Текст книги "Свободу медведям"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Десятое наблюдение в зоопарке:
Вторник, 6 июня 1967 @ 3.45 утра

Посещение слонов навеяло на меня сон, но если слоны могут обходиться без сна семьдесят или даже более лет, то я смогу продержаться еще пару часов. Это все из-за наступившего здесь временного затишья; на какое-то мгновение мне стало скучно.

Когда я вернулся обратно из Жилища Толстокожих, было так тихо, что я прошелся мимо моей изгороди. Я прошел по дорожке, ведущей к небольшому загону для сернобыка. Меня осенило, что я без всяких на то серьезных причин почему-то откладывал посещение сернобыка.

Перелезть через загородку не составляло труда, но, как только я оказался внутри, увидел, что сернобык у себя в сарае. Его округлая задняя часть широким местом торчала из двери сарая поверх пандуса; над копытами я разглядел шелковистые белые волосы. Он выглядел так, словно его сбили кувалдой, когда он вошел к себе в дом, – напали из засады в дверях. Но когда я осторожно подошел к нему сзади, он поднял голову и повернул морду наружу, на лунный свет; я прикоснулся к его влажному черному носу, и он вроде как замычал. Это слегка разочаровывало меня – он оказался таким ручным; я ожидал, что мне бросят вызов: прижмут к стенке сарая, пригрозят рогом и копытом, пока я не докажу, что я тот, кому можно доверять. Но сернобык не нуждался в доказательствах, он снова лег, вытянулся, поднял голову и повернулся ко мне огромным боком – на самом деле горько сетуя! Его гигантские семенники стукнули о доски пандуса. Он лежал, усталый, словно говоря: «Ну хорошо, я покажу вам, где у меня ванная. Сами вы, пожалуй, ее не найдете».

Он пригласил меня к себе в сарай – так и есть, попятился, убирая зад с пандуса и качая головой, словно зазывая меня к себе в покои: «Вот тут я сплю, когда холодно, когда тепло, как видите, я высовываюсь из сарая. А здесь я съедаю свой поздний завтрак, выглядывая из незастекленного окна. А здесь я сижу и читаю».

Он постучал о стенку сарая (ожидая, что я собираюсь его чем-нибудь угостить), но когда я показал ему, что у меня ничего нет, он с негодованием вышел из своего жилища. Лунный свет отражался от пандуса; его яйца покачивались, просвечиваясь насквозь стробоскопическим светоэффектом сияющей луны.

Об их размерах следует сказать отдельно. Не с баскетбольные мячи – это преувеличение, разумеется. Но побольше, чем мяч для игры в софтбол, – честное слово! И больше, чем слоновьи, совсем недавно привлекшие мое внимание. Они были с волейбольные мячи, только слишком тяжелые, чтобы выглядеть безупречно круглыми. Волейбольные, только оттянутые вниз, словно из них слегка выпустили воздух – небольшие вмятины в тех местах, где шар опал от недостатка воздуха. Я подошел так близко, как только мог, чтобы видеть, что они болтаются в длинном, опавшем кожаном мешочке и что кое-где они покрыты струпьями – из-за того, я уверен, что в трущобах бедного сернобыка полно навоза.

Представьте себе: сернобык был рожден в Хитзингерском зоопарке! Подвергнут идеологической обработке! Он считает, что его яйца предназначены лишь для того, чтобы волочить их за собой! Ему никогда ни о чем таком не говорили; он, видно, понятия не имеет, что делать с дамами.

И тогда я подумал: «Почему здесь поблизости нет какой-нибудь самки, горной козы или опытной антилопы гну, которые могли бы показать несчастному сернобыку, что ему делать с его волейбольными шарами».

Я убежден: его семенники такого внушительного размера исключительно от воздержания!

Так что, на всякий случай, я заглянул в соседние загоны, в надежде отыскать даму, которая могла бы просветить наивного и апатичного сернобыка. Но это оказалось не так-то просто. Коза была слишком мала и легкомысленна – она не доставила бы нашему сернобыку ничего, кроме разочарования. Мне показалось, что белохвостая антилопа гну слишком уж волосата, миссис серая антилопа выглядела до абсурда девственной, малая куду [17]17
  Куду – винторогая антилопа.


