Текст книги "Дядя Ник и варьете"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

– Только одно, инспектор. Конечно, я помогу вам, если смогу. Но должен предупредить: я плохо знаю остальных членов труппы. Мы хоть и гастролируем уже несколько месяцев, по я встречаюсь лишь с немногими.

Глаза у него были маленькие, серые, но взгляд острый.

– Это не совсем обычно. Вы что, сторонитесь людей, мистер Хернкасл?

– Нет, пожалуй. В той поездке… с другими людьми… я кое с кем, ну… вроде бы даже подружился, – промямлил я.

– А на этот раз – нет? Что ж, видно, есть причины. Может быть, тут люди иного толка. Может быть, они вам не по душе, а?

– Ну…

– Именно это я и хочу знать, – быстро проговорил он. И глянул через зал на часы, висевшие над стойкой. – Вам пора, а то либо обед простынет, либо придется отобедать в другом месте. Я, может быть, загляну к вам между представлениями.

Пришел домой я как раз вовремя, чтобы занять место за большим обеденным столом между мистером Принглем, астрологом, и Пегги, старшей и менее хорошенькой из двух девушек из эстрадного оркестра. У нее были довольно красивые глаза, но лицо длинное, скуластое и рот слишком велик. Пегги сказала мне, что работает пианисткой, а другая девушка, Мэйзи Доу, – пухленькая брюнетка, в стиле Филлис Робинсон, только попроще, вся в ямочках и кудряшках, – выступает на амплуа субреток. Она сидела напротив, рядом с дядей Ником, который не затруднял себя беседой и вообще имел очень кислый вид, может быть, потому, что терпеть не мог этих трапез в меблированных комнатах. Мэйзи улыбнулась мне широкой профессиональной улыбкой, я ответил тем же, а дядя Ник перехватил наш обмен приветствиями и метнул в меня сумрачный взгляд. Там были и другие, но если я и знал их имена, то совершенно не помню и, полагаю, что это были какие-то курортники.

Как я вскоре выяснил, Пегги Кэнфорд была умна, но чересчур цинична. Она не любила ни Блэкпула, ни свою работу.

– Не забудьте, ведь целых два длинных выступления ежедневно. Ваши два номера в вечер – это просто богадельня. А я отсиживаю за роялем почти полных пять часов. К концу дня просто звереешь и готова сбежать куда угодно; половину времени я барабаню изо всех сил, и в слишком быстром темпе, из-за этого у нас вечные скандалы. Но какое это имеет значение, ведь дети все равно поднимают страшный шум. А как ваше убийство? Тесси сказала, что сегодня утром приходил инспектор из Скотленд-Ярда. Она сказала, что усы у него как у моржа. Не вздумайте ухаживать за Тесси. Она только и мечтает подцепить кого-нибудь и смыться отсюда. До вас вашу комнату занимал один баритон с Северной Аллеи, так она у него дневала и ночевала. Гляньте-ка на Мэйзи: бедняжка не смеет есть пудинг. А я ем все: как набарабанишься на этом проклятом рояле, так все время мучает голод. До приезда сюда я играла в женском трио – вот было горе: две других были заняты только друг другом и на мужчин моложе пятидесяти пяти и смотреть не желали, я думала, что с ума сойду, наяривая нудные индийские любовные песни. Тем двум они нравились: каждая из них чувствовала себя пылью под колесницей другой. Заходите как-нибудь вечерком, выпьем. Нас двое, так что вам ничего не угрожает. А вот если постучится Тесси да спросит, не желаете ли чего-нибудь заказать на завтрак, тогда глядите в оба. Ну, я побежала. А то мои детишки заждались.

Когда я после обеда подошел к дяде Нику, он мрачно сказал:

– Пойдем-ка лучше ко мне. Здесь и поговорить не дадут. Не следовало снимать комнаты в этом обезьяннике. В «Паласе» все, конечно, в полном порядке? Да, варьете они здесь вести умеют.

