Текст книги "Одинокие сердца (ЛП)"

Автор книги: Джон Харви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

  Джон Харви

  Одинокие сердца

  Первая глава.

  Она давно не думала о нем. То, как он сгорбился в дверном проеме, наблюдая, как она одевается. Ожидая, какой свитер она выберет, нежно-зеленый или, может быть, красный. Вы это знаете, не так ли? Его голос, когда она стояла перед зеркалом, теперь был в ней таким же ясным, как и много лет назад. Наблюдать за тобой вот так, за тем, как ты делаешь эти вещи; Я не могу оторвать от тебя рук .

  После того, как они начали жить вместе, казалось, что он никогда не сможет оставить ее одну. Она просыпалась среди ночи, а он, опираясь на локоть, смотрел на нее сверху вниз. Однажды он припарковал свою машину через дорогу от офисного здания, где она работала, и просидел там целый день, надеясь, что она может пройти мимо одного из окон. Всякий раз, когда она проходила в пределах досягаемости от него в квартире, которую они делили, его руки тянулись к ней, желая прикоснуться, обнять ее. Как только она убедилась, что так будет всегда, он изменился.

  Тони.

  Сначала мелочи, едва заметные: он больше не держал ее за руку, когда они смотрели телевизор; не смог окунуть голову ей в шею, пока она стояла у плиты и готовила воскресным утром яичницу-болтунью. Она поняла, что одевалась пять дней подряд, а он не выходил из ванной с пеной для бритья на лице и не смотрел.

  После этого были другие вещи, более ясные, не узнать их было невозможно.

  « Тони? ”

  « А? ”

  « Ты в порядке? ”

  « Похоже, я в порядке? ”

  « Нет. Вот почему я… »

  « Тогда зачем спрашивать? ”

  Теперь она посмотрела на себя в зеркало. Простой серый свитер поверх черной юбки до икр; сапоги, которые она отремонтировала для второй зимы. Волосы у нее были темные, почти черные, и она носила их по плечам по бокам, передняя часть была более густой и короткой, не доходя до лба. Этим вечером она была более чем обычно осторожна с макияжем, не желая подавать неверные сигналы, и уж точно не слишком рано.

  Что-то было не так. Она выдвинула верхний ящик туалетного столика и достала тонкий шерстяной шарф темно-красного цвета; завязав его свободно сбоку на шее, несколько раз поправляя его, пока он не стал правильным.

  На ее лице появилась улыбка.

  – Ширли Питерс, ты неплохая женщина.

  Ее голос был громким в маленькой комнате, грубый отлив, как будто она заболела простудой.

  «Все еще.»

  Письмо лежало на журнальном столике перед диваном, один лист бумаги для заметок, бледно-голубой. Возможно, единственная причина, по которой она прочитала это дважды, заключалась в том, что оно было написано перьевой ручкой. Черные чернила. Разве не странно, как вещи, которые должны быть незначительными, влияют на то, что мы делаем?

  Пожалуйста, будьте там между восемью пятнадцатью и восемью тридцатью .

  Она отнесла его на узкую кухню. Бутылка итальянского красного была открыта и закупорена, и она ополоснула стакан под краном, прежде чем налить себе напиток. Почерк был характерным: строчные буквы были маленькими и округлыми, заглавные – более четкими и витиеватыми. P of Please достаточно большой, чтобы вместить целое слово в свой цикл .

  Ширли снова посмотрела на часы, времени было предостаточно. Вернувшись в гостиную, она вставила кассету в магнитофон и закинула ноги на подушки дивана. Один из ее друзей сказал ей, что не модно так сильно любить Синатру, но ей было все равно. Ей нравилось не так много вещей, чтобы она могла позволить себе отказаться от них ради моды.

  Она улыбнулась и, когда голос Синатры зазвучал на фоне струн, откинула голову назад и не дольше, чем на мгновение или два, закрыла глаза.

  Первый звонок телефона слился с высокопарными фразами, обрывками сна. Подойдя за ним, Ширли вопреки логике подумала, что это может быть ее свидание, отменяющее вечер. Но тогда, сняв одну серьгу, это было не так, он никак не мог узнать ее номер, пока нет; случилось то, что он просто не появился.

