Текст книги "Свободу медведям"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Двадцать второе, самое последнее, наблюдение в зоопарке:
Вторник, 6 июня 1967 @ 7.30 утра

Я остановился выпить кофе в Хёттельдорф-Хикинг, не дальше чем в миле на запад от Хитзингера. Здесь уже начинается сельская местность, хотя в основном это небольшой виноградник; чтобы увидеть корову, нужно пройти еще милю или даже больше.

Так что сернобыку в первый же день придется прогуляться, как минимум, пару миль.

Хёттельдорф-Хикинг ошеломлен мною. Я все же постригся в Хитзингере.

Следуя указанному хитрым официантом направлению, я обошел площадь и был первым посетителем Фуртвенглера.

– Бреемся или стрижемся? – спросил маленький Хюгель Фуртвенглер. Он явно хотел, чтобы я желал и того и другого или хотя бы постричься – поскольку бритье дешевле.

– Просто побриться, – ответил я. – Но полностью.

И, важно кивнув, как если бы он отлично все понял, он обложил мои щеки горячим полотенцем. Но я сказал:

– И брови тоже, хорошо?

И тогда он перестал делать вид, будто все понимает.

– Брови? – удивился Хюгель. – Вы хотите, чтобы я сбрил вам брови?

– Пожалуйста, полное бритье, Хюгель, – повторил я. – И без всяких шуток.

– О, хорошо! – воскликнул он. – Я когда-то работал в больнице. Нам приходилось делать такое после сражений, и даже брови.

– Все начисто, – сказал я. – Побрейте мне всю голову, пожалуйста.

Это снова поставило его в тупик, хотя он изо всех сил пытался сделать вид, будто не сбит с толку.

– Вы хотите сказать, что желаете постричься? – спросил он.

– Побриться наголо, – настаивал я. – Я не хочу стричь волосы, я хочу побрить голову – гладко, как кончик моего носа!

И он уставился на мой нос, как если бы это помогло ему понять, чего я хочу.

– Если вы хотите, чтобы я побрил вам голову, – сказал он, – я должен сначала как можно короче остричь волосы, чтобы потом побрить.

Но я не собирался позволять ему разговаривать со мной как с ребенком или сумасшедшим, над которым можно насмехаться. Я сказал ему:

– Хюгель, вы можете делать все, что считаете необходимым для того, что мне нужно. Но только никаких порезов на моей голове, пожалуйста. Понимаете, я могу истечь кровью – в нашем роду гемофилия передается по наследству. Так что, пожалуйста, никаких порезов, иначе я весь изойду кровью в вашем кресле, как кастрированный бычок.

И Хюгель Фуртвёнглер глупо хихикнул – посмеялся надо мной, думая, что он умнее.

– А вы смешливы, Хюгель, – заметил я ему.

И он выпрямился.

– Но вы такой шутник, – сказал он. – Да еще с утра пораньше!

– Иногда, – ответил я, – я так громко смеюсь, что у меня из ушей брызжет кровь.

Он снова захихикал, и я понял, что он лишь утвердился в своем пренебрежительном отношении ко мне. Поэтому я сменил предмет разговора.

– Давно живете в зоопарке, Хюгель? – спросил я.

И он кивнул в ответ.

– Вы видели, как тут однажды пытались выпустить на волю зверей, Хюгель? – спросил я.

И он склонился за моей головой в зеркале, делая вид, что подстригает мне волосы на шее.

– Знаете, здесь было такое, – настаивал я.

– Но они же не вышли наружу, – сказал он, зная все – о, старый лис.

– Так вы были здесь тогда? – оживился я.

– О, это было так давно, – протянул он. – Я не помню, где я был тогда.

– Вы всегда были парикмахером, Хюгель? – спросил я.

– Это у нас фамильное, – ответил он. – Как ваша гемофилия.

Он, видно, считал себя таким остроумным, что едва не отстриг мне ухо.

– Поосторожней, – напомнил я, сжавшись в кресле. – Надеюсь, вы не поранили кожу.

Это слегка отрезвило его: он стал действовать с большой осторожностью.

Но потом, сделав мне что-то вроде нормальной стрижки, он сказал:

– Еще не поздно. Я могу на этом остановиться.

– Побрейте наголо! – велел я, сделав в зеркале каменное лицо.

