зову властной Госпожи ВОЗМОЖНОСТИ. А потому, находя свой долг в согласии с потаеннейшим зовом упомянутой Всемилостивой Принцессы, Госпожи ВОЗМОЖНОСТИ, коя велит мне, мистеру Келли и нашим семьям воспользоваться и насладиться НЫНЕ высочайшим покровительством и великодушным милосердием Вашего Королевского Величества в Вашей несравненной Монархии, Британском Раю Земном,
Он остановился, поглаживая нос кончиком пера; не меньше года прошло с тех пор, как сэр Эдвард Дайер доставил ему письмо из Англии, намекнув, что королева может принять Ди с благосклонностью. Он писал за Келли, как за себя, но он уже не знал Келли.
отныне мы всей душой, осторожно и беспрестанно стремимся выбраться отсюда и преданно и всецело припасть к стопам Вашего Святейшего Величества, дабы предложить свои услуги.
Он завершил письмо комплиментами, подписал его и посыпал песком.
Ответа придется дожидаться долго, если он вообще придет. Ди надеялся, что королевское письмо станет охранной грамотой в этой стране и приглашением на родину. Хотя бы.
Эдварду Дайеру, письмоносцу, он рассказал больше – для пересказа лично королеве и Берли {388} – о золоте и ветре: ветре, что рассеял врагов королевы. Вот об этом, советовал он Дайеру, рассказывайте очень осторожно. Ведь всякому известно, кто управляет разрушительными ветрами, при чьем содействии это вершится.
Тем временем предстояло многое собрать и приготовить, со многими попрощаться – и не всегда открыто. «Меня вызывают, – сказал он герцогу Рожмберку. – Я долго пробыл на чужбине, и королева, которой я обязан службою, зовет меня на родину».
Он молвил это с достоинством и сожалением, и герцог кивнул, заверив старика в своем неизменном восхищении; он предложил всяческую помощь в подготовке к путешествию. Ди попросил лишь об одном: чтобы это какое-то время оставалось тайной. Герцог еще раз кивнул. После чего поспешно, насколько то было совместимо с торжественно-печальным расставанием, уехал в Прагу к Келли. Ди из надвратного покоя (горн уже не горел) наблюдал, как уносится карета герцога: кучер свищет кнутом, скачут форейторы, цепко держатся на запятках лакеи.
Домой, домой, напевала Джейн Ди, раскладывая по сундукам красивые новые платья и простенькие старые, а также черенки с герцогского огорода; домой, домой, назад домой, тра-ля-ля-ля. Она уложила те вещи, которые еще могли носить дети, – двое младших родились здесь и говорили на prager Deutsch [69]69
Пражский немецкий диалект (нем.).
[Закрыть]свободнее, чем по-английски, бедняжки; она уселась посреди тюков и сундуков, закрыла лицо передником и выплакалась за все эти годы.
«Император, – сказал доктор Ди, – желает, чтобы ты вернулся к нему в Прагу».
Он нашел волчонка на кухне – тот стоял со своей клюкой в углу у печки. Ян часто бывал здесь – в тепле, среди множества запахов, рядом с людьми, говорившими на знакомом с детства языке.
«Император отдал тебя на мое попечение, – сказал Ди, – потому что я обещал вылечить тебя от душевной болезни. От меланхолии, уверенности в том, что ты волк. У меня не получилось. Он хочет, чтобы ты вернулся».
Ян смотрел старику в лицо, словно пытался прочесть объяснение.
«Как я перестану быть собой», – сказал он, помолчав.
«Вот и император тоже не может. Я уезжаю из этой страны, и нам придется расстаться».
«Тогда, – сказал парнишка, – когда вы придете ко мне завтра, меня здесь не будет».
Джон Ди не ответил ничего и не выразил согласия.
«Вам не удержать меня взаперти», – сказал Ян.
«Не удержать. Но подумай. Идти тебе некуда. Тебя будут преследовать по всему христианскому миру. К тому же ты везде будешь чужим, тебя заметят и выдадут. Если уж уходить, то уходить далеко».
«На земле не осталось далеких мест».
Ди подумал. Свой длинный посох он держал за спиной обеими руками.
«Атлантида, – сказал он. – За морем».
