Текст книги "Падший клинок"

Автор книги: Джон Гримвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

22

– В тебе кровь мамлюков?

Тико отрицательно покачал головой.

– Говорил же вам, – гордо заявил Пьетро. Он отбросил с лица черные волосы, еще сильнее размазав по физиономии грязь.

– Они убивают мамлюков, – пояснил он. – Розалин думала…

Мальчик говорил, не прекращая озираться по сторонам.

– Ну, Стража-то тебя ищет. И еще черная девушка с косичками. Вот Розалин и подумала, ты, наверно, мамлюк…

– А если нет, – сказала Розалин, – тогда он должен быть рабом.

– Так и есть, – кивнул Джош. – А твой хозяин такой важный, что обратился к Страже… Но он же не из Десяти? – вдруг забеспокоился мальчик.

Розалин вскочила на ноги.

Тико остановил ее, и девочка оскалила зубы. За ее спиной Пьетро подобрал обломок кирпича:

– Ты делаешь больно моей сестре…

– Я не стану, – Тико положил руку на голову Розалин. Джош помрачнел и прищурился.

– Я об этом, – сказал Пьетро.

Тико кивнул, но его рука лежала на прежнем месте.

«Я могу, – сказал он себе. – Если у меня получилось случайно, то получится и намеренно». Он дал вопросу ручейком протечь по всему телу и просочиться сквозь пальцы в ее мысли. Черная девушка, о которой говорила Розалин, та самая нубийка. Стражи выглядели как обычные головорезы.

– Колдовство, – выдохнула Розалин, отступая на шаг.

Пьетро поднял кирпич, Джош потянулся к кинжалу на поясе.

Возможно, Тико пришлось бы драться с ними, возможно – убить одного, но их остановила луна. Она вышла из-за тучи, и на полуразрушенный склад пролился мягкий свет. Он озарил лицо Тико, и Розалин, почти неосознанно, встала между Тико и Джошем.

– Подождите.

Они остались стоять: Пьетро со своим кирпичом, оскалившийся Джош и сам Тико. Розалин смотрела в его мрачные глаза.

– Ты раб? – требовательно спросила она. – Поэтому за тобой охотятся?

– Я был рабом, – признался он. – Но не здесь.

– А твоя мать, конечно, была принцессой? – злобно выплюнул Джош. – А твоего отца пленили в бою? И уж, конечно, твой дед жил во дворце. – Он насмешливо закатил глаза. – Еще ни разу не встречал беглого раба, который не называл себя принцем.

Тико задумался, со многими ли рабами говорил Джош. И сколько же беглых рабов в Венеции? Десятки, сотни или еще больше? И что случалось, когда их ловили?

– Так ты был принцем?

– Розалин… – раздраженно протянул Джош.

– Я просто спрашиваю. У тебя был дворец? И твоя мать принцесса?

– Моя мать-рабыня умерла, когда я родился. Не знаю, была ли она когда-то принцессой. Женщина, которая вырастила меня, называла ее госпожой…

Розалин склонила голову набок:

– Может, это правда. Иначе он стал бы рассказывать про огромный дворец.

– Или он просто лукавит, – отрезал Джош. – На вид умный. Может, он иудей. У него странные волосы.

– Иудеи не рабы.

– А зря, – сплюнул Джош.

Розалин покраснела, прикусила губу и обхватила себя руками. Этот жест приподнял ее маленькую грудь. Джош ухмыльнулся. Что-то странное было в отношениях детей. Холодный ночной ветерок донес до Тико запахи, и он хотел найти их источник, даже если Розалин решит сбежать.

– Ты голоден? – спросила она.

Тико покачал головой.

– Розалин.

– Чего? – девушка опасливо посмотрела на…

«Кого? – подумал Тико. – Любовника? Брата?»

Одиночки, которых свел вместе случай? Он присмотрелся внимательнее. Наверное, брат и сестра. Определенное сходство есть. Или все дело в голодных взглядах и грязи?

Розалин, как будто подслушав его мысли, сказала:

– Джош – мой вожак. Пьетро – мой брат. Мы идем в Сан-Микеле. Можешь тоже пойти.

– Это остров, – добавил Пьетро.

– Он знает…

– Откуда? – спросил Джош. – Он чужак. Он ничего не знает. И я говорю, мы оставим его здесь.

Тико мог сказать, что ему больно пересекать текущую воду, даже по мосту. Но он не хотел делиться знанием и просто смотрел им вслед. Розалин обернулась, Джош зарычал на нее.

Разграбление фондака султана продолжалось до рассвета. Речь идет об обычной междоусобице, мог бы подумать чужестранец. Но пространство внутри стен принадлежало мамлюкам. Другая страна, как Франция или Византия. Только грабить легче и добычу тащить ближе.

Крики подсказывали, что Тико уже совсем близко.

Он заметил молнию и прислушался, ожидая громового раската. Грома не было, в небе висела луна, и Тико неожиданно задумался.

Из его жизни исчез голод.

Венецианцы чавкали украденными гранатами и удовлетворенно облизывались. Нищие отпихивали друг друга от сушеных фиг, будто скряги над грудой золота. Собаки дрались за печенье, надкушенное мародерами и выброшенное из-за непривычного вкуса. И это зрелище подсказало Тико, чего же он лишился.

Он больше не чувствовал вкуса. Ел он или нет, разницы никакой. Теперь ему не требовалась пища. Однако он солгал Розалин, сказав, что не голоден. Но его голод не утолить даже самым роскошным пиршеством. Он тянулся за Тико как тень, неясный и едва заметный миру живых.

Мертвецы ушли. Либо они покинули его, либо он их. Тико старался не посещать больше тот, пустой город, слишком чужой, слишком одинокий, слишком похожий на него самого. Бродящие в нем чудовища пугали Тико. Он боялся встретиться со своими страхами в этом кривом зеркале.

Конечно, пустой город призывал его.

Но слабее, чем женские крики впереди. Тико уже почти добрался до их источника, когда его остановила нубийка с серебряными украшениями.

– Ты и сейчас не собираешься поцеловать меня? – улыбнулась она. – Похоже, нет.

Она потянулась к нему, и Тико вздрогнул, отшатнулся от серебряных колпачков, сверкающих в лунном свете.

– Не показывай свою слабость, – промолвила она. – Только силу. А если до сих пор не знаешь, в чем она, молчи.

«Молчание – мой самый близкий друг», – хотел сказать Тико, но она еще не договорила.

– Изменения болезненны. Но не меняться…

– Смерть?

– Такого выбора у тебя нет. Чем дольше ты борешься с собой, тем труднее идет превращение. Поверь мне, – сказала она. – Мы настолько разные, что даже похожи.

Чем ближе она подходила, тем больше запахов узнавал Тико. Пот, нечистоты, чеснок, гвоздика и…

Нубийка мягко рассмеялась:

– Что движет твоим голодом?

– Не знаю.

– Большинство парней желают этого, – она скользнула рукой под юбку, потом провела пальцем по его лицу и рассмеялась. – Но ты совсем другой.

– Нет, я не другой, – солгал он.

– Ты хочешь… Чего? – она посмотрела на луну. – Не Богиню. Хотя твой голод прирастает вместе с ней. Но ее кровавые приливы – не та кровь, которая нужна тебе, – казалось, эти слова произносит не молодая женщина.

Тико вздрогнул.

– Ты будешь кормиться, – сказала она.

– Я пробовал есть…

Он дернулся от пощечины.

– Слушай меня, – прошипела девушка. – Второй раз я помогаю тебе. Первый – по дружбе, сейчас – нет. Когда мы встретимся снова, мы будем чужими друг другу. Ты понял меня?

Нет, он не понял.

– Где я?

– Тут, – ответила она, – а значит, не там. Пыль, пепел и мертвецы, вот и все. Что Бьорнвин посеял, то и пожал. Ты никогда не вернешься. Никто не вернется. Никто не сможет. Некуда возвращаться. А сейчас иди, кормись.

23

Если бы не снег и неудачное расположение фонтего, его защитники продержались бы дольше. Но сторона, открытая на Каналассо, делала здание доступным для нападения не только с земли, но и с воды. Три люггера, набитые Кастеллани, покачивались у берега, не позволяя баржам мамлюков спастись бегством. Баржи уже пылали, а крики свидетельствовали о том, что их подожгли вместе с командами. Из-за снега никто не беспокоился о пожаре, который может случайно перекинуться на соседние дома. Искры падали в воду или шипели в размокшем снегу.

Само здание осталось целым. Разграбленное, растерзанное, загаженное. Но его не жгли. Город сможет дорого продать его, а покупатель наймет работников и приведет все в порядок.

Во внутреннем дворе, с трех сторон окруженном колоннадой, зарево от горящих барж высветило молодую женщину. Тико показалось, что она ровесница той девушки из базилики, но на этом сходство заканчивалось. Эта – темнокожая, с водопадом иссиня-черных прямых волос. Та девушка тоненькая, а эта – широкобедрая и полногрудая. И с яростью смотрит на людей.

– Маленькая сучка, – произнес мужчина. Он стер плевок со щеки и стряхнул его на землю. – Родриго, пусть твои люди держат ее. И пусть нагнут как следует. Посмотрим, как ей это понравится.

Двое стражников схватили девушку. Она содрогнулась, когда мужчина в стальной кирасе начал развязывать шнурки на своем гульфике.

– Сорвите с нее одежду.

Приземистый мужик шагнул вперед.

Тико помнил его. Он освободил юношу на корабле, но потом собирался вновь сделать узником. Тико натянул шапку пониже, обернул вокруг шеи грязный шарф и смешался с толпой.

– Быстрее…

Капитан схватил девушку за ворот и дернул с такой силой, что стражники на мгновение выпустили ее из рук. Пока стражники пытались вновь схватить ее, она повернулась и плюнула в лицо человеку в кирасе. На этот раз плевок попал ему в губы. Мужчина неторопливо отер губу тыльной стороной ладони. В его глазах пылала ненависть.

– Прибейте ее к дереву. И сдерите кожу, – прорычал он, обращаясь к Родриго.

– Мой господин?

– Ты слышал меня, Родриго.

– Мой господин, она почти ребенок. И дом уже ваш. Перережем ей горло и покончим с этим. Если желаете, вначале возьмите ее.

– Доброта – это слабость. Скажи своему человеку содрать с нее кожу, и поживее. Через час я должен быть на богослужении. Пойдешь со мной.

Один стражник отправился за молотком и гвоздями, другой исчез в поисках подходящего ножа и точила. Стражник заметно успокоился, когда Родриго приказал ему передать оба предмета Темучину.

Сержант выругался.

– Что он говорит?

Родриго казался смущенным.

– Что там бормочет твой человек?

– Я поручил это дело монголу, мой господин. Он рад служить.

Вряд ли слова сержанта были переданы верно. Хозяин Родриго скривился, видно, тоже не поверил. Он мельком взглянул на сержанта и, обернувшись к толпе, принялся всматриваться в лица. Взгляд мужчины остановился на Тико.

– Ты, – приказал он, – подойди сюда.

Люди начали выталкивать Тико вперед.

– Я принц Алонцо, регент этого города. Ты слышишь меня?

Тико медленно кивнул.

– Типичный деревенский дурачок, – пробормотал регент. – Дайте ему нож и объясните, что делать. И побыстрее.

Тогда, на судне, было темно. Вдобавок сейчас у Тико испачкано лицо, на голове украденная шапка, а волосы жирные и спутанные. И все же сержант почти узнал его.

– Бонасера,[15]15
  Buonasera (ит.) – Добрый вечер!


[Закрыть] – сказал Тико. Он говорил как Николетти, как сын покойного книгодела. Темучин дернул плечом.

– Порежь ее немножко. А потом поскорее убей. Только не слишком быстро…

Он мотнул головой в сторону принца Алонцо и добавил:

– Хочет послушать крики. Такие, как он, это любят. Ладно, вы двое, привяжите ее за руки к дереву.

Темучин приставил к кисти девушки гвоздь и стиснул молоток, так что побелели костяшки пальцев. Звук удара показался едва ли не громче крика жертвы. Другая рука, второй гвоздь и новый вопль. Тико двинулся к ней с ножом.

Девушка корчилась от боли.

– Пожалуйста, – взмолилась она. Тико едва разбирал слова. – Не надо.

Она знала – он идет мучить ее.

В памяти Тико неожиданно всплыли картинки. Кровавый сапог снимают с лодыжек, красные рукавицы – с рук, ободранное седло – с…

– Давай, делай, – прошипел Темучин.

Тико быстро надрезал кожу вдоль позвоночника, потом сделал второй разрез, еще один – сверху, и дернул. Все заняло не больше секунды. Когда он рванул кожу, девушка закричала с такой силой, что сорвала голос.

За спиной у Тико кого-то вытошнило.

«Пожалуйста…» – слово билось в его голове.

Детский шепот, заглушаемый звериным воем. От ее тела хлынула боль, как свет ангельских крыльев. Ярче, чем могли вынести его глаза.

«Пожалуйста, – молила она. – Пусть все закончится…».

Тико сделал, как она просила, и принял свет в себя. Почувствовал ее потрясение, когда разум покинул окровавленное тело, прибитое к дереву. Сейчас она была двумя людьми. Один молча скрылся в Тико. Второй выл как зверь.

Перед Тико легла вся жизнь девушки. Вкус пищи, которую он никогда не пробовал, шумный дом в Египте, увиденный глазами ребенка. Обрывки ее языка. Воспоминания о счастливом детстве, потом – тревога, когда любящий отец превратился в вечно раздраженного. И фонтего, ее мир и тюрьма.

Тико чувствовал, как растут его клыки.

Ночь – его время. Ночь, город, мир… Все принадлежало ему, и он шел сквозь свои владения. Юноша тек сквозь город с невозможной скоростью, и даже вода под мостами едва могла смутить его. Улицы разматывали свой клубок и погружались в память. Он давал имена местам, которые знал, и изучал те, о которых только слышал. За его спиной осталась молчащая толпа. Ошеломленные стражники и принц, ужаснувшись, провожали его взглядами.

Энергия переполняла тело Тико, слух стал настолько острым, что даже настороженный кот не мог с ним соперничать. Время растягивалось, извивалось и становилось пластичным. Потом оно совсем замедлилось, и Тико овладел не только секундами, но и паузами между ними. Он знал звезды, маленькие солнца, ярко сияющие на ночном небе. Вот только небо было красным.

И красным был весь мир.

Красные стены и вода, сжатая красными набережными каналов. Верхний мир, нижний и мир мертвых наконец-то стали едины. Посмотреть куда-то – все равно что очутиться там. Он мог убивать, мог наблюдать, мог касаться. Пьяные парочки прелюбодействовали в подъездах, ноги елозили по слякоти. Воры в масках собирались ограбить утонченного горожанина. Старик тащился через весь город с украденным добром, которое никто не хотел покупать. И, свет во тьме, дети, играющие при свечах жемчугом на каменном полу. Мальчик погладил девочку по лицу и поцеловал ее, сам в ужасе от своей смелости, даже не подозревая, как долго она ждала от него поцелуя. Сладкий, тошнотворно-сладкий воздух. Тико был и богом, и дьяволом.

Эйфория спала, когда до рассвета оставалось совсем чуть-чуть. Опасно мало.

Слишком поздно возвращаться в убежище. Он нашел пустой чердак в доме какого-то ювелира, ставни надежно защищали помещение от солнца. Уселся в углу, подложил руку под голову и скрестил ноги.

Сейчас он сильнее, чем раньше, и уже не голоден. Но он помнил, каким путем получил это божественное счастье. Тико открыл рот и провел пальцем по зубам. Все нормальной длины. Существо, которое так уверенно двигалось в ночи, исчезло. Но воспоминания о его силе, скорости и великолепии остались. Он думал, главное – вспомнить, кто он такой. И ошибался, совсем как ребенок. Этот вопрос бледнел на фоне кровавой ночи. Что он такое… вот настоящий вопрос.

24

Львиная морда между двух крыльев украшала замковый камень арки над дверью старого дворца. Сейчас этот дворец, лежащий на левом берегу Каналассо, ниже ла Вольты и слева от Сан-Грегал, восстанавливали. Почти напротив него располагался разграбленный фонтего мамлюков. Всего лишь случайность, не более.

Лев и крылья летучей мыши, заключенные в круг.

Патера. В Венеции их было несколько тысяч, составленных из сотен эмблем. Каждый житель города знал льва, читающего книгу. Лев – Венеция, книга – Евангелие от Марка. Святой Марко являлся покровителем города. Патера символизировала Венецию и потому присутствовала повсеместно.

Она увенчала Догану ди Мар, дворец Реале с одной стороны площади Сан-Марко, где собирались городские власти, и больницу Орсеоло – с другой. Патера украшала Зекку, где чеканили дукаты, и Кампаниле, колокольню, которая служила не только маяком, но и местом, где вывешивали тела предателей.

Патеры практически душили букинторо, церемониальную барку Марко IV. Неповоротливое и неустойчивое, судно еле-еле плавало по Большому каналу, а в открытом море немедля пошло бы ко дну.

Дворцы носили символы своих хозяев.

Богадельни и школы гильдий имели собственные знаки. Их имели и Арсеналотти, и даже Николетти и Кастеллани, чьи патеры признавали просто в силу повсеместного использования. В мире, где читать умели единицы, а храмы пользовались фресками, чтобы лучше донести свои учения, большинство венецианцев могли опознать по меньшей мере десяток патер. Кое-кто знал два-три десятка. Горстка ученых без особых усилий могла назвать шестьдесят и даже больше.

На улице Писцов, где иудеи-переписчики смешивали чернила, точили перья и хранили тайны букв, которые могли прочитать шепотом за один гроссо, жил раввин, знающий две сотни патер. Но встречались патеры-загадки, источенные ветрами, изъеденные солью и дождем; последние ученые, знавшие ответ, давным-давно обратились в прах.

Маска с крыльями летучей мыши была одной из таких загадок.

Атило знал ответ и радовался, что прочим он не известен. Он купил дворец поблизости от Доганы, поскольку на особняке, ныне зовущемся иль Маурос, красовалась одна из двух сохранившихся патер Ассасини. По крайней мере, горожане могли видеть только две. Мастер Ассасини, приказавший вырезать эту патеру, давным-давно умер, а поколения его наследников так и не узнали, что она символизирует. Они нехотя продали особняк, когда ремонт стал им не по карману.

– С тобой все будет хорошо?

– Дорогая… – Атило подобрал складки халата, поцеловал любимую в обе щеки и улыбнулся. – Все будет хорошо.

Десдайо подняла голову, он на мгновение коснулся ее губ своими и отступил на шаг.

– Я собираюсь во дворец на пару часов. Ничего важного.

– Ты теперь один из Десяти…

Атило считал свою победу над германским флотом намного важнее любых бесед, которые он может вести вместе с остальными девятью советниками. Однако мы в Венеции. Хотя герцогу Марко IV принадлежало истрийское побережье от Австрии до Византии, его двор больше интересовался собственными, внутренними делами. Один лишь взгляд на любовников, освещенных пламенем свечей в небольшой комнате с видом на Каналассо, вызывал больший интерес, нежели чужеземный принц, убитый по приказу Венеции в сотнях миль отсюда. Внешний мир воспринимался как место, откуда в город текут деньги. Если сделка удалась, значит, все в порядке. А ее обстоятельства в лучшем случае вызывали лишь легкое любопытство.

– Я вернусь к вечерне.

– Ты будешь есть?

Атило вздохнул. Если он проголодается, в особняке Дукале найдется еда, но Десдайо явно хотела поужинать вместе.

– Что-нибудь легкое.

– Я приготовлю.

– Десдайо. У нас есть кухарка.

– Это совсем другое… – дочь господина Брибанцо открыла для себя радости одевания без чужой помощи, расчесывания волос, умывания и приготовления пищи. Работа по дому сгубила мать Атило, которой не повезло оказаться женой поэта-звездочета. Он тратил все деньги на инструменты, пока дети носились по грязи, а хозяйство приходило в упадок.

Атило находил заботу Десдайо непривычной и странно трогательной.

– Тогда яйца.

Несмотря на холодный январь, она осталась стоять на ступенях; туфли мокли от брызг. Атило уселся на скамью. Якопо низко поклонился Десдайо, обшаривая ее глазами. Потом взял весло, отвязал веревку и оттолкнулся. Гондола взлетела на одну из волн, из-за которых устье Большого канала считалось нелегким для гондольеров. Казалось, юноша сосредоточенно ведет лодку по неспокойной воде, но Десдайо не могла отделаться от мысли, что он по-прежнему смотрит на нее.

Если Якопо будет и дальше смущать ее, она попросит Атило подыскать ему другую работу. Или совсем от него избавиться. А вот Амелия ей нравилась. Не красавица, но привлекает взор. Чернокожая, худощавая, волосы заплетены в косички и украшены серебром. Интересно, Атило… Внутри все скрутилось в тугой ком, и Десдайо не стала заканчивать мысль. Ее будущий муж жил как монах, прежде чем начал ухаживать за ней. Это всем известно. И она тоже в это верила.

– Амелия, мне нужна твоя помощь на кухне.

– Госпожа?

– Покрошить кое-что.

Глаза молодой нубийки метнулись к окну, где день уже сменялся ранним вечером, а очертания десятков далеких гондол были почти неразличимы.

– Госпожа, я подумала, вы сказали, господин Атило хочет яйца.

– Я добавлю яйца.

– Если вы прикажете мне покрошить… – Девушка замялась, потом отвернулась, предпочитая не заканчивать фразу.

Они даже ни разу не разговаривали, осознала Десдайо. Несколько приветствий, случайные пожелания доброго утра и попытки Амелии сделать реверанс. Десдайо не знала, где родилась ее рабыня и даже христианка ли она.

– Где твои родители?

Амелия дернулась. Прошептала извинения… Десдайо схватила ее и обняла. Амелия сопротивлялась, но только до тех пор, пока щека Десдайо не прижалась к ее щеке.

– Глупая, – проговорила Десдайо. – Это же я. Мне жаль.

Амелия рассмеялась сквозь слезы:

– Госпожа. Якопо и я… Мы сироты. Как все слуги адмирала.

– И кухарка, Франческа?

– Да, госпожа, – кивнула Амелия.

– А что ты собиралась сказать? Про готовку?

– Франческа позволяет вам ходить на кухню, потому что…

– Не может запретить?

– Да, госпожа. Вы здесь хозяйка. А мне на кухне не рады. И никому другому. Франческа давно служит господину Атило. Но даже он стучит, когда заходит на кухню.

– Ну, тогда мы тоже постучим, – весело ответила Десдайо.