Текст книги "Дэмономания"
Автор книги: Джон Краули (Кроули)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 42 страниц)
Глава двенадцатая
Высоко на горе Ранда, крупнейшей из Дальних, на обрывистом восточном склоне, стоит памятник, воздвигнутый несколько лет назад в честь известного в этих местах автодидакта и провидца Херда Хоупа Уэлкина, «образованного сапожника», натуралиста, реформатора, философа, богослова. Согласно первоначальному проекту, старик должен был стоять не на пьедестале, указуя перстом на восток, а просто на земле: согбенный, седобородый, в старом клетчатом костюме и широкополой шляпе, непременном атрибуте ботанических исследований; он как раз приметил среди горных трав интересное растение, Silene virginica Hurdii, [90]90
Смолевка виргинская Херда (лат.).
[Закрыть]и склонился к нему – за миг до того, как услышал то, что позже он назовет «громким, хотя и мягким шумом», в тот «ясный день, когда ярко светило солнце, а ветер утих»: и этот шум пробудил его.
Тропинка к памятнику ведет из долины старым путем коров и лесорубов, взбегая по склонам и приспускаясь, исчезая в болотцах и рощицах и появляясь снова; вдоль нее там и сям стоят выкрашенные белым камни-указатели. Теперь, на рассвете нового теплого дня, от подножия памятника видно было, как встает солнце, расплавленное, размытое. Далеко внизу, видимый только пробуждающимся на высотах ястребам, по тропе поднимался Пирс Моффет. Он то и дело останавливался, озираясь в тревоге и смущении, словно тоже слышал тот громкий, но мягкий шум; раз он даже пошел было обратно, но остановился, словно что-то вспомнил, и вновь стал карабкаться вверх. О тропе к памятнику Пирс узнал сразу же, как прибыл в Дальние горы. Брент Споффорд гнал тогда своих овец; он указал Пирсу вверх, и разговор зашел о том, что хорошо бы как-нибудь туда вскарабкаться вдвоем. А сегодня, так и не уснув до рассвета, Пирс подумал, что, чем дальше спорить с демонами, столпившимися вокруг ложа, не лучше ли встать, одеться и пойти на прогулку. Как следует пройтись пешком. Он вышел в путь и за литлвиллской почтой, в миле от дома Винтергальтеров, набрел на дорожку, которую раньше не замечал; эмалированный знак с изображением сапожной колодки указывал вверх, и Пирс свернул туда. Диспутанты не отставали, они шли за ним, а он рассказывал и пересказывал им свою историю или опровергал их рассказы; они припомнили все его грехи, а он отвергал их или во всем сознавался. Потом начинал рассказ заново. То и дело он останавливался и оглядывался по сторонам, удивляясь тому, что он здесь и мир тут же; он пытался понять, далеко ли ушел, и не мог; уговаривал себя вернуться назад, а вместо этого продвигался вперед.
Дальний вид от подножия монумента некогда простирался еще дальше – до того, как горные фермы оказались заброшены и пастбища заросли дрожащими осинами, сумахом, крупнолистными тополями, елями и соснами. Тогда было видно все – до того места, где Шедоу сливается с Блэкбери и течет дальше, чтобы скатиться с изгиба земли. Внизу, среди лесистых холмов, еще горели огни Блэкбери-откоса: синие – круглосуточные бензоколонки, желтые – уличные фонари.
Свет горел и в офисе Алана Баттермана, где адвокат уже трудился, появившись в Болл-холле первым. На сегодня назначили слушания, и он, желая подготовиться, пришел пораньше: секретарша вчера вечером подготовила бумаги и оставила на столе, аккуратно оформив и прошив. На вешалке висели, как начищенные доспехи, черный костюм и белая рубашка. – Но здание им еще не принадлежит, – говорил он в трубку Роузи Расмуссен. – Может, никогда и не будет принадлежать.
Роузи отыскала его здесь, и, хотя Алан не хотел отвечать на звонки, после четвертого он сдался.
– Даже так? – сказала Роузи. – Но они сейчас там. Занимают здание.
– Мы тут кое-что выяснили, – сказал Алан. – Во-первых, они не зарегистрированы как благотворительная организация, а в бумагах так себя именуют.
– А разве нет?
