Текст книги "Свободу медведям"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Восемнадцатое наблюдение в зоопарке:
Вторник, 6 июня 1967 @ 6.00 утра

Больной редкой болезнью бинтуронг кашляет; шаркающий «кошачий медведь» с Борнео страдает от специфического, не имеющего названия расстройства.

А О. Шратт ждет окончания своей смены. Изобретенный им самодельный наркотик умиротворил его. В Жилище Мелких Млекопитающих царит покой; инфракрасный свет погашен, и ленивый, расслабленный О. Шратт встречает рассвет с сигаретой, попыхивая ею так, словно это роскошная сигара. Я вижу большие круги дыма над водоемом Смешанных Водоплавающих Птиц.

И мне становится ясно с наступлением рассвета – такого быстрого! – что нам придется проделать большую часть нашего дела до того, как встанет солнце. Нужно будет потихоньку припрятать О. Шратта, забрать ключи и кое-что подготовить – пока не станет светло.

Очевидно, что главная проблема заключается в следующем: отворить клетки не составит особого труда, но как заставить животных покинуть пределы зоопарка? Как заставить их выйти за ворота? Вывести в Хитзингер и указать дорогу на природу?

Это ключевая проблема, Графф. Вот почему, кроме всего прочего, первая попытка освобождения животных потерпела неудачу. Что нам делать с полусотней зверей, заблудившихся на территории зоопарка? Мы не сможем вывести их всех через главные ворота или в Тирольский сад одновременно. При этом даже малейшее пыхтение позволит засечь нас и поднять тревогу еще прежде, чем мы управимся внутри. Необходимо, чтобы они покинули зоопарк все сразу.

Можно ли надеяться, что они выстроятся друг за другом?

Кажется, нам придется выпускать их в определенном порядке. Мы должны будем постараться не дать их антагонизмам разгореться до самого последнего момента. Наверное, лучше выпустить самых больших через задние ворота Тирольского сада; они смогут вырваться на волю через предрассветный Максинг-парк.

Должен признать, что нам придется положиться на судьбу.

Ты только представь: слоны плещутся в водоемах Смешанных Водоплавающих Птиц; бесчисленные Животные Смешанной Классификации, громко чавкая, жуют декоративные растения вдоль дорожки; дикие обезьяны дразнят зебр, бросаются за сбитым с толку, мечущимся жирафом; кое-кто из мелких животных может запросто потеряться.

Само собой разумеется, что и последняя гагарка тоже должна быть освобождена.

Но когда они все разбредутся, как заставить их слушаться? Как сказать: «Отлично, марш за ворота, да поживей!»

Кое-кто из них может даже не выйти.

По этой самой причине я никогда особо не доверял истории про Ноя, который сумел заставить подняться по сходням в ковчег «всякой твари по паре».

Полагаю, это вопрос веры. Мне кажется бессмысленным дискутировать по поводу возможного хаоса, поскольку это вопрос умонастроения. Либо мы вдохновим животных на исход, либо нет.

В любом случае нам не подвести черту. Только не в этот раз.

Тщательно отобранная автобиография Зигфрида Явотника:
Предыстория II (продолжение)

2 августа 1945 года у моей матери возникли подозрения, подтвержденные советским доктором; она обвенчалась с Вратно Явотником в церкви Святого Стефана, где произошла маленькая, но довольно шумная церемония, во время которой моя бабушка причитала и охала, а Эрнст Ватцек-Траммер беспрестанно чихал – бедный Эрнст простудился, ночуя в такси.

Раздавались там и другие звуки – из одного из приделов алтаря, где группа инженеров американской армии старалась как можно осторожнее удалить невзорвавшуюся бомбу, которая пробила мозаичную крышу собора и застряла между трубами органа. Спустя несколько месяцев после бомбежки слишком нервничавший органист играл еле слышно и зачастую фальшивил.