И он побрил.

Он снова принялся хихикать, пока я разглядывал себя со всех сторон в зеркале, когда в зал вошел второй его посетитель.

– А, герр Рур, – обрадовался Хюгель. – Я сейчас освобожусь.

– Доброе утро, Хюгель, – тяжело дыша, отозвался герр Рур.

Но я отскочил от зеркала и уставился на герра Рура. Он выглядел слегка встревоженным, а я сказал:

– Этот парикмахер постоянно смеется, как дурак. Я попросил его побрить меня, и посмотрите, что он со мной сделал.

Хюгель сдавленно вскрикнул, держа бритву в перепачканных пеной пальцах.

– Вы с ним поосторожней, герр Рур, – предостерег я, проводя рукой по глянцевой голове. – С этой бритвой он может быть опасен.

И герр Рур уставился на бритву в маленькой ручке Хюгеля.

– Да он просто сумасшедший! – возмутился Хюгель Фуртвёнглер. – Он заставил меня сделать это! – Но, с побагровевшим от возмущения лицом и дергающейся в руке бритвой, он сам походил на сумасшедшего. – И еще он болен гемофилией! – выкрикнул Хюгель.

– Хюгель сегодня с утра кровожаден, – сказал я герру Руру. Затем заплатил Хюгелю за бритье.

– За бритье и за стрижку! – закричал возмущенный Хюгель.

Но я повернулся к герру Руру и усмехнулся:

– И это можно назвать стрижкой? – И снова скользнул рукой по своему гладкому куполу. – Я просил только побрить.

Герр Рур посмотрел на свои часы и пробормотал:

– Просто не пойму, как сегодня быстро бежит время. Мне уже пора идти, Хюгель.

Но Хюгель махнул бритвой, делая неуклюжую попытку загородить дверь перед герром Руром. Однако герр Рур поспешно выскочил в дверь на улицу, и я последовал за ним, оставляя Хюгеля Фуртвёнглера опороченным, машущим нам вслед бритвой в испачканной пеной руке.

Я подумал, что бедный Хюгель будут выглядеть точно так же, когда он увидит щетинистого аардварка, ковыляющего через площадь к нему за мытьем головы.

Затем я вскочил на мотоцикл, стараясь, чтобы этот пронырливый официант с Балкан не увидел мою новую голову, и поспешно натянул шлем, так что, когда он заметил, как я жму на стартер, он не смог догадаться, как здорово я изменился. Но в шлеме я доехал не дальше Хёттельдорф-Хикинга, поскольку он меня раздражал – он был мне велик и болтался на голове; этот Хюгель все же отплатил мне за мою бесплатную стрижку.

Я привязал шлем за ремешки к поясу куртки, потому что он был мне больше не нужен. У меня имелся свой собственный.

Затем я выпил кофе, вдыхая запах нагретого солнцем винограда из виноградника через дорогу, стараясь точно припомнить, где в этих местах один человек держал когда-то птичник – на самом деле лабораторию, в которой была создана говорливая птица. Но я потерял ориентацию среди большого количества зданий, новых с виду или, на худой конец, перестроенных.

Трудно найти то владение, которое я мысленно представляю себе, потому что птичник этот давным-давно сгорел.

Но это не имеет особого значения. Мне предстоит важное дело.

Я уже в дороге, Графф, так что не беспокойся. Я буду осторожен. Я проникну в Вайдхофен новым путем: я оставлю мотоцикл неподалеку от города и пройдусь без своей охотничьей куртки и без своей прежней, узнаваемой головы. Видишь, я все продумал.

И еще, Графф, не волнуйся насчет поездки в Италию. Мы туда обязательно попадем. Может, мы прихватим с собой кого-то еще!

Мы поедем полюбоваться на твои чертовы пляжи, Графф. Мы поедем взглянуть на море.

На самом деле мне известно одно интересное местечко в Неаполе. Там есть огромный аквариум, в котором держат всяких диковинных рыб – в соленой морской воде под стеклом. Я видел фотографии, это место неподалеку от залива.

На самом деле это будет нетрудно. Нам не придется тащить рыб слишком далеко или слишком долго держать их без воды. Всего нужно пересечь одну-две улицы – кажется, там есть парк у моря, если я правильно помню. А потом мы выпустим их всех на свободу в Неаполитанский залив.