– Не в этом штате. Может, где-нибудь там. В Индиане, Айове или еще где-нибудь. Но не здесь. А коль скоро это не так, то они не могут купить санаторий на заявленных условиях. И это еще не все. – Он переложил трубку к левому уху и закинул ноги на край стола. – Есть еще одна история. Одна молодая женщина по имени Флора Фасти, да, по-моему, Флора, вступила в их организацию. У нее было наследство – не знаю, откуда ей достались деньги, но много, а кроме того, она болела. Ничего не ела. Вы слышали о таком? Ничего не хотела есть, и не то что от болезни. Просто не хотела. Или ела, но слишком мало.
– Я знаю про такое. Есть какое-то название. Я забыла; Майк как-то говорил. Я видела таких людей, девушек.
– Точно, сплошь девушки, – подтвердил Алан. – Так вот. Она обратилась к ним, и ей сказали, что могут вылечить ее, избавить от этого. И она передала им все свое состояние. Что-то больше миллиона. Передала им контроль. Подарила. Вот буквально так.
– Так вот откуда деньги.
– Это еще не все, – продолжал Алан. – Очевидно, у них не такие тесные связи с Богом, как они заявляют, потому что она умерла, Флора то есть. В их центре или штаб-квартире. Какое-то время это замалчивали, но теперь все всплыло. Делом заинтересовались власти, а также дальние родственники. Которые склонны думать, что Флору, видимо, обманули и ограбили. – О боже мой.
– Во всяком случае, эти деньги теперь, мягко говоря, оспариваются. Никто не знает, чем все обернется. Может быть, они выиграют. Они, конечно, сейчас в ударе. Но всякое может быть.
Роузи долго молчала. За окном Алана Баттермана светало.
– Алан, нам надо встретиться сегодня утром, – сказала она. – Мне очень нужно.
– Я буду в суде.
– Я имею в виду, прямо сейчас. Я… собираюсь кое-что сделать сегодня, но мне нужен ваш совет. Я сомневалась, стоит ли, но теперь думаю, что надо. Я не отниму у вас много времени. Пожалуйста.
– Вы так спросить не можете?
– Мне надо вас видеть. Когда вы услышите, поймете почему. Алан, может быть, вы после этого перестанете иметь со мной дело, но если даже так, я пойму.
Духов великое множество, учил Джордано Бруно {550} , их больше, чем созданий телесных – собак, звезд, камней, роз. Они смертны, хотя многие и живут невероятно долго; одни хороши, другие дурны, а некоторые ни то ни се; они бывают пугливы и слабы, свирепы и ужасны, мирны и неповоротливы, глупы и мудры. Тех, которые толпились вокруг Пирса, пока он карабкался на гору Ранда, Ноланец мог бы поделить на несколько разновидностей. Есть демоны, которые слышат и понимают нашу речь, а есть такие, которые не слышат; есть великие огненные боги, которым от нас ничего не нужно, и демоны, которые водятся с нами по-свойски; есть те, кто любит нас, и те, кто нас избегает, «беглецы от света, камнебросатели, чьи удары, однако, безопасны»: такие частенько швыряли булыжниками в молодого Бруно и его ноланских друзей близ руин храма Портуна {551} , что на горе Чикала, которая столь схожа с этой.
Никогда не знаешь, в каком облике встретишь демона. Блуждающие духи могут поселиться в растениях, драгоценных камнях, животных. И точно, Пирс вдруг почуял за спиной опас-ность, обернулся и увидел в нескольких шагах от себя большого черного пса, который тихо шел за ним следом, красный язык наружу, глаза как угольки.