Как и полагается на любой свадьбе, после произнесенных клятв моя мать застенчиво поцеловала свежевыбритое лицо моего отца. Затем они прошли по проходу и покинули собор в сопровождении неповоротливых американцев, несущих извлеченную ими бомбу словно тяжелое, только что окрещенное дитя.

Свадебное празднование состоялось в недавно открытом американцами заведении с прохладительными напитками в Грабене. Молодожены вели себя крайне сдержанно. На самом деле все, что мне известно об их взаимоотношениях, основывается на малочисленных документальных рассказах, имеющих интерпретацию, если не очевидную трактовку, Эрнста Ватцека-Траммера. Эрнст утверждал, что единственное, что он слышал от этой парочки на публике, – это как они обсуждали желание Хильке видеть Вратно побритым перед свадьбой. Что выглядело слишком скромно, даже для такого семейного дела.

И тем не менее запись имела место. 2 августа 1945 года Хильке Мартер была благословлена на замужество своим отцом, бывшим библиотекарем, задолжавшим библиотеке иностранной литературы за семь лет и три месяца четырнадцать книг; дружкой со стороны жениха выступал Эрнст Ватцек-Траммер.

Кроме того, имела место еще одна запись: 2 августа 1945 года стало последним днем распрей в Потсдаме и тем днем, когда Трумэн и Черчилль смягчили свои требования. Британцы и американцы прибыли в Потсдам подготовленными – осведомленными о методах русских и мотивах их оккупации, наблюдаемых на Балканах и в Берлине. Но с 17 июля Черчилль и Трумэн глубоко задумались, и последний день в Потсдаме был отмечен понижением активности. Шло обсуждение вопроса о компенсаторной реституции, и русские объявили свои притязания в Восточной Австрии – они утверждали, что так как больше всех пострадали от войны, то Германия должна за это заплатить. Статистика русских, как всегда, поражала: они объявили 1710 городов и 70 ООО деревень разрушенными, 6 ООО ООО зданий потерянными и 25 ООО ООО человек бездомными. Это не считая 31 850 промышленных объектов и предприятий. Потери, за которые обязана расплачиваться Германия, объявлялись потерями, за которые должна была частично расплачиваться и Австрия. Путаница в языке имела свою выгоду: русские говорили об австрийском освобождении тем же тоном, каким они говорили об ответственности Австрии за войну вместе с Германией.

Позже советский представитель по вопросам экономики на Потсдамской комиссии, господин И. М. Майский, признался, что военными трофеями называли любую собственность, которую можно было переправить в Советский Союз. Однако, если не считать того, что Черчилль и Трумэн оставили без внимания это невнятное разъяснение, на этот раз они оказались подготовленными к выпадам Сталина.

А сама Вена не оказалась подготовленной к началу Потсдамской конференции. Ее просто застигли врасплох, но потом она принялась энергично действовать, заявив о своей сугубой независимости.

11 сентября 1945 года Союзнический совет под председательством русского мдршала Конева провел свое первое заседание в оккупированном Советами отеле «Империал» на Рингштрассе.

Вратно Явотник, к слову, оказался подготовленным к приближающейся семейной жизни. Мой дед добыл ему настоящие эмиграционные документы и работу переводчика-ассистента – дед по горло ушел в работу по приданию протоколам заседания Союзнического совета соответствующего новейшим требованиям вида.

Ровно через четырнадцать дней после первого заседания в Вене состоялись первые со времен аншлюса независимые выборы в парламент. Но, несмотря на все усилия Советов, коммунистическая партия набрала меньше шести процентов всех голосов – всего четыре места из ста и двадцать пять в национальном представительстве. Социалистическая и народная партии получили примерно одинаковое количество голосов.

К чему действительно Вена оказалась неподготовленной, так это к тому, что Советы не умели проигрывать.