Его комната была обставлена громоздкой мебелью, пригодной совсем для другого помещения. Но кресло было всего одно, дядя опустился в него, а так как день был жаркий, то он снял с себя пиджак и галстук. Я сел на край кровати и почувствовал, что после морского воздуха и плотной еды глаза у меня слипаются.

– Инспектор Крабб, конечно, вцепился в тебя, малыш?

– Да. – И я рассказал обо всем, что произошло между мной и инспектором.

– Надо бы выбить молодчика из седла, не то он будет чертовски досаждать нам. И вообще, пусть сам делает свое дело. Он за это деньги получает. Кстати, он весьма толков, ты не смотри, что у него такие усы. В Лондоне я его часто видел и много о нем слыхал. Конечно, нам-то нечего бояться, малыш. Мы, во всяком случае, не виноваты.

– Но кто же, дядя?

– Не знаю и, по правде сказать, не очень-то интересуюсь. При этих словах он вынул изо рта сигару и начал ее разглядывать. – Да, вот еще что, чуть не забыл. – Он говорил с нарочитой небрежностью, но я-то видел, что ничего он не забыл: – Ты помнишь карлика, которого я выбрал в тот день у Джо Бознби? Его звали Филипп Тьюби.

– Припоминаю, такой серьезный солидный парень.

– Именно. Так вот, сегодня утром я послал Питтеру телеграмму и сообщил, что если Тьюби свободен, то он мне нужен.

– Вы придумали фокус с двумя карликами?

Очень ему не хотелось признаваться, что это не так.

– Нет, малыш, дай срок. Это ведь будет классом выше, чем твой трюк с картинами. Очень сильный номер. Но сейчас мне просто для страховки нужен еще один карлик. Он сможет взять на себя некоторые обязанности Барни.

– Вот Барни взбесится. С ним и так-то сладу нет…

– Знаю, – отрезал он раздраженно. – Что говорить о Барни? Я знаю его дольше, чем ты, малыш. Но если рядом будет другой, и куда более надежный карлик, Барни придется смотреть в оба, верно?

– Пожалуй, – сказал я с сомнением. – Только я не совсем понимаю…

Он снова не дал мне рта раскрыть:

– Да ты просто засыпаешь, малыш. Иди-ка вздремни немного, – ты ведь сегодня встал чуть свет, – а мне вовсе ни к чему, чтобы ты вечером зевал. Нам надо быть в лучшей форме.

Я только успел положить голову на подушку, как сразу заснул и вплывал в этот сон сквозь причудливую фантасмагорию блэкпулских толп, аллей и террас – фантасмагорию Тауэра, Зимних Садов, девушек из эстрадного оркестра, Крабба и карликов; все перепуталось в одном клубке, бессмысленном и неожиданно зловещем…

9

В тот же вечер, в конце первого представления, Дорис Тингли сидела у меня в уборной, нервно и судорожно вязала и рассказывала об Арчи, который уехал в Бирмингем. В дверь постучали, и вошел инспектор Крабб.

– Добрый вечер, мистер Хернкасл. А это, очевидно, та молодая леди, которая исчезла из ящика?..

– А хоть бы и так? – сказала Дорис, всем своим видом показывая, что он ей неприятен.

– Это мистер Крабб из Скотленд-Ярда, – поспешил объяснить я.

– Ничуть не удивляюсь, – сказала Дорис, вставая, и бросила на него один из своих сердитых взглядов. – Только не вздумайте беспокоить меня. Меня не было в труппе, когда эту девушку убили.

– Это верно, миссис Тингли. И все же нам есть о чем поболтать…

– О чем же?

– У вас может быть свое мнение о других членах труппы, я говорю, конечно, о мужчинах.

– У меня нет своего мнения. Так что не тратьте попусту время.

