Текст книги "Незначительное (ЛП)"

Автор книги: Джон Харви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

  Джон Харви

  Незначительное

  Первая глава.

  Он сидел напротив Рэймонда за барной стойкой, глядя, подталкивая его подойти и что-то сказать: юноша, который ударил его, тот, у кого был нож.

  Шесть недель назад это было, субботний вечер, такой же, как сегодня, но холоднее, дыхание Рэймонда в воздухе, когда он сворачивал мимо «Роял» и направлялся к площади. В таком случае незачем замечать их, как и всех остальных, четверо молодых людей в рубашечных рукавах, девятнадцати или двадцати лет, прогуливающихся по городу; белые рубашки и новые галстуки, купленные этим утром в «Ривер-Айленд» или «Топ-мэн», руки засунули в карманы темных брюк, свободно висевших на бедрах. Громко. Голоса повышались на пробежавших мимо девушек и смеялись, короткие юбки или шорты, стук высоких каблуков.

  «Эй, ты!»

  «Что?»

  «Ты!»

  – Да?

  Рэймонд наткнулся на одного из них, чуть ли не плечом, не более чем задев рубашку, когда он проносился мимо, близко к стеклу окна Дебенхэма.

  – Смотри, куда ты, блядь, идешь!

  – Ладно, я не…

  Четверо из них сомкнулись вокруг него, нет места для объяснений.

  «Смотри…» Жест умиротворения, Раймонд поднимает обе руки ладонями наружу: ошибка.

  Ближайший удар ударил его, скорее толчок, чем удар, достаточный, чтобы отбросить его на холодную плоскость стекла; вспышка страха в его глазах была достаточной, чтобы привлечь их внимание.

  «Сволочь!»

  Значит, все они; ударов он почти не чувствовал, разве что упал на колени, и один из них, качнувшись назад, пнул свой начищенный ботинок, отчего Раймонд вскрикнул, и это, конечно, им нравилось. Четверо из них хотят получить кусочек от него, хорошенько попинать, пока весь город кружит вокруг них, еще несколько пинт, еще немного смеха, ночь еще не наполовину закончилась, и всем хочется немного повеселиться.

  Раймонд вцепился в ногу и повис. Каблук наступил ему на икру, и он сжал зубами бедро в штанах и сильно прикусил.

  «Иисус! Сволочь!»

  «Пизда!»

  Чья-то рука схватила его за рубашку, потянув на удар. Лицо широкое от гнева. Боль. Подойдя к окну, Раймонд увидел лезвие, нож. Затем он скрылся из виду в кармане, и они ушли, дерзкая походка через улицу перешла в бег.

  Раймонд смотрел теперь на то же лицо: карие глаза, темные начинающиеся усы; его нападавший сидел за столом с тремя другими, головы близко друг к другу, а девушка с фиолетовыми укусами и зачесанными черными волосами изо всех сил пыталась закончить свою шутку, не расхохотавшись. Но юноша, которого узнал Раймонд, на самом деле не слушал, зная, кем был теперь Раймонд, вспоминая; развязно он поднялся на ноги и подошел к прилавку с пустым стаканом в руке. Заказав еще пинту лагера, Хайнекен выпил, расплатился, ждал сдачи, почти не сводя глаз все это время с лица Рэймонда. Улыбаясь этими глазами сейчас, когда он выпрямился, плотно сжав рот. Да ладно тебе, понте, кусок дерьма, который ворует рубашки, что ты собираешься с этим делать?

  В тот вечер, несколько недель назад, Рэймонд легко сел, прислонившись спиной к окну, пока люди перешагивали через его раздвинутые ноги, над ним или вокруг него. Сначала он испугался, почувствовав, куда пришелся удар, мягкую плоть над бедром, где вонзился нож. Пошатываясь на ногах, останавливаясь через каждые десять шагов, он миновал круг кустов, увешанных чьими-то выброшенными трусиками, рассыпчатым горошком и корочкой от пиццы, контейнерами из-под «Кентукки Фрид Чикен» и «Бургер Кинг», мимо туалетов к стоянке такси в конце улицы. квадрат.

  – Квинс, – сказал он, поморщившись и усаживаясь на сиденье.

  – Какой вход?

  «Пострадавший».

  На пешеходном переходе перед ними танцевала вереница конга в маскарадных костюмах – Минни Маус, Дева Мариан, Мадонна – чей-то девичник в шумном праздновании.