На самом деле, Графф, это будет еще проще, чем в Хитзингерском зоопарке.

Часть третья
ОТПУСКАЯ ИХ НА ВОЛЮ

P.S.

Конечно, в записной книжке написано намного больше. И конечно, наблюдения в зоопарке и автобиография не чередуются друг с другом – это моя идея перемешать их. Мне, видите ли, кажется, что почти невозможно выдержать многословие семейной истории Зигги, да и тот фанатизм, с каким он вел свое, будь оно неладно, следствие в зоопарке – если вам пришлось бы прочесть это целиком. По крайней мере, со мной было именно так: я обнаружил, что перескакиваю то вперед, то назад, хотя частично это могло объясняться дискомфортом, который я испытывал, будучи обреченным читать в ванной тетушки Тратт, где я провел не меньше недели, отмачивая пчелиные укусы.

Но я и сейчас считаю, что оба труда Зигги требуют чередования, хотя бы по литературным соображениям. К тому же сам Зигги определенно наметил некие связи между своей ужасной историей и планом освобождения зоопарка, хотя со своей стороны я не могу с уверенностью утверждать, что в этом присутствует какая-то логика.

Опять же, исходя из литературных соображений, я не вижу смысла в соблюдении очередности воспоминаний в его записной книжке. Всех этих чертовых поэм и присказок. Всех восклицаний, адресов и номеров телефонов, памяток о датах сдачи книг в библиотеку и всего прочего, что составляет довольно коряво изложенную биографию моего друга.

Боюсь, доктор Фихт оказался прав, придираясь к плохим примечаниям бедного Зигги. Большую часть их он явно почерпнул из библиотеки Ватцека-Траммера и из общения с самим очевидцем.

Вот некоторые из заметок Зигги:

«Я вполне доволен „Аншлюсом“ Брука-Шеферда. Б.Ш. действительно знает, о чем пишет.

Д. Мартин добирается до самой сути в „Преданных союзниками“!

В „Моей родной земле“ бедный JT. Адамик выступает в роли зашоренного пропагандиста.

Вся информация содержится в книге Стирмана „Советский Союз и оккупация Австрии“. Однако его ссылки длиннее, чем сам текст.

В труде Стояна Прибшиевича „Мир без конца“ и Г.Е.Р. Геди „Павшие бастионы“ слишком много эмоций».

И другие записи без его комментариев:

«Реквием по Австрии» Курга фон Шушнига и «Курт фон Шушниг» Шередона.

«Протоколы процесса Шмидта». В особенности показания Скубла, Микласа и Рааба; и «Свидетельские показания в Нюрнберге». В особенности Геринга и Зейсса-Инкварта.

«Официальные протоколы совещаний Союзнического совета и Исполнительного комитета. 1945–1955».

«Правда о Михайловиче» Пламенатца. «Предательство Михайловича» Васо Тривановича.

«Почему союзники бросили армию генерала Михайловича» полковника Зивана Кнезевича.

И бесчисленные ссылки вроде:

«Как сказал Ватцек-Траммер…»

Хотя, разумеется, прошло несколько дней, прежде чем я смог прочесть что-либо из этого, – сначала я был погружен в ванну, в которой эпсомскую соль и воду меняли ежечасно.

Конечно, мне принесли все перепачканные медом вещи Зигги. Порой я был вынужден разлеплять страницы записной книжки: мне приходилось держать ее открытой над паром своей ванны. А потом мне пришлось ждать еще несколько дней, прежде чем я мог ясно видеть, что читаю, – пока отеки от пчелиных укусов не спали настолько, что я мог держать веки открытыми. К тому же меня лихорадило и временами тошнило – в моем организме оказалась чрезмерная доза яда.

Но если моя доза оказалась чрезмерной, то что говорить о той дозе, кторую всадили в бедного Зигги. Никто мне так и не подтвердил, слышал ли я «банг!», когда он ударился головой (он вырубился еще до того, как пчелы облепили его), – может, мне просто померещилось, будто он барахтался под прицепом после того, как опрокинул ульи.

Как гласит записная книжка:

«Бог знает. Или догадывается».

