Текст книги "Свободу медведям"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Как радар животных уловил мое второе пришествие

Я проехал по Максингштрассе до того места, где мог припарковаться напротив Максинг-парка.

– Это зоопарк? – спросила Галлен.

– Нет, – сказал я. – Он на пару кварталов дальше, за площадью.

– Тогда зачем мы припарковались так далеко? – удивилась она.

– О, мы совершим приятную прогулку, – пообещал я ей.

И пока она поправляла свою новую прическу в боковом зеркальце, прижимая руки к ушам, чтобы они поменьше оттопыривались, я снял с мотоцикла наши пожитки вместе со спальными мешками и связал все в один узел веревкой, пристроив наши шлемы сверху. Затем я прокрался вдоль живой изгороди в глубь Максинг-парка и засунул все это как можно дальше от глаз.

– Зачем ты это сделал? – удивилась Галлен.

– Ты же не хочешь, чтобы нас ограбили, – сказал я.

– Но ведь мы же ненадолго, Графф, да?

– В наше время ты и глазом не успеешь моргнуть, как тебя уже могут обчистить, – сказал я, стараясь, чтобы она не заметила, как я засунул записную книжку себе под рубашку и пиджак.

Это не лишено здравого смысла. Если у тебя в распоряжении имеется руководство по выполнению задания, то, само собой разумеется, лучше держать его под рукой.

– О, здесь так чудесно, – восхитилась Галлен.

Мы прошли через Тирольский сад, и я сказал:

– Там целая миля, покрытая мхами и папоротником, так что ты сможешь снять туфли.

– Но тут прямо как за городом, – обронила Галлен разочарованно. Гораздо большее впечатление на нее произвели трамвайные провода над головой, когда мы добрались до площади. – Это то самое кафе, что ты имел в виду?

Разумеется, это было оно, но мы находились на стороне зоопарка, поэтому через площадь я не мог различить балканского официанта среди других официантов в белых куртках.

Мы уже почти пересекли площадь, когда я услышал позади нас рев Больших Кошек, взбудораживших зоопарк.

– Что это такое? – испугалась Галлен.

– Лев, – сказал я. – А может, тигр, леопард, пума или кугуар… а также ягуар, гепард или пантера.

– Господи! – воскликнула Галлен. – Почему бы тебе не сказать просто – кошка. Большая кошка.

Но неожиданно я ощутил слишком большое нетерпение, чтобы тратить время на этого чертова официанта с Балкан. Зная, какой он хитрец, я также предположил, что он, пожалуй, потребует с меня чаевые. Поэтому я сказал:

– Внутри зоопарка есть местечко получше. Это Биргартен, там куда уютнее, чем в этом кафе.

Затем я, наверное, развернул ее слишком поспешно и резко подтолкнул вперед, потому что она спросила:

– Графф? С тобой действительно все в порядке? Ты уверен, что нам нужно возвращаться туда?

Не слушая, я потянул ее за собой; я не мог взглянуть на нее. Я подумал, что сделаю это позже, когда она ослабит свою бдительность и у меня будет более подходящий случай, чтобы раскрыть ей свой план.

– Ну да, – сказал я. – В Хитзингерский зоопарк.

Он по-прежнему был окружен каменной стеной. Входная плата по-прежнему взималась типом в зеленых наглазниках карточного игрока. И над его будкой по-прежнему маячила голова жирафа.

– О, Графф! – воскликнула Галлен. – О, ты только посмотри на него! Какой он красивый!

– Ага, посмотри на его подбородок, – сказал я. – Он весь ободран об ограду.

– О, посмотри, как он двигается! – воскликнула Галлен, не замечая ободранного подбородка бедного плененного жирафа. – О, а там кто? – спросила она, устремляясь к бассейну с моржом.

«Что там на самом деле?» – подумал я. Она слишком развеселилась, я не мог смотреть, как она дрожит от радости у липкого края грязного бассейна с этим рыгающим великаном.

– Он разговаривает? – спросила Галлен, повернув ко мне свое новое, заостренное личико. – Ты умеешь говорить? – спросила она моржа. – Гр-румп-п-п! – произнесла она.

И морж, опытный тип по части обхождения с рыбами, повернул свою громадную голову и изрыгнул:

– Броп!

– Он разговаривает! – обрадовалась Галлен.

«И нашелся сказать больше, чем я», – подумал я.