[Закрыть]едва ли могла что-то предложить, у оленихи слишком узкий крестец; а у самок антилопы гну – борода. Во всем Хитзингерском зоопарке не нашлось бы никого более подходящего, чем ласковая мадам корова.

Так я и решил. Вместо того чтобы соблазнять сернобыка похотливой ламой, будем надеяться на кое-что получше после освобождения: на то, что сернобык сбежит на пастбища в долины Дуная и будет наскакивать на царственных коров и повелевать потрясенным и благоговеющим стадом.

Это придало мне отваги, и я прокрался мимо Жилища Мелких Млекопитающих.

О. Шратт находился где-то на задворках лабиринта – по-прежнему скрипя дверьми и скользя стеклянной задвижкой.

Но, наряду с производимыми обычно О. Шраттом звуками, я услышал у открытых дверей какой-то новый звук – это О. Шратт будил своих подопечных; слышалось шарканье и стук когтей о стекло.

И как только я решил, что это прелюдия к неожиданному появлению самого О. Шратта, к его ударному броску из открытой двери – как раз когда я свернул с дорожки и ретировался в свое укрытие, – я услышал скорбный вопль, донесшийся из какого-то дальнего прохода в лабиринтах Жилища Мелких Млекопитающих. Вопль, оборвавшийся на высоте, как если бы О. Шратт широко распахнул дверь у несчастного животного, которому приснился кошмар, а потом захлопнул столь же резко, как и распахнул, – опасаясь, вероятно, быть втянутым в этот звериный сон.

Но вопль оказался заразительным. И все Жилище Мелких Млекопитающих заныло и застонало. О, крики разрывали воздух и снова стихали, приглушенные, но не исчезали совсем. Как если бы некий поезд стремительно промчался мимо в неизвестном направлении. Вопль испуганных животных ударил меня, словно хлыст извозчика; вопль на мгновение повис, будто жгучий след от веревки на шее после того, как извозчик хлестнул тебя и умчался прочь.

Я нашарил руками дорогу через ближайшую канаву и вполз в свое убежище, сдерживая дыхание.

Когда я наконец выдохнул, я услышал вокруг себя тысячи выдохов, и тут до меня дошло, что весь зоопарк снова проснулся.

Тщательно отобранная автобиография Зигфрида Явотника:
Предыстория II (продолжение)

В воскресенье 26 октября 1941 года семья Сливница сочла Вратно Явотника достаточно подготовленным для встречи с Готтлибом Ватом, имевшим привычку устраивать по воскресеньям свидания.

По воскресеньям у дивизиона разведчиков был выходной. На улице Смартин перед квартирами соединения «Балканы-4» не выставлялось никакой охраны, как и возле мотоциклетного гаража, располагавшегося почти кварталом ниже по той же улице, откуда открывался вид на берег реки Мислинья.

Воскресенье было днем, когда Ват не спеша завтракал со своей сербской любовницей, которую он открыто поселил в находившейся на полпути между бараками соединения «Балканы-4» и гаражом квартире. Каждое воскресенье утром Ват, облаченный в халат и незашнурованные ботинки, торопливо пересекал улицу Смартин, держа под мышкой форму, – это был единственный день недели, когда он не надевал и не держал в руках мотоциклетный шлем. От квартиры сербки у него имелись собственные ключи. И вся улица Смартин наблюдала, как Ват входил внутрь.

Время от времени кто-нибудь из мотоциклистов назначался дежурным связным на воскресенье. В таком случае один из мотоциклов «NSU» модели с боковым клапаном и коляской, объемом 600 кубических сантиметров, стоял припаркованным перед бараками. В противном случае все мотоциклы запирались в гараже ниже по улице.

Но у Вата был ключ и от гаража. Он покидал любовницу ближе к вечеру и шел в гараж к своим мотоциклам, входил внутрь аккуратно одетым – на этот раз в форму и держа под мышкой халат. Тут он возился до наступления темноты. Он заводил мотоцикл, что-то прилаживал, подтягивал, подпрыгивал на сиденье, иногда оставлял на рулях маленькие записки – заявляя об обнаруженных им неполадках, о плачевном результате своих попыток устранить их, иногда грозя мотоциклистам наказанием за столь небрежное обращение.