  – Я думал, что скучал по тебе.

  «Тони…?»

  – Думал, ты рано ушел.

  «Я не понимаю…»

  – Вечер понедельника, не так ли? Когда вы когда-нибудь оставались дома в понедельник вечером?»

  Она чувствовала свои кости, хрупкие, прижимающиеся к легкости кожи. На другом конце комнаты мелькнуло отражение, красный шарф ярко выделялся на фоне серого.

  «Где ты? Что ты хочешь?»

  – Давно мы не разговаривали.

  «Мы не разговаривали, мы кричали».

  «Этот мой нрав…»

  – Я сказал тебе, что не хочу тебя больше видеть.

  – Ты сделал больше, чем это.

  «Я должен был защитить себя».

  – О, да… – Его голос смягчился до улыбки, которую она все еще могла видеть. – Скажи мне кое-что, Ширл.

  «Продолжать.»

  – Скажи нам, что на тебе надето.

  Ее глаза были закрыты, когда она вернула трубку на место. Черт бы его побрал! На кухне она откупорила бутылку во второй раз. Судебные приказы не могли избавить ее от того выражения, которое вернулось на его лицо после того, как они расстались, не могли скрыть тон его голоса. Она со стуком опустила стакан в раковину и подошла к платяному шкафу за пальто. Он был прав, и это был вечер понедельника, а когда она оставалась дома по вечерам в понедельник за последние двадцать лет? Это было тем, что помогло ей пережить остаток недели.

  Осторожно, она отпустила защелку, повернула ключ.

  Два

  Прошло несколько мгновений, прежде чем Резник понял, что одна из кошек сидит у него на голове. Радио было настроено на Четыре, и женский голос пытался сообщить ему что-то о цене картофеля Марис Пайпер.

  – Диззи, давай.

  Он медленно повернулся, уговаривая животное лечь на подушку. Часы показывали шесть семнадцать. Второй кот, Майлз, удовлетворенно мурлыкал из-за пятна на покрывале, где ноги Резника образовали глубокую букву «V».

  – Диззи, прекрати!

  Кошка, сплошь черная и с изогнутым в знак приветствия хвостом, продолжала ритмично двигать когтями в руке Резника и из нее.

  «В настоящее время!»

  Наконец, он поднял кошку, опустил ее на пол, размахивая собственными ногами, колебался не больше секунды и, наконец, встал на ноги. Дождь хлестал по окну, и когда он отдернул шторы, свет почти не увеличился.

  Стоя под душем, Резник изо всех сил втирал шампунь в волосы; глаза плотно закрыты, лицо запрокинуто вверх, он понизил температуру воды до минимума. Когда он взглянул в зеркало, в его дыхании уловила смесь немецкого пива и сладких маринованных огурцов. На весах он был как обычно на восемь фунтов больше. Кошки качались вокруг его голых ног, почти скользили под ногами, когда он натягивал темно-серые брюки, светло-серые носки.

  У дальней стены кухни Пеппер смотрела на него из-за листьев роициссуса на холодильнике.

  Диззи, Майлз и Пеппер – где был Бад?

  Появился коротышка из неродственного помета, растопыренный и испуганный, когда Резник открыл банку кошачьего корма с курицей и печенью и разделил его на четыре миски: зеленую, синюю, желтую и красную. Всякий раз, когда он менял положение мисок, кошки обязательно возвращались к своему обычному – кто утверждал, что кошки дальтоники? Или, может быть, ответ заключался в том, что у каждого было свое имя, напечатанное красными чернилами толщиной в дюйм, приклеенное скотчем к боку каждой чаши.

  Слишком рано для чего-то более резкого, Резник включил гитарный альбом на стереосистеме и приглушил громкость. Он включил кофейник, отрезал три куска ржаного хлеба для тостов и сел читать вчерашнюю газету. Обе городские футбольные команды играли и проигрывали; один топтался на месте в Третьем дивизионе, другой держался близко к вершине Первого до неизбежного зимнего отступления. Само собой разумеется, что Резник поддержал первого. В свободное от дежурства субботнее время он стоял на террасе с полудюжиной беглецов из польской гастрономии и с растущим отчаянием искал, чем бы поаплодировать – пасом через поле, вкусным ударом пяткой, ударом по воротам. много просить.