Я чувствовал, как записная книжка елозит по моему животу, – когда я поворачивался, она меня царапала. Посвященные зоопарку страницы давили на меня. Это было все равно как если бы я съел целый журнал и искромсанная бумага слиплась комком у меня в животе.

– О! – воскликнула Галлен, оглядываясь по сторонам в поисках новых впечатлений.

«Ганнес Графф, – сказал я сам себе, – будь добр, избавься от неполадок в твоем животе. Зоопарк – это то место, где положено радоваться. И только».

Неподалеку от меня стояла металлическая урна для мусора. Я постучал по животу костяшками пальцев и сделал маленький шаг вперед – мой первый. И тут с жирафом что-то произошло.

Он начал носиться галопом, он двигался бросками, его длинная шея дугой свесила голову через край раскачивающейся ограды, словно живая антенна, некий радар.

«Боже мой, – подумал я, – он меня узнал».

– Что случилось? – спросила Галлен.

Жираф возбужденно клацал копытами. Морж высунул голову над краем бассейна, на какое-то мгновение он поднялся всей своей тушей и уставился на меня. Я почти слышал, как по всему зоопарку задергались загородки и решетки клеток.

О моем присутствии и моем первом шаге в сторону урны было передано при помощи системы тайного оповещения между животными. Из глубины зоопарка до меня донесся дикий вой сотрясавшего клетку Черного Азиатского Медведя.

– Что случилось? – снова спросила Галлен.

– Должно быть, что-то напугало одного из них, – ответил я, защищаясь.

– Броп! – изрыгнул морж, снова высовываясь из воды.

«Да чтоб тебя!» – ругнулся я.

– Броп! – повторил он, его пульсирующая шея вытянулась как можно выше, чтобы видеть меня.

В это время галопирующий жираф наезжал на меня головой.

– Где Биргартен? – с нетерпением спросила Галлен.

И где-то у Биргартена, который так хотелось увидеть моей Галлен, Черный Азиатский Медведь оглушил ревом зоопарк.

– Господи, что это? – спросила Галлен.

– Броп! – изрек беспрестанно рыгающий морж. – Это наш наводящий ужас вожак. Вот что!

Теперь жираф пригвоздил меня своей шеей.

– Как ты посмел? – вопрошал его радар. – Как ты только посмел это сделать?

– Броп! – испустил неугомонный морж. – Ты ведь не забыл об О. Шратте, да?

Галлен потянула меня за руку.

– Пойдем, Графф, – позвала она.

И когда я, пошатываясь и почти ничего не видя, двинул в сторону Биргартена, снова увидел прежнего придурка из школьной футбольной команды. В глубине дорожки лежал мяч, и к нему на всех четырех приближался Большой Азиатский Медведь, который не мог позволить, чтобы О. Шратт был забыт: он явно желал обогнать меня на пару шагов и первым ударить по мячу.

Потом он миновал Обезьяний Комплекс; в глазах у меня помутилось от медвежьей скорости. И я медленно начал из самого нутра.

– Аи-и! Аи-и! – негромко выдавил я. – А-а-аи-и-и!

– Графф? – удивилась Галлен. – Что с тобой такое?

– Аи-и! Аи-и! – повторила за мной парочка обезьян, передразнивая.

И Галлен рассмеялась, явно забыв о своей бдительности, – она была более уязвимой, чем я себе это представлял, – к моему нескончаемому удивлению.

– Я не знала, Графф, – сказала она, беря меня за руку, – что ты умеешь говорить по-обезьяньи.

Но я подумал: «Скорее это они знают, как разговаривать со мной. И как сделать из меня одного из них».

Как, очищая канаву, я угодил в пропасть

Редкие Очковые Медведи уселись прямо и уставились не мигая на меня, скрывающегося в Биргартене с новой партнершей. Новая прическа Галлен отливала глубоким винным цветом, ее новая бледная шея – вероятно, ее еще пощипывало от бритья – была подставлена лучам солнца. Она сидела в стороне от зонтика с рекламой чинзано, откинувшись назад от столика, чтобы созерцать меня на расстоянии, с благоговейным страхом.

– Ты хочешь сказать, что думал о том, что сделаешь это? – спросила она. – Когда хитростью заманил меня сюда, да?

– Не совсем так, – возразил я. – Да нет, на самом деле нет. Я не знаю, когда я решил, что сделаю это.