  Когда они прибыли в больницу, водитель проклял Рэймонда за то, что он пролил кровь на сиденье, и попытался взять с него двойную плату за проезд. Секретарше пришлось трижды просить его написать свое имя по буквам, и каждый раз Рэймонд произносил его по-разному, потому что он не собирался называть ей свое настоящее имя, не так ли? Они очистили его настолько, что наложили временную повязку, дали немного парацетамола и посадили ждать в коридоре. Спустя почти час ему надоело бездельничать, он взял другое такси на верхнем уровне и поехал домой.

  Первые несколько дней, каждый раз, когда он шел в ванную, он отбирал пластырь, который использовал для снятия повязки, и проверял, нет ли каких-либо признаков инфекции, толком не зная, что это может быть. Он видел только темнеющий струп, не больше дюйма, дюйма в полтора в поперечнике, вокруг него синяк, который менял цвет, хотя и начал исчезать.

  Рэймонд вернулся к работе и, за исключением тех случаев, когда он потягивался или поднимал что-то тяжелое, например, говяжий бок, почти забыл, что произошло. За исключением этого лица, прижавшегося к нему, когда лезвие вонзилось в цель. Рэймонд не собирался забывать об этом, особенно когда это было не более чем в двадцати футах от него, как сейчас, юноша сидел с друзьями, но время от времени все еще переводил взгляд на Рэймонда. Какие? Ты все еще здесь? Хорошо. Меньше всего Раймонд хотел, чтобы он подумал, что он в каком-то смысле боится. Он заставил себя сосчитать до десяти про себя, поставил стакан, снова один до десяти, и встал, подождал, пока юноша не посмотрит прямо на него, и задержал его взгляд – там – и вышел прямо из бара, как будто он не мне все равно.

  Только раз Раймонд вышел в коридор, вместо того чтобы повернуть налево к улице, он пошел в другую сторону и нырнул вниз по лестнице к джентльменам; там один мужчина в клетчатой ​​рубашке с короткими рукавами, вытянутая рука к стене, наклонившийся вперед, чтобы блаженно помочиться. Рэймонд попробовал первую кабинку, без замка, вошел во вторую и быстро передвинул засов. Он расстегнул молнию на своей кожаной куртке – сорок фунтов в киоске рядом с рыбным рынком и вряд ли повторится – и полез во внутренний карман. Перекрестная штриховка рукояти ножа Стэнли успокаивала его пальцы, ладонь. Ноготь большого пальца, которым он взмахнул лезвием, был обкусан низко, почти за живое. Снаружи в писсуарах кто-то пел «Отважная Шотландия»; по соседству кто-то пытался заболеть. Раймонд ловко водил лезвием вверх и назад, вверх и назад. Острием он вырезал свои инициалы на стене под цистерной, в конце концов изменив букву R на B, а C на D.

  Пока нож царапал краску, он думал о том, чтобы встретиться лицом к лицу с нападавшим, где-нибудь в толпе или в тишине, это не имело значения: все, что он сделал, это то, что когда Раймонд порезал его, он знал, кто это был. «Раймонд Кук». Как бы он это сказал. Не надо кричать, самый легкий шепот. «Раймонд Кук. Помните?"

  Вернувшись в передний бар, теперь уже более занятый, Раймонд только через несколько мгновений понял, что юноша ушел.

  Два

  Девушка пропала без вести с сентября. Два месяца. Всего шестьдесят три дня. Первая домашняя игра Резника в сезоне. Он занял свое место на трибунах на Медоу-лейн, переполненный ежегодным ранним энтузиазмом. Новый игрок в центре защиты, подписанный во время летнего перерыва; их двойная ударная группа улыбается с последней страницы местной газеты, каждая клянется превзойти другую в погоне за тридцатью голами; хорошая молодежь, растущая из молодежной команды, из резерва – разве двое из команды уже не играли за сборную до 21 года? Уходя с земли после финального свистка, ошеломленный ничьей 0: 0 с кучей доггеров и ремесленников с более высокого уровня A1, Резник подумал о том, чтобы зайти на станцию, но передумал. Ходили слухи, что Форест выиграл на выезде со счетом 4: 1, и он мог обойтись без саркастических напоминаний коллег о том, что он поддерживает не ту команду. Как будто он нуждался в том, чтобы они сказали ему; как будто это не главное.