Юноша вгляделся в лицо доктора – не шутит ли.
«Волку там привольно, – продолжал Ди. – Не поймают, не увидят. Говорят, леса там бесконечны и полны дичи, как зверинец. Людей, говорят, мало, да и те дикари, которые не умеют ни говорить, ни думать, ни молиться, ни причинять вред».
Ян слушал внимательно, но тут рассмеялся, словно сбросив чары.
«Да как же я там выживу? – сказал он. – Я почти все время обычный парень, такой, как сейчас. К тому же хромой. Я не умею быть дикарем. Да и через море не перебраться».
Он с усилием поднялся на ноги.
«Я не вернусь, – сказал он. – Лучше умереть быстрой смертью. Не вернусь я».
«Ну и что мне с тобой делать? – спросил Ди. – Горло тебе перерезать? Отравить? Нет, нет».
«Послушайте, – сказал паренек и продолжал шепотом на ухо старику: – Сделайте для меня вот что. Подглядите, когда я в следующий раз лягу в постель и выйду из своего тела, и сделайте вот что: переверните мое тело лицом вниз. И все».
«И что тогда?»
«Тогда я, вернувшись под утро, не смогу войти в свое тело».
«Дух исходит через рот, – произнес Джон Ди. – Я слышал про такое».
«И входит тоже. А если с наступлением дня я не вернусь в свое тело, то уж никогда не смогу. Я останусь там, куда уходил, и буду бродить там, пока не наступит мой срок, тот день, когда я должен был умереть».
«Но зачем же ты просишь меня об этом?»
«Лучше пусть не вернется мой дух, чем я буду заперт в той башне. Пусть императору достанется мое тело. Меня там не будет».
Он задрожал и вцепился в воротник плаща Джона Ди.
«Сделайте это для меня, – сказал он, – и я, где бы ни был, благословлю вас за это. Если я могу благословлять».
Джон Ди отвел руку юноши и усадил его. Он пытался понять, может ли сказанное быть правдой, уготована ли душе такая судьба и можно ли ее избрать; он надеялся, что это не так. Он проговорил по-английски:
«Что-нибудь да сделаем».
Лишь к Рождеству Джону Ди пришел несколько двусмысленный, но, вероятно, небесполезный ответ от королевы. Вполне достаточный для того, чтобы уберечь его от императорской тюрьмы, во всяком случае если выехать немедленно – и оставить здесь то, что любезно императорскому сердцу. Иными словами – волчонка и Эдварда Келли, которого Ди привел (или который привел его) в город оборотней.
Келли теперь состоял на государственной службе; император потребовал у герцога Рожмберка предоставить Келли в его распоряжение, обещав не удерживать его силой, но расставаться с ним не собирался. Сам ли Келли заявил императору, что, хотя родился он в Англии, на самом деле происходит из благородной ирландской семьи {389} и является дворянином этого несчастного королевства; а может, он просто не стал возражать, когда это предположили другие? Во всяком случае, отныне это стало правдой: император пожаловал ему дворянский титул. С этих пор Келли являлся eques auratus.
«Позлащенный рыцарь?» – переспросил Джон Ди.
«Древний знак отличия, – ответил сэр Эдвард. – Исстари в этих землях рыцарские доспехи покрывали позолотой».
Он принял вино, налитое доктором. На длинном столе в тршебонском жилище Ди лежали сокровища, остающиеся в пользование Келли: изогнутое зеркало, малое подобие тех, которыми Ди пытался излечить волка, сосуды и другие принадлежности, с помощью которых они с Келли впервые изготовили золото в доме доктора Гагеция, все порошки, оставшиеся от работ Ди, стеклянная посуда и воск, камеди и дистилляты.
«Как договаривались, – сказал Ди. Он передал список Келли и протянул перо. – Подпишись, мы заверим печатью, и все это твое».
Келли стоял, сложив за спиной руки. Он словно не слышал; казалось, его тяготят парчовая мантия и золотая цепь.
«Я тоже вернусь в Англию, – сказал он. – Скоро. Скажи Берли и королеве. Я получил письма, в которых меня умоляют вернуться».