– Ты хочешь сказать, Графф, – начала она, – что ты собираешься залезть куда-нибудь и просидеть здесь всю ночь? Ты собираешься выпустить их на волю? Но разве не ты говорил мне, что это бредовая идея? Ведь ты же так говорил, Графф, говорил! Ты говорил, что он, должно быть, сошел с ума, раз думал о подобных вещах.

– Нет, не совсем так, – сказал я, чувствуя, как эта чертова записная книжка выпирает над моим животом, словно огромная радость, которую я не в силах подавить. – Нет, это не так, – твердил я. – Я хочу сказать: да, это бредовая идея! Я думаю, он здорово тронулся из-за этого. Но я хочу сказать, что существует разумный способ сделать это. И, кроме того, я считаю, что эта идея вполне благородная.

– Графф, ты тоже сошел с ума, – попросила Галлен.

– Да нет же, нет, – возразил я. – Нет, правда нет. Я только считаю, что есть более разумный способ осуществить все это. Я считаю, что его ошибка состояла в том, что он воображал, будто должен выпустить на свободу всех животных! Нет – в этом вся суть! В разумном отборе животных, Галлен. Естественно, я согласен, нужно быть сумасшедшим, чтобы выпустить всех сразу. Это даже невозможно представить.

– Графф, – сказала она. – Ты даже говоришь как он. Нет, правда. Все больше и больше как он, я заметила. Точно как он.

– Послушай, ничего такого я не заметил, – возразил я. – А если и так, то что с того? Я хочу сказать, он зашел слишком далеко. Я первым это признаю. Но есть более разумный способ… как я считаю. Понимаешь, Галлен, я хочу сказать, что все это можно представить в ином свете. Было бы просто смешно сделать так, как он задумал.

– О, смешно, разумеется! – воскликнула Галлен. – О да, смешно… как он задумал. Когда все эти чудесные звери примутся грызть людей и друг друга. Это очень смешно, тут я согласна.

– Разумный отбор, Галлен, – продолжал настаивать я; я не хотел позволять Галлен втягивать меня в ссору.

– О да, ты потерял голову, Графф, – сказала она. – Это точно! – И поднялась со стула. – Я не останусь здесь больше ни на минуту.

– Очень хорошо. И куда ты пойдешь? – спросил я.

– О, Графф, – сказала Галлен. – Вот мы и ссоримся! – Она прикоснулась руками к ушам, вспомнив, что это из-за меня они теперь выставлены напоказ.

Я обошел столик и присел на корточки рядом с ней; она сжалась, хлюпая носом в ладони.

– Галлен, – взмолился я. – Подумай об этом хотя бы минуту.

– Я хотела прогуляться с тобой по магазинам или где-нибудь еще, – сказала она. – Я никогда этого не делала.

– Галлен, – повторил я. – На самом деле только некоторых животных. Только самых безобидных. Чтобы немного напугать этого старого О. Шратта.

Но Галлен покачала головой.

– Ты совсем не думаешь обо мне, – всхлипнула она. – Ты просто взял меня! – прошептала она с театральным надрывом. – Ты меня просто взял! Просто так, мимоходом, – продолжала обвинять она, смешно подергивая своими острыми локотками.

– О, черт! – выдохнул я.

– Ты сумасшедший и злой, – надулась она.

– Хорошо, – кивнул я. – Черт со мной! – И потом прошептал с таким же театральным надрывом, как у нее: – Зигги мертв, Галлен. А я никогда не воспринимал его всерьез… мы даже ни о чем таком никогда не говорили! – Но это было не то, что я действительно хотел сказать, поэтому я добавил: – Я едва знал его. Я хочу сказать, что на самом деле я не знал его совсем. – Но это тоже ни к чему не вело, поэтому я произнес: – Все начиналось легко и весело – веселая прогулка без особой цели. Мы никогда не были действительно близки… или серьезны. Мы только начали нашу дружбу! – Но я не видел, к какому заключению я мог прийти, поэтому запнулся.

– Но кто мог принимать Зигги всерьез! – воскликнула Галлен.

– Я любил его, ты, сука! – Я осекся. – Это была его идея, и, возможно, она сумасшедшая. И может быть, я тоже сумасшедший!

Но она схватила меня за руку и сунула к себе под фуфайку, прижимая к своему горячему, твердому животу. Она снова села на стул, не отпуская моей руки.

– О нет, нет, ты не сумасшедший, правда! – возразила она. – Я так не думаю, Графф. Прости меня. Но я ведь не сука, да?