  Одной ногой в носке, чтобы отговорить Диззи от того, чтобы доесть содержимое тарелки Бада, Резник тонко нарезал немного моцареллы и положил на тост. Кофе он пил черный и без сахара: были дни, когда он задавался вопросом, почему именно он не худеет.

  – Тебе следует снова жениться, Чарли.

  Суперинтендант Джек Скелтон выходил из участка с портфелем под мышкой и каким-то блеском в глазах. Седые волосы, все еще густые, были тщательно причесаны. «Баггер, наверное, уже вернулся с трехмильного пробега», – подумал Резник.

  – Я все еще жду первого раза, сэр, – сказал он.

  «Жена сделает все для вас».

  – Это то, что я слышал.

  – Например, убедиться, что утром ты не вышел из дома с завтраком на галстуке.

  Резник посмотрел вниз. – Это не мое, сэр.

  – У тебя на галстуке чужой завтрак?

  «Чужой галстук».

  Скелтон продолжал спускаться по ступенькам и заходить на автостоянку шагом, который умудрялся быть неторопливым и в то же время настойчивым. Резник задавался вопросом, вернется ли суперинтендант в участок на девятичасовой брифинг или главный инспектор будет его заменять. Он скорее предпочтет бойкость Скелтона, чем двадцать минут, когда Лен Лоуренс будет вести себя как человек из народа.

  Офис CID имел Г-образную форму. Столы были сдвинуты вдоль центра комнаты, четыре, затем шесть и еще четыре за углом; между ними оставлены пробелы для доступа. Ряд столов стоял вдоль окна вдоль левой стены. Четыре сержанта-детектива и шестнадцать констеблей использовали офис посменно; каким-то образом между ними, пытаясь произвести впечатление на пять с лишним тысяч преступлений, о которых сообщалось в этом году – это было в начале ноября – и это был только один район города.

  Кабинет Резника представлял собой недостающую часть прямоугольника, отделенную от остальной части ДСП и стеклом.

  Патель набрал раннюю смену, с семи до трех, и склонялся над своим столом, внося последние поправки в файлы, чтобы Резник был в курсе того, что произошло за ночь. В одном подробно описывалось передвижение заключенных в камерах на первом этаже и из них; другие зарегистрированные сообщения, и Патель рассортировал бы их на местные и национальные. И чайник бы для чая поставил бы.

  – Что-нибудь срочное, что мне нужно увидеть? Резник позвал через открытую дверь.

  – Сэр, было шесть ограблений, сэр. Патель стоял у входа в офис Резника, держа по папке под мышкой, листы компьютерной бумаги складывались сверху и снизу.

  "Шесть? Тебе отрежут работу».

  Как офицер ранней смены, Патель отвечал за все кражи со взломом. Он посмотрел на Резника, не в силах расслабиться, не зная, должен ли он улыбаться.

  – Тогда давайте посмотрим. Пока сюда не пришла армия.

  Констебль поместил файлы на стол Резника, открывая каждый по очереди. – Сержант Миллингтон, сэр. Он уже здесь».

  Резник кивнул. Что со всеми было сегодня? Они что-то сделали с часами, не сказав ему? Он был уверен, что полностью изменился, когда закончилось Летнее время.

  – Этот чай сам по себе не заварится, парень, – сказал Миллингтон.

  Патель убежал, а Резник лишь взглянул на своего сержанта, зная, что ему нужно закончить чтение файлов до встречи. Грэм Миллингтон вынул из пачки сигарету, переложил ее из одной руки в другую и положил обратно незажженной. Он никогда не мог этого понять. Вот он, десять лет в униформе, семь в должности инспектора полиции; Прошло четыре года с тех пор, как он передал свою доску по повышению в звании сержанту. Мало того, у него было несколько благодарностей и медаль за храбрость, костюм-тройка, который не тянулся, обручальное кольцо на пальце, внутренние часы, как по Гринвичу, и чистый галстук. Что еще нужно, чтобы стать детективом-инспектором?