Но когда я приступил к чтению, могу заверить вас, что мне попадались такие места, от которых мне было гораздо больнее, чем от пчелиных укусов. К примеру, вот это:

«Сегодня я познакомился и купил мотоцикл вместе с Ганнесом Граффом. Он замечательный парень. Хотя и какой-то несобранный».

И, несмотря на множество лечебных ванн, могу сказать вам, что Ганнес Графф по-прежнему остается несобранным.

И еще заметки из записной книжки:

«Что сказал на суде Дража Михайлович: „Я хотел многого… Я многое начал… но порыв мирового ветра смял меня и мои дела“.»

Знаешь, Зигги, я с этим не согласен. Я не думаю, что это порыв мирового ветра смел тебя. Я не согласен также со многими другими спорными частями твоей истории и твоего плана, меня не убеждает логика твоих сопоставлений – остроумных или неожиданных, но не слишком ясных.

Не порыв мирового ветра смел тебя. Ты сам поднял ветер, который и смел тебя.

Несобранные части

Пчелы, поллиниферусы (опыляющие): живущие социумом, производящие мед (класса Apis и близких ему классов), разновидность Apis mellifera обитает в Европе; они вырабатывают мед и воск, а также производят опыление растений в значительной части мира.

Пчела состоит из нескольких частей.

Большинство из них, как я обнаружил, раздавлены и расчленены – Зигги сказал бы об этом так:

 
Кусочки пчел повсюду —
В моих штанах
И в носках,
И даже в трусах
И под мышками застряли.
 

Грудная часть – в спиральном переплете записной книжки Зигги; мохнатые задние лапки на полу – где, как я догадался, меня вытряхивали из одежды перед тем, как в первый раз погрузить в успокаивающий соляной раствор; усики, глаза и головы, отвратительные нижние части туловища и симпатичные крылышки – в бесчисленных складках и карманах безнадежно испорченной медом охотничьей куртки Зигги.

Я нашел и целую пчелу. Которую медленно утопил в ванне. Хотя, похоже, она и без этого была мертва.

Несколько дней Ганнес Графф отмачивал свои «несобранные части», и к нему никого не пускали. За мной ухаживала сама фрау Тратт.

«Какая ирония, – подумал я, – что эта старушенция, которая так оскорбилась пугающей наготой Зигги, теперь запросто обращается со мной».

Но тетушка Тратт сделала себе скидку на возраст.

– Должен же кто-то ухаживать за вами, – заявила она. – Вы ведь не можете позволить себе доктора? У вас и так скопился некий должок передо мной. К тому же я могла быть вашей бабушкой. Это всего лишь еще один голый зад, вот и все.

А я подумал: «Вряд ли ты могла видеть так уж много голых задов».

Но она приходила каждый день, с супом и губками; под ее присмотром моя повсеместная отечность потихоньку спадала.

– Им пришлась по вкусу ваша шея, – заметила она, старая бессердечная сука! Уклонилась от ответа на мой вопрос, что они сделали с Зигги. Как они собираются поступить с его телом.

Разумеется, мне не нужно было говорить, что он мертв. Мне о нем бесконечно напоминали принадлежавшие ему вещи. Его охотничья куртка, его трубки, его блокнот.

Фрау Тратт лишь официальным тоном осведомилась:

– Куда следует отправить его останки?

Но это еще до того, как я смог прочесть его записную книжку, чтобы иметь представление о его родственниках.

Позднее, когда я смог читать, мне представился усталый Ватцек-Траммер, утомленный похоронными обязанностями. Так или иначе, через его руки прошли два поколения покойников этой семьи – умерших непосредственно и абсолютно или считавшихся умершими.

Само собой разумеется, Зигги нужно было отправить в Капрун; но я не мог представить себе его там – обложенного цветами, покоящегося в одной комнате вместе с гоночным мотоциклом «Гран-при 1939».

– В любом случае вы счастливчик, – сказала фрау Тратт. – Подобного рода вещи стоят недешево, но Кефф сколачивает для него ящик.

– Кефф? – удивился я. – Почему Кефф?

– Откуда мне знать, – ответила фрау Тратт. – Это всего лишь ящик – совсем простой. Сами понимаете, задарма много не получишь.

«Уж точно не от тебя», – подумал я. А вслух спросил:

– А где Галлен?

– Какое вам дело, где она? – окрысилась фрау Тратт.

