Текст книги "Свободу медведям"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

Господь действует странным образом

– Графф, – сказал Зигги, – эта толстушка точно не для меня.

Но когда мы подошли ближе, то увидели, что губы худой имеют синюшный оттенок, как если бы она долгое время просидела в воде и подхватила лихорадку.

– А эта худышка выглядит не слишком здоровой, – заметил Зигги. – Может, ты сразу выберешь ее?

Когда мы подошли к ним, толстая девица обратилась к своей спутнице:

– Теперь видишь? Я же говорила тебе, что эти парни путешествуют! – Она подпрыгнула на сиденье, зажав бензобак меж своих толстых колен.

– Вот как, – протянул Зигги. – Задумали угнать мотоцикл, да?

– Очень надо, – фыркнула толстушка. – Но я умею водить и могла бы его угнать, если бы захотела.

– Могу поспорить, что можете, – сказал Зигги. Он погладил бензобак и постучал пальцами по ее колену.

– Будь с ним поосторожней, – сказала худая девушка. Ее подбородок странно дернулся, она не прекращала теребить трос; описывая дугу под рулем мотоцикла, трос весь так и путался под ее беспокойными пальцами.

– Послушай, Графф, – прошептал мне Зигги. – Как ты думаешь, с этой худышкой можно вступать в контакт? Я не возражаю, если ты захочешь ее. С меня хватит и этой толстушки.

А толстая сказала:

– Послушайте, мальчики, а вы не хотите угостить нас пивом?

– В зоопарке есть местечко, где можно выпить пива, – добавила худая.

– Мы только что из зоопарка, – возразил я.

– Это водобоязнь, Графф, – прошептал Зигги. – У нее водобоязнь.

– Но вы же не прогуливались по зоопарку с девушками под ручку! – заявила толстуха. – И могу поспорить, что не гуляли в Тирольском саду. Там целая миля покрыта мхами и папоротником, так что вы сможете снять ботинки.

– Ну что, Графф? – спросил Зигги. – Что скажешь?

– Он просто сгорает от нетерпения! – выкрикнула толстая девица.

– Графф? – повторил Зигги.

– Ну конечно, – кивнул я, – мы никуда не спешим.

– Наши дороги выбирает судьба, – заявил Зигги.

Итак, мы отправились в Биргартен [3]3
  Медвежий сад (нем.).


[Закрыть], населенный медведями, – все они принялись наблюдать за нами, кроме Знаменитого Азиатского Черного Медведя, положение клетки которого не позволяло ему видеть Биргартен и других медведей.

Полярные медведи сидели в своем плавательном бассейне и пыхтели, время от времени издавая медленный, громкий плеск. Бурые медведи шагали из стороны в сторону, терлись толстой шкурой о решетку; их головы низко покачивались над землей в ритме некоего, известного им от рождения таинственного ритуала, который они никогда не забывали – не важно, как далеко они находились от тех мест, где нужно было проявлять осторожность.

По ветру от нашего столика, стоявшего под зонтом с рекламой чинзано, в клетке на корточках сидела разомлевшая от жары парочка Редких Очковых Медведей из Анд – «медведей с карикатурным выражением физиономии». Они выглядели так, как если бы смеялись всю дорогу от самого Эквадора.

А Зигги занервничал, не найдя в Биргартене редиски.

Темноволосую толстушку звали Карлоттой, она заедала пиво пирожным; худышка, которую звали Вандой, не захотела ничего, кроме карамельного пива.

Зигги коснулся под столом колен толстой Карлотты; рука моей Ванды оказалась сухой и прохладной.

– О, им следует держать побольше льда для полярных медведей, – заявила Ванда. – А вовсе не для вас, как мне кажется.

– Зигги, – сказала Карлотта, – мог бы взять немного льда и для себя. – И ее рука протянулась под столом в поисках его. У нее были темные короткие локоны, блестящие и влажные на лбу.

У Очковых Медведей имелось белое пятно, которое шло ото лба к ноздрям и дальше до самого горла. Их косые глаза походили на бандитские маски на фоне черной, как и весь остальной мех, морды; шкура выглядела свалявшейся, как если бы ее лизала корова. Своими длинными когтями они скребли о цемент.