МЕФИСТОФЕЛЬ. Schwarzer Pudel,редчайший из его обликов. Об этом в наши времена знают лишь те, кто прочитал где-нибудь, – а Пирс как раз читал; но как знание заставляет сердце так бешено биться, как интеллектуальный Смысл преображается в физиологический Ужас одним толчком? Ведь, увидев собаку так близко, Пирс втянул воздух, как всякое перепуганное млекопитающее, которому может понадобиться воздух для близкого сражения; локти расставлены, и когти наготове; и сам он оскалил клыки. Пирс сделал все это в один миг, не задумываясь, – несчастное животное. Пес (обычный пес, это за миг стало ясно) лишь наклонил голову вопросительно и помахал хвостом. Человече, я пребуду с тобой. {552}
И они пошли вместе. Пирсу вспомнилась та кроха-волчица, которую он с кузинами когда-то, в отсутствие Винни и Сэма, приютил и приручил или попытался приручить. Он начал рассказывать эту историю своим собеседникам и вскоре понял, что ничего такого не было. Конечно, не было. А потом он поймал себя на том, что беседует с кем-то новым, кого раньше не замечал: не с Питом Терстоном, призрачной Роз или Майком Мучо; не с Робби или иным порождением фантазии, и не с девочкой из Кентукки, волчонком, чье имя он никак не мог вспомнить. А говорил он с обычной девочкой. Лет девяти, в гольфах и клетчатом килте, застегнутом серебряной английской булавкой; на носу у нее, вероятно, большие очки ученого вида, а лоб – широкий и нежный. Он говорил с ней и слушал, как она отвечает, а вскоре и увидел ее.
Если бы все действительно зависело от меня, говорил он ей, думаю, все было бы иначе.
И как было бы? – спрашивала она.
Не стоял бы такой мрак, говорил Пирс. Ну, не так часто.
И? – спрашивала она.
Я бы хотел, говорил Пирс, ощущая комок в горле, словно говорил вслух; я бы хотел, чтобы земля вернулась. Чтобы ею все начиналось, а не заканчивалось. И кроме нее – ничего. Просто земля.
Как это? – спросила она; такая взрослая на вид, а понимает, видимо, меньше, чем он думал. Пирс хотел сказать: если бы это зависело от него, то он хотел бы, чтобы это от него не зависело. Он хотел бы появиться в самом конце череды, среди себе подобных, среди поздних потомков миллиарда предков; он хотел твердо знать, что не прибыл откуда-то извне, но рожден здесь, на земле, куда в конце концов и ляжет. Вот и все. Он хотел отказаться от своего поручения, от своего долга. Пресловутый Смысл навалился на него и поймал, как в ловушку, и от этого было тошно; но для Пирса ничего бы не изменилось, даже если бы в мире не оказалось никакого смысла, лишь множество разрозненных явлений, и намерения оборачивались случайными последствиями, которые не связаны с желанием и нуждой человека, но все же порождены ими (так безумец разбивает тарелки, пытаясь защититься от врагов): он хотел, чтобы все это прекратилось. Вот и все.
Если этого ты хочешь, сказала она, тебе придется сделать все самому.
Я делал то, что полагал долгом, отвечал он и потерпел неудачу. Я хочу на волю.
Дело твое, сказала она. Nunc dimittis [91]91
Ныне отпущаеши (лат.).
[Закрыть] {553} . С утра опять в луга и лес. {554}
Но как же Сэм? – воскликнул он, обращаясь то ли к ней, то ли к яснеющему воздуху. Как же Роз? С ними все будет хорошо? С ней все будет хорошо?
Не твоя то забота, ответила она.
Отпустить пойманную душу, как слишком мелкую форель, порой доставляет богам удовольствие не меньшее, чем изловить ее заново. А может, просто солнце наконец встало, согрев землю и щеку Пирса и сделав мир реальным – реальным даже для него; а может, бессонные ночи, стрессы от безнадежных усилий и долгий подъем в гору натощак – все вместе выбросило в мозг эндорфин; то же бывает со слабеющими атлетами, которые нежданно обретают приток спокойной мощи, и мир проясняется, и цель оказывается легко достижимой: нейрохимический процесс, с которым тогда, на сломе эпох, как раз начинали разбираться в далеких лабораториях. Что бы ни было причиной, в тот миг сгинули все.
Все: демоны-наблюдатели, выкликатели имен и камнебросатели, Пит и Рэй, динамены и динаметки; Пирс видел, как они удирают, уменьшаясь и рассыпаясь. Все силы, и мучители, и помощники, и даже та, которая только что отвечала ему. «Они сложились в-10-еро, точно арабские шатры, и потихоньку, крадучись ушли», – как говорил Енос, бывший одним из них.
Пирс сделал еще один шаг, остановился и, моргая, поднял взгляд ввысь. Затем обернулся и поглядел на пройденный путь. Когда это он успел забраться так высоко? Он помнил, как выходил из дому, как свернул в гору, а дальше – нет. Он посмотрел вниз и увидел, что обул разные ботинки, черный и коричневый, в неведении своем, во тьме спальни. Прошел много миль и не заметил.