Незадолго до того он отослал королеве жаровню, простую медную жаровню, от которой отломил кусочек и превратил его в золото действием порошка. (Эта жаровня вместе с золотым обломком долго будут храниться в королевской коллекции; Элиас Эшмол самолично их видел {390} – или знал того, кто видел, – и зарисовал для своей книги «Theatrum chemicum Britannicum», [70]70
Британский химический театр (лат.).
[Закрыть]где этот рисунок и ныне пребывает: на четыреста восемьдесят первой странице. Жаровня утеряна.)
«Сюда явился этот итальянский поганец, – сказал Келли. – Тот, кого нам показывали в кристалле. Кто приходил в Мортлейк».
«Да, я его видел».
«Зачем они его сюда призвали?»
«А разве призвали?»
Келли остановился.
«Спроси у них, – насмешливо предложил он. – У этих райских всезнаек – или откуда они там еще. Поспрошай, может, и ответят».
Джон Ди отодвинул кубок.
«Я слышал ее голос, – сказал он. – Эдвард, она говорила со мной».
Он не собирался это рассказывать, но, как любой ребенок, которому строго-настрого велели молчать, не мог не проговориться.
«Кто?» – не понял Келли.
«Мадими, – ответил Ди. – Она говорила со мной и многое поведала».
Трудно сказать, услышал ли его Келли. И раньше, в Польше и в Англии, бывало, что Келли не слышал простых слов своих спутников, будто вокруг него с гомоном кружился рой иных существ, заглушая сказанное.
«Она сказала, – продолжал Джон Ди, – что золота у тебя в избытке; что ты можешь есть и пить его, если хочешь; и что ты не восхвалил ее за это».
Келли расхохотался так, что Ди увидел – у него недостает пары зубов. Он уже не молод, и нет эликсира на эту пагубу.
«Старый друг, – сказал Келли. – Думаешь, эти тайны мне открыли они или их речи? Так ты думаешь?»
Джон Ди переплел пальцы. Он спросил:
«Если не они, то кто?»
«Кто-кто. Я сам себе поведал. А от кого узнал? От себя же. Кто меня научил? Я сам себя научил. Сам открыл себе тайну, взял себя за рукав и нашептал себе на ухо».
«Не шути со мной».
«Ты умудренный старый дурень, – сказал Келли. – И я люблю тебя. И скажу из любви к тебе. Я делаю золото из ничего не потому, что научился этому у ангелов, или чертей из преисподней, или из старых книжек с говенными стишками. Я не следовал никакому рецепту. Я не знаю, как устроен мир. Я делаю золото, потому что я – это я. Потому что аз есмь сила. Не важно, как я делаю золото; но делаю потому, что знаю: я это могу». Склонившись к лицу старого друга, он оперся рукой о стол, а второй бил себя в грудь, словно исповедуясь.
«Я могу, могу, могу. Я и с тобой могу этим поделиться, потому что некому мне воспрепятствовать. Захочу – поделюсь с императором. Никогда раньше золото не делали, а теперь будут, отныне и до скончания мира».
«А когда это? – спросил Джон Ди. – Скажи, коль знаешь».
Келли так и застыл над столом, открыв рот и выпучив глаза.
«Сам я не знаю, – сказал ему Джон Ди. – Но вот что я думаю. Думаю, что конец света приходит к каждому человеку, к каждой душе по отдельности; его увидим ты и я, но для многих мир останется прежним и пребудет таким, пока последняя душа не скажет: аминь».
Когда нагруженный вещами Келли покидал дом в Тршебони {391} , Джон Ди доехал с ним до большой дороги на Прагу. Дул холодный колючий ветер, лошади переминались и трясли головами, стремясь домой. Искатели пожали друг другу руки, и Ди увидел, что по лицу Келли прокатилась слеза. Это от ветра, подумал он.
«Я буду ждать тебя в Бремене», – сказал Ди, стараясь перекричать ветер.
«Я приеду», – отвечал Келли.
«Оттуда в Англию».
«В Англию», – подтвердил Келли. {392} Он повернулся, поднял латную рукавицу и пустился вскачь, не оглядываясь. Больше Джон Ди никогда его не видел.
От Тршебони до Праги около двадцати лиг. {393} Возле своего нового дома в пределах дворцовой ограды Келли увидел, что его дожидается человек, шапочно ему знакомый, – императорский медик по имени, кажется, Кролл. Он был весь в черном, как монах или… Келли учтиво высказал надежду, что тому не пришлось долго ждать.