Бедная Ванда то и дело осторожно проводила по губам языком, словно пыталась определить, в каком месте они обветрились и саднили.

– Это ваше первое путешествие? – спросила она.

– О, я был почти везде, – заявил я.

– И на Востоке?

– По всему Востоку.

– И в Японии?

– Я был в Бангкоке.

– Где это – Бангкок? – спросила Ванда, и я слегка наклонился к ней:

– В Индии. Бангкок в Индии.

– О, в Индии! – произнесла она. – Люди там очень бедны.

– Да, очень, – согласился я, глядя на то, как она осторожно трогает свой большой рот, пряча тонкие губы под бледной рукой.

– Эй, вы, – обратилась ко мне Карлотта, – не обижайте ее. Ванда, скажи мне, если он только попробует.

– Мы всего лишь разговариваем, – ответила ей Ванда.

– О, он милый парень, – сказала Карлотта и слегка погладила меня ногой под столом.

Очковые Медведи наваливались друг на друга, плечом на плечо; один уронил голову на грудь другому.

– Графф, – обратился ко мне Зигги, – тебе не кажется, что Карлотте должен понравиться сернобык?

– Я хочу посмотреть на гиппопотама, – заявила Карлотта.

– Карлотта любит все большое, – сказал Зигги. – Этот самец, Карлотта, то, что тебе надо.

– Мы встретимся с вами за вольером гиппопотама, – сказал я. Потому что мне не хотелось, чтобы хрупкая Ванда видела сернобыка.

В связи с чем Зигги записал в своем блокноте:

«Иногда кое-где следует провести черту».

– Карлотта, – предостерег ее Зигги, – этот сернобык потрясет тебя до самой глубины души.

Но Карлотта лишь почесала ладонью свое круглое брюшко.

– Ха! – воскликнула она.

Очковые Медведи сели прямо и внимательно посмотрели на нас.

Жилище гиппопотама

Носорожье поле было обнесено рвом, а за рвом шла еще и изгородь. Если бы носорог попытался протаранить изгородь, то он переломал бы себе ноги, свалившись в ров; броня на коленях носорога была надломлена и раскрыта, словно треснувшая на солнце глина.

Поле, по которому он бегал трусцой, было плоским, с начисто вытоптанной травой. Оно немного возвышалось над остальной местностью – твердое плато между вольером гиппопотама и высокими железными воротами Тирольского сада. Если в Тирольском саду лечь на землю, то за кронами деревьев и за садами можно увидеть всю дорогу до Максинг-парка. А если сесть в папоротнике, то можно увидеть спину носорога – макушку его деревянной головы и кончик рога. Земля сотрясалась, когда он пускался трусцой.

Мы с Вандой лежали в папоротнике, исподтишка поглядывая на Зигги и толстую Карлотту.

– Куда вы теперь направляетесь? – спросила Ванда.

– За Полярный круг.

– О! – воскликнула она. – Я бы тоже хотела поехать туда. Я хочу сказать, что если бы вы путешествовали один, то я бы попросила, чтобы вы взяли меня с собой.

– И я бы непременно взял, – ответил я. Но когда я ткнулся носом в ее руку, то обнаружил, что она снова смотрит на Зигги и Карлотту.

Нам было слышно, как Зигги трубил носорогу: какое-то время я его не видел, а только слышал его призывный глас. Он вопил где-то у самого носорожьего поля. И нам было слышно, как хихикала Карлотта. Когда мы снова увидели их, они шли рука об руку за вольером гиппопотама, направляясь к воротам Тирольского сада. По безумному блеску Карлоттиных глаз нетрудно было определить, что она сражена не меньше нас – на всю жизнь; ей никогда не забыть виденного ею сернобыка.

– Давай спрячемся от них, – предложил я и потянул Ванду вниз, в папоротник.

Но в ее глазах появился испуг, и она легла на спину, обхватив себя руками.

– Карлотта! – позвала она.