  Это означало, что не детектив-инспектор, а его сержант был старшим офицером в комнате уголовного розыска, когда поступил вызов.

  Грэма Миллингтона тоже не должно было быть там. По правде говоря, он должен был быть дома в своем саду, обгоняя осень, пока она не сделала то же самое с ним. Его сад или Сомерсет. Тонтон, если быть точным. Он и его жена должны были быть в Тонтоне, пить какую-то ужасную смесь чая Эрл Грей и есть бутерброды с яйцом и салатом, в то время как сестра его жены и ее оправдание для мужа долго рассказывали о росте преступности, озоновом слое и уменьшение количества голосов тори. О, и Иисус. Родственники Миллингтона, изначальные правые, христианские защитники природы, сидящие там, наверху, по правую руку от Зеленого Бога, вроде бы не предлагают ему еще один салат из непросеянной муки и огурец и несколько советов о том, как не допустить попадания кислотного дождя на край его одежды. .

  Вытянутое лицо Миллингтона и затянувшиеся предупреждения о пробках на М5 наконец-то возымели действие. «Хорошо, – заявила его жена, метафорически скрестив руки на груди, – мы никуда не пойдем». Она тут же заперлась в гостиной с иллюстрированным компаньоном по галерее Тейт, новой биографией Стэнли Спенсера и набором затычек для ушей: курс истории искусства в этом семестре начинался с нового взгляда на британских визионеров. Миллингтон поставил на кол несколько георгинов, обрезал то, что осталось от роз, и дошел до того, что всерьез задумался о подкормке лужайки за домом. Вес обиды его жены тяготил его, угрюмое лицо на только что заново покрытом диване с теми ужасными картинами, которые она ему показывала. Что это было? Коровы в чертовом Кукхеме. Иисус Христос!

  Он не пробыл в офисе и десяти минут, меньше, чем нужно, чтобы вскипятить чайник и заварить чай, когда зазвонил телефон. Глория Саммерс. В последний раз видели на качелях в Lenton Recreation Ground чуть позже часа ночи. Родственники, соседи, друзья – никто не видел ее; не с тех пор, как ее бабушка оставила ее ходить в магазины, не дальше двух улиц от нее. Оставайся там сейчас, там хорошая девочка. Глория Саммерс: шесть лет.

  Миллингтон записал детали, отпил пару чашек чая, прежде чем поговорить с Резником по телефону. По крайней мере, когда босс был вовлечен, он, вероятно, сам поговорил бы с родителями ребенка; одна вещь превыше всего, что заставило его желудок, Миллингтон, глядя в эти рухнувшие лица, лгал.

  Повестка спасла Резника от трудного решения: в субботу вечером поддерживать бар в Польском клубе, все время жалея, что он остался дома, или в субботу вечером дома, жалея, что теперь он не пошел в клуб. Он поговорил с Морисом Уэйнрайтом, удостоверившись, что вся униформа поднята по тревоге, автомобильные патрули отвлечены, а информация еще не получена. Шесть часов: он догадался, что суперинтендант будет слушать новости по радио, и оказался прав.

  – Видишь, твоя команда хорошо начала, Чарли, – сказал Джек Скелтон.

  «Кажется, я не могу начать, сэр».

  «Оставь это слишком поздно, как обычно, вроде как нет».

  – Осмелюсь предположить, сэр, – сказал Резник, а затем рассказал ему о пропавшей девушке.

  Скелтон был спокоен: на заднем плане Резник мог слышать бестелесную программу чтения новостей и лежащую над ней женщину, вопросительный голос, то ли жену Скелтона, то ли дочь, он не знал кого.

  – Пять часов, Чарли. Так или иначе, не так уж и долго».

  Она могла спрыгнуть с качелей и понять, что бабушки больше нет, запаниковать и пойти ее искать, заблудиться. Чья-то мама, кто-то, кто должен был знать лучше, мог бы собрать ее с друзьями за пирожными и колой, взятыми напрокат видео мультфильмами, антропоморфными животными, совершающими невыразимое насилие друг над другом, в то время как маленькие девочки смеялись до слез. Она могла бы даже сидеть на дороге в «Савойе» с липкими от слишком большого количества попкорна руками, привязавшись к чьему-то угощению на день рождения. Все, что было возможно, они знали все это раньше.

  Потом был другой набор возможностей…

  Ни Резнику, ни Скелтону не нужно было озвучивать то, что не давало им покоя.

