Текст книги "Падший клинок"

Автор книги: Джон Гримвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

28

Весь дворец, за исключением ночной стражи, спал; те же, кто не ночевал в своей постели, тихо расползались, чтобы изобразить предутреннюю дрему. Алекса была одна, за спиной – пустая постель. Казалось, герцогиня не слишком рассержена. Может, она заметила, как у Атило трясутся руки.

– Итак, вы нашли его?

– Да, госпожа моя.

Герцогиня Алекса поставила свой чай и отодвинула крошечную фарфоровую чашечку подальше. Потом откинулась назад:

– Мне не понравятся твои слова, не так ли?

– Мы его упустили.

– И ради этого ты меня разбудил? – весело спросила она, будто потрясение стражника и возмущение фрейлины, вызванное появлением Атило, были изящной шуткой.

– Дело в природе нашего упущения.

– Природа упущения, – она улыбнулась. – Тебе следовало бы стать поэтом. Говорят, Магриб – страна поэтов, фонтанов и дворцов, высоких гор и пышных апельсиновых рощ…

– Нищих, – продолжил Атило, – и хвастунов, братьев, которые на людях обнимают друг друга, а втайне ненавидят. Все как и везде. Но, – он поколебался, – эта страна прекраснее многих.

– Зачем же ты ушел?

– У меня не было выбора, – Атило ожидал ее кивка, но понял – она не знает его истории. – Я всегда считал…

– Мой муж отличался скрытностью. Иногда я подозреваю, что никто в его Совете не знал всего. Он сам так устроил дела.

Похоже, обсуждение побега мальчишки временно отложено. Алекса немногое делает по случаю. Значит, на то есть причины. Ей нужно расстроить планы деверя и защитить сына. Во многих случаях это одно и то же. Ей нужно усилить собственное влияние, привязать Атило к своему лагерю, в качестве ответа на решение Родриго поддержать регента. Тяжелый удар: капитан Доганы, хоть и теоретически, контролирует денежные потоки, поступающие в Венецию. Очевидно, Атило уже на стороне герцогини, ведь она выдвинула его кандидатуру в Совет. Так или иначе, все сводится к одному. Алекса перевернет небо и землю ради молодого герцога, раз он не может защищаться сам.

– Что же заставило тебя покинуть родину?

Атило принял предложенную чашечку и пригубил напиток из заваренных листьев. Герцогиня пила этот настой по нескольку раз в день. Тончайший фарфор просвечивал насквозь. Часть ее приданого. Как и первый ящик черного чая. Когда ящик наполовину опустел, Марко III послал за новым.

Герцогиня Алекса плакала от умиления добротой мужа. Во всяком случае, так говорили.

– Ну же! Неудачный роман? Азартные игры? Желание исследовать мир? Или властная жена?..

Атило сдался и осторожно поставил чашку на столик.

– Это венецианские причины, – пренебрежительно ответил он.

– Тогда вопросы чести?

Атило улыбнулся. Герцогиня, не произнося вслух, признавала: чужеземцы считают Венецию городом, лишенным морали. Однако приходится выбирать – быть образцом морали или богатейшим городом Средиземного моря.

– Мой отец женился повторно.

– И ты ненавидел мачеху?

– Мне нравилась первая. Но я не доверял второй.

– Второй?

– Первая умерла вскоре после того, как вторая стала ее фрейлиной. Мы жили в блистательном убожестве, пока мой отец разыскивал в небесах новые звезды. Эмиры приходили, чтобы узнать свое будущее. Принцы посылали дары из франкских земель. Лучше бы они отправляли нам еду.

– Он был ученым?

– Собирателем знаний. Возможно, это одно и то же.

Герцогиня кивнула. Пламя свечей сглаживало очертания ее халата. Ночной ветер играл им, но лицо Алексы скрывала вуаль. Атило догадывался о ее мыслях исключительно по языку тела. Вот она чуть склонила голову набок, значит, внимательно слушает.

– Ты испугался?

Атило задумался.

– Да, – наконец признал он. – Мне было тринадцать. Озлобленный, непослушный ребенок. Моему сводному брату – одиннадцать. Вскоре после того, как она стала моей новой мачехой, в зернохранилище начали дохнуть крысы. Потом – кошки. За ними – мой охотничий пес. В ту зиму я заболел, и она настояла, что будет ухаживать за мной. Я понял – пришло время бежать. Выполз из кровати и до наступления ночи прятался в водоводе.

– Яд, жестокость, предательство. По мне, вполне венецианский набор.

– Наверное, вы правы.

– Так почему же ты разбудил меня?