– Эй, молодой человек! – закричала Карлотта. – Вы ее не обижаете?

– Мы просто беседуем, – отозвалась Ванда, – но мы тут.

И они прошли вдоль ограды к нам; Зигги одной рукой пробирался сквозь густой папоротник, сунув вторую под свитер Карлотты и обхватив ее пышный бок.

– Знаешь, Графф, – сказал Зигги, – моя Карлотта совершенно потрясена этим сернобыком.

– А кто бы не был? – отозвался я.

– О чем это вы? – спросила Ванда. – Чем она потрясена?

– Это не для тебя, дорогуша, – вмешалась Карлотта. – Вы такой милый молодой человек, – сказала она мне. – Это зрелище никак не для Ванды.

– Это зрелище для всего мира! – заявил Зигги.

– Уймись, – оборвала его Карлотта и увлекла за собой к другой дорожке.

Распластавшись на траве, мы не могли видеть друг друга. У самой земли воздух сгущался, и резкий запах испражнений какого-то животного оседал на нас.

– Полагаю, что это дерьмо носорога, – предположил Зигги.

– Или гиппопотама, – сказал я.

– Огромная куча, которая удобряет почву, – произнес Зигги.

– Но гиппопотам никогда не вылезает из воды, – возразила Карлотта.

– О, но они должны! – воскликнул Зигги. – Трудно себе представить…

А Ванда нырнула под мою согнутую руку, крепко сжав колени и положив холодную кисть мне на грудь. Мы слышали возню между Карлоттой и Зигги; дважды Карлотта вскрикнула, как дикая птица.

Ну что ж, как гласит записная книжка:

«Время проходит, благодаря Господу».

Затем мы услышали, как Карлотта сказала:

– А ты не всегда такой забавный.

И когда я посмотрел в их сторону, то увидел вытянутую вверх руку Зигги, машущую над папоротником внушительного размера черными кружевными трусами.

– Ты просто набитый дерьмом клоун, – заявила Карлотта, и я увидел ее толстую босую ногу, колотящую по папоротнику. – Можешь ты хоть иногда быть серьезным, ты, придурок! – выкрикнула она. – О, с тобой явно что-то не так.

Затем Зигги поднялся и, глядя в нашу сторону, усмехнулся; он натянул широкие трусы себе на голову вместо кепки. Карлотта принялась хлестать его пучком сорняка, и он, кривляясь, побежал к нам.

Карлотта последовала за ним, размахивая черным кружевным лифчиком с розовым кантом, одна чашечка которого была набита дерном. Лифчик болтался на ее запястье наподобие солдатской перевязи.

– Вот идет великан-убийца! – завопил Зигги.

Большие груди Карлотты свесились на колышущийся живот, а когда ее свитер задрался, я успел разглядеть темные соски.

И тогда Ванда вырвалась из моих рук и побежала к воротам; она бежала так, словно преодолевала препятствие, словно лист, увлекаемый переменчивым порывом ветра, – через ворота, обратно в зоопарк.

– Эй! – закричал я. – Эй, Ванда!

– Оставь ее мне, Графф, – встрепенулся Зигги. – Я ее догоню. – Он бросил трусы Карлотте, а сам кинулся вдогонку за Вандой.

– Нет! – заорал я что было сил. – Зигги, я сам!

Но Карлотта придвинулась ко мне; когда я попытался встать, она забросила на меня свое бедро и придавила меня к папоротнику.

– О, не мешай ему изображать из себя клоуна. Милый мальчик, – протянула она. – У тебя есть понятия о приличиях. Ты ни капли не похож на него. – Когда я попытался сесть, она накрыла мне лицо трусами и не дала сдвинуться с места. Затем заглянула под свои потрясающие трусы и поцеловала меня нежными, персиковыми губами. – Тише, тише, – прошептала она, еще глубже вдавливая меня во влажную почву.

Мы катались в укромных, душных и пахнущих пометом зарослях папоротника; звуки зоопарка сливались воедино, и мы потерялись в длинных стеблях папоротника, а носорог сотрясал своим топотом землю.