  – Вы пойдете в дом, – без вопросов сказал Скелтон.

  «Напрямую.»

  «Держи меня в курсе.»

  Резник опустил маленькую кошку, забравшуюся к нему на колени, за уши которой он рассеянно поглаживал, и направился к двери.

  Снаружи темнело. Огни тут и там в окнах высотки придавали ей вид незавершенной головоломки. Резник свернул с главной дороги между круглосуточным гаражом и кинотеатром и припарковался за поворотом объездной дороги. Беспорядочная группа молодых людей, самому старшему не больше четырнадцати, испарилась при его приближении. Он был удивлен, обнаружив, что лифт работает, а еще сильнее – резкий запах мочи и обещания любви и ненависти, нарисованные на стенах.

  Кто-то выкрасил дверь дома 37 в тусклый, темно-зеленый цвет, который неравномерно исчезал под мазком снизу, как будто внезапно кончились то ли краска, то ли энергия.

  Резник позвонил в звонок и, не зная, работает ли он, также постучал в почтовый ящик.

  Приглушенный звук телевизионного смеха стал еще глуше.

  «Кто это?»

  Резник отступил назад, чтобы его было лучше видно через глазок в двери, и поднял свой ордер. В искажении круглой линзы «рыбий глаз» Эдит Саммерс увидела в неровных складках распахнутого плаща крупного мужчину с широким лицом и высокого роста; провисший узел его полосатого галстука на несколько дюймов ниже отсутствующей пуговицы на вороте рубашки.

  – Детектив-инспектор Резник. Я хотел бы поговорить с вами о Глории.

  Два болта были отвинчены, цепь отпущена, защелка соскользнула с замка.

  "Г-жа. Саммерс?

  – Ты нашел ее?

  Медленное покачивание головой. «Не боюсь. Еще нет.»

  Плечи Эдит Саммерс поникли; беспокойство уже вытеснило большую часть ее надежды. Уголки ее глаз были красными от трения, воспаленными от слез. Она стояла в дверях своей квартиры и смотрела на Резника, наполовину сломленная чувством вины.

  "Г-жа. Саммерс?

  – Эдит Саммерс, да.

  – Может быть, мы могли бы войти внутрь?

  Она отступила назад и провела его по короткому коридору в гостиную: телевизор, аквариум с золотыми рыбками, какое-то вязание, перекошенные фотографии в рамках. По телевизору еле слышно мужчина в белом фраке и парике уговаривал немолодую пару унижаться дальше ради нового холодильника-морозильника. В одном углу, под квадратным столом с привинченными ножками и золотым ободком, из зеленого целлофанового пакета торчали руки и головы нескольких кукол.

  – Вы бабушка Глории?

  – Ее бабуля, да.

  – А ее мать?

  – Она живет здесь, со мной.

  «Мама?»

  «Глория».

  Резник пытался заглушить стук плохо усиленного баса из квартиры наверху, хип-хоп или рэп, он не был уверен, что понимает разницу.

  – Вы сами не видели ее следов? – спросил Резник. – Никто не выходил на связь?

  Она смотрела на него, не отвечая, дергала что-то на кончиках волос. Резник сел, и она сделала то же самое, они оба в одинаковых мягких креслах, с изогнутыми деревянными подлокотниками и тонкими подушками, с мягкими спинками. Он пожалел, что не взял с собой Линн Келлог, подумал, не найти ли ему кухню, заварить чай.

  – Она всегда жила здесь, рядом со мной. Это я воспитал ее.

  Эдит Саммерс вытряхнула сигарету из пачки в кармане кардигана; зажгла его спичкой из хозяйственного ящика поверх газового камина. Понизился, центр огня горел синим.

  – Как будто она была моей.

  Она снова села, рассеянно поправляя свободную юбку платья с поясом на коленях. Кардиган, накинутый на ее плечи, был прошит черными косами. На ногах у нее были линялые фиолетовые тапочки без спинки, и к одному из них все еще был прикреплен грязно-белый шерстяной пух. Ее волосы были ниже плеч и в основном темные. Ей могло быть от сорока до пятидесяти пяти лет; возможно, подумал Резник, она была примерно того же возраста, что и он сам.

  – Кто-то забрал ее, не так ли?

  – Мы этого не знаем.

  – Какой-то ублюдок забрал ее.

  – Мы этого не знаем.

  – Мы ничего, черт возьми, не знаем!