Но я не стал удовлетворять ее любопытство. Я сел на кровати, сгорбившись над своими полотенцами, подсыхающими после последней в этот день ванны, стараясь приготовиться к прикосновениям заскорузлых рук старухи Тратт, – натирая меня, она не обращала внимания на меня самого; и как замечательно пахло орехом колдовское снадобье.

Но Тратт повторила:

– Какое вам дело до того, где она? Вы имеете насчет ее какие-то планы?

Но я ответил:

– Мне просто интересно, где скрывается Галлен. Она ни разу не навестила меня.

– А она и не придет, – заявила добрая фрау Тратт, – пока вы не будете в состоянии носить хоть что-нибудь из одежды. – При этих словах она мазнула меня ледяной ореховой мазью, а когда я дернулся, выпрямляясь, надавила на мою шею другой рукой так, что моя голова оказалась меж колен. Она слегка пригнула мне плечи, растирая и похлопывая, попадая ведьминой мазью мне прямо в ухо. Ее голос доходил до меня словно из-под воды, с трудом пробиваясь ко мне, будто я был угрем, которого хотели извлечь из-под камня и зажарить на сковородке. – Надеюсь, на данный момент у вас нет никаких планов? – не унималась она.

– Никаких, – быстро кивнул я, осознавая, что это первая здравая мысль, пришедшая мне в голову после этих проклятых пчел. Вспоминая, разумеется, что однажды Зигги сказал о планах. Когда он объяснял, что нужно делать, чтобы не расстраивать их. «Никаких планов, Графф, – это во-первых. Никаких карт, дат прибытия в какой-либо пункт или дат возвращения». И тут меня разобрал смех, от которого все мое тело мелко затряслось, – и вправду, это было нелепо: отсутствие планов должно было стать основой нашего с ним путешествия. Но как при этом нелепо выглядел его безумный и тщательно разработанный план по освобождению зоопарка, вопреки всему, что он сам говорил.

– Я сделала вам больно, герр Тратт? – спросила фрау Тратт, которая, очевидно, ощутила мое дребезжание даже своим застывшим, бесчувственным мозгом.

Но я лишь громко рассмеялся.

– Никаких планов, фрау Тратт! – воскликнул я. – Никаких! И я не хочу их строить! К черту планы! К черту меня самого, – прокричал я ей, – если я вздумаю строить эти чертовы планы!

– Боже ты мой! – воскликнула несравненная старушенция Тратт. – Я лишь спросила, чтобы поддержать беседу.

– Лжете! – заорал я, и она попятилась от меня; волшебная ведьмина мазь сохла на ее руках с такой скоростью, что можно было видеть, как она исчезает прямо на глазах.

Где была Галлен

В конце концов, из-за моих ванн и постельного режима – после того, как я поправился настолько, чтобы носить нечто вроде набедренной повязки, и после того, как я, соответственно, оскорбил фрау Тратт, пытаясь добиться того, чтобы меня опекал кто-то другой, – за мной снова стала ухаживать Галлен.

Мне было позволено продемонстрировать ей мои пчелиные укусы в наименее интимных местах – все еще красные, несмотря на мое утомительное лечение. По той причине, как мне было сказано, что мои бедные антитела исчезли из крови на тридцать пятом или тридцать шестом укусе, практически оставив меня без всякого иммунитета.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Галлен.

– У меня очень низкий иммунитет, – ответил я ей, и мы несколько пространно поговорили о моих антителах.

– Что ты теперь собираешься делать? – спросила она.

– Я не строил никаких планов, – быстро сказал я, и она приблизилась к моей кровати, складывая и снова опуская руки, словно не зная, куда их деть. Слишком высокая и слишком запрятанная под этим нарядом маленькой девочки – с рюшами и складками, в застегнутой наглухо блузке с буфами на плечах и оборками по краю рукава. Уверен, выбор старушки Тратт. Так сказать, тщательно продуманная защита против меня. Чтоб ей сдохнуть! – Присядь, Галлен, – предложил я ей, подвигаясь и освобождая место.

– У тебя же почти нет иммунитета, – насмешливо напомнила мне она, словно умудренная опытом и годами чертовка – ее излюбленная маска под одеждой.

– А что ты делала? – спросил я ее.