Невзирая на костюм покорной индийской девы, глаза Дорис метали молнии и голос звучал резко; хлопнув дверью, она выскочила из комнаты.

– Это из-за меня, или она всегда такая? – спросил Крабб.

– Всегда. Сначала это обескураживает, но теперь она мне нравится. Вы смотрели нашу программу?

– Да, мистер Хернкасл. Ваш номер, бесспорно, лучший. Очень, очень хитроумно. Как же она все-таки умудрилась исчезнуть из ящика? Может, расскажете?

– Нет. Это не полагается.

– И правильно. Что ж, могу только порадоваться, что ваш дядя в ладу с законом. Если бы он работал против нас, то наделал бы нам хлопот. Правда, их и сейчас хватает. Главное, что тревожит, – это найти неопровержимые улики. Я могу назвать имена шести убийц, которые в эту самую минуту преспокойно гуляют по Лондону. Мы знали, что они виновны, но доказать этого не в состоянии. И ваше дело может обернуться точно так же. Подчеркиваю – может. Но пока еще рано так говорить, мы ведь только приступаем к нему. Я с вами откровенен, мистер Хернкасл.

– Я не уверен, что хочу этого, инспектор.

– А вы не забыли, что я говорил сегодня утром. Мне нужен оселок, чтобы точить инструмент… Но я не могу говорить свободно, если вы не дадите слова, что дальше это не пойдет. Погодите, дайте мне кончить. Я прошу вас об одном одолжении. Я и вправду хочу, чтобы вы были на моей стороне. – Тут он понизил голос. – Одна из причин этого в том, что ваш дядя, мистер Оллантон, избрал на мой взгляд очень плохую тактику. Конечно, это его право, если только он не утаивает улики. Но если он не желает говорить, я не могу заставить его. Именно поэтому я и чувствую себя вправе просить вас о помощи. Например, я прошу, чтобы вы дали слово молчать о наших разговорах. Согласны?

– Хорошо, инспектор.

– Отлично. Теперь о Даффилде, каково ваше мнение о нем?

– Я мало его знаю. И не люблю его, потому что он всю работу валит на сестру, а сам только принимает аплодисменты.

– Совершенно верно. Хотя она ему не сестра. Это старая погасшая звезда. Идти ей некуда. Любит собак. Вот если бы убили его, тут мы бы знали, где искать виновного. Он уже однажды попался на том, что сбывал поддельные чеки. Но он всегда находит женщину – такие это умеют. Зачем ему душить какую-то девицу?

– Не знаю. Я вообще не понимаю, зачем это кому-нибудь нужно.

– А с вами не бывало такого, что девушка доведет вас до белого каления, а потом насмеется, так что действительно захочется ее убить?

– Нет. Мне никогда не хотелось никого убивать.

– Верю.

– Благодарю вас. Кстати, – пусть это покажется глупым, но я только что вспомнил, – а как насчет самих Кольмаров?

Крабб сокрушенно покачал головой.

– Это было бы так просто и мило. Еще бы: иностранцы, и убили свою же. Мы с Фарнессом задали им жару. Но у них алиби, не хуже вашего. И никаких мотивов. Двое молодых – пустые пижоны, а тот, что постарше – ее дядя, – чуть с ума не сошел от горя и гнева. Он много говорил. Обвинял всех подряд, в том числе и вашего карлика.

– Барни? Что за чепуха! Он же просто дурачок.

– Так я и понял. И в тот вечер он ушел рано, с двумя другими парнями из вашей группы. Теперь Мерген, пианист Лили Фэррис. Вы его знаете?

– Да. И недолюбливаю. Как и ее, впрочем.

– Правильно, мистер Хернкасл. До меня докатились кое-какие слухи. И за Мергеном тоже числятся грязные делишки. Но я не допускаю, чтобы он задушил эту девушку.

– Я тоже. Он слишком елейный и мягкий.