  Внезапный гнев вспыхнул на ее щеках. Быстрым рывком рычага управления она выкрутила телевизор почти на полную мощность, а затем резко выключила. Без каких-либо объяснений она вышла из комнаты, чтобы через мгновение снова появиться со шваброй на длинной ручке, концом которой она сильно ударила по потолку.

  «Отключите этот гребаный скандал!» она закричала.

  "Г-жа. Саммерс… – начал Резник.

  Кто-то наверху еще усилил звук, так что бас разнесся по комнате.

  – Я подойду и переговорю, – предложил Резник.

  Эдит снова села. «Не беспокойтесь. Как только они увидят, что ты уходишь, станет вдвое хуже.

  – Мать Глории, – сказал Резник, – нет шансов, что она может быть с ней?

  Ее смех был коротким и резким. «Без шансов.»

  – Но она видит свою дочь?

  "Иногда. Всякий раз, когда ей это нравится.

  – Значит, она живет здесь? Я имею в виду, в городе?

  "О, да. Она здесь.

  Резник потянулся к блокноту. – Если бы вы могли дать мне адрес…

  "Адрес? Я могу назвать вам несколько пабов.

  – Мы должны проверить, миссис Саммерс. Мы должны …"

  – Найдите Глорию, это то, что вы должны сделать. Найди ее, ради бога. Здесь. Смотри сюда." Она снова вскочила на ноги, беря сначала одну фотографию, потом другую, порезав палец о край стекла, прежде чем смогла вытащить одну из рамы.

  Резник держал в руках круглолицую маленькую девочку в бледном платье и с вьющимися локонами. Это была фотография, которая появлялась на первых страницах газет, ее транслировали в миллионы домов, часто в сопровождении самого Резника или его суперинтенданта Джека Скелтона, выглядевшего соответственно суровым и аристократичным, умоляющим о информации.

  Информация пришла; в течение почти двух недель они были наводнены наблюдениями и слухами, обвинениями и пророчествами, но затем, когда мало что произошло, внимание ослабло. Вместо фотографии Глории теперь был один-единственный абзац внизу пятой страницы, и после того, как полиция проверила каждую зацепку, все перебрала, им сказали, что ничего нет.

  Нет подсказки.

  Некуда идти.

  Нет Глории.

  Эту фотографию до сих пор можно было найти на плакатах по всему городу, смазанную, испачканную и порванную, забытую.

  Какой-то ублюдок забрал ее.

  Шестьдесят три дня.

  Три

  Всякий раз, когда Раймонд подносил пальцы к лицу, он чувствовал его запах. Жить там. Его руки тоже внутри, где мясо шлепало его, пока он пытался высвободить его из крюков, висевших на конвейере, идущем по крытому двору. Как он ни скреб, царапая кожу пемзой, жесткой щетиной щетки, он никогда не мог ее выгнать. Пальцы и руки, плечи и спина. Запах его в его волосах. Не говоря уже о шампуне, мыле, дезодоранте и лосьоне после бритья, разбрызгивании, распылении или обливании, Раймонд носил с собой серую пленку, вторую кожу, как хрящ.

  «Вот, Рэй. Рэй, иди сюда. Слушать. Хочешь, я могу тебя починить».

  – Оставь его, Терри, оставь его. Не трать зря дыхание».

  "Нет нет. Серьезный. Я серьезно. Ему нужна работа, я знаю этого парня, могу замолвить словечко».

  «Хотел работу, по утрам вытаскивал себя из постели».

  «У него нет потребности…»

  «Мой ботинок у него в заднице, этого ему достаточно».

  «Джеки, он уже не ребенок, он взрослый мужчина».

  «Вырос! Посмотри на него."

  «Что случилось с ним?»

  «Что за бред, скорее».

  – Все, чего он хочет, – это работа.

  «И остальные.»

  «Джеки!»

  «Любая дорога его не интересует. Джобс, они были у него, пока они не кончились из его ушей. И сколько времени он когда-либо провел в любом из них? Три недели, не больше. Может месяц. Однажды, я думаю, может быть, один раз, он застрял на месяц. Говорю тебе, Терри, мой сын или нет, выложись за него, и ты тот, кто закончит тем, что его руки в дерьме. Он того не стоит».

  «Твоя плоть и кровь».

  «Иногда я интересуюсь.»

  «Джеки!»

  «Что?»

  – Дай мальчику шанс.