– Нет, – сказал я. – Конечно нет. Прости!

Она долго не отнимала мою руку от своего живота, словно пыталась предсказать животом мое будущее.

Все возможно.

– Но что мы будем делать потом? – спросила она.

– Сначала я хочу покончить с этим, – ответил я.

– А потом?

– Что захочешь, – сказал я, искренне на это надеясь. – Мы поедем в Италию. Ты когда-нибудь видела море?

– Нет, никогда, – сказала она. – Нет, правда – что захочу?

– Все, что захочешь, – подтвердил я. – Но сначала я должен покончить с этим делом.

Она сидела, глубоко утонув в этом чертовом стуле и уютно примостив мою руку на животе.

Редкие Очковые Медведи тоже расслабились. Они по-медвежьи осели у решетки, как если бы не были слишком заинтересованы в исходе, как и во всем остальном, даже в прекращении нашей ссоры.

«О, перестаньте ссориться, – как бы говорили они. – Никогда не ссорьтесь друг с другом. Мы знаем. В стесненных условиях это глупо. Вы обнаружите, что никого другого рядом нет». И они вяло обняли друг друга.

А я подумал: «Это странно. Это не совсем правильно. Это не то настроение, я хочу воплотить идею по-другому. Но я вижу множество способов быть честным по отношению как к Зигги, так и к Галлен».

Отношение к освобождению в зоопарке у нее пока неправильное. Это то, с чем я должен справиться, – я бы сказал, что Зигги не одобрил бы безрадостного отношения к этому. Это, конечно, компромисс…

Большие Кошки издали рычание. Но я подумал: «Нет, простите, Большие Кошки, но я пришел сюда не за вами. Только за безобидными, мелкими.» Записная книжка предупреждает: «Большинство решений влечет за собой разочарование».

Может, со стороны это кажется малостоящим, по крайней мере, мне следует пересмотреть принцип разумного отбора по Ганнесу Граффу. Только это меня занимало, когда я глянул через стол на Галлен. Что ж, в конце концов, она могла проявить некоторое благоразумие.

Апатично-печальные Редкие Очковые Медведи, принимая все на свете, повторили свое высказывание: «На худой конец, мы должны ладить друг с другом».

Но нашелся тот, кто опроверг их. Это был Знаменитый Азиатский Черный Медведь, которому компромиссы были неведомы.

Я подумал с удивлением: «Почему они такие разные – эти животные? Прямо как люди, чья печальная история показывает, что они тоже до невозможного разные. И не равны между собой. И даже не рождены для этого».

Насчет этого записная книжка гласит:

«Как несовершенно. Как забавно. Как просто. И при этом – как ужасно жаль!»

Я встал из-за стола; лицом к стойке обслуживающий персонал Биргартена повесил старое, преломляющее все на части зеркало, доставшееся, видимо, от какого-то аттракциона; если вы устали от животных, вы могли рассматривать неопределенные фрагменты растений и стволов деревьев. Примечательно. Я поймал в зеркале свое отражение – или это была часть меня, сегментированного, и части других людей и предметов. Ножки разрозненных стульев, неподходящих ботинок. Для этого странного зеркала я был изначально непригоден – мои части никак не подходили другу к другу.

В то время как вспотевшая записная книжка на моем животе была очень цельной – плотный комок совершеннейшего умопомешательства.

– О, посмотри, – сказал я Галлен или кому-то еще. – Как ничего не складывается друг с другом.

А она стояла в зеркале рядом со мной, ее части были не менее разрозненны, чем мои, но их было проще отличить – от стульев и от частей других людей. Потому что все они по-настоящему красивые: фрагмент большого, тонкого рта и длинной, тонкой шеи, вырез фуфайки между ее грудей. Она засмеялась. А я нет.

– С чего мы начнем? – с нетерпением прошептала она, неожиданно загораясь верой в меня. – Выпустим в темноте? А что будем делать со сторожами? – И поскольку я продолжал смотреть на свои разрозненные части в зеркале, она с усмешкой сказала: – Не стоит так привлекать к себе внимание, Графф. Может, нам лучше куда-нибудь ускользнуть и обдумать хорошенько наш план?

Я смотрел в зеркале на ее рот, говорящий сам по себе. Я не мог даже понять, смеется она надо мной или говорит серьезно. Я скосил глаза. Где-то в этом чертовом зеркале я потерял голову и никак не мог ее найти.