– И осторожный. А тот, кто это сделал, внезапно обезумел от ярости. Вы можете вообразить Берта или Тэда Лаусонов обезумевшими от ярости? Они, кстати, не родные братья, а двоюродные. И оба обручены, хотя это, конечно, ничего не доказывает. Но я не представляю себе, что это дело рук одного из них, а вы как считаете, мистер Хернкасл?

– Нет. Я даже рассерженными вообразить их не могу. Они оба страшно скучные – и на сцене, и в жизни.

– Я того же мнения. Далее, как насчет трех молодых американцев?

Тут в комнату заглянул дядя Ник.

– Ричард, ты мне нужен.

– Добрый вечер, мистер Оллантон, – сказал Крабб. – Очень мне понравился ваш номер. Лучший во всей программе.

– Рад слышать, – коротко ответил дядя Ник. – Не копайся, Ричард, ты мне нужен немедленно. – И он большими шагами пошел по коридору – внушительная фигура в одеянии Гэнги Дана.

– Мы еще встретимся, мистер Хернкасл, – сказал Крабб. – Но не сегодня.

Как только я вслед за дядей Ником вошел в его уборную и закрыл за собой дверь, он сказал:

– Не вздумай приважить этого типа, малыш.

– Я и не собираюсь. Но он говорит, что вынужден беседовать со мной, так как вы не даете ему этой возможности.

– Ну, если я могу сказать «нет», то почему ты не можешь?

– По-вашему, это удачная мысль?

Я ждал, что он ответит утвердительно, – дядя Ник обычно ценил свои мысли, – но на этот раз он не настаивал.

– Нет, пожалуй, ты прав. Только не приваживай его, и все. – Он понизил голос почти до шепота. – Открой-ка дверь, тихо, но быстро, – просто рвани ее.

Я так и сделал, но поблизости никого не оказалось.

– Вы считаете, что Крабб станет нас подслушивать? – спросил я, после того как дверь была снова закрыта. – По-моему, он для этого слишком хитер и ловок.

– Знаю. Но все-таки хотел еще раз увериться. – Он помолчал. – Я получил от Питтера телеграмму, что новый карлик, Филипп Тьюби, будет здесь завтра. Поезд приходит в четыре, и я хочу, чтобы ты его встретил.

– А куда его отвезти? Ведь если искать берлогу, то ничего…

– Знаю, знаю, малыш. – Он говорил по-прежнему тихо, но голос стал резким, и глаза сердито вспыхнули. – Нечего объяснять мне, что город переполнен. Твое дело слушать. Я договорился с одной старой знакомой. Она найдет для него угол. Вот ее имя и адрес.

Он протянул мне клочок бумаги.

– Хорошо, я доставляю его по этому адресу, – ответил я с раздражением. – А дальше что?

И тут дядя Ник снова удивил меня. Вместо того чтобы еще больше распалиться и сверкать очами, он вдруг задумался и пробормотал:

– Правильный вопрос. Что же дальше? Ему надо несколько раз посмотреть наш номер. Но я не хочу пускать его за кулисы. Сначала надо кое-что подготовить. Послушай, объясни ему, где мы остановились, и скажи, чтобы он пришел ко мне в половине двенадцатого, в среду утром, разумеется. И еще одно, пока я не забыл. Сам ты изволь убраться из дому в одиннадцать. Пригласи, что ли, погулять одну из девиц. Словом, чтобы и духу твоего там не было. А если пожелаешь пройтись с твоим другом инспектором Краббом, то по мне лучшего и придумать нельзя. Ну, Ричард, теперь ты знаешь, что надо делать. Кажется, уже наш выход?

– Да, я иду. И знаю, что надо делать. – Но я не двигался с места, хотя он уже повернулся к зеркалу, чтобы поправить грим. – Еще одно слово, дядя. К чему все это?

– Это мое дело. Может быть, мне просто нужен еще один карлик, вот и все. Не зазнавайся, малыш. Скоро ты начнешь учить меня, как делать номер. А теперь вытряхивайся.