Ах ты, остолоп, подумал он. Ты что, рехнулся?
Пробудись, сказал он себе, словно кому-то другому, затем повторил: пробудись. Моргая, разинув рот, словно и впрямь просыпаясь, он глядел на придорожные заросли сладко-горького паслена, черные обмороженные ветви, оранжевые и красные ягоды; он долго смотрел на них. Изо рта пар, в ушах – грай ворон, уверяющих друг друга, что они и вправду здесь; и день начался. Вот и все.
Он развернулся и начал спуск. Черный пес (местный обитатель) смотрел ему вслед. В разных ботинках, как один из тех героев, что отправляются на Счастливые Острова или в страну мертвых, чтобы найти цветок или руно, и возвращаются на землю с одной обутой ногой, а второй босой, одна оборачивается раздвоенным копытом, а вторая остается человеческой ногой. Однако руки у меня пусты, подумал Пирс, как и небо. Вернусь домой, подумал он, позвоню маме во Флориду. Поеду навестить ее; пусть ответит на кое-какие вопросы, пусть расскажет; расспрошу, и пусть расскажет, расскажет…
Бобби.
Вот как ее звали. Бобби, как ее там по фамилии, Бобби… Словно упрямый камень, поддавшись наконец давлению рычага, откатился в сторону, и Пирс, не удивившись, обнаружил ее имя: Бобби Шафто.
Бобби Шафто уплыла {555} Сердцу моему мила Замуж выйдет за меня Крошка Бобби Шафто. Вот ее имя, а внутри его Пирс увидел имя своего воображаемого сына.
Ему стало легче, как не бывало уже много дней и недель. И шаги вниз по склону оказались легки, словно он скользил на дюйм от земной тверди, как малютка Енос; так бывает во снах. Скоро пройдет, наверное: ведь его долг еще не выполнен и даже точно не определен; он знал и это – и старался сохранить в памяти все, что видел, спускаясь к речной дороге: солнце в буром папоротнике, сиянием растопившее мороз; пронизанную лучами облую тушу тумана над лежащей навзничь рекой; старый зеленый грузовик на подъездной аллее, пыхтевший выхлопной трубой в ожидании хозяина, – так, чтобы потом, когда все это уйдет, вспомнить, что понял хотя бы на миг. Он хотел запомнить, он молился об этом. Однако еще до наступления ночи он вновь беспомощно попытается взвалить на себя прежнюю ношу, asinus portans mysterium,и понесет ее дальше, чем кто-нибудь мог бы представить.
В психотерапевтическом центре «Лесная чаща» проснулась Сэм Мучо. Было шесть утра; случилось так, что в это время часы в главной гостиной остановились – у них кончился завод. Сэм не удивилась тому, что проснулась намного раньше всех остальных. Прошло шестнадцать часов с того времени, как она в последний раз приняла лекарство.
В уборной оставили свет, дверь туда была почти прикрыта, свет пробивался по щели тоненькой буквой «L». Она была далеко, за дверью холла и дальше по коридору, но Сэм ее видела. «Сикать» – так называла эту нужду миссис Писки. Сэм на четвереньках выбралась из спального мешка и оглядела спящих, так и не разобравшись, которая из темных груд – ее отец. Она пробиралась между ними на четвереньках; кто-то пошевелился и вновь затих; когда все остались позади, она встала и прошла по коридору в уборную. Сэм почти сразу ощутила привкус огромности, но не узнала его, спутав с непривычностью большого темного здания. Только потом она распознала его.
Свидетелем приступа Сэм стала молодая женщина из Конурбаны. Она услышала, как Сэм вскрикнула где-то за дверью «Папа!»,голос разбудил ее, но Майк не проснулся; она не могла понять, откуда крик, а дойдя до уборной, увидела, как Сэм падает.
Женщина крикнула: «О боже мой!» Затем позвала Майка.
Он вскочил, запутавшись в спальном мешке, поднялось еще несколько человек, и они добрались до уборной раньше его, но расступились, пропуская Майка.
Сэм застыла на руках у женщины с гримасой на лице. Женщина тоже застыла, и лицо ее исказилось от страха, нет, от ужаса.