И к чему Эрнст Ватцек-Траммер оказался совершенно неподготовленным, так это к письменному заключению районной полиции Хикинга, объявившего Ватцека-Траммера умершим 12 марта 1938 года в результате пожара в его курятнике. Я сомневаюсь, что Ватцек-Траммер был серьезно оскорблен неверием в него полиции Хикинга. Но, как бы там ни было, искать работу он отказался и, по предложению моего деда, занялся реконструкцией и восстановлением квартиры Мартеров на Швиндгассе.

В дневное время на улице Швиндгассе оставались лишь женщины и Ватцек-Траммер. Так что, когда женщины из прачечной начинали укорять Ватцека-Траммера в лени и в том, что он все время околачивается дома, Траммер заявлял:

– По документам я умер. Какую лучшую отговорку можно еще придумать, чтобы не работать?

Первое, что сделал Ватцек-Трамер, – это приспособил часть кухни под свою спальню. Затем он взял под мышку все четырнадцать книг и отправился на поиски читального зала иностранной литературы Международной студенческой библиотеки, более не функционировавшей – на деле разбомбленной и разграбленной. Так что Ватцек-Траммер содрал все библиотечные наклейки и принес книги обратно домой, оставив надежду обменять их на новые четырнадцать, еще им не читанные. Дедушка приносил ему новые книги, но книги в то время являлись редкостью, а основную массу литературы в квартире на Швиндгассе составляли бумаги, взятые для работы на дом дедом и Вратно. Это были протоколы заседаний Союзнического совета, которые Ватцек-Траммер счел непонятными и скучными.

Но, несмотря на неудовлетворенность Ватцека-Траммера материалом для чтения, он совершил настоящий акт милосердия – сделал Хильке и Вратно роскошный свадебный подарок. Он содрал весь камуфляж с «Гран-при 39» и устранил кое-что еще: все военные навороты – и выкрасил мотоцикл в блестящий черный свет; таким образом, он превратил его в личное средство передвижения, которое русские не могли бы с легкостью счесть за военный трофей. Надо сказать, что бензин стоил целое состояние и ездить между оккупационными секторами было небезопасно – даже для переводчика-ассистента, занятого бумажной работой над протоколами Союзнического совета.

Таким образом Ватцек-Траммер предоставил новобрачным средство, дававшее им возможность выбираться куда-нибудь, где они могли бы побыть вдвоем, расслабиться и поговорить более откровенно, чем в квартире на Швиндгассе. Ватцек-Траммер утверждал, что мои родители стеснялись друг друга. По крайней мере, на людях или в тех случаях, когда Ватцек-Траммер мог видеть их. Они разговаривали по ночам, в то время, когда Ватцек-Траммер спал чутким сном за тонкой перегородкой в своем закутке на кухне. Ватцек-Траммер уверял, что они никогда не повышали голоса – он никогда ее не бил, а она никогда не плакала – и скрип кровати, слышимый Ватцеком-Траммером, был всегда осторожным и деликатным.

Часто уже за полночь мой отец выходил на кухню взять себе бутерброд и налить стакан вина. При этом Ватцек-Траммер высовывал голову из своего закутка и говорил:

– Кровяной колбаски, а? Что у нас к сыру?

И они вместе тихонько перекусывали, молчаливо намазывая хлеб и бережно нарезая колбасу.

Когда находилось бренди, они засиживались подольше, и мой отец рассказывал о потрясающем, гениальном мотоциклисте, с которым у него когда-то были одинаковые бороды. И позже, когда к бренди добавлялось еще и вино, Вратно шептал в ухо Ватцеку-Траммеру:

– Зан Гланц. Тебе знакомо это имя? Кто был этот Зан Гланц?

На что Ватцек-Траммер отвечал:

– Ты говорил, что знал Вата. Что с ним случилось, а?

По ночам они вместе обсуждали политику, зачастую опровергая спонсируемую Советами газету, «Osterreisching Zeitung» [20]20
  Австрийская газета (нем.).