В тот вечер я был рад, когда к ужину в комнату весело вбежали Пегги и Мэйзи, которые обычно кончали позже нас. Когда мне бывало грустно, я имел привычку замыкаться в долгом угрюмом молчании – привычка дурная, от которой я до сих пор стараюсь избавиться. И когда так случалось, дядя Ник был последним из тех, кто добрым словом попытался бы вывести меня из этого состояния. Оба мы нуждались в женском щебетанье, а девушки, наконец освободившиеся после долгого рабочего дня, одинаково охотно готовы были и поесть, и поболтать.

– Опять ветчина, – сказала Пегги. – Нигде не едят столько ветчины, как в этом городе. Может, это от нее они так отупели. У нас сегодня была такая глупая публика, как никогда. Вот уж темнота! Бедняга Сид Бакстер – это наш комик, и, право, очень остроумный – опустился до бульварных шуток, болтал о постояльцах, волокитах, пьяницах и отпускал клозетные остроты. А для него это смерть.

– Пегги, я тебе рассказывала? – воскликнула Мэйзи. – Когда он пришел за кулисы после скетча, он все кашлял и кашлял, и на платке у него была кровь. Лорна, его жена, – пояснила она, – наша певица… страшно забеспокоилась и плакала в своей уборной.

– Скверная штука – жизнь, – объявила Пегги. – Не вижу в ней ничего хорошего. Теперь я ее узнала, и мне она совсем не правится. Она с вызовом посмотрела на нас.

– Принеси стаканы, Ричард, – сказал дядя Ник. – Может быть, молодые леди выпьют со мной шампанского.

– Большое спасибо, мистер Оллантон, – сказала Мэйзи, – от стаканчика не откажусь.

– Я тоже, – сказала Пегги. Спасибо. Ну так как, мистер Оллантон? Ваш номер – лучший, ангажирован на сто лет вперед… денег куча, – жизнь, наверно, кажется вам замечательной?

– Вовсе нет. – Дядя Ник нахмурился и некоторое время сидел молча. – У меня нет такого отвращения к жизни, как у вас. Вы, видно, чувствуете себя точно рыба, вынутая из воды. А я не таков. Я на своем месте, там, где хочу быть, и делаю то, что хочу делать. И при всем том не нахожу в жизни ничего замечательного. Большую часть времени живешь, как бы это сказать, точно в клетке со львом. Сегодня ты заставляешь его прыгать сквозь крут и даже ездишь на нем верхом, но стоит потерять бдительность, один ложный шаг, – и вот он уже загнал тебя в угол и отгрыз руку.

– Когда же у вас бывает легко на душе? – спросила Мэйзи.

– Никогда.

Я знал, что он говорит правду. И тут же подумал, как это странно, что он – великий маг и волшебник на сцене, – в силу особенностей своей натуры совсем не замечает магии жизни, не умеет ей радоваться, не видит очарования любви, красоты – тут он глух и слеп. И кто знает, может быть, именно чтобы возместить эту потерю, он и вознес так высоко замок своей гордыни.

Пегги снова подала голос.

– Я скажу все, как есть, и черт с ним, с девичьим стыдом. Я – не подарок, но зато умею часами колотить по клавишам, вести счета, готовить, шить, если надо – скрести пол, и меня не смутит, если придется раздеться…

– Милочка, что ты говоришь! – воскликнула Мэйзи.

– Заткнись и слушай. Такова я, и все тут. И еще я знаю, что, если мне сделает предложение человек порядочный, трезвый, добрый, способный с гарантией заработать четыреста фунтов в год, я его не упущу. Как насчет этого, мистер Оллантон?

– Мне очень жаль, мисс Кэнфорд. Начнем с того, что я женат…

– Мы можем жить во грехе…

– И кроме того, вы мне не подходите. Вы чересчур умны.