  – Ты такой увлеченный, ты даешь ему шанс.

  «Вот что я говорю. Я могу помочь ему. Рэй, Рэймонд, сюда, слушайте. Этому парню, которого я знаю по снукеру, я мог бы оказать услугу, только одно: ты должен пообещать, что не подведешь меня».

  – Какой-то шанс.

  «Джеки!»

  «Что?»

  – Что скажешь, Рэй? Вы заинтересованы или что?

  Отец Рэймонда и его дядя Терри говорили о нем в местном баре почти год назад. Пинта шиппоса, пинта коктейля, для Рэймонда поллагера, за которым он просидел большую часть часа. Не желая, чтобы его старик ругал его за то, что он никогда не платил за удар, стоял на месте.

  «У мясника. Оптовая. На территории округа.

  – Это скотобойня, – сказал отец Рэймонда.

  – Это рядом со скотобойней.

  – Мне не нравится работать на скотобойне, – сказал Рэймонд.

  – Тебе не хочется нигде работать, – сказал его отец.

  – Это не на бойне, – сказал дядя. "Рядом с ним. Закрывать. Предположим, вы могли бы сказать рядом.

  – Удобно, – сказал отец.

  Рэймонд шел туда ночью, сворачивая направо на Инсинератор-роуд: равномерный гул электричества сквозь стену, теплый запах, просачивающийся в воздух, иногда такой сильный, что вы задыхаетесь и торопитесь пройти мимо, прежде чем ваш желудок содрогнется, ваш глаза начали слезиться.

  – Рэй-о, – сказал дядя, допивая свой стакан и вставая, чтобы налить еще один. – Как ты думаешь?

  «Знаешь что, – сказал отец, передавая свой стакан, – он думает, что если сможет продолжать ласкать меня еще немного, то зачем беспокоиться?»

  – Поговори с ним, – сказал Реймонд дяде. – Скажи ему, что я это сделаю.

  «Молодец!» Дядя усмехнулся и тоже взял стакан Раймонда.

  – Какого черта ты хочешь это сделать? – прошипел его отец, приблизив лицо к своему. – Какого черта ты хочешь сказать ему, что будешь работать на гребаной бойне?

  – По крайней мере, это выведет меня из-под ваших ног, – сказал Раймонд, не глядя отцу в глаза. – Перестань постоянно на меня наезжать.

  «Ты великий пидор! Половину времени вы никогда не подумаете вытереть свою задницу без того, чтобы кто-то не сказал вам».

  «Посмотрим.»

  – Да, мы все увидим. Увидим, как ты, скуля, возвращаешься домой, поджав хвост, – это единственное, что нам бы хотелось увидеть».

  – Вот и мы. Дядя Рэймонда выплеснул напитки на стол. «Подъем. Давайте выпьем за нового рабочего человека. Хорошо, как. И он протянул руку, пошевелил Рэймонда за ухом и широко подмигнул.

  Дом стоял в тупике к востоку от бульвара Лентон, детский сад справа, паб слева. Высотные блоки седеющего бетона торчали из травы и асфальта позади. Как и большая часть террасы, она была куплена дешево, едва отремонтирована, сдана внаем рабочим или студентам – «профессионалы» или «выпускники» украшали парк, пригороды, жили в квартирах вместо комнат.

  У Рэймонда был первый этаж сзади. Место для узкой кровати, меламинового шкафа и комода с тремя ящиками, стула. Обещание хозяина столика так и не сбылось, но ужин он ел стоя на коленях, не сводя глаз с едва мерцающих изображений черно-белого сервиза, растворимого кофе на завтрак и тостов, которые он проглатывал, одеваясь. Для чего еще ему может понадобиться стол?

  В общей гостиной обвисший набор из трех предметов со следами ожогов на руках был расставлен вокруг взятых напрокат телевизора, видеомагнитофона, взятых напрокат копий « Секса без присмотра», «Желания и ада в мотеле Сансет», «Американского ниндзя 4: Аннигиляция». Немытые кружки и покрытые коркой миски высыпались из раковины и сушилки на кухонный пол; жир от бекона, облепивший сковороду для гриля, мог смазать любой из них во время плавания через Ла-Манш. Время от времени кто-нибудь из сменяющейся группы из пяти жильцов составлял расписание и прикреплял его к дверце холодильника; через несколько дней его снесут, чтобы написать записку молочнику, закурить сигарету.