[Закрыть]. Например, от 28 ноября 1945 года, в которой сообщалось о нацистских бандитах в советской форме, дискредитировавших Советскую армию и совершивших целую серию жестоких изнасилований и убийств, не говоря уже об отдельных инцидентах в центре города. Или номер от 12 января 1946 года, в котором сообщалось о некоем герре X. Шайне из Верхней Австрии, арестованном Советами после того, как он был уличен в распускании ложных слухов, будто бы русские солдаты разграбили его дом. Или иногда они обсуждали домашнюю работу моего отца и деда, то есть протоколы заседаний Союзнического совета – в частности один, имеющий отношение к инциденту, который произошел в американском военном поезде «Моцарт», возившем американские войска между Зальцбургом и Веной. Сержант-техник американской армии, Ширли Б. Диксон, МР [21]21
  МР (military police) – военная полиция (англ.).


[Закрыть], согнал с поезда подгулявшую компанию, в состав которой входили капитан Советской армии Клементьев и младший лейтенант Сальников. Русские схватились за оружие, но сержант-техник американской армии, Ширли Б. Диксон, МР, меткий стрелок, выстрелил в обоих сразу – застрелив капитана Клементьева и ранив младшего лейтенанта Сальникова. На заседании Союзнического совета советская сторона заявила, что их офицеры пали жертвой языкового недоразумения, а маршал Конев потребовал, чтобы меткий стрелок Ширли Б. Диксон понес суровое наказание. Но военный суд постановил, что Диксон лишь выполнял свой долг.

Ватцек-Траммер, насмотревшийся американских вестернов, заявил, что имя Ширли Б. Диксона кажется ему знакомым. Не тот ли это самый стрелок и забияка, что пытался отравить воду в Вайоминге? Но мой отец считал, что Ширли – это обычное девичье имя, что заставило Ватцека-Траммера вспомнить о грудастой бандитке, которая в конце фильма исправилась и вышла замуж за женоподобного судью-пацифиста. Так что они пришли к заключению, что Ширли Б. Диксон, самый быстрый и меткий стрелок поезда «Моцарт», на самом деле был Ваком.

И тогда Вратно снова пристал с вопросом:

– Зан Гланц? Ты должен был знать его.

Но Ватцек-Траммер снова парировал:

– Ты никогда не рассказывал, что случилось после того, как ты и Готтлиб Ват добрались до Марибора. У Вата что, была там дама сердца? Почему он не уехал с тобой?

Но Вратно не унимался:

– Кто из вас был мифическим орлом? Эта фрау Дрекса Нефф, прачка через дорогу, – приятельница мутти, с которой я говорил, – почему она темнит насчет этого? Когда она заговаривает об огромной птице, вы все сразу корчите рожи. Кто был этой птицей, Эрнст? Это Зан Гланц был орлом? Да? Так что же случилось с этим Гланцем?

И тогда Ватцек-Траммер, не знающий себе равных историк, хранитель всех деталей, Ватцек-Траммер путано бормотал:

– Хорошо, хорошо, я понимаю тебя. Но после того как все семейство Сливница взлетело в воздух, не считая кого-то одного, и после той истории с радио в горах – когда Боршфа Дард был уже мертв и похоронен, если так можно сказать, – и после того, как вы дали соединению «Балканы-4» проехать мимо и добрались до Марибора с другим соединением… Когда вы были в Мариборе, Вратно, – хочу я спросить, – что случилось с Готтлибом Ватом?

Так они продолжали спрашивать друг друга, подкрепляясь колбасой и сыром, пока на кухню не выходила моя мать, тогда мой отец закруглялся с едой, питьем и разговорами, оставляя Эрнста Ватцека-Траммера предаваться воспоминаниям до самого утра. Что тот и делал, страдая прогрессирующей бессонницей – возможно, из-за растущего дискомфорта, вызванного беременностью моей матери, поскольку она довольно громко металась на своей кровати в феврале и марте. И тут Эрнст покинул свой закуток; вместо сна он сидел у кухонного окна, наливал стакан молока моей матери, когда она выходила на кухню, страдая бессонницей; а еще он наблюдал за часовыми на Швиндгассе, которые через каждый час освещали улицы прожекторами от бывшего посольства Болгарии и через каждый час проверяли двери домов.