– Все нормально, – приговаривал Майк. – Все нормально. Все нормально.
Он забрал Сэм. Она замочила ночную рубашку; она была в жару; ее сотряс спазм, словно жесткая конструкция, в которую она превратилась, рушилась изнутри.
– Она может проглотить язык, – сказал кто-то. – Надо открыть ей рот.
– Нет, – сказал Майк. – Нет, все нормально.
Кто-то начал молиться. Остальные присоединились, словно вспомнив о таком средстве, и Сэм вдруг обмякла в руках Майка, превратилась в обычное дитя человеческое. Она открыла глаза.
– Все хорошо, солнышко, – сказал Майк. – Все хорошо.
Сэм не ответила; она вытащила мизинчиком попавший в рот кусочек волоса, ресницы ее задрожали, и она посмотрела на Майка так, словно никогда его раньше не видела; потом обвила его и тут же уснула. Майк смотрел на лица тех, кто стоял у двери, и они смотрели озабоченно, потрясенно или с любопытством, как и глядят обычно свидетели несчастного случая. Он подумал: на Сэм всю жизнь будут так смотреть; он понял, что не сможет защитить ее, потому что не узнает, когда будет ей нужен, – он вечно будет смотреть в другую сторону и заниматься чем-то другим. Склонившись, он поцеловал ее в лоб и ощутил губами соленый пот. В толпе появился Рэй Медонос, и все посмотрели на него.
Глава тринадцатая
На каретной подъездной аллее в Аркадии стояли «букашка» Вэл и додж-«баран» {556} Споффорда, а возле них старый «бизон» Роузи и седан-«питон», на котором ездил Бо Брахман. На подножку оперся чей-то мотоцикл, склонившись, будто на крутом вираже.
– Майк будет очень напуган, – говорил Бо; почти все сидели на полу большой гостиной, словно вокруг костра, только Вэл предпочла глубины кожаного дивана. – Он до сих пор не понимает, каких жертв от него требуют, а когда поймет, останутся только смятение, опустошение и страх. Ему захочется побыстрее покончить со всем этим, чтобы все стало хорошо. У него теперь что угодно можно будет попросить, и он не сумеет отказать. Вот что я думаю.
Он оглядел собравшихся и напоследок посмотрел на Клиффа, который на миг задумался над его словами или просто посмотрел ему в лицо, – и кивнул. Споффорд, внимательно наблюдавший за Клиффом, перевел взгляд на Бо. Роузи взяла его за руку.
– Я думаю, это нужно сделать, – говорил Бо. – Думаю, это важно и ждать, по-моему, нельзя.
Ничего важнее нет, и все будущее зависит от этого, но в то же время – одно решение, один поступок, обычный зимний день, и решается судьба одного-единственного ребенка. Бо это знал.
– Я должен был догадаться раньше, – сказал он, но не смог. – Сколько там людей? – спросил Клифф. – Есть среди них наши знакомые, кроме этого парня, Майка? Мы скажем, что пришли – к кому?
– Нас впустят, – сказал Бо. – Войти будет нетрудно. Может быть, даже туда, где Сэм.
Клифф, казалось, остался недоволен.
– Мне надо, чтобы там был кто-то, кого я знаю. Кого я мог бы назвать.
– Назови Бобби, – предложил Бо.
Никто не поинтересовался, откуда Бо узнал это имя и почему предложил именно его. Клифф мог войти почти куда угодно, если знал хоть одного человека, к которому мог бы обратиться, – хотя бы имя того, кому мог бы задать простой вопрос. Это он умел. Об этом знал Споффорд. Это было известно и Бо.
– А главный? – спросила Роузи.
Она видела Рэя, хотя и не пожелала знакомиться с ним на похоронах Бонн, где он словно бы выставил себя напоказ ей и всему Фонду; с тех пор она просматривала заявки, подаваемые «Чащей» на гранты по целительской программе, и все время натыкалась на его странное имя. Он даже снился ей: она вспомнила об этом только теперь.
– Я знаю Рэя Медоноса, – произнес Бо. – Я знаю его. Он сказал это, как всегда, ровным и ясным голосом, но все ощутили то ли мрачный холодок, то ли жесткую решимость.
– Я хочу знать одно, – спросила Вэл. – Тюрьма нам не светит? Потому что ребенку от этого никакой пользы не будет.