Когда мы снова услышали птиц, их голоса звучали сипло и требовательно. Огромные рычащие кошки жаждали мяса и перемен.

– Время кормления, – опомнилась Карлотта. – А я еще не видела гиппопотама.

Я попытался идти впереди, и она последовала за мной, подталкивая меня к месту обитания гиппопотама, огромному, утопленному в земле чану в середине теплицы, огороженному перилами, чтобы дети не могли упасть в него. Поначалу, кроме темноты, в чане ничего не было видно.

– О, он в любой момент может вынырнуть, – произнесла Карлотта. Она почесалась и бросила на меня игривый взгляд. – Моя левая сиська чешется, – прошептала она. – В лифчик набились комки земли! – Она выгнулась и погладила меня, а я стоял и смотрел на волнующийся бассейн с плавающими в нем фруктами и длинной ботвой сельдерея. Неожиданно на поверхности появились пузыри.

Сначала мы увидели одни ноздри – две зияющие дыры, почти бездонные; затем появились глаза, прикрытые тяжелыми веками. Голова животного продолжала подниматься, а его огромный розовый рот открывался все шире и шире; я видел поверхность невообразимо огромной глотки; из его мокрого, пустого рта пахло как от целого балкона с гнилой геранью. Детишки бросали ему в пасть еду, которая застревала на каменном парапете бассейна; малыши кидали арахис, разные сладости и воздушную кукурузу в сахарном сиропе, они швыряли и бумажные пакеты, и купленные в зоопарке сувениры, газету какого-то пожилого господина и маленькую розовую теннисную туфлю. Когда гиппопотам решил, что с него довольно, он убрал голову с парапета и превратил бассейн во вздыбившееся море. Обдав нас брызгами, он опять погрузился в свой чан.

– Он покажется снова, – заверила меня Карлотта. – Господи, он мог бы проглотить меня целиком!

На крепкой ноге Карлотты сзади остался след папоротника – аккуратный отпечаток на смуглой, упругой икре. Я незаметно ускользнул из бассейна, оставив Карлотту ждать появления гиппопотама.

Проводя черту

– Я просто не могу себе представить, как ты мог это сделать? – набросился на меня Зигги. – У тебя отвратительный вкус.

– Куда подевалась Ванда? – спросил я его.

– Я ее где-то потерял, Графф. Я только хотел отделаться от этой противной толстухи.

– Мы ходили смотреть на гиппопотама, – сказал я. – Через пару часов начнет темнеть.

– Это все из-за тебя, Графф. Честное слово. Я даже не мог себе представить, что ты окажешься способен на такое! Знаешь, всегда наступает момент, когда парню следует остановиться и подумать.

– Если мы двинемся сейчас, – перебил я, – мы выедем за город дотемна.

– Карлотта! – не мог успокоиться Зигги. – Вы только подумайте! С такой жирдяйкой! Не удивлюсь, если она наградила тебя какой-нибудь заразой!

– Ты просто бессовестный дурак! – разозлился я. – Напялил ее трусы на голову и кривлялся, как шут.

– Но я знал, где провести черту, Графф! О да! – И он принялся заводить мотоцикл.

– Можешь теперь этим гордиться! – сказал я. – Но если хочешь знать, все было не так уж и плохо!

– Я в этом и не сомневался, Графф! – откликнулся Зигги. – Опыт встречается куда чаще, чем красота.

Потом эта глубокомысленная строка появится перефразированной в его изречениях:

«Искусность не заменяет любви».

А там, у ворот зоопарка, он проигнорировал меня, надавив всем своим весом на педаль стартера.

– Ты просто доктринерствующий зануда, Зигги, – заявил я.

Но тут заработал мотор, и он погонял его туда и обратно, наклонив голову и вслушиваясь в его стрекотание. Я взлетел на сиденье позади него, и мы натянули на головы свои защитные шлемы. Затем я надел еще и пилотские очки времен Мировой войны, перекрашивая свой мир в желтый цвет – сдавливая и опустошая свой разум.

– Зигги! – позвал я, но он не услышал.