Русский офицер с револьвером подходил вплотную к домам – отличная цель для цветочных горшков или кастрюли с кипящими макаронами, – проверяя, все ли парадные двери заперты. Его прикрывал пехотинец с автоматом, шагавший по самому краю тротуара, – негодная цель для тяжелых оконных цветочных ящиков, поскольку понадобилось бы приложить большое усилие, чтобы швырнуть эдакую тяжесть на такое большое расстояние.

Автоматчик обозревал окна; офицер сначала щупал рукой вокруг косяка, прежде чем войти в двери. Прожектор от бывшего посольства Болгарии двигался перед ними. Комендантского часа, как такового, не было, но даже свет, оставленный после полуночи, вызывал подозрения, и поэтому Ватцек-Траммер зажигал свечу на кухонном столе и опускал жалюзи, не доходившие на дюйм до подоконника. Так что у Ватцека-Траммера для наблюдением за русскими часовыми оставалась щель в целый дюйм; Эрнст уверял, что он сохраняет, так сказать, мир и покой на Швиндгассе благодаря тому, что насылает дурной сглаз, хворь, колдовство, транс или даже благословение на пехотинца с автоматом, когда тот проходит мимо.

Ибо первое, что отметил Ватцек-Траммер насчет автоматчика, так это его нервозность: он оглядывал окна позади себя более внимательно, чем те, что освещались двигающимся вперед лучом прожектора, он то и дело щелкал затвором автомата. Ватцек-Траммер заявил, что его долг – сидеть у окна и насылать спокойствие на часового, а также быть готовым к утреннему выходу прачки фрау Дрексы Нефф, еще одной ночной наблюдательницы, неожиданно появлявшейся из своего подвальчика и кричавшей через улицу Эрнсту:

– Ну как вам ее кофе, герр Траммер? Верно, жидкий, да? Может, стоит улучшить его моим?

И Ватцек-Траммер обычно отвечал:

– Нет, кофе замечательный, но нужно добавить в него миндальной эссенции или немного лучшего французского бренди!

– Ха! – отвечала бойкая Дрекса. – Вам следует немного поспать, герр Траммер. Ха! Вот что вам в первую очередь надо.

Прошел уже февраль и большая часть марта 1946-го, и каждый день фрау Дрекса – когда март уже подходил к концу – спрашивала Ватцека-Траммера, не разрешилась ли моя мать от бремени, и за это время не произошло ничего особенного, кроме одного инцидента: на Плёсслгассе, за два квартала от наблюдательной щели Ватцека-Траммера, был застрелен из автомата мужчина, решивший после полуночи помочиться из окна на улицу (потому что, как выяснилось потом, у него засорился туалет). Шум этой очереди дошел до автоматчика с Швиндгассе, и он заметался по улице, щелкая затвором – выискивая в ночном небе летящие цветочные ящики, кухонную утварь и мокрые комки носков. Которые, однако, не появились, иначе бы он точно начал стрелять.

И еще одного инцидента: Советы захватили себе целую Дунайскую пароходную компанию, объявив ее, так сказать, военным трофеем. О чем также дискутировалось на заседании Союзнического совета.

Но до того времени, когда я так впечатляюще появился на свет, больше ничего не произошло.

Ватцек-Траммер помнит легкий снег, помнит то, как моя мать вошла в кухню утиной походкой, не удовлетворившись, как обычно, выпитым стаканом молока. Помнит, как дедушка и Вратно оделись и прокричали из двери парадного русскому часовому у бывшего посольства Болгарии. И все трое уселись в русскую военную машину, которая отвезла их в находившуюся в советском секторе клинику.