  Раймон держался особняком, бормотал «привет» и «пока»; только нервировало других тем, как он часами запирался в ванной после работы, включал горячую воду до тех пор, пока бак не опустеет, все краны были холодными.

  В эту субботу Раймонд ограничился сорока минутами, хотя остался бы и подольше, если бы дверь не подверглась серии резких ударов ногой, а воздушная синева намекала, какие именно извращения он практиковал под прикрытием чрезмерного чистота.

  Он поспешно вышел и спустился по обшарпанной лестнице в свою комнату, на ходу прощупывая проходы в ушах ватной палочкой. В маленьком зеркале без рамы, стоявшем на подоконнике, виднелась изогнутая линия прыщей – скорее белых точек, чем черных точек – в уголке его левого глаза. Он выковыривал их ногтями, вытирая начисто под мышками своей темно-синей толстовки, где ее вряд ли можно было увидеть. На нем были коричневые шнурки, десять фунтов на распродаже в Хэмп; М, черные туфли с носком, который мог бы быть Doc Martens, но не был им, красно-коричневые носки с узором пейсли; он снял свою кожаную куртку с проволочной вешалки в шкафу, чувствуя себя хорошо из-за того, что куртка слегка наклонилась в одну сторону из-за веса ножа.

  Четыре

  Пока еще Польский клуб был спокоен; записанная музыка просочилась из другой комнаты. Очередь из любителей водки у барной стойки была всего одна длинная. Резник позволил провести себя к столику в углу, подальше от толпы, которая неизбежно должна была начаться. Он был лишь слегка удивлен звонком Мэриан Витцак, достаточно радовался тому, что с него сняли ответственность за принятое решение. Яблоком раздора с тех пор, как он был молодым констеблей и женатым на Элейн, было то, что его выходные были так редки и редки. Теперь их казалось так много.

  – Вы не возражали, что я позвонил?

  Резник налил в свой стакан оставшуюся часть пива Pilsner Urquel и покачал головой.

  «Такое короткое уведомление».

  «Все было в порядке».

  – Возможно, я подумал, не сочтете ли вы это грубым.

  – Мариан, все в порядке.

  – Знаешь, Чарльз… – Она замолчала, и ее пальцы, узкие и длинные, скользнули по ножке бокала. Резник подумала о пианино у французских окон ее гостиной, о нотах для полонеза, о медленно желтеющих клавишах. «…иногда я думаю, что если бы вам оставалось связаться со мной, мы бы не очень часто встречались».

  Хотя она провела в Англии всю свою взрослую жизнь, Мэриан по-прежнему говорила так, как будто ее английский выучили, просматривая нерассказанные эпизоды «Саги о Форсайтах» в неуклюжем черно-белом виде, на уроках, подражая словам учителя.

  « Это карандаш. Что это? ”

  « Это карандаш. ”

  На ней было простое черное платье с высоким воротом и белым поясом, завязанным с одной стороны широким бантом. Как обычно, ее волосы были туго зачесаны назад и аккуратно заколоты.

  – Знаешь, Чарльз, сегодня вечером я должен был пойти в театр. Шекспир. Туристическая компания из Лондона, я думаю, очень хорошая. Высоко сказано. Всю неделю я ждал этого. Не так уж часто сейчас в город приезжает что-то культурное». Мэриан Витзак сделала глоток из своего напитка и покачала головой. «Это стыд.»

  «Итак, что случилось?» – спросил Резник. – Его отменили?

  «О нет.»

  «Распроданный?»

  Мэриан вздохнула тихим женственным вздохом, от которого когда-то забилось сердце в гостиной. «Мои друзья, Чарльз, те, кто вез меня, позвонили сегодня ближе к вечеру. Я уже выбирала себе платье. Муж болен; Фрида, она так и не научилась водить… Она искоса взглянула на Резника и улыбнулась. «Я думал, ничего, я пойду один, я еще могу насладиться игрой; Я набираю ванну, продолжаю собираться, но все время в глубине души я знаю, Чарлз, что я никогда не смогу пойти туда одна.

  «Мэриан».

  «Да?»

  – Я не понимаю, что ты говоришь.

  «Чарльз, какая сейчас ночь? Субботний вечер; Пятница, суббота, вечер, уже небезопасно выходить в город женщине, такой женщине, как я, одной».

  Резник взглянул на стакан и бутылку Pilsner рядом с ним: оба были пусты. – Ты мог бы заказать такси.