Он рванул прочь от площади у Хитзингерского зоопарка, в то время как вокруг нас рычали львы, требуя еды и свободы, и Карлотта, как я себе представлял, осталась позади, неуклюжая и восхищенная, полностью поглощенная кормлением гиппопотама.

Ночные путники

Миновав несколько городков, мы не увидели ни одного гастхофа [4]4
  Гостиница, постоялый двор (нем.).


[Закрыть]с зажженным окном. В некоторых фермерских домах все еще горел тусклый свет, скорее всего, на чердаке, где его оставляют всегда, – сигнальный огонь, как бы предупреждающий: «Если вы собираетесь проникнуть внутрь, то в доме до сих пор не спят. У нас есть злобный пес, который вообще не думает спать».

Но города были погружены в темноту, и мы с ревом промчались сквозь них, не встретив ни единой живой души; только однажды нам попался какой-то тип, который писал в фонтан. Мы неожиданно выхватили его из темноты светом фары, оглушив шумом мотора, и он пригнулся к земле, пробормотав что-то, как если бы мы оказались выброшенной ночью мегатонной бомбой. Произошло это в городке, носящем название Крумнуссбаум; перед самым Блинденмарктом Зигги остановился. Он выключил мотор и фару, и на дороге воцарилась лесная тишина.

– Ты видел того типа, что остался позади? – спросил он меня. – А эти городишки? Должно быть, они выглядели точно такими во время светомаскировки. – И мы немного поразмышляли над этим, пока не стали различать осторожные ночные звуки и очертания предметов.

Когда Зигги снова зажег фару, деревья, казалось, отскочили от дороги; многовековые ночные сторожа стремительно попрятались в темноту вместе с хорьками и совами и привидениями из окрестностей Шарлемагна.

– Однажды, – сказал Зигги, – я нашел в лесу очень старый шлем, с наконечником и козырьком! – Его голос приглушил ночные звуки, и мы впервые услышали журчание реки.

– Она где-то впереди нас? – спросил я.

Он завел мотор, и мы медленно двинулись вперед. Сразу за Блинденмарктом мы пересекли Ибс, и Зигги взметнул мотоцикл на мост. В стороне от лучей фары вода в реке казалась совершенно черной, похожей на скомканную ветром простыню, но выхваченные светом места выглядели сухими; река была неглубокой и прозрачной, и мы видели на дне мелкие камни так ясно, как если бы они вообще не были покрыты водой.

Лесная дорога шла вдоль реки, и в некоторых местах под деревьями по-прежнему лежал снег; островки снега становились желтыми под светом наших фар и казались кружевными из-за темных пихтовых игл. Некоторые деревья были помечены для вырубки белыми мазками извести, дорога вихляла вместе с рекой.

Когда река повернула в сторону от нас, ее берег расширился; мы соскочили с главной лесной дороги и заскользили по мокрой траве плоского берега. В траве прятались мыши и лягушки.

Я прислушивался к кваканью лягушек. Если бы неподалеку была ферма, то мы непременно услышали бы собаку. Но вместо этого мы слышали лишь журчание реки да скрип моста на главной дороге. Ветер осторожно пробирался сквозь густой лес, точно молчаливый горожанин, крадущийся через гардеробную – бесшумно, не клацая железным снаряжением среди деревьев, как это делали бы солдаты.

Ибс приглушенно журчал всей своей тысячей струй. Среди этих ночных шорохов мы сняли с мотоцикла свою поклажу, не упуская ни единого звука. Когда мы расстелили на земле подстилку, нам пришлось выгнать из-под нее мышь. Мы по-прежнему находились в видимости моста на главной дороге, но за все то время, что мы не спали, мимо нас никто не проезжал. Линия моста на ночном небе была единственной геометрической чертой над руслом реки; кроме нее, можно было видеть лишь водную зыбь да неровную черную линию деревьев на фоне сияния ночи. Рядом со сваями моста были каменные запруды, где в фосфоресцирующем свете луны плескалась вода.

Зигги сел в своем спальном мешке.

– Что ты видишь? – спросил я его.