Следуя указаниям

Это было просто. Мы проболтались до самого вечера и разведали место за зеленой изгородью у длинного загона для Животных Смешанной Классификации; эта изгородь оказалась точно такой, какой ее описывал Зигги. Перед тем как мы нырнули за нее и стали прислушиваться, как уборщики клеток метут своими метлами и кричат тем, кто случайно мог остаться в зоопарке, я показал Галлен Жилище Мелких Млекопитающих и отметил для себя закрытую дверь помещения, которое должно было быть логовом сторожа. На самом деле нам хватило времени понаблюдать за всем – до того как мы спрятались за зеленой изгородью.

Я был разочарован лишь тем, что сернобык оставался у себя в сарае. Размышляя – возможно, строя планы, – и Галлен не видела его самого и его потрясающих семенников.

Но прокрасться и спрятаться оказалось проще простого, и мы воодушевились – лежа у самой загородки, выглядывая через просветы на шаркающих Смешанных Антилоп и их разномастных родственников. Должен признать, что окончательно я не расслабился, пока не спустились сумерки.

Где-то к восьми тридцати стало темно, и животные попадали на землю, дыша глубже и посапывая, успокаиваясь. Кто-то шлепнул лапой по воде, и кто-то коротко пожаловался в ответ. Зоопарк впал в дремоту.

Но я знал, что без четверти девять сторож совершает очередной раунд, и мне хотелось сделать все так, как это задумал Зигги, – мы проберемся за водоем для Смешанных Водоплавающих Птиц, когда сторож начнет свой обход.

Туда очень легко было попасть. Я опустил пальцы за бордюр водоема; сонные утки покачивались на воде – головы опущены, перепончатые лапы слегка колыхаются. Время от времени чья-то лапа шлепала по воде. Ничего не подозревающая утка поворачивала во сне, словно управляемая веслом лодка, и натыкалась на край водоема; проснувшись, она ворчала на цемент и отталкивалась от него, погружаясь в дремоту. Она гребла лапами и снова засыпала. О, ритмы этой первой смены были просто чудесными.

Биение сердца Галлен казалось не громче трепетания моей ладони, словно внутри ее какой-то эльф осторожно дул на ее бледную кожу под грудью.

– Так тихо, – прошептала Галлен. – Когда придет этот О. Шрапп?

– Шратт, – поправил я ее и разбудил утку. Она квакнула, как лягушка.

– Ну да. Когда он придет сюда? – повторила Галлен.

– Уже скоро, – ответил я, наблюдая, как первый сторож потягивается и зевает в уютном, белом свете, падавшем из дверей Жилища Мелких Млекопитающих.

– А это добрый сторож? – спросила она.

– Да, – кивнул я и сразу же проникся к нему теплым чувством – наблюдая, как он обходит зоопарк, мягко пощелкивая языком своим любимчикам: боксирующему австралийскому кенгуру и обожаемому им стаду зебр. – Инфракрасный свет! – прошипел я. – Да, этот вполне нормальный.

После того как он осторожно, чтобы не потревожить чей-либо сон, проверил Жилище Толстокожих, сторож вернулся обратно к нашей зеленой изгороди и прошелся вдоль линии ограды, лениво цепляясь ногой за ногу.

– Послушай, – сказала Галлен, – этот сторож совершает очередной обход в одиннадцать?

– Без четверти одиннадцать, – уточнил я.

– Ладно, – сказала она и легонько потрепала меня по щеке. – В одиннадцать или без четверти, какая разница?

– Это детали, – возразил я. – Вся разница в деталях. – Я хорошо сознавал, что детали являются важнейшей частью любого дельного плана. И сознавал также важность наличия собственного плана.

Я претворял план в жизнь; и, как в любом хорошем плане, в моем главным была очередность. В первую очередь нужно было схватить на месте преступления и запрятать подальше О. Шратта. После чего, должен признаться, мои действия представлялись мне лишь в общих чертах. Но за зеленой изгородью я снова успокоился, к тому же Галлен, как мне казалось, совершенно перестала нервничать насчет меня, так что я наконец смог с облегчением вздохнуть.

На самом деле, когда сторож закончил свой обход без четверти двенадцать и зоопарк вокруг нас погрузился в глубокий сон, я зарылся носом в густые волосы Галлен, поглаживая ее сзади, шаловливо дотрагиваясь и заигрывая с ней. Признаюсь, я считал, что наша зеленая изгородь была слишком уютной для того, чтобы воспользоваться ею неправильно – или не воспользоваться совсем.