– Думала, – ответила Галлен и подперла подбородок рукой. Как если бы с этой минуты начала думать, чтобы убедить меня.

– О чем?

– О том, что ты собираешься теперь делать, – сказала она.

– У меня нет никаких планов, – повторил я ей. – Но я должен что-то предпринять насчет Зигги.

– Кефф сбил замечательный ящик, – сообщила Галлен.

– Как заботливо с его стороны, – хмыкнул я. – Каким он тебе показался?

– О, Кефф очень переживает, – сказала Галлен.

– Я спрашиваю о Зигги, – нахмурился я, – Кефф меня не сильно волнует.

– Кефф очень расстроен, правда, – сказала она. – Он все время спрашивает о тебе.

– Как Зигги? – повторил я свой вопрос. – Как он выглядит?

– Понимаешь, я его не видела, – сказала она.

Но по тому, как вздрогнули ее плечи, когда она произнесла «видела», я понял, что это не так.

– Весь раздут? – не без раздражения спросил я. – В два раза сильнее, чем я? – И ущипнул себя за приличного размера вздутие на моем смазанном ведьминым зельем животе.

– Кефф никому не позволяет смотреть на него, – сказала Галлен.

– Черт бы побрал этого Кеффа! – воскликнул я. – Чего ему надо? Может, это доставляет ему удовольствие?

– Он был очень мил, Графф, – возразила Галлен.

– И даже с тобой, это уж наверняка!

Затем она рассказала мне, что происходило потом. Как облаченный в защитный костюм пчеловод извлек бедного Зигги из-под платформы. Как его отправили к врачу для вскрытия – посмотреть, нельзя ли его как-то сдуть. После чего мэр произнес над его телом речь. А потом Кефф попросил разрешения сколотить для него ящик.

– Куда его нужно отправить? – спросила Галлен. – Кефф просил узнать у тебя.

– В Капрун, – ответил я, – если, разумеется, Кефф сможет расстаться с телом.

– Кефф ни в чем не виноват, – сказала Галлен, потом добавила, что Зигги, должно быть, сошел с ума.

И тогда я рассказал ей о бредовых записях в записной книжке и совершенно неразумном плане; и обо всех выводах, касающихся О. Шрагта и Знаменитого Азиатского Черного Медведя. Я сказал, что согласен с ней, что бедный Зигги съехал с катушек. Затем я сел на кровати и посадил Галлен рядом с собой.

Поскольку теперь мы сидели рядышком, я заставил ее поведать мне, что говорил доктор о причине смерти Зигги.

– От чего он умер? – упрямо повторял я. – Конкретно?

– От сердечного приступа, – ответила она. – Наступившего от сильного шока.

– Или от слишком большого количества пчел, – сказал я, подумав о том, что в кровь Зигги попало слишком большое количество пчелиного дерьма, которое и образовало тромб, закупоривший сердечный клапан Зигги. Потом меня повело от долгого сидения, и я принялся весь чесаться.

– Намазать ведьминой мазью, Графф? – спросила Галлен.

Осознав необходимость принятия, в конце концов, хоть какого-то немедленного плана, я произнес – так быстро и официально, как только мог:

– Скажи Кеффу, чтобы не было никаких фанфар, цветов и тому подобной дребедени. Гроб должен быть запечатан. Только имя, и никаких эпитафий. Пусть он отправит его поездом в Капрун человеку по имени Эрнст Ватцек-Траммер. Он, я уверен, заплатит за доставку. И принеси мне телеграфный бланк. Я отправлю предупредительное сообщение.

– Кефф спрашивает, не хочешь ли ты чего-нибудь почитать, – сказала Галлен. Будто я и так не начитался досыта.

Она положила смазанное бальзамом полотенце мне на глаза, и это упростило мой ответ ей, поскольку я не мог видеть, как она склонилась ко мне.

– Какую-нибудь книжонку про секс, – сказал я. – Не сомневаюсь, Кефф знает, где ее можно будет взять, если он только не слишком занят – он ведь тратит столько усилий на Зигги и на тебя.

Когда я убрал полотенце с лица и вздохнул полной грудью, Галлен уже ушла, оставив меня одного. С моими сомнениями на ее счет. И с моими кошмарными подозрениями насчет возможной некрофилии Кеффа.