Роузи глубоко вздохнула и обхватила себя за плечи. Алан не стал отвечать, когда она спросила его о возможных последствиях, только помахал рукой возле уха, словно отгоняя ее слова. Верит ли Роузи, что Сэм грозит опасность? Все ли возможности диалога с Майком она исчерпала? Действительно ли в его действиях имелся элемент принуждения? Но Алан не стал слушать ответы, сделал вид, что не слышит ее. Так что она не могла ответить Вэл.
– Майк захочет выдвинуть обвинение, – произнес Споффорд и, подняв брови, оглядел собравшихся: ведь я прав? – Он не станет этого делать, – сказал Бо.
Споффорд остался недоволен. Он снова взял Роузи за руку.
– Подождем до темноты, – сказал Бо. – На это есть забавная причина, которую я вам не скажу. – Он по-прежнему улыбался той самой, прекрасно всем известной улыбкой – смущенной, веселой и одновременно загадочной. – Все равно ждать недолго. Роузи, тут есть комната, где я мог бы посидеть немножко? Просто посидеть.
Она встала, обвела всех глазами, пытаясь понять, понял ли кто-нибудь смысл его слов хоть на чуточку больше, чем она, – увидела, что нет, но спрашивать ничего не стала. Бо, едва войдя в кабинет Бонн, куда его отвела Роузи, рассмеялся, огляделся и покачал головой: нет. Нет, не здесь. Кухня ему понравилась больше, он сел в жесткое кресло за старым деревянным столом и застыл, прежде чем Роузи успела выйти за дверь.
На широте Дальних гор декабрьская ночь падает быстро; дня почти и не было, а в «Чаще» уже давно горел свет. По зданиям, гаражам, сараям и земельному участку молодые люди из «Пауэрхауса» ходили вдвоем-втроем, стараясь не оставаться в одиночестве, хотя и не понимали, чего им тут бояться; под разными предлогами они прекращали перепись имущества и возвращались в главное здание, в гостиную. Там оставался Рэй со товарищи, и не без причины: на оттоманке в центре комнаты сидели Майк с дочерью, а Рэй со своим Евангелием устроился в жестком кресле. Люди входили тихонько, по двое – по трое, и рассаживались.
Рэй объяснил, что он попытается сделать и почему считает это необходимым, и оглядел паству, словно заручался ее согласием. Он попросил всех молиться. Затем не без труда встал и навис над Сэм, которой показалось, что он разросся еще больше.
– Сэм, конечно, не поймет всего, что случится здесь сегодня, – сказал он остальным, не отрывая взгляда от девочки, – но для нее, думаю, многое в жизни изменится, если будет на то воля Божья. – Сказано было в обычной манере взрослых, которые, улыбаясь и глядя ребенку в глаза, говорят то, что малыш, по их мнению, не поймет и даже не воспримет. – Мы должны быть готовы к тому, что случай окажется трудным. Но мы знаем, что вреда ни нам, ни ребенку не будет.
Все ежились, шептались, переминались.
Сэм поняла, что оказалась в центре внимания, и встревожилась.
– Папа.
Майк обнял дочку за плечи и наклонился поцеловать ее. Рэй положил руку на ладонь Майка.
– Папа сейчас ненадолго выйдет, дорогая, – сказал он. – Потому что мы хотим поговорить немного с глазу на глаз. Ты и я.
Майк поднял голову, но не выпустил Сэм.
– Нет, – сказал он. – Конечно, я останусь. – Он сказал это не Рэю, а Сэм. – Конечно.
– Майк, полагаю, тебе лучше не присутствовать. Майк. Мягкое повторение имени укротило его. Он видел: никто, кроме Рэя, на него не смотрит.
– Что, есть причина? – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал так же тихо и твердо, как у Рэя, но куда подевалась вся его сила, куда.
– Да, причина есть, – ответил Рэй. – Мы говорили об этом. Майк убрал руки от Сэм.
– Майк, я хочу поработать с тобой над этим, – сказал Рэй. – С твоей души можно снять все, абсолютно все. И я хочу помочь тебе, чтобы ты попросил об этом. Но сейчас ребенок важнее.
Сэм начал бить озноб, в холле было холодно. Майк хотел было снять с себя жилетку, чтобы укутать ее, но не смог.
– Пусть остается, – сказала Сэм. – Я не против.
– Майк, – сказал Рэй.
Все ждали, Майк не смотрел ни на кого; ему хотелось сказать: «Солнышко, я буду здесь, за дверью», – но он не смел сделать и этого; если он причинил ей когда-то столь ужасный вред, значит, не имел права на эти слова, – они прозвучали бы как угроза или предостережение; даже ему самому так показалось, когда он проговорил фразу мысленно. Он не мог прикоснуться к Сэм. Не мог сказать, что любит ее.
– Все будет хорошо, – сказал он. – Рэй тебя любит. Послушай его.
Он пятился от протянутой дочкиной руки, не в силах освободиться от Рэя, который двинулся к нему с неожиданным проворством и, заключив в свои большие объятья, хохотнул добродушно, мол, какие пустяки, но Майк-то знал, что это не так; потом Рэй выпустил его и повернулся к Сэм.
– Папа?
– Все хорошо, – сказал Майк, полуобернувшись на ходу, но не настолько, чтобы увидеть ее, и помахал рукой в ее сторону. Он вышел через большую сводчатую дверь, прошел по коридору мимо уборной, где у Сэм случился припадок, и подошел к окну, выходящему на поле для гольфа и на холмы. Он слышал голоса в гостиной, но не разбирал слов; должно быть, там молились.
Майку казалось: то, о чем упоминал Рэй («когда бы это ни случилось, может, и не один раз»), являлось на свет, лишь когда он заговаривал об этом; а появившись, становилось как бы личной тайной Майка, не ведомой никому, кроме него. Этого не было, он точно знал, что раньше этого не было, но он чувствовал, что это становится правдой, а значит, тем, что было всегда.
«Это как исполнение желаний, да?» – поддразнила его Роузи, когда Майк попытался рассказать ей о молитве, попытался убедить, что физика – это еще не все и мы можем получать желаемое.
Он думал, но не следил за мыслью; голос принадлежал ему и говорил правду, но в то же время не имел к нему никакого отношения, словно голос диктора на вокзале, объявляющий поезда, когда знаешь, что твой поезд ушел, давным-давно ушел, и ничего тут не поделать.
«Если желаешь попасть в ад, Судного дня ждать не обязательно, – как-то сказал ему Рэй. – Если хочешь, можешь отправляться прямо сейчас». Он простоял так, наверное, долго, как вдруг совсем рядом раздался голос, хотя Майк не слышал, чтобы кто-нибудь подходил.
– Эй, Майк.
Он обернулся. К нему приближался призрак – совершенно белый человек. От ужаса остатки Майковой души чуть не разлетелись на осколки, но касание руки вновь их скрепило.
– Слушай, Майк, давай поговорим? Это очень важно. Что-то померещилось Майку в дальнем конце широкого коридора: то ли мышь пробежала по полу, то ли летучая мышь, разбуженная теплом, пролетела на уровне глаз в гостиную, нет, показалось. Ему почему-то вспомнилась лукавая улыбочка Бо Брахмана.
– О чем? – спросил он.
А собравшиеся в гостиной перестали молиться и вскочили на ноги: они увидели невысокого человека в вязаной пастушьей жилетке, с длинными, как у Иисуса, волосами и таким же, как у Него, лицом (оно являлось им в молитвах, и хотя каждому виделось свое, но лицо всегда оставалось таким же страшно спокойным и красивым; и улыбку ни с какой не спутать); и он о чем-то тихо спросил у Рэя.
– Так зачем я здесь? – спросила Вэл.
Месяц был прибылой, в начале второй четверти, а больше Споффорду и Вэл не на что было смотреть. Бо сказал: Вэл нужна для того, что они с Роузи затеяли, – но не объяснил зачем. На таких условиях она имела дело только с Бо: обычно в это время года Вэл уже не покидала комнаты на верхнем этаже Дальней Заимки, выезжая лишь пополнить запасы еды и сигарет «Кент».
– Зачем я здесь?
– Чтобы я не рехнулся, – спокойно ответил Споффорд.