«Долго ждать?» – переспросил доктор Кролл. Улыбка его была странно напряженной, руки сцеплены за спиной; подле него стоял отряд имперской стражи и невозмутимый пристав. {394}
«Надеюсь, что нет».
«Очень долго, – ответил тот. – И вправду, очень, очень долго».
«Ну вот, – сказал Джон Ди. – Теперь у нас есть снаряженные кареты, лошади, прекрасные лошади, с упряжью; кожаные сумы полны; есть и королевская грамота. Так едем же, едем, едем. Немедля, пока есть такая возможность».
Немедля, пока подлинность накопленного им золота подтверждается на зуб и пробирным камнем: он наполнил золотом сумки и сам уложил их в новую повозку. Карета была огромная и тяжелая, странных очертаний {395} , Ди сам ее спроектировал, каретник только тряс головой, сопел и ворчал и, поворачивая чертежи в руках то так, то эдак, спрашивал у Ди, почему тот не отправился с этим к корабелам. Но вот карета готова, снаряжена, блестит полированным металлом, а оснастка ее поскрипывает и пахнет приятно.
Все. Осталось одно лишь послание, намеренно отложенное напоследок: доктор Ди уселся посреди сумятицы таскавших ящики и сундуки слуг, своих и герцогских, и быстро написал на латыни письмо императорскому гофмейстеру. Он напоминал, что Господь через посредство ангелов Своих привел его в Прагу, что по причине злоязычия императорских советчиков его из Праги выдворили и что приказ императора возбраняет ему въезд туда и поныне. Не нарушив этого приказания, он не может лично вернуть выпущенного из Белой Башни заключенного. Он опасается также нунция и прочих итальянцев, которые, дай им такую возможность, немедля схватят английского еретика. Выразив сожаление о задержке, он сообщал, что юноша ныне совершенно здоров, теперешняя кротость его превосходит былую свирепость и в ограничении свободы он более не нуждается. Теперь, извещал Джон Ди, он передает юношу тем слугам императора, которые постоянно следят за ним и его домочадцами у входа, для доставки к Его Святейшему Величеству. Обо всех подробностях расскажет Его Величеству податель сего. Письмо это Джон Ди сложил, запечатал и, надписав адрес, сунул в рукав.
Когда Джейн с детьми и слуги с последними вещами вышли из дворца и разместились в карете, доктор Ди поднялся в башенную комнату и забрал кристальную сферу, из которой с ним говорили. Он уже хотел было оставить ее здесь – оставил же он стол с signacula, [71]71
Знаки, сигнатуры (лат.)
[Закрыть]все восковые свечи и подставку. Но шар он забрал. Ди завернул кристалл в овчину и положил в кожаный мешочек, его – в прочный ящичек, ящичек же спрятал на самое дно кареты. Со всеми предосторожностями, словно клетку с голубями или святые мощи. Хотя и полагал, что из шара с ним уже не заговорят и ничего он в нем не увидит, кроме окружающего мира, чудно искривленного поверхностью стекла.
Ничего.
Когда-то она сказала, что ветер принесет с собою время перемен, горнило нового века, и другой ветер унесет его; а в новом веке, говорила она, меня не ищи, меня здесь уже не будет.Она не сказала, однако, что в новом веке не просто исчезнет, но станет невозможна: всякое будет возможно, только не она.
Везли карету двенадцать молодых венгерских лошадей, а три валашских были под седлом; Артур просился ехать с форейторами, и ему позволили. На кучерское место Ди усадил хромого богемского паренька, закутанного от холода в шарф. «Вези нас сквозь страну и ночь», – сказал ему доктор с улыбкой. А когда грохочущая карета выехала из герцогских ворот и крутившиеся там бездельники, как он и рассчитывал, подскочили глянуть, кто это, Ди жестом подозвал одного, вытащил из рукава письмо гофмейстеру и вручил его удивленному соглядатаю.
«Отвези это в пражский замок, – сказал он. – Торопись, если ждешь награды».
И задернул занавеску.