Затем он раскрывал дверь гаража, чтобы проветрить помещение от выхлопных газов перед аудиенцией, в основном для детишек, стоявших у входа в гараж и издававших тарахтящие звуки. Он позволял им садиться в мотоциклетную коляску, но только не в ту, что могла бы опрокинуться и придавить ребенка. Готтлиб приносил от сербки печенье и съедал его вместе с детьми, перед тем как запереть гараж. Но тех детей, которые воровали – даже если только значок, – он никогда больше не впускал в гараж. Каким-то образам Ват всегда знал, кто и что украл.

Готтлиб Ват представлял собой суховатого, жилистого мужчину почти без бедер, с откинутой назад спиной и не гнущимися при резких движениях членами; у него была дерганая, неровная походка, как если бы лишенные гибкости члены причиняли ему боль при ходьбе. Возможно, что и причиняли. В разные времена Готтлиб ломал себе все пальцы на руках и частично на ногах, оба запястья и обе лодыжки, один раз ногу и один раз локоть, почти все ребра с левой стороны, раз челюсть, дважды нос и трижды впалую левую щеку – но ни разу правую. Ват никогда не участвовал в гонках, но он испытывал сам все гоночные мотоциклы и устранял неполадки. Все неполадки в мотоцикле устранялись только Готтлибом Ватом. Представьте себе картину: бедный Ват, придавленный мотоциклом при испытании какой-нибудь новой модели, рукоятка переднего тормоза вонзилась в руку, по груди хлещет бензин, рукоятка переключения скоростей впилась в бедро, потом рабочие стаскивают с него этого монстра. Ват произносит: «Да, я бы сказал, что тут явно отсутствует задняя подвеска, и нам придется укрепить перекладину вилки спереди, если мы вообще собираемся оставлять подвеску».

Но теперь Ват выполнял скучную работу, записывая замечания: «Бронски, шины у тебя постоянно дряблые», или «Гортц, бумажная салфетка не остановит течь, ты потерял затвор от коробки передач, не суй вместо него всякую дрянь», или «Валлнер, ты слишком низко стелешься на поворотах, ты ободрал выхлопные трубы и ножной стартер – с такими выкрутасами ты кончишь тем, что тебе прицепят коляску, чтобы ты, недоумок, не лихачил», или «Ватч, с твоего заднего крыла пропал Железный крест, только не говори мне, что это мои дети стащили его, поскольку я слежу за ними, и я догадываюсь, что им завладела какая-нибудь девица, если только ты не послал его домой и не объявил, что такой медали у тебя еще не было. В ней просверлены дырки, так что ты никого не обманешь, поэтому верни ее обратно на заднее крыло!», или «Метц, у тебя засалены свечи зажигания, но я ни за кого не собираюсь выскабливать уголь, с таким нехитрым делом ты справишься и сам – в понедельник, вместо ленча».

Да, теперь у Готтлиба Вата была скучная работа – смертельно скучная для любителя острых ощущений. Вероятно, он любил рассказывать своему лучшему гонщику Валлнеру, как он стирал в пыль выхлопные трубы, как низко срезал углы на поворотах, превращая трубы в ничто, – только поосторожней с ножным стартером, он может выбить тебя, поэтому его не ставят на гоночный мотоцикл, как, зачастую, и выхлопные трубы. Итак, Готтлиб по воскресеньям писал записки, чтобы поддерживать разведывательное соединение «Балканы-4» хотя и невостребованным, но в боевой готовности; найти в Словеньградце запасные части и новых мотоциклистов было бы не таким простым делом, как в былые времена на заводе в Некарсулме.

Определенно, 26 октября было выбрано Сливницами весьма удачно для того, чтобы мой отец должен попытался внести некоторое разнообразие в скучную жизнь Готтлиба Вата.

К тому же это был пятый – и последний день, когда измученные вдовы Крагуеваца заканчивали копать могилы своими мозолистыми руками.