– Жирафов, плавающих под мостом.

– Это было бы здорово, – сказал я.

– Еще как! – воскликнул он. – И еще сернобыка! Ты разве не видишь, как он переходит вброд реку, погрузив в нее свои сногсшибательные яйца!

– Он простудит их, – добавил я.

– Нет! – возразил Зигги. – Ничто не должно повредить этому сернобыку!

На подножном корму

Под мостом лежал большой валун, образующий маленький водопад, в котором можно было промыть нашу форель: вода падала на узкие колыхающиеся брюшки, струилась по чудесным ребрам и наполняла упругую брюшину. Если зажать края разреза на брюхе, то вода начинает вытекать через рыбьи жабры – сначала розовая, затем прозрачная.

На двоих мы поймали двенадцать форелей, разложив их выпотрошенные внутренности на поверхности валуна. Усевшись у мотоцикла, мы принялись наблюдать, как воронье ныряет под мост, набрасываясь на рыбьи потроха до тех пор, пока на валуне ничего не осталось. Когда солнце показалось из воды и повисло на уровне моста, мы решили поискать ферму и договориться о завтраке.

Дорога была мягкой, и мы соскользнули с ее гребня в колею; Зигги вел мотоцикл медленно, и мы оба откинулись назад, наслаждаясь хвойным запахом леса, а также клевера и душистого сена за ним. Лес начал редеть, за ним во все стороны простирались поля; река менялась, становясь все глубже и быстрее, выталкивая роскошную ажурную пену к крутым берегам.

Затем дорога пошла немного в гору, и река стала уходить вниз, в сторону от нас; теперь мы увидели деревню – церковь с единственным куполом-луковицей и несколько крепких зданий, жавшихся друг к другу по одну сторону улицы. Перед деревней мы увидели ферму. И Зигги свернул к ней.

Просека оказалась топкой из-за вязкой, как тесто, грязи, и наше заднее колесо погрузилось в нее по самую цепь; мы забуксовали в жидкой грязи. Рядом с дорогой паслась коза, и мы едва не налетели на нее, лихорадочно давя на тормоз. Коза дала деру, когда нас вынесло на обочину; мы протарахтели мимо свинарника, и маленькие поросята отпрыгнули в сторону, как котята, а большие бросились бежать, словно толстые дамы на высоких каблуках. Задний протектор ходуном ходил в дорожной жиже; за нами во все стороны летели ошметки грязи. Удравшая коза подняла на ноги фермера и его жену.

Разлюбезный герр Гиппел со своей фрау Фрейной с радостью согласились на обмен – кофе и картофель за половину нашей форели, к тому же кофе из поджаренных зерен.

Фрау Фрейна словно пыталась выразить своими бесцветными, подмигивающими глазами: «О, заходите посмотреть, какая у меня премиленькая кухня!» Пышная грудь ее выгибалась колесом, как у доброй матушки-гусыни.

А этот герр Гиппел оказался настоящим гурманом.

– Вы большой знаток по части рыбы, – сказал ему Зигги.

– О, мы часто едим форель, – ответил он, осторожно ощипывая мясо и объедая рыбу до самых костей. Рыбьи скелеты он аккуратно складывал на краю тарелки.

– Как много сегодня форели! – воскликнула фрау Фрейна.

– А мы только что занялись этим делом, – усмехнулся Зигги. – Поиском подножного корма, да, Графф? Вернулись, так сказать, к элементарным законам природы!

– Ну вот, – кивнул Гиппел, – вы напомнили мне о законах.

– Но ведь мы так чудесно позавтракали, – возразила фрау Фрейна.

– Однако тут затронут вопрос о законах, моя дорогая, – сказал Гиппел. – У них на двоих было двенадцать форелей.

– О, я знаю, – произнесла фрау Фрейна. – Но мы бы не позавтракали так чудесно, будь у них только десять рыбин.

– Но только пять на одного, – возразил Гиппел. – Положено только пять. Но моя Фрейна права. Тогда завтрак не был бы так хорош.

– Как это ужасно, – вздохнула Фрейна и вышла во двор.