Но она отвернулась от меня и ткнула пальцем в шестиугольные просветы ограды, показывая на спящих Животных Смешанной Классификации, которые сгрудились в середине загона.

– Как можно при них, Графф, – прошептала она.

А я подумал: «И вправду, этим животным и без того достается».

Мне хотелось подурачиться, но я справился с собой; неожиданно Галлен сама принялась робко ласкать меня, и я решил, что она передумала. Но она прошептала нежно:

– Графф, разве ты не видишь? Как здесь чудесно? Что тебе еще надо? – И она противно укусила меня за подбородок, но меня не так-то просто было провести.

Признаюсь, я перешел на оборонительную позицию, отодвинулся от нее подальше. А она прошептала:

– Графф?

Но я продолжал удаляться от нее вдоль линии загородки, на четвереньках, царапаясь о кусты. Так что она потеряла меня из виду и громко позвала:

– Графф!

Из Обезьяньего Комплекса раздался неистовый стук, словно кто-то ударил дубинкой, и какое-то тяжелое животное затопало копытами, туда и обратно. Пара Больших Кошек прочистила рыком горло. А Галлен сказала:

– Ну ладно. Иди сюда. Я пошутила.

– Ты все время шутишь, да? – откликнулся я, выглядывая из глубины загородки. – Ты постоянно пытаешься отвлечь мое внимание от этого.

– О, Графф! – воскликнула она, и остатки потревоженного стада сгрудились и застучали копытами по другую сторону загородки.

– Заткнись, Галлен! – хрипло ответил я.

– О, Графф, – снова прошептала она, и я слышал, как она сдерживает дыхание, чтобы не зарыдать. – Я даже не понимаю, что ты хочешь делать. Правда, я даже не могу себе представить, не знаю почему.

«На самом деле я тоже», – подумал я. Трудно принимать решение, когда ты настроен таким образом, как я. Но для того чтобы принять решение, есть кое-что, что может помочь, например болото, которое появляется там, где ты его меньше всего ожидаешь.

До меня вдруг дошло, что зоопарк пробудился – и не из-за негромких всхлипываний Галлен. Я хочу сказать, и в самом деле пробудился. Животные вокруг нас застыли в напряжении, стараясь не шевелиться; трапеции в Обезьяньем Комплексе неожиданно прекратили свое беспокойное поскрипывание. Я сверился с часами и понял, что вел себя слишком беспечно для наступившего момента. Было уже за полночь. Я не слышал, как зазвенел колокольчик, извещавший о смене сторожей. Зоопарк словно замер. Я прислушивался к шагам вдоль нашей изгороди. Я увидел его военные ботинки с заправленными внутрь штанами. И дубинку в ножнах, аккуратно вставленную в правый ботинок.

Времени предупредить Галлен не оставалось, но я видел, как ее силуэт с прижатыми к ушам руками застыл у ограды; я видел очертания ее открытых губ. Слава богу, она его тоже заметила.

Затем он пару раз прошелся в нашем направлении вращающимися кругами света, он покачивал корпусом и едва не терял равновесие, так что кольцо с ключами съехало к его подмышке. Я отважился выглянуть на дорожку между корнями и увидел, как он вышагивает, словно робот, – его голова и эполеты над линией живой изгороди четко вырисовывались в ночи. Он по-военному повернул за угол; я ждал, слушая, как в пустынном Биргартене бряцают его ключи.

– Графф? – позвала Галлен, снова взяв себя в руки. – Это был Шрапп?

– Его зовут Шратт, – поправил я ее, а сам подумал: «Так этот неожиданный фантом и был стариной О. Шраттом».

Это его приветствовал Большой Азиатский Медведь, ночной рев которого пронесся по зоопарку и эхом отскочил от пруда. Галлен припала ко мне за изгородью, и я сжимал ее в объятиях все то время, пока О. Шратт совершал вторую фазу обхода, отмечавшего ровно неделю со времени безрассудных приключений Зигги; в Хитзингерском театре, где каждый играет собственную, отдельную роль, где в норме не слишком приятельские отношения друг с другом и где я принимал теперь решения, существовало только три альтернативы конца спектакля: пораженческий – я ухожу ни с чем; спокойный – все откладывается до лучших времен и пафосный, требующий участия Знаменитого Азиатского Черного Медведя.