Это был еще и один из дней партизанской войны четников Михайловича и коммунистов-партизан, поддерживавших тогда четников в борьбе против фашистов. Во главе партизан-коммунистов стоял никому не известный сын хорватского кузнеца из деревни Кланиец. Вместе с австро-венгерской армией сын кузнеца попал на русский фронт, но перешел на сторону русских и сражался в рядах Красной армии во время гражданской войны; после чего он вернулся домой и стал лидером югославской коммунистической партии; затем, в 1928 году, он, как коммунист, был арестован и провел пять лет в тюрьме; потом, по слухам, возглавлял коммунистическую партию в период ее нелегального существования, хотя те, кто был связан с балканскими подпольными центрами в Вене, клялись, что об этом сыне кузнеца они раньше и не слышали.

Кое-кто из членов балканского подполья утверждал, будто бы сын кузнеца на самом деле был русским шпионом и что он находился в России до вторжения немцев. Какова бы ни была его настоящая история, сын кузнеца был человеком таинственным, лидером коммунистов-партизан, которые сражались вместе с четниками против немцев – когда те еще не сражались против четников. Он был коммунистом, у него была большая и красивая голова славянина; он сражался вместе с Михайловичем, пока не повернул против него; он и в самом деле был человеком таинственным.

К тому времени, как мой отец познакомился с Готтлибом Ватом, об Иосипе Броз Тито, сыне кузнеца, мало кто слышал.

Отец мой наверняка ничего не слышал о нем, но, как я уже сказал, Вратно мало интересовался политикой. Его больше интересовали другие вещи, куда более вечные: различное использование карбюратора «Амал», преимущество модели с наддувом сдвоенного верхнего цилиндра, умляуты и глагольные окончания. Если хотите знать, к 26 октября 1941 года мой отец выучил свою роль наизусть.

Вратно тихонько разговаривал сам с собой на немецком, он даже повторял придуманные за Вата ответы. Когда он небрежной походкой вошел в ворота гаража, на нем был мотоциклетный шлем цвета индиго с забралом красного цвета, сдвинутый немного назад, ремешок которого свободно болтался под подбородком. Из отверстия над ухом торчала скрещенная пара флажков, на которых печатными буквами было выведено: «КАРБЮРАТОР „АМАЛ“ ПРИХОДИТ ПЕРВЫМ – И ПОСЛЕДНИМ!»

– Герр командир Ват, – обратился он. – Да, да, я по-прежнему узнаю вас. Вы, разумеется, старше… мне было только одиннадцать, так что я очень изменился. Тот самый кудесник Ват! – ликовал Вратно. – Ах, если бы мой бедный дядюшка мог это видеть!

– Что? – спросил Ват, разбрасывая инструменты и детей. – Кто ты? – нахмурился Ват, крепко сжимая патрубок в жирных руках – самых грязных руках с коротко стриженными ногтями, какие только доводилось видеть моему отцу.

– Я Явотник, – сказал мой отец. – Вратно Явотник.

– Ты говоришь по-немецки? – спросил Ват. – И почему ты в крагах?

– Ват, – ответил Вратно, – я пришел, чтобы вступить в вашу команду.

– Мою команду?

– Я пришел учиться заново, Ват… теперь, когда я нашел настоящего мастера.

– У меня нет никакой команды, – сказал Ват. – И я не знаю никакого Явотника.

– Вы помните «Гран-при Италии 1930»? – спросил Вратно. – О, Ват, вы тогда действительно сорвали куш!

Готтлиб Ват расстегнул кобуру на бедре.

– Мой бедный покойный дядя взял меня с собой, Ват. Мне было всего одиннадцать. Дядя говорил, что вы лучше всех, – тараторил Вратно.

– В чем? – спросил Ват с открытой кобурой.

– В мотоциклах, конечно. Ват, как их чинить и объезжать, испытывать и обучать водителей! Просто гений, говорил дядя. Если бы не политика, то мой дядя вступил бы в вашу команду.

– Но у меня нет никакой команды, – повторил Ват.

– Послушайте, – не умолкал отец, – у меня есть серьезная проблема.

– Мне очень жаль, – произнес Готтлиб Ват с сочувствием.