– Герр Зигги, – обратился к нему Гиппел. – Мне крайне жаль, что вы затронули этот предмет.

– Какой предмет? – удивился Зигги.

– Законы! – пояснил Гиппел. – Вы собрались уезжать и напомнили мне о них.

Фрейна вернулась обратно и протянула Зигги зеленую бумажку, повернув ее обратной стороной вверх.

– Что это? – спросил я.

– Это наш штраф, – ответил Зигги.

– О! – воскликнул Гиппел. – Какой же я хозяин после этого?

– Да кто вы такой, черт побери? – спросил Зигги.

– Егерь и инспектор по рыбнадзору, – ответил Гиппел.

– Это просто ужасно, – выдохнула Фрейна и снова вышла во двор.

– Очень приятно, – сказал Зигги. – Я всегда говорил, что весьма приятно подружиться с местным егерем.

– О, это действительно так, – заявил Гиппел. – Поэтому штраф всего лишь пятнадцать шиллингов.

– Пятнадцать шиллингов? – воскликнул я.

– Это самое малое, что я могу сделать для вас, – сказал Гиппел, который теперь тоже направился в сторону двери. – Простите, я на минутку, – буркнул он, – мне так неловко, – и, понурив голову, шагнул через порог на улицу.

– Да он просто разбойник! – возмутился я. – Где ты оставил мотоцикл?

– Не кипятись, Графф, – сказал Зигги, – наш мотоцикл стоит рядом с тем самым местом, где сейчас этот симпатяга Гиппел успокаивает свою чувствительную жену.

– Пятнадцать шиллингов, Зиг! – не унимался я.

Но Зигги вытащил нужное количество бумажек из кармана своей охотничьей куртки.

– Передай им это в качестве утешения, Графф, – сказал он. – А я еще минуту побуду здесь.

После чего мне пришлось выйти на улицу, чтобы подбодрить этих добросердечных супругов; мы все втроем уселись на крыльцо, наблюдая, как бестолковые козы становятся в боевую стойку перед мотоциклом, пытаясь проверить выдержку этого странного вожака.

Затем вышел не сказавший ни слова Зигги, и этого оказалось достаточно, чтобы бедная Фрейна снова расстроилась.

– О, они такие милые мальчики! – И она заплакала.

– О, еще какие милые, – подтвердил Гиппел. – Этот закон просто отвратителен! – прорычал он. – Следует принимать в расчет таких славных ребят!

Но Зигги попытался успокоить их.

– Ничего, ничего, – выпячивая вперед живот и поглаживая его рукой, сказал он. – Зато мы славно позавтракали, такой завтрак стоит пятнадцати шиллингов!

Его слова поразили нас всех, вернув Фрейне способность здраво рассуждать. Бедный Гиппел от возбуждения не нашелся что сказать.

Потом они стояли и смотрели, как мы седлали мотоцикл. Мы обогнули коз, стараясь на этот раз быть осторожней. Поросята бросились врассыпную как сумасшедшие.

– Просто удивительно, – сказал я Зигги, – чем может обернуться сделка насчет завтрака. – И тут я ощутил какой-то твердый предмет на его животе под курткой. – Что там у тебя? – спросил я.

– Сковородка фрау Фрейны Гиппел, – ответил Зигги, – а еще открывалка, точилка для ножей, штопор и солонка.

Потом мы зацепились за ограду, когда подъехали ближе к дороге, и на какое-то мгновение снова соскочили в колею. Но на этот раз мы ехали на приличной скорости, и нас вынесло на твердую почву. Мы видели Гиппела, махавшего нам двумя руками как ненормальный; фрау Фрейна выставила вперед свою необъятную грудь и тоже махала нам вслед, посылая воздушные поцелуи. Колеса снова соскользнули в колею и снова промылись в грязной жиже. И снова позади нас комками полетела грязь – шлеп-шлеп по бегущей вниз со склона дороге.

– Если приходится жить на подножном корму, – заявил Зигги, – требуются определенные инвестиции.

Сковородка под его курткой была еще теплой.