На рассвете другого дня отряд имперской стражи, бряцая оружием, выехал из Градчан, скользя и высекая железными подковами искры из булыжной мостовой. Догонщики на много миль и часов отставали от беглого волшебника, но ехали куда быстрее. Он мог направиться только в одну сторону, думал капитан, через южные перевалы Бёмервальда {396} , на Регенсбург, – и думал справедливо: один день и две ночи спустя карета Джона Ди стояла на перевале, лошади выбились из сил, а вдали над изгибистой дорогой садилось солнце.
«Теперь, – сказал Джон Ди, чуявший погоню; он мог бы следить за ней, как Цезарь, будь у него такие же зеркала. Он спустился на землю, намочил палец и поднял его: ветра не было. – Теперь надо поторопиться, иначе нас перехватят. Ночью отдыхать не будем».
Он велел всем выгрузиться, после чего вместе с крепким кучером принялся за работу; посередине экипажа воздвиглась легкая мачта (ее везли под днищем, разделив на три длинных куска с железными трубками на концах: они вставлялись друг в друга, и кучер длинным молотком надежно сбивал их вместе). Впереди установили бушприт, и тогда стало ясно, зачем карете такой длинный острый нос. На мачту подвесили рею и спустили с нее четырехугольный люгерный парус, какие Джон Ди видел на рыбацких судах – дома, на реке Хамбер, – вполне подходящий для столь неповоротливого широкого корабля; для удобства управления и бравого вида они установили маленький топсель, а также и кливер на бушприте.
Старшие дети помогали с оснасткой и растяжками, чтобы мачта держалась прочнее, и вели от бушприта тяги к мачте и прямо вниз, чтобы его не поднимал кливер – большая беда для люгерного паруса, сказал Джон Ди. Потом закрепили вдоль борта оснастку для подъема и спуска паруса. Вечерело. Джейн Ди сидела с малышами на обочине, дети собирали лесные цветы и складывали ей на колени; а она смотрела на мужа, и, встречаясь с ней глазами, он ясно мог прочесть в них: дурачина же ты, а это – Корабль Дураков.
Закончив работу, Джон Ди отошел в сторону, сцепил руки за спиной и осмотрел карету. Ветра не было.
«Что ж, нужно избавиться от части груза. Давайте».
Со дна багажного отделения он принялся вытягивать кожаные мешочки с золотом. «Не надо, оставь», – просили дети, но он продолжал таскать; свалив все на землю, он развязал один и вынул несколько больших монет. Они блестели, но совсем не золотым отливом; казалось, их обволакивает слизь. От них дурно пахло.
«Давайте», – повторил он, высыпал обратно монеты и поднял мешок. Артур и Катерина взяли еще по одному и поволокли за отцом туда, где каменистые склоны ущелья соединял мостик; по ту сторону виднелась придорожная часовенка, крест, распятие. Тяжелый кожаный мешок начал сползать с плеча доктора, подбежавший Артур толкнул его снизу – золото высыпалось, монеты звенящим потоком ринулись по склону. Отец и сын уставились на то, что натворили: золото, которого достало бы на две счастливые жизни, сверкало в темном буераке, застрявши в изломах и вымоинах, рассыпавшись по земле, как цветы.
«Теперь остальное, – сказал Ди. – С первым же дождем оно исчезнет или так изменится, что никого уже не обманет».
Они вскрыли мешки и высыпали золото. Артур смеялся: выбрасывать его оказалось еще удивительнее, чем делать.
Когда они вернулись к карете, юный богемец стоял возле нее, держа в руках узелок со своими вещами: рубашками, которые сшила ему Джейн Ди, лекарствами, приготовленными доктором, и Артуровой латинской грамматикой.
«Избавлю-ка и я вас от лишнего груза».
«Нет», – возразил Джон Ди.
«Если вы не сможете уйти от погони, – сказал парень, – если вас поймают, мне с вами нельзя».
«Мы поедем очень быстро, обещаю тебе».
«Нет, – возразил тот. – Я пойду».
«Домой?» – спросил доктор.
«Не знаю, где его искать. И не примут меня там. Да мне везде дом».
«Как же ты будешь жить?»
Юноша с улыбкой посмотрел на свой костыль.
«Побираться», – сказал он.