– Я только что научился ездить, – продолжал Вратно, – когда мой дядя погиб – влетел на своем «Нортоне» в Саву в окрестностях Бледа. Это сломало меня, Ват. С тех пор я ни разу не сел на мотоцикл.

– Я не понимаю, чего ты хочешь, – сказал Ват.

– Вы можете научить меня, Ват. Я должен учиться всему заново – как водить. Я неплохо это делал, Ват, но я не могу справиться со страхом, после того как мой дядя утонул в Саве. Дядя говорил, что вы лучше всех.

– Откуда твой дядя меня знал? – спросил Ват.

– Весь мир знал вас, Ват! «Гран-при Италии 1930». Вот это был куш!

– Ты уже это говорил, – нахмурился Ват.

– Меня учил мой дядя, Ват. Он говорил, что я способный. Но я потерял над собой контроль, понимаете. Нужен мастер, чтобы я снова смог водить мотоцикл.

– Сейчас война, дурачок, – сказал Ват. – Кстати, ты кто?

– Хорват, полагаю… если это имеет значение, – ответил Вратно. – Но мотоциклы – вещь интернациональная.

– Но ведь идет война, – сказал Ват. – Я командир дивизиона разведчиков мотоциклетного соединения «Балканы-4».

– В эту команду я и хочу вступить! – воскликнул мой отец.

– Это не команда! – возразил Ват. – Это война.

– Неужели вы и в самом деле воюете, Ват? – спросил Вратно. – Что сделает война с «NSU»?

– Отбросит нас лет на десять назад, – сказал Ват. – Не будет никаких гонок, не будет никаких улучшений. Возможно, не станет завода, куда можно будет вернуться, а мои мотоциклисты могут остаться без ног. Все машины вернутся обратно, покрытые камуфляжной краской.

– О, вы совершенно правы, эти политики не обойдутся без мотоциклов, – лепетал мой отец. – Ват, есть ли способ преодолеть мой страх?

– Господи! – воскликнул Ват. – Ты не можешь иметь ничего общего с немецким военным соединением.

– Вы можете помочь мне, Ват, я знаю, что можете! Вы можете сделать из меня снова мотоциклиста.

– Почему ты говоришь по-немецки? – спросил Ват.

– А вы говорите на сербохорватском?

– Разумеется, нет.

– Тогда я лучше буду говорить на немецком, вы не находите? Видите ли, я объездил весь мир – в основном участвуя в любительских гонках. Но я был запасным в гонках на «Гран-при 39». Жаль, что «NSU» не стал победителем в тридцать девятом, модель того года немного тяжеловата, верно? Но я подучился разным языкам, пока разъезжал.

– Пока не стал бояться? – спросил Ват устало.

– Да, пока мой бедный дядя не утонул вместе со своим «Нортоном».

– И во время «Гран-при Италии 1930» тебе было всего одиннадцать?

– Одиннадцать. Я был всего лишь восхищенным ребенком.

– И тебе удалось узнать, где я?

– Ну да, Ват.

– Как это тебе удалось? – спросил Готтлиб.

– Мир знает вас, Ват! Мотоциклетный мир.

– Да, ты уже это говорил, – согласился Ват.

– С чего вы думаете начать бороться с моим страхом? – спросил мой отец.

– Ты ненормальный, – ответил Готтлиб. – И ты напугаешь детей.

– Пожалуйста, Ват, – взмолился Вратно. – Я был очень способным, а теперь словно закостенел.

– Ты, должно быть, не в своем уме, – сказал Ват, и мой отец обвел удивленным взглядом гараж.

– Почти все с колясками, – присвистнул Вратно, – но это же не мотоциклы, честно говоря. Да еще с боковыми клапанами, – разочарованно добавил он. – Почти все не скоростные… Полагаю, для войны они сгодятся, но гонок на них не выиграть, верно?

– Подожди, – сказал Ват. – У меня есть два с цилиндрами 600 кубических сантиметров и с верхним клапаном. Они могут дать приличную скорость.

– Но без задней подвески, – кивнул Вратно. – Центр тяжести слишком высоко и труден в обращении… насколько я помню по «Гран-при 38».

– Удивительно, что ты помнишь, – сказал Ват. – Сколько тебе было тогда, парень?