  – Что-нибудь случилось, Грэм? Резник закрыл файлы.

  Миллингтон фыркнул и покачал головой. «Нет, сэр.»

  – Кто-то был занят в конце бульвара.

  «Я только что говорил с униформой. Ночной инспектор сказал, что около пяти звонил какой-то ребенок. Только что вернулся с вечеринки. Вышел из такси и в подъезде и понял, что передняя дверь открыта для ветра. Ему требуется еще пять минут, чтобы понять, что на месте телевизора есть место».

  – Есть еще кто-нибудь в доме?

  "Семья. Все наверху в постели. Быстро уходите.

  К счастью для некоторых, подумал Резник. – Многого еще не хватает? он спросил.

  «Видеомагнитофон, пара хороших камер – парень доводит себя до бешенства из-за того, что у него украли всю его коллекцию Джеймса Брауна». Миллингтон вздохнул. – Пока еще пять, и когда народ проснется, их будет больше. Все так же."

  – Все оплакивают своего Джеймса Брауна, а?

  Миллингтон почувствовал, как одна сторона его рта растянулась в ухмылке, и пожелал, чтобы она прекратилась. Он хотел разоблачить блеф Резника, но не осмелился. Насколько он знал, его начальник пошел домой, откинул ковер, опрокинул несколько стаканов шнапса и всю ночь напролет гуглил «У папы новая сумка».

  Мимо дверного проема двигались тела, обрывки раннего разговора, громкий смех, а затем стон, когда голос Марка Дивайна возвысился над остальными, хвастаясь перед другими офицерами прошлой ночью.

  Резник бросил взгляд через плечо на часы с круглым циферблатом между доской и парой картотечных шкафов: четыре минуты девятого.

  – Хорошо, Грэм, – сказал Резник, вставая. «Давайте приступим к делу».

  Суперинтендант Скелтон не вернулся из Центрального полицейского участка, поэтому, проинструктировав своих людей, Резник доложил старшему инспектору Лоуренсу вместе с ответственным инспектором в форме. Оба мужчины вели переговоры как можно короче, и в четверть девятого Резник вернулся в свой кабинет, чтобы дозвониться до старшего детектива-инспектора в штаб-квартиру.

  «Живой ночи на вашем пути», – заметил DCI с приятной едкостью.

  «Да сэр.»

  «Получишь какую-нибудь помощь от униформы по этому поводу?»

  – Двое мужчин на дом за домом, сэр.

  – Тогда ты прав, Чарли. Поговорим завтра. К тому времени у вас, вероятно, будет результат.

  Резник положил трубку, и дверь в его кабинет открылась.

  «Не знал, стоит ли напоминать вам», – сказал Грэм Миллингтон. – Вы сегодня утром в суде, не так ли?

  Резник закрыл глаза, потер переносицу указательным и большим пальцами. Дверь в его кабинет тихо закрылась. За ней звонили телефоны, и на них отвечали. Кто-то ругался, тихо, неоднократно, и никто, казалось, не замечал.

  Он пытался выбросить из головы тот факт, что этим утром он должен был давать показания. Были случаи, которые, казалось, не оказали никакого влияния, другие принесли свою долю бессонных часов, а были и такие, которые были очень глубокими.

  Это началось со звонка на станцию. Позвонила мать ребенка, представившаяся соседкой. Она утверждала, что ее муж постоянно принуждал их дочь к участию в половых актах. Вот до чего все дошло, когда все притворство, игра были кончены. Вспомнив об этом, Резник сжал губы. Все это казалось давным-давно, первые спотыкающиеся слова, расследование, ребенок, который спокойно сидел перед видеокамерой и играл в куклы. Да, он взял это и положил туда . Семь лет. Ради этого люди женятся, спросил Резник? Были дети?

  По пути в центр города он старался не отвечать на вопросы, старался полностью отвлечься от дела. Оказавшись на месте свидетельских показаний, он скоро вернется.

  Было время, чтобы подойти к крытому рынку и занять свое обычное место у итальянской кофейни. Девушка поставила перед ним чашку эспрессо, не дожидаясь, пока ее попросят, и Резник выпил ее пополам и заказал еще одну.

  «Как делишки?» спросила она.

  Резник переложил монеты через прилавок и пожал плечами. Как дела? Телефоны звонили и отвечали. Это было частью работы, это было то, чем он занимался.

  Здание суда было недавно построено из розового камня и дымчатого стекла, и из фойе можно было наблюдать, как автобусы отъезжают от станции и вливаются в движение, по одному каждые пару минут. Шипение тормозов, шипение дождя. Резник повернулся и увидел пару, ребенка и мать, сидящих на скамейке, между ними было свободное пространство. Если бы он подумал об этом, он бы знал, что они будут там, знал, что увидит их, но он остановил себя, думая об этом. Эти дела заняли много времени. Он задавался вопросом, узнает ли его маленькая девочка и как она отреагирует, если узнает.

  Рядом с ними стояла женщина, наклонившаяся, чтобы поговорить с матерью, ее рука провела по выпавшим волосам ребенка, когда она выпрямилась. Резник назвал ее родственницей, записал ее как социального работника, а не того, который был в участке, когда они задавали свои вопросы.

  – Да, мне было больно .

  Эта женщина была высокой, достаточно высокой; у нее была манера держаться, которая говорила, что я знаю, кто я и что здесь делаю, а если нет, то мне наплевать. Глубокий воротник ее верблюжьего пальто был натянут высоко, а ремень свободно свисал петлю. Резник заметил коричневые сапоги на каблуке, мелькнула синяя юбка там, где отделялся подол пальто.

  Когда он понял, что она смотрит на него, Резник засунул одну руку под пиджак и оставил ее там, положив ее на застегнутую пуговицу, прикрывая пятно на галстуке.

  Ему захотелось подойти и поговорить с матерью, сказать что-нибудь успокаивающее и банальное. Что его остановило, так это то, что он не знал, как говорить с маленькой девочкой, которая сидела и расстегивала пуговицу на рукаве и постукивала пальцами ног по только что натертому полу. Что остановило его, так это то, что он знал, что он сделал это, чтобы проявить сочувствие перед женщиной в верблюжьем пальто.

  Рэйчел Чаплин положила правую руку на спинку скамьи и смотрела, как Резник уходит к двери суда. Она не знала его имени, но знала его ранг; она знала его как офицера полиции. Она знала, что он смотрел на нее, а не на клиентов, сидевших на скамейке. Когда он уже собирался подойти к ним, она догадалась, что он был причастен к аресту, и через мгновение она спросит миссис Тейлор, так ли это было на самом деле. Между тем, ей было интересно, что заставило его передумать.

  Это был полноватый мужчина чуть за сорок, с узкими мешками под глазами и усталостью, и у него не было времени сдать галстук в чистку.

  Теперь Рэйчел Чаплин задавалась вопросом, почему она улыбается.

  Давая показания, Резник наткнулся на дату, и ему пришлось перелистать страницы своей записной книжки для проверки. Да, это означало, что ребенок был осмотрен врачом ровно через семь дней после первого звонка. Да, отчасти задержка была вызвана тем, как мать решила проинформировать власти. Думал ли он, что мать была в какой-то степени замешана в поведении отца по отношению к их дочери?

  Лишь однажды Резник позволил себе посмотреть прямо на человека, стоящего между двумя офицерами на скамье подсудимых. Его попросили описать эмоции обвиняемого, когда он столкнулся с правонарушением. Выказал ли он необычные эмоции? Он сломался? Плакал? Попросил прощения? Теперь он стоял так, как мог бы стоять скучающий человек в пятничной очереди в супермаркете.

  – Детектив-инспектор?

  Глаза Резника не отрывались от лица отца, когда он ответил. «Обвиняемый сказал: „Она просто чертов ребенок!“ А потом он сказал: „Лживая сучка!“

  Рэйчел могла ждать его, но не дождалась. Она стояла у выхода и разговаривала с рыжеволосым мужчиной, которого Резник узнал в суде надзирателем службы пробации. Она говорила серьезно, ее овал лица был серьезным среди кудрей.

  – Инспектор… Мягкая кожаная сумка, висевшая у нее на правом плече, ударялась о стеклянную дверь, когда она двигалась.

  Резник повернулся к ней, кивнув офицеру службы пробации.

  – Не буду вас задерживать ни на минуту, – сказала Рэйчел. У основания передних зубов была неровность, как будто кусок откололся.

  «Я Рэйчел Чаплин, я…»

  – Вы социальный работник Тейлоров, – перебил Резник.

  «Да.»

  Сотрудник службы пробации поднял руку, которая ничего не ответила, и прошла между ними, вниз и на улицу.

  – Как они справляются? – спросил Резник.

  – В данных обстоятельствах трудно сказать.

  «Девушка…»

  Адвокат поспешил за Резником, на ходу запихивая свою мантию в спортивную сумку. Шаг, который инспектор автоматически сделал вперед, поставил его достаточно близко к Рэйчел Чаплин, чтобы ясно видеть его отражение в очках в красной оправе, которые она носила.

  «Спросите меня еще раз через полгода, через год. У меня может быть ответ для вас. Спроси меня после того, как отец выйдет из тюрьмы, после терапии. Я не знаю." Она отвела взгляд от него, а затем снова спросила: „Как дела?“

  Застигнутый врасплох, Резник не знал, что сказать. – Ты выглядишь напряженным, – сказала Рэйчел. – У тебя морщины на глазах загромождают глаза, и ты плохо спал.

  – Нет?

  "Ага. У тебя, наверное, кровать недостаточно жесткая, чтобы выдержать твой вес, и если бы ты сказал мне, что выпил виски перед сном, я бы тебе поверил.

  – Предположим, это кофе?

  «Эффект тот же».

  Он не мог решить, были ли ее глаза больше зелеными, чем голубыми.

  Он сказал: «Вы поэтому меня позвали?»

  Она сказала: «Это то, что я в итоге сказала».

  – Но когда ты остановил меня…?

  «Я хотел сказать вам, что миссис Тейлор… сегодня утром, перед судом, я спросил ее о вас».

  «Да?»

  – Она сказала, каким понимающим ты был.

  – Тогда она ошибается, – сказал Резник. – Я совсем не понимаю.

  Вместо того, чтобы покинуть здание вместе с ней, они вдвоем спускались по ступенькам бок о бок, Резник остался один. Угол за пределами двора был забит людьми, ожидающими смены света. Он не думал о том, чтобы отвернуться от нее, он только что сделал это.

  Он направлялся к подземному переходу, который проведет его через торговый район и обратно в центр города, когда зазвучал звуковой сигнал, прикрепленный к его куртке, и отправил его на поиски ближайшего телефона.

  Три

  Резник жил здесь, в этой части города, когда он был сержантом в форме, стремясь вернуться в отдел уголовного розыска, страстно желая улучшить свой статус, продвинуться дальше. Теперь на улицах с террасами стояли двухцветные 2CV, припаркованные у обочины, и сквозь окрашенные жалюзи мелькали пальмы в гостиной и обои Лоры Эшли: возможно, ему стоило задержаться здесь подольше.

  У дома номер 37 стояла машина скорой помощи, и Резник остановился между ней и темно-бордовым салоном, в котором он узнал полицейского хирурга Паркинсона.

  Дождь прекратился, но воздух все еще был достаточно влажным, чтобы ныть стареющие кости. На противоположной стороне улицы стояло несколько человек, засунув руки в карманы, шаркая ногами и размышляя. Из окон выглядывали лица, некоторые с уже включенным светом в комнатах позади.

  Констебль Келлог стоял, разговаривая с юношей с копной черных гелевых волос в дверях дома номер 39, слушая и делая заметки. У входа в дом № 37 с заложенными за спиной руками стоял молодой констебль, смущенный тем, что временно оказался в центре внимания.

  Миллингтон встретил Резника в узком коридоре.

  – Как дела в суде?

  Резник проигнорировал вопрос и посмотрел мимо своего сержанта на приоткрытую дверь впереди. – Место преступления уже здесь?

  «В пути».

  Резник кивнул. «Я хочу взглянуть».

  Серое пальто было сброшено на спинку кресла; из-за него торчал носок красного башмака. На кофейном столике со стеклянной крышкой стояла пара винных бокалов, в одном из которых на дно было дюйм красного вина, и единственная красно-белая серьга. В пепельнице из толстого стекла лежали окурки трех сигарет. Над камином несколько коричнево-оранжевых лилий начали сбрасывать свои лепестки, свернувшиеся, как языки.

  На стенах висело несколько плакатов в клипсовых рамках; из одного выглядывала Монро, ссутулившаяся на табурете, в черной одежде, с бледным лицом. Резник взглянул в ее пустые глаза и отвернулся. Слова из песни Билли Холидей пронеслись у него в голове, образы зимы сквозь легкое искажение стекла.

  Паркинсон встал и полуобернулся, чтобы признать присутствие Резника; он снял бифокальные очки и сунул их в футляр, который держал в нагрудном кармане пиджака.

  – Вы закончили? – спросил Резник.

  «Сейчас.»

  – Есть идеи о времени?

  Полицейский хирург моргнул, и голос его звучал скучающе; Резник предположил, что погода слишком долго не позволяла ему играть в гольф. «Где-то больше двенадцати часов».

  – Значит, прошлой ночью?

  «Предрассветные часы».

  Резник кивнул и придвинулся немного ближе. Задняя часть юбки Ширли Питерс была задрана сзади, и одна нога была согнута под другой, как будто она сидела на ней, а затем медленно откинулась назад. Ее серый свитер оторвался от пояса юбки и был приподнят с одной стороны к груди. Может быть, подумал Резник, сначала его вытянули вверх, а потом не совсем правильно опустили вниз. Голова мертвой женщины откинулась на подушке, наклонившись к камину. Ее глаза-рот-были открыты. Красная линия, тугая и закрученная, бежала из-под густой темной шевелюры: красный шарф, завязанный узлом на шее и туго затянутый.

  – Кто ее нашел?

  Миллингтон прочистил горло. «Патель».

  – Он все еще здесь?

  «Предполагается, что он помогает Келлогу с…»

  «Я хочу увидеть его.»

  Криминалистическая группа заполнила коридор. В течение следующего часа или около того будет проведен отработанный поиск, образцы будут подняты пинцетом, соскоблены из-под накрашенных ногтей рук Ширли Питерс; бокалы для вина, на поверхностях останутся отпечатки пальцев; сделаны фотографии, видеофильм снят и подготовлен для брифинга Резника.

  Уберите с дороги и дайте им продолжить.

  «Мы стучали в двери, эта череда взломов, ближайшая была вниз по улице, под номером 62».

  – Два констебля и ты.

  «Да сэр.»

  Резник наблюдал, как тонкие пальцы рук Пателя скользят взад-вперед по его бедрам, переплетаются, освобождаются и снова двигаются. Он подумал, не впервые ли Пател наткнулся на мертвое тело, и решил, что, вероятно, это были бабушка или тетя, кто-нибудь из родственников дома, где оно было? – Брэдфорд.

  «Я позвонил в звонок, постучал. Никто не подошел к двери, поэтому я сделал заметку, чтобы перезвонить, и в этот момент из номера 39 вышла соседка».

  «Сосед?»

  Патель открыл маленький черный блокнот, правая страница которого была отмечена резинкой. "Г-ЖА. БЕННЕТ». Имя было написано заглавными буквами, аккуратно, черным цветом и подчеркнуто. «Она сказала, что кто-то должен быть дома, Ширли, это имя, которое она использовала. Она сказала, что часто ложится спать поздно».

  – Ты попробовал еще раз?

  Патель кивнул. Резник подумал, насколько иначе это могло бы исходить от любого другого офицера. Неуверенность молодого азиата возникла из-за того, что он годами ходил по разговорам, как по минным полям, осознавая, как мало нужно, чтобы все пошло наперекосяк. Без него он вряд ли бы выжил в Силе.

  «Я зашел в тыл…»

  – Чтобы задать несколько рутинных вопросов о краже со взломом?

  Патель посмотрел Резнику в лицо: впервые он сделал это прямо. «Я подумал, что не повредит проверить. Всего минуту. В конце улицы есть вход».

  Ты следовал догадке, педераст, подумал Резник. Повезло тебе!

  – Задняя дверь, она была не совсем закрыта. Потянуло к. Я попробовал ручку.

  – Вы вошли?

  – Были основания полагать… по крайней мере, я так думал…

  – Судя по тому, что сказал сосед, кто-то должен был быть дома.

  "Да сэр. Я открыл дверь достаточно широко, чтобы окликнуть. Несколько раз. Думаю, достаточно громко, чтобы разбудить большинство людей.

  Только не этот, подумал Резник, снова увидев дикий поворот головы женщины, откинувшейся на подушку.

  «С другими кражами в этом районе…» Патель замолчал, слова вытекли из него. Резник знал, что в его голове офицер снова идет через кухню, мимо раковины, электрической плиты, раскрашенных блокнотов к двери гостиной.

  «Теперь вы подозреваете, – закончил за него Резник, – что предположения соседа были неверны, дом был пуст, имел место взлом, незаконное проникновение через тыл, как и все остальные».

  Патель кивнул.

  – Но это было не так?

  «Нет.» Патель покачал головой. «Нет, сэр. Не было.»

  Резник коротко коснулся его руки. «Выйдите на улицу и подышите свежим воздухом. Правильно?"

  Резник смотрел, как он медленно идет обратно через дорогу, склонив голову; если его еще не вырвало, то скоро.

  – Грэм?

  Миллингтон подошел с того места, где он наблюдал, как офицер на месте преступления загружает свежую кассету в свою видеокамеру. – Сейчас не должно быть слишком долго.

  – Где Линн?

  Миллингтон указал на машину скорой помощи. Линн Келлогг сидела на низкой стене и разговаривала с парой детей едва достигших школьного возраста.

  «Пришлите ее. И, послушай, если ты больше ничего не можешь здесь сделать, отвези Пателя обратно в участок. Ему бы вернуться домой, но он все равно скажет „нет“.

  «Если бы это был кто-то другой, я мог бы отвести его в паб и купить ему большую порцию бренди».

  «Кто-нибудь еще, это тело могло разлагаться там несколько дней».

  Миллингтон резко посмотрел на него, выискивая обиду. – Надеюсь, вы не включаете меня в это?

  – Ты, Грэм? – сказал Резник с невозмутимым лицом. – Ты сержант.

  Линн Келлог была коренастой краснолицей женщиной двадцати восьми лет с мягкими каштановыми волосами и все еще заметным норфолкским акцентом. Ее мать и отчим владели птицефермой между Тетфордом и Нориджем, и каждое Рождество в течение последних трех лет Резник находил каплуна в пластиковом пакете в металлической корзине для бумаг под своим столом.

  Как и многих женщин-офицеров, ее, как правило, направляли в определенные области: так много случаев жестокого обращения с детьми и изнасилований, что целые недели подряд она думала, что поступила на службу в социальные службы. Но она хорошо ладила с другими женщинами, с детьми тоже, и это не значило, что Резник забыл, как она пробралась в толпу в Трент-Энде и вытащила юношу в красно-белом шарфе, который только что швырнул в него полкирпича. вратарь гостей.

  – Важные свидетели? – спросил Резник, кивнув в сторону пятилетних детей.

  «Связи с общественностью.»

  – В номере 39 женщина, миссис Беннетт. Звучит так, как будто она может быть глазами и ушами улицы. По словам Пателя, она хорошо знала о движениях мертвой женщины – или думала, что знает. Поболтаем, а? Если вы обнаружите что-нибудь важное, свяжитесь с сержантом Миллингтоном или со мной в участке. Если есть шанс закрыть это быстро, тем лучше.

  Он разговаривал с офицером, ответственным за место преступления, не более десяти минут. Когда он закончит их отчет, может быть, что-то пойдет дальше. Небольшой толпе зевак стало холодно и скучно, и они в основном рассеялись. Теперь уличные фонари были отчетливо видны. На горизонте отражения других огней отбрасывали странное фиолетовое свечение на нагроможденную тень города. Резник вздрогнул, возвращаясь к дому; он ненавидел эти вечера, когда сумерки едва ли существовали; Вы моргнули, и вот она, ночь.