Это произошло ранним утром 25 марта 1946 года. Было около трех-четырех утра, запомнил Эрнст Ватцек-Траммер, когда дедушка позвонил домой и сообщил Ватцеку-Траммеру и моей бабушке о моем появлении на свет – о мальчике! Девяти фунтов девяти унций – довольно крупный младенец, должен заметить, учитывая скудное питание во времена оккупации. И моя бабушка схватила свечку и бросилась через кухню к окну с опущенными жалюзи, не доходившими на дюйм до подоконника, – подняла вверх жалюзи и, держа в руке свечку, закричала через улицу своей приятельнице-прачке:

– Дрекса! Это мальчик! Почти десять фунтов!

Ватцек-Траммер вспоминает: он был на полпути между телефоном и бабушкой, в нескольких шагах, как ему кажется, – он рванулся к ней, пытаясь затушить свечку, когда свет прожектора залил кухню, и бабушку словно толкнуло к нему, и она упала мимо него. Их траектории пересеклись, он помнит, как, обернувшись, увидел ее лицо, когда она падала, – удивленное лицо, еще не залитое кровью. На самом деле Ватцек-Траммер не помнит, чтобы он слышал треск автоматной очереди до того момента, когда он подбежал к бабушке и попробовал усадить ее.

В действительности это Дрекса Нефф сообщила Ватцеку-Траммеру подробности происшедшего. Как автоматчик, который был в нескольких шагах от окна, обернулся через плечо, когда бабушка напугала его своей призрачной свечой и криком на языке, которого этот русский не понимал. И после того как он застрелил ее – Дрекса в этом совершенно уверена, – всю улицу залил свет прожектора, но лиц в окнах не было видно, только щели размером в дюйм над подоконниками. По крайней мере, до того времени, когда Ватцек-Траммер начал кричать:

– Они убили фрау Мартер! Она всего лишь хотела сказать, что стала бабушкой!

И как после этого из окон полетели кухонная утварь и осколки горшков; и как внизу на улице, всего в нескольких шагах от двери дома, откуда была застрелена фрау Мартер, автоматчик получил по шее первым хорошо нацеленным горшком, сковородкой или чем-то еще тяжелым; и как он, припав на одно колено и пригнувшись к земле, снова открыл огонь из автомата по окнам третьего этажа от угла Аргентинер и до середины Швиндгассе. И перебил бы окна целого квартала, если бы русский офицер не стал на его пути или не смог встать на его пути, – одним словом, автоматчик заставил своего офицера припасть к обочине тротуара и только после этого прекратил стрелять. Прикрыв голову руками, он сжался в комок на тротуаре; кухонная утварь – некоторую фрау Дрекса смогла опознать и даже сказать, где и за сколько она была куплена, – покрывала русского автоматчика, лежавшего, сжавшись в клубок, прямо напротив бывшего посольства Болгарии, из которого никто не выбежал, чтобы его забрать.

Итак, я родился 25 марта 1946 года, и мое рождение было омрачено не только вышеупомянутой ошибкой. Поскольку, хотя я и весил девять фунтов девять унций и моя мать не долго мучилась при родах, этого никто не запомнил. Еще и вокруг моего имени возникли значительные разногласия: назвать ли меня Заном? Но мой отец спросил: «Кто такой Зан?» – и не получил ответа. Назвать ли меня Готтлибом? Но моя мать спросила: «Кем он тебе был?» – и также не получила ответа. И предложение моего дедушки было одобрено единогласно, ибо никаких вопросов и ответов относительно имени Зигфрид никому не потребовалось. Это имя спасло Вратно; даже несмотря на нескончаемые дискуссии, едва ли кто-то связывает меня с датой моего рождения. Дело в том, что не только моя бабушка была убита из автомата в момент моего рождения – хотя это, разумеется, запомнили многие, – но в этот самый день партизаны Тито наконец изловили генерала четников Дражу Михайловича, последнего честного и наивного освободителя, можно даже сказать – революционера, оставшегося в этом мире.