– Только два гоночных «Гран-при 38» с боковым клапаном и коляской, – продолжал мой отец насмешливо. – Извините, Ват, – сказал он. – Я ошибся. У вас тут для меня ничего нет. – И он направился к двери. – Когда закончится война, – добавил он, – «NSU» снова вернется к изготовлению мопедов.

– Меня даже не посылают туда, где настоящие события! – воскликнул Ват.

Мой отец вышел на улицу Смартин, а за ним, сморщившись словно от боли, последовал Готтлиб Ват, гаечный ключ торчал у него в ботинке.

– Возможно, – сказал Вратно, – они решили, что вы слишком стары для фронта. Возможно, Ват, они полагают, что у вас все в прошлом. Что вы потеряли свою былую энергию, понимаете?

– Ты не видел гоночный, – застенчиво сказал Ват. – Я держу его под брезентом.

– Какой гоночный? – спросил Вратно.

– Гоночный «Гран-при 39», – усмехнулся Ват, близко составив ноги и едва не теряя равновесия; его руки то сходились, то расходились за его спиной.

– Который оказался слишком тяжелым? – спросил Вратно.

– Я могу облегчить его, – сказал Ват. – Разумеется, мне пришлось навесить на него оснащение, чтобы все думали, будто это такая же рабочая лошадка, как и остальные. Но время от времени я снимаю с него лишнее для пробежек. Понимаешь, все лишнее: подставку, ящик с инструментами, багажник, радио и мешок с разным барахлом за сиденьем… Мне пришлось придать ему походный вид, но это все тот же гоночный мотоцикл «Гран-при 39», объемом 500 кубических сантиметров.

Мой отец недоверчиво вернулся обратно к двери.

– Но это же дубликат, да? – сказал он. – Дубликат со сдвоенным расточенным цилиндром с верхним наддувом? С усиленной рамой и двойным поршнем задней подвески с ограничителем?

– Хочешь посмотреть, а? – спросил Ват и покраснел.

Да, под брезентом оказался гоночный мотоцикл, замаскированный под мотоцикл военного образца, покрытый камуфляжной краской, немного темнее других из-за черных слоев эмали под ней.

– Сколько он выжимает? – спросил Вратно.

– Пришпорь его, и он выдаст сто пятьдесят, – сказал Ват. – Его вес все еще четыреста восемьдесят шесть, но часть из этого – горючее. Он сбрасывает его – вес остается ниже четырех сотен, когда опорожняется бак.

– В естественных условиях? – спросил Вратно, демонстративно постукивая по передку, как если бы он был в этом деле докой.

– О, немного сыроват, – сказал Ват. – Возможно, жестковат руль, но мощность никогда не подведет.

– Могу себе представить, – обронил Вратно, и Готтлиб Ват посмотрел на флажки, торчащие скрещенными за ухом моего отца. Затем послал одного из мальчишек за шлемом.

– Кажется, тебя зовут Явотник? – спросил он.

– Вратно. Вратно Явотник.

– Ну что ж, Вратно, а что касается твоих страхов…

– Самое трудное – преодолеть их, Ват.

– Я думаю, Вратно, – сказал Готтлиб, – что хорошие водители должны уметь побороть свой страх.

– Как, Ват?

– Притворись, будто ты боишься другого, парень. Притворись, будто ты испытываешь страх оттого, что только начал учиться водить.

– Притвориться? – удивился Вратно.

– Это не трудно, – сказал Ват. – Ты должен притвориться, будто до этого никогда раньше не водил мотоцикл.

– Ну, это не так уж и трудно, – согласился Вратно, наблюдая, как Готтлиб Ват сгибает колени, разминая застывшие члены перед тем, как усесться на этого монстра – гоночный «Гран-при 39».

Если быть неосторожным с рукоятью зажигания, то стартер может довольно сильно ударить тебя по ноге, выбив при этом голеностопный или даже коленный сустав, от удара по бедренной кости боль отзовется даже в легких.

По крайней мере, так заявил Готтлиб Ват, хозяин и секретный обладатель гоночного мотоцикла «Гран-при 39», которому было так же плевать на политику, как и моему отцу, и который так же ничего не слышал об Иосипе Броз Тито.