  «И вернуться домой? Я позвонил в театр, спектакль заканчивается в десять тридцать пять, ты знаешь, Чарльз, только в одном месте я могу взять такси в это время вечера. Вплоть до площади или у отеля „Виктория“. И на каждой мостовой, куда ни пойдешь, эти шайки молодых людей…» Два ярких цветных пятна выступали высоко на ее скулах, подчеркивая бледность ее лица, ее впалые щеки. «Это небезопасно; Чарльз, не больше. Как будто мало-помалу они взяли верх. Смелый, громкий, и мы смотрим в другую сторону; или оставайся дома и запри наши двери».

  Резник хотел ей перечить, сказать, что она преувеличивает, просто это было не так. Вместо этого он сидел тихо и играл со своим стаканом, вспоминая, как старший офицер на конференции Полицейской федерации предупреждал, что полиция рискует потерять контроль над улицами; зная, что есть города, и он имел в виду не только Лондон, где пуленепробиваемые жилеты и бронежилеты обычно возили в полицейских машинах во время патрулирования по выходным.

  Мэриан коснулась его руки. – Нам не нужно оглядываться назад на столько лет назад, Чарльз, чтобы помнить банды молодых людей, мародерствующих на улицах. Тогда было правильно бояться».

  – Мэриан, это были не мы. Это были наши родители. Даже бабушки и дедушки.

  – Значит, мы должны забыть?

  – Это было не то, что я сказал.

  «Тогда что?»

  «Это не то же самое».

  В глазах Мэриан была темнота мраморного камня, свежевскопанной земли. «Из-за этих молодых людей наши семьи разбежались. Тех, кто не сидел в тюрьме, не в гетто, не уже умер. Если мы не помним, как это может не повториться?»

  Рэймонд просидел в солодовне почти час, две пинты с небольшим, наблюдая, как женщины вбегают и снова уходят, ярко разукрашенные и с пронзительным голосом. В углу комнаты ди-джей играл песни, которые Рэймонд помнил наполовину, не зная ни исполнителя, ни слов. Только время от времени что-то вызывало отклик, Эдди Ван Хален, ZZ Top, одна из тех белых групп, которые набрасывались прямо на вас с большим количеством шума.

  Рэймонд начал нервничать, стараясь не замечать молодых людей возле бара, время от времени переводя на него взгляды, желая, чтобы он посмотрел им в ответ, поднял бровь, ответил. О, он знал, что они тут же ничего не затеют; подождите, пока он встанет, чтобы пойти и следовать за ним на улицу. Несколько выкрикивающих замечаний, когда он повернулся к Дому Совета, толкнули его, когда они веером окружили его, проталкиваясь мимо. Неделю назад он видел, как другого парня затолкали в витрину магазина одежды, прямо там, на той улице. К тому времени, когда они закончили с ним, оба глаза быстро закрывались, его лицо было похоже на то, что Раймонд может положить себе на плечо во время работы, кровь испачкала его комбинезон.

  Не то чтобы они так легко расправились с Рэймондом; не как раньше. Не сейчас у него было чем нанести ответный удар.

  Он подошел к дальнему концу бара; еще одна половина, затем время, чтобы сделать ход. Девушка, смеясь, вернула ему руку, когда он проходил, и рассмеялась еще немного, танец светлых волос после химической завивки, когда она повернула к нему лицо, глаза, быстрые и жадные, резюмировали его, отмахивались от него. Раймонд ждал, когда его обслужат, полунаблюдая за девушкой, синее платье с бретельками, тоньше его собственного мизинца, туго облегало бледную кожу ее спины. Смотрел, как на мгновение ее глаза закрылись, подпевая музыке какое-то соул-дерьмо из прошлогодних хит-парадов. Всегда одна и та же дрянная лирика, всегда трогай меня, детка , всегда всю ночь напролет. Рэймонд отошел от стойки со своим стаканом. Девушка теперь сидела на табурете, его ровесница, моложе, Раймонд вспомнил, как смотрел певца, его видео по телевизору, одного из тех раздутых енотов в гофрированных рубашках и галстуках-бабочках, парадных костюмах. Он думал, что это один и тот же, в чем разница? Женщины выворачиваются из белых трусиков и бросают их на сцену, чтобы он мог вытереть пот с лица. Рэймонд теперь смотрел на девушку, чувствуя тошноту.