Джон Ди говорил бы еще, он хотел рассказать, расспросить; у него была мысль увезти парня далеко отсюда, в Бремен, а может быть, в Англию и найти ему место на корабле, что плывет в Атлантиду, Новооткрытую Землю; но тут поднялся сильный ветер, и колеса заскрипели. Джон Ди схватился за шляпу и шепотом пожурил ветер по-латыни; тот утих, но лишь немного. Ди обнял юношу.
«Что ж, да благословит тебя Господь, – сказал он. – И сохранит от всякого зла. Куда бы ты ни пришел. В любой стране».
«Аминь», – сказал парень, поцеловал старика и отвернулся. Остальные не видели, как он ушел, потому что ветер переменился и дети смотрели, как он раздувает паруса; кучер, натягивая поводья, кричал на перепуганную упряжку и давил на тормоз. Артур и Роланд напоминали друг другу, как ставить люгерный парус по ветру.
«Ветер! – восклицала Катерина, пока мать усаживала ее в карету. – Отец! Это северный ветер Борей? Или южный Австр? Или юго-западный Аргест? Или…»
«Это мой собственный ветер, – перекрывая его шум, крикнул Джон Ди; старик вскочил в карету на ходу, подхваченный сыновьями. – Но лишь Бог знает, как долго он моим останется. Если он будет дуть до скончания мира, этого может оказаться недостаточно».
Волк набрел на тропинку и шел по ней, а та становилась все шире и чище, и наконец показались крыши домов лесоруба и угольщика; уже выбившись из сил, он добрел до деревни – до церкви, где мог обрести помощь.
Он пожил немного в этой деревне, потом перешел в другую, затем в третью, потихоньку обрастая прошлым, чтобы удовлетворять любопытство выспросчиков; больше ему не суждено было попадать в ловушки, ни во сне, ни наяву, ни в той стране, ни в этой. Не довелось ему и увидеть Атлантиду, хотя порой она ему снилась. Он нашел работу и жену, растил детей, и его дети и внуки были избавлены от его несчастливого удела.
В глубокой старости его призвали к суду (отчеты сохранились) за слова о том, что в молодости он покидал свое тело в образе волка, чтобы сражаться с ведьмами. Судьи пытались вынудить к признанию в сговоре с дьяволом, но он отказывался: разве он на дьявольской стороне? Он сражался с ведьмами у врат ада, а после смерти душа его попадет в рай. Судьи не знали, что с ним делать. Времена, когда такие истории пугали здравомысленных людей, прошли; уже много лет в той епархии не сжигали ни одной ведьмы. Священник отчитал его за ложь и богохульство, ему дали десять плетей и отпустили домой.
К тому времени в горах повсюду были открыты залежи угля. Тамошние жители стали шахтерами, славными по всей Европе, а научились они мастерству (как поговаривали) у древних кобольдов, которых разбудили стуком кирок и молотков. Возьмите, что вам потребно, и оставьте нас в покое. Так что дети его детей работали в шахтах, и правнуки его выросли шахтерами. А их потомки добрались наконец до Атлантиды; там их и вправду встретили великие леса и высокие горы, а в горах ждал своего часа уголь: огромный пласт под кривым хребтом земли.
Они отправились на юг и на запад, где открывались новые месторождения; из Старого Света приезжали все новые и новые поселенцы – это они научили жителей здешних гор шахтерскому делу, до них здесь только охотились, рубили лес и фермерствовали. Местные жители называли их «боханками» [72]72
Прозвище эмигрантов – выходцев из Центральной Европы; «деревенщина». (Прим. пер.)
[Закрыть]или голландцами; вместе они спускались в глубокие шахты, куда не проникал солнечный свет, и грузили в вагонетки сердцевину гор. Одна из компаний назвала свою продукцию Черным Золотом: почва от времени превратилась в драгоценность. Шахтеры держались друг друга и, живя в эмигрантских городках, разговаривали на своем языке (и забывали его со временем – только бабушки да малыши болтали на нем); строили свои церкви из бревен и досок, в подражание соседям; священники перевозили святые мощи из Праги, Брно и Рима, чтобы положить под алтарные камни. Там, в этих горах, дети нечасто, но рождались с пленкой на голове, а матери смотрели на скрытые покровом лица и не знали, что это вещует.