– Слышишь, Мэйзи, он отказывается, а твои шансы растут. Неужели вы не любите умных женщин?

– Я не люблю с ними жить. Я предпочитаю, чтобы ум был у меня. Вот Ричард, он совсем другого склада…

– Он слишком молод…

– Я мог бы назвать имя одной лондонской актрисы, которая этого не находила, хотя была старше вас, девушки…

– О, замолчите, дядя…

Я смутился не из-за воспоминаний о Джули, – тень ее уже не тревожила меня, – а от взглядов девиц, любопытных и взвешивающих. Куда девалась могучая страсть, которая бушевала в моей груди? Еще совсем недавно кипела кровь, а теперь – ничего! Наш разговор был прерван появлением мистера Прингля, маленький астролог шел из кухни, неся в руках поднос в большой чашкой какао и бисквитами.

– Добрый вечер, – сказал он, – можно к вам присоединиться? Я услышал ваши голоса и понял, что нуждаюсь в обществе. Я весь вечер усиленно трудился у себя наверху.

– Идите ко мне, мистер Прингль, – сказала Мэйзи. – Вы же знаете, что я вас люблю.

Кивая и улыбаясь, он уселся рядом с ней. Дядя Ник пристально посмотрел на него.

– Вы и вправду хотите сказать, что усиленно трудились весь вечер? – спросил дядя.

– Конечно, мистер Оллантон. – Мистер Прингль говорил с достоинством и даже с важностью. – Почему вас это удивляет?

– Ну, я полагал, что… ну… то, чем вы занимаетесь, не требует упорной работы.

– Вы хотите сказать, что считали меня шарлатаном? – спросил мистер Прингль. – Человеком, который зря берет деньги?

– Мистер Прингль работает очень, очень много, – сказала Мэйзи, с упреком глядя на дядю Ника. – И за совет, за то, что прочитает по звездам, берет всего лишь полкроны. И десять шиллингов – за гороскоп, над которым он сидит часами. Вы бы взглянули на его комнату. Сколько там полок для звездных карт и всего прочего. У него все очень научно, верно я говорю, мистер Прингль?

– Конечно, милочка. Хотя, кроме науки, здесь присутствует и философия, и искусство. И все очень древнее.

– Это я знаю, – сказал дядя Ник. – Но никак не думал, что вы принимаете все это всерьез.

– Если бы я принимал это иначе, – серьезно ответил мистер Прингль, – я не называл бы себя астрологом. Знаете, мне известны другие, более легкие способы заработка. Вообще-то я ювелир и часовщик и вполне сведущ в своем ремесле. Если надо, я и сейчас могу починить любые часы.

– Мистер Прингль – прелесть и очень умный, – сказала Пегги. – Сама я не слишком-то верю всем этим звездам и влияниям…

– Ты не смеешь так говорить, Пегги, – взволнованно прервала ее Мэйзи, – вспомни, как он был прав насчет… сама ты знаешь кого…

– Насчет него я тоже была права, – угрюмо сказала Пегги. – Подлый ловчила!

– Так вот, мистер Прингль, – сказал дядя Ник. – Как вы знаете, я сам имею дело с магией. И хочу заключить с вами сделку. Приходите в «Палас» и посмотрите, как я колдую, – выберите свободный вечерок, – а я поступлю как прикажете: либо попрошу у ваших звезд совета за полкроны, либо – полный гороскоп, как пожелаете.

Мистер Прингль важно кивнул и пристально посмотрел на дядю Ника поверх очков.

– Отлично, мистер Оллантон. Считайте, что сделка состоялась. А пока что я даром дам вам маленький совет. Полагаю, что вы Телец. Не важно, что вы думаете об этом. Завтра утром придите ко мне и скажите точно, где и когда вы родились. Но уже сейчас могу сказать, что вы собирались взяться за дело очень грудное и, возможно, опасное. И потому будьте осторожны. Но это вы и сами знаете, мистер Оллантон. Что, прав я?