Бо, Клифф и Роузи поехали вверх к «Чаще» в машине Бо, оставив Вэл и Споффорда там, где дорога, поднимаясь по склону горы Юла, становится собственностью «Чащи» и посередине шоссе стоит большой, грубо сработанный, но величавый знак, приветствие и препятствие разом: психотерапевтический центр «Лесная чаща». «Ждите здесь», – велел напоследок Бо и поднял стекло машины.
Теперь Вэл и Споффорд сидели в грузовичке и смотрели на знак. Не одно такое заведение посетил Брент Споффорд в трудные годы после Вьетнама – дома сочувствия и помощи, отвратительные до ужаса, и ему совсем не нравилось находиться так близко к одному из них. «Букашка» стояла возле грузовика; обогреватель, конечно, не помогал, изо рта Вэл шел пар, белый, как дым сигареты.
– Ты, – сказала Вэл, – Нимрод – сильный зверолов {557} . Стальные нервы.
– Судя по температуре, да. – Он поднял воротник. – Что ж. И то польза.
Он тоже не понимал свою роль в плане Бо; хотя если где и хотел быть сейчас, то именно здесь. Он думал: если я в каком-то смысле опоздал и не сделал для Роузи и Сэм то, что мог или должен был, тогда… Что тогда? Он не мог ответить на этот вопрос даже себе самому. Он не был охотником, но темнота ему знакома, это правда, знакомо и ожидание на холоде неизвестно чего – того, что не понимаешь или во что не веришь. В этом году ему немало времени пришлось вот так провести.
Вспомнив все это, он ненадолго успокоился, но затем надел шапку и открыл дверцу грузовика.
– Пройдусь немного вперед, – сказал он.
– Нет. Бо сказал ждать здесь.
– Я не могу.
– Слушай, – сказала Вэл и тоже стала вылезать из машины. – Не смей оставлять меня одну в этой чаще.
– Только несколько шагов по дороге, – сказал Споффорд. – Чтобы предупредить события. Я буду в поле зрения.
Он и пары метров не успел пройти, когда увидел – и Вэл, оставшаяся в грузовике, тоже увидела, – что по дороге кто-то спускается: сначала – одни лишь искажения древесных тенейв лунном свете, а потом – да, точно, человек. Вскоре Споффорд услышал шаги по грязи.
Людей было двое: Роузи, а на руках у нее Сэм в спальном мешке.
Когда идешь пешком, расстояния кажутся гораздо больше, чем когда едешь на машине; а если идешь по зимнему лесу ночью с перепуганным пятилетним ребенком на руках, то еще больше; Роузи казалось, она переставляет ноги, не продвигаясь ни на шаг; она вглядывалась вперед, надеясь увидеть свет фар, и боялась услышать сзади шум погони. Ее сознание словно жило своей жизнью, продолжало заниматься какими-то проблемами, перебирало свою картотеку; Роузи отметила это про себя – ей все равно было нечем больше заняться, – но не стала обращать внимания. Вот сюжет, думалось ей; когда-то она размышляла над этим: а может быть, у некоторых жизней – ее, например, – есть сюжет. Точно как в книгах Феллоуза Крафта: линии судьбы с середины или после двух третей пути восходят обратно к событиям и перекресткам, создавшим их, по всем проходя в обратную сторону, чтобы добраться до финала. Как далеко можно зайти в лес? До середины, потом уже идешь из леса. Нету, нету никакого сюжета; до середины не доберешься никогда: все время происходят поразительные события, или какие-нибудь другие события, или вообще никаких событий, но ты идешь все дальше, никогда не возвращаясь, чтобы развязать узлы, или воссоздать связующую нить, или привязать разбежавшихся зверей. Просто идешь дальше.
Далеко ли? Куда-то туда; по ту сторону смерти, вероятно. Она подумала о Сэм: как она будет расти, стареть, жить после смерти. Наконец она увидела, что навстречу ей по дороге поднимается Споффорд.
– Мне вынес ее Клифф. Велел немедленно уходить.
Споффорд взял у нее Сэм, и та радостно вскрикнула, обняла его за шею, воркуя и смеясь. Смеялась и Вэл. Споффорд отнес Сэм к грузовику и посадил ее в кабину, туда забралась и Роузи. – Вэл, езжай вперед, – сказала она. – На своей машине. Прямо и во весь дух. Если увидишь, что за тобой кто-то увязался, не останавливайся. Потом поезжай домой. К дому Бони не приближайся.