– Вы приказали сообщить, если удастся схватить убийцу патриарха.

Алекса внезапно напряглась. Почувствовала недосказанное?

– Но ты не схватил его.

– Нет, госпожа моя. Я оплошал.

– Ах… – герцогиня хлопнула в ладоши, вызывая девушку с серебряным кувшином кипятка и прогретым железным чайником. Атило наблюдал, как герцогиня насыпает в чайник листья и заливает их водой.

– Тебе не нравится мой чай?

– Я пил его раз пять, и всегда в вашем обществе. Уверен, однажды я смогу его оценить.

– Принеси господину Атило вина.

Атило с признательностью кивнул.

– Итак, – сказала она, когда служанка ушла. – Меня интересует, как он сбежал.

– Госпожа…

– Атило, я тебя знаю. Большинство людей скрывают свои промахи. Ты поднял меня с постели ради сообщения о своей неудаче. Мне следовало бы рассердиться. Но что-то подсказывает мне – ты считаешь его побег важнее своей оплошности. Я права?

– Как всегда, госпожа моя.

– Не пытайся льстить, – резко ответила она, атмосфера в комнате стала заметно напряженней.

– Хорошо, – безыскусно ответил Атило. – Но мне нужен ваш совет.

– Какой?

– Кем легче управлять? Ангелом, упавшим на землю? Или демоном, сбежавшим из ада? Этот парень – не человек.

– Кригсхунд?

– Не кригсхунд и не ночной ходок, – покачал головой Атило. Он допил вино и откинулся на спинку стула, ощущая бремя каждого года из прожитых лет. – Госпожа моя, кто же он?

Чашечка замерла у губ герцогини. Алекса обдумывала свой ответ так же тщательно, как Атило обдумывал свой.

– Почему ты спрашиваешь меня?

– У капитана Родриго из Доганы ди Мар, – Атило, извиняясь, пожал плечами, – есть сержант-полумонгол. Он был с нами, когда то существо убегало. Он пустил стрелу…

– И она чудесным образом упала на землю?

– Нет, госпожа моя. Существо поймало стрелу в воздухе и метнуло ее обратно.

– А сержант?

– Стрела ударила в грудь. Он бы погиб, но его спасла туника из вареной кожи с роговыми пластинами.

– У отца была такая, – задумчиво сказала герцогиня. – Он сделал еще одну для моего брата. Хотя к тому времени повсеместно пользовались клепаными кольчугами. Тунику и композитный лук. А какой у него лук?

Атило описал оружие Темучина.

– Он самый, – подтвердила она. – Итак, это существо поймало стрелу и бросило ее с такой силой, что стрела расколола роговую пластину? Пластина ведь раскололась?

– Да, госпожа моя.

– Расскажи мне еще… Нет, – она сердито покачала головой. – Расскажи мне все. Особенно подробности, которые кажутся несущественными.

Атило рассказал ей все, с начала и до самого конца. Напоследок он добавил: этот мальчишка или существо, чем бы оно ни было, мог и не убивать патриарха. Возможно, он только видел убийцу. И потому, заметила Алекса, она прекрасно понимает, как сильно Атило хочет отыскать его. Атило не нашелся что ответить.

– И оно убило нищего, который привел вас туда?

– Сломало ему шею. И чуть не сломало мою.

Герцогиня задумчиво смотрела в пустоту.

– Убить, не проливая крови, тем более при полной луне, и пощадить нищенку и ее брата. Это говорит…

– О чем, госпожа моя?

– О самообладании.

– Оно практически открутило мальчишке голову.

– Поверь, если бы оно захотело, то оторвало бы ему голову напрочь.

– Вы знаете, кто он? – дурацкое замечание, подумал Атило. Конечно, знает.

– Наш ответ кригсхундам.

Алекса рассмеялась, глядя на потрясенного Атило.

– Мы слишком долго проигрывали в тайной войне. Пришло время, когда мы можем нанести ответный удар. Думаешь, я не заметила, как ты заменил «убил архиепископа Теодора» на «возможно, видел убийство»? Ты ненавидишь моего деверя… Не отрицай, не трать время. Однако ты позволил его капитану помочь в поисках. Всем известно, Теодор был твоим другом. Но ты не сентиментален. И определенно не стал бы ради него охотиться за этим мальчишкой. Сомневаюсь, что ты вообще когда-либо руководствуешься чувствами. Не считая, возможно, той девчонки, на которой ты собираешься жениться.

Атило вспомнил угрозу парня и вздрогнул.

– Тогда зачем ты на него охотишься? Ответ прост – ты считаешь это существо полезным. Я права?

– Он мой преемник.

Герцогиня Алекса замерла.

– Все вожделеют древней магии. Но никто не знает, что она принесет. Хватай, попробуй. Мы обсудим эту возможность позже. А тем временем я напишу племяннику… – она имела в виду Тимура, нынешнего Великого Хана Ханов и завоевателя Китая. – Я спрошу о таких существах его библиотекарей. Пока мое письмо доставят, проведут изыскания и пришлют ответ, пройдет год.

Алекса задумалась. Атило не знал, какие сомнения мучают ее, но за это время успел наполнить стакан и неторопливо выпить вино. Он пил и разглядывал ее небольшую комнату, картины, статуи и гобелены. За них можно купить целый город. И все они, осознал Атило, принадлежали ее покойному мужу.

Герцогиня приняла решение и подалась вперед.

– Некогда, – начала она, – бились в небесах ангелы. И битвы их шли в пустоте, среди звезд. Было это давным-давно. Когда по земле открыто бродили боги, а среди людей правили старейшие из древних королей. Страшные дела происходят, когда сила встречается с силой. Умирали боги, умирали короли и ангелы… Целые леса сгорали в мгновение ока.

Атило вытаращился на нее.

– Сказание из моего детства. Как боги стали единым богом, который следит за всем, но редко вмешивается. Горстка ангелов в горечи сбежала, чтобы одиноко бродить в пустыне. Они двигались быстрее молнии. Убивали не задумываясь. Относились к людям, как мы относимся к животным.

– Как к пище?

– Среди прочего. Но последний из них умер в те времена, когда родился Кублай-хан. Библиотекари моего племянника должны знать правду. Вот почему я напишу ему. У тебя есть год.

– Чтобы поймать это существо?

– Нет, господин Атило. Поймать, сломить его дух и сделать из него наш ответ кригсхундам. А если не получится, убить его. Однако я сочту его смерть неудачей.

Герцогиня заглянула в кувшин с водой и обнаружила, что он опустел. Она потянулась к колокольчику, собираясь вызвать служанку, но передумала.

– Марко, мой муж, верил, разговоры о демонах приносят несчастье. Зло приходит, когда слышит свое имя. Он ошибался. Злу требуется приглашение. И вот вопрос… Кто пригласил его?

Атило еще никогда не слышал от нее таких речей.

Она никогда не называла прежнего герцога просто по имени, никогда не говорила «мой муж». И ни разу еще, на людях или в личной беседе, она не заговаривала о своем детстве, о жизни монголки, чужестранки. Его это тревожило.

– Иди сюда, – сказала она, похлопав по сиденью.

Он должен подчиниться или найти повод уйти. Если он согласится, то однажды она может стать его врагом. Если уйдет, то оставит ее в одиночестве. Когда герцогиня Алекса подняла вуаль, она улыбалась. Атило замер. Ее лицо было столь прекрасно, что у него перехватило дыхание. «Слова поэта, – сердито упрекнул он себя. – Я не один из них». Однако лицо могло принадлежать девушке едва ли четверти настоящего возраста Алексы. Ясноглазое и невинное, понимающее и зовущее. Атило вздрогнул.

– Иди ко мне, – приказала она.

Так он и сделал.

Безупречное лицо, сияющие глаза, тело юной девушки. Кожа Алексы ди Миллиони была желтой, как свежевыделанный пергамент, и мягкой, как марокканские кожи. Алекса запрокинула голову и, скрыв лицо в безопасную тьму, унесла Атило в такие дали, о которых он и не мечтал. Да, в небе и на земле сокрыто больше, чем может присниться мудрейшему из мудрецов, и сейчас Атило постигал эту истину.

– Твоя очередь, – сказала она.

Атило, чувствуя боль в каждом позвонке, обхватил женщину за талию и уложил на постель, сам оказавшись сверху.

– Ты уже так делал.

– Госпожа моя, мне шестьдесят пять. Я делал все на свете.

– Я могла бы сказать, – промолвила она, – сколько мне лет. Но ты не поверишь. И могла бы сказать, что мне доводилось делать раньше. Но лучше бы ты и этому не поверил.

Больше она не сказала ничего. Атило сменил позу, она выдохнула и обхватила его бедра, яростно двигаясь ему навстречу. Он, сам себе удивляясь, глубоко вспахивал ее и, когда все закончилось, устало обмяк. Но испытанное удовольствие оказалось скорее привычным, чем неизведанным.

– Похоже, ты еще не спал со своей девчонкой.

Атило приподнялся на локтях и посмотрел на обнаженную женщину, распростертую под ним. В голосе слышалась насмешка, заставившая схватить ее за плечи. На этот раз он брал женщину грубее, выжимая из нее стоны, пока не рухнул, уткнувшись лбом в подушку.

– Видимо, нет, – сказала она.

Атило проснулся ранним утром, услышав, как Алекса мочится в ночной горшок. Горничная, которая явилась за распоряжениями на день, подрезала свечи, принесла свежий чай и уже исчезла, ни единым жестом не выдав, что заметила в постели своей хозяйки кого-то еще.

– Ты встречался с моей стрегой? – спросила Алекса, опуская платье.

Он изумленно покачал головой. У Алексы есть стрега?

Дикое дитя-ведьма…

– Тебе нужно с ней встретиться, – сказала герцогиня. – Точнее, ты должен. Отправь Десдайо послание, что тебя задержали дела Совета. И прикажи домашним вести себя как обычно. Пора придумать план.

– На вечер?

– Нет, – ответила Алекса, коснувшись губами щеки Атило. – У нас есть месяц, чтобы приготовить ловушку. Взять из сокровищницы серебро и сделать из него проволоку. Отправить проволоку в Арзанале, на их машину. Из проволоки сплетут сеть, я распоряжусь. Остальное – мои заботы.

Атило едва не вздрогнул.

29

Бархат пачкается. Джульетта никогда раньше не осознавала, насколько он легко пачкается. Ей никогда не доводилось надевать одну и ту же одежду два дня подряд. На ней, запертой на холодном чердаке, по-прежнему был тот же красный упленд[16]16
  Упленд (houppelande) – длинное платье с расширяющимися книзу рукавами, часто отороченное мехом. Появилось в конце XIV века.


[Закрыть] и тонкая шерстяная сорочка, что и в ночь перед похищением. А значит, и в тот день, когда она встретилась в базилике со странным юношей.

Там, где она приставила к груди кинжал, на платье осталась маленькая дырочка. Джульетта до сих пор помнила, как дрожащими руками расстегивала перламутровые пуговицы и стягивала сорочку, собираясь приставить острие к коже. Девушка покраснела.

Она не могла избавиться от воспоминаний о юноше с серебристыми волосами. В глубине души Джульетта верила, что он разыскивает ее. Конечно, были и другие привязанности. Другие увлечения. Изящный лютнист с каштановыми волосами и пленительным взглядом карих глаз. Он обнимал ее за плечи и целовал прямо в губы. Сладкий грех. Если бы кто-нибудь узнал, их обоих непременно выпороли бы. Но Джульетта не рассказывала никому, кроме Элеонор, а та умеет хранить секреты.

Но сейчас она думала совсем о других глазах. Их владелец вовсе не изящен. Скорее, жилист. Джульетта представила, как его руки ложатся ей на плечи. И не только на плечи…

Всего один взгляд, и такие обжигающие воспоминания.

Джульетта сердито одернула себя. Трудно придумать более дурацкую тему для размышлений. Вместо этого она подумала о матери. Еще хуже. По лицу потекли слезы. Джульетта приказала себе не плакать, но слезы все равно текли еще очень, очень долго. Мать ничем не может ей помочь.

«Исполненные желания убивают», – прошептала однажды мать.

Джульетта свернулась калачиком на полу и попыталась уснуть, но воспоминания не желали уходить. Мать убили через три дня после того, как она прошептала эти слова, в возрасте тридцати шести лет. Ее брак с Висконти был неудачен.

Смерть оказалась избавлением.

Старое герцогство включало саму Венецию, а также города, деревни и поместья на материке в пределах дня езды на быстрой лошади. Поместья гордились укрепленными домами из кирпича. Города, которые не выстроили защитных стен, за следующие несколько поколений восполнили свое упущение.

Случилось так, что задолго до возвращения торговцев, привезших в Серениссиму китайские пушки, создатели первых городских стен предусмотрели защиту от оружия из будущего. Каменные плиты раскалывались, но плотно забитая внутрь земля выдерживала удар пушечных ядер.

Девушка, лежавшая на чердачном полу, плотно сжав бедра и прижав грудь к холодным доскам, владела двумя поместьями, тремя городками, а деревень было и вовсе не сосчитать. Если постараться, она могла вспомнить названия тех, через которые проезжала в детстве.

На рассвете Джульетта оставила попытки заснуть и подобралась как можно ближе к единственному окну. Сквозь щель в запертых ставнях виднелись прохудившиеся крыши незнакомой части города. Чуть подальше высилась колокольня, готовая упасть в любую минуту. Дома напротив, разрушенные или близкие к этому, выглядели нежилыми.

Джульетта расстегнула платье и взвесила на руке одну грудь, как лавочник взвешивает пухлого каплуна. Грудь определенно стала больше. Год назад Джульетта была бы в восторге. Сейчас она просто испугалась. Соски, обычно бледные, стали ярко-розовыми и болезненно отзывались на прикосновение.

«Ты в безопасности», – говорилось в записке, которую она нашла при пробуждении.

Джульетта не чувствовала себя в безопасности. Записка запрещала выходить за пределы круга. Девушка не сразу сообразила – речь идет о соли, рассыпанной большим овалом по периметру комнаты. Такое количество чистой соли стоит немалых денег. Джульетта повиновалась, боясь того, что может произойти, если она не выполнит указание.

Грудь болела, кровотечения прекратились, и, она могла поклясться, живот вырос. Вдобавок она уже много дней вынуждена носить то же платье. В мире, где бедные женщины носили тряпье, которое гнило от пота под мышками, под грудью и на ягодицах, в этом не было ничего особенного. Но Джульетта регулярно меняла одежду, ежедневно умывалась и раз в неделю принимала ванну. По крайней мере, до той ночи в соборе.

Сейчас она воняет, как служанка. Ее еда на грязной оловянной тарелке – позор для любой богадельни. Черствый хлеб нужно размачивать, а прогорклый сыр забивается под ногти.

В углу стояло ведро, накрытое сорочкой Джульетты. У нее был выбор: оставить сорочку и мучиться от вони собственного дерьма или снять сорочку и мерзнуть. Она решила накрыть ведро и, судя по отметкам на стене, страдала от холода большую часть времени из шести недель.

– Ты дура, – сказала она себе.

Так любил говорить ее дядя. Столько воспоминаний, и совсем мало хороших.

– Ты здорова, – выпалила Джульетта. Что-то такое часто повторяла ее нянька. Тогда присказка казалась бессмыслицей. Она жива и здорова.

«Ты ведь и не надеялась на это?»

Она разговаривала сама с собой. Все равно больше говорить не с кем. Она вспомнила госпожу Элеонору, свою многострадальную фрейлину…

Ну, сама Джульетта не считала ее многострадальной. Но она слышала, как ее жалеют, и не раз. Тогда она ужасно обиделась и, едва они встретились, отвесила Элеоноре пощечину; Элеонора должна немедленно признаться, что же такое она рассказывала о своей госпоже, потребовала Джульетта. Сейчас воспоминания заставили девушку устыдиться. По крайней мере, она сочла это чувство стыдом. Обычно ее пробуждение на чердаке сопровождали ярость, страх или отчаяние.

Джульетта ни разу не видела, кто забирал ее ведро. Не видела, кто приносил еду. Однажды она решила не спать, но ведро осталось полным, а тарелка – пустой. Никто не пришел убрать грязь, когда она в ярости опрокинула ведро. Тогда ей пришлось вытирать все самой, и воспоминания об этом надежно удерживали от повторных попыток.

«Черт побери!»

Она могла кричать, звать на помощь. А толку? Во время последней попытки Джульетта сорвала себе голос и под конец издавала какое-то лягушачье кваканье: горло пострадало настолько, что было больно глотать. Она сломала все ногти, царапая раствор вокруг двери своей тюрьмы. Кто-то обо всем позаботился. Грязная комната, пол покрыт голубиным пометом, на потолке липкая паутина, в которой запутались дохлые мухи и высохшие пауки.

Только дверь – совсем новая, петли обильно смазаны маслом. Когда она очнулась в этой комнате, все еще завернутая в ковер, и вылезла из него, именно петли первыми бросились в глаза. Сейчас больше бросался в глаза ковер. Он все еще лежал здесь, дорогой и совершенно неуместный.

«Как и я сама», – подумала Джульетта.

Однако она на удивление хорошо уживается с окружающим убожеством. Сейчас грязь ее почти не беспокоит. От ведра воняет, но еще немного, и она предпочтет тепло. А ведь Джульетту считали очень чувствительной. Она менялась, и это пугало. Девушка не осмеливалась задумываться о том изменении, которое пугало ее сильнее всего.

Ее затопила волна страха, сметая по пути прочие чувства и угрожая смыть ее саму. А если… Глаза снова наполнились слезами. Что, если все еще хуже, чем она думает?

Люди говорили, доктор Кроу призывает демонов и заключает джиннов в бутылки.

А если она сама превращается в чудовище?