– Может быть, и правы, – сказал дядя Ник, – а может быть, и нет.

Он говорил беспечно и небрежно, чуть ли не с презрением. Но если он мог обмануть девушек или мистера Прингля, то со мной, хорошо его знавшим, этот номер не прошел. И в его тоне мне послышался испуг и изумление. Я мог поклясться, что дядя Ник и вправду взялся за какое-то очень трудное и, возможно, очень опасное дело.

На следующее утро погода выдалась хорошая, но с моря дул свежий, сильный ветер, и когда я скорым шагом прошелся по главной аллее до Северного пляжа и обратно, то в воздухе, казалось, чувствовалась соль. К своему удовольствию я не встретил инспектора Крабба, однако на обратном пути, сойдя с главной аллеи, увидел его на другой стороне, возле кабачка, где он беседовал с двумя какими-то людьми. Я торопливо прошел мимо, но успел разглядеть, что это были Сэм и Бен Хейесы.

Из четырехчасового лондонского поезда высыпала куча народу, но я без труда отыскал Филиппа Тьюби, который был так похож и так не похож на Барни. Он пытался справиться с огромным чемоданом, никак не хотел уступить его мне, но согласился нести вместе. Мне показалось, что я иду рядом с чудесно преобразившимся Барни. Филипп Тьюби был человеком крайне серьезным, держался с большим достоинством и одет был очень аккуратно, не то что Барни, который всегда выглядел безнадежно обтрепанным и грязным. В борьбе за такси мы потерпели неудачу, но по дороге нам все же удалось поймать машину, чему я был рад, так как все прохожие скалили зубы и тыкали в нас пальцами. Я еще на вокзале прочел переданный мне дядей Ником адрес миссис Шурер и в пути завел с Филиппом Тьюби серьезный разговор.

– Пока я не забыл, мистер Тьюби, – начал я. – Мистер Оллантон просит вас быть у него завтра утром, в половине двенадцатого. – Тут я дал ему адрес нашего пансиона. – Приходите обязательно, дядя считает, что это очень важно.

– Если это важно для него, – серьезно ответил Филипп Тьюби, – значит, важно и для меня. – Он вытащил записную книжку и записал время и адрес. – Я с удовольствием думаю о работе с мистером Оллантоном, его хорошо знают и очень уважают среди людей нашей профессии. Вы имеете представление о том, что он хочет мне предложить, мистер Хернкасл?

– Нет, мистер Тьюби. Но дядя, без сомнения, все вам расскажет. Вы бывали раньше в Блэкпуле?

– Работал в цирке один сезон, несколько лет назад. Между номерами выбегал и падал вместе с коверными. Чтобы рассмешить детей… всех возрастов. Я обожаю малышей, люблю, когда они смеются, но не взрослых, мистер Хернкасл, только не взрослых. Города я почти не видел, ведь два представления в день, я часто очень уставал: двое из клоунов вели себя грубо. Но я, мистер Хернкасл, человек серьезный и считаю, что жизнь – дело серьезное, а когда целый большой город предается распутству и корысти, разве это полезно для страны, мистер Хернкасл?

– Вероятно, нет. Но надо видеть города, из которых прибыли эти люди, мистер Тьюби. Мы играли в некоторых из них. Неудивительно, что они съезжаются сюда и сорят деньгами.

Он обернулся и посмотрел на меня печальными, мудрыми глазами:

– Я не виню их, мистер Хернкасл. Но неужели все эти деньги необходимо расшвырять здесь? А что, если истратить их дома, чтобы улучшить родные места? У нас так много грязных, уродливых городов.

– Я знаю, мистер Тьюби. С тех пор как мы познакомились, я побывал в некоторых из них.

– То был не очень приятный для меня день, пока мистер Оллантон не спросил, как мое имя и где я работал, и пока я не понял, что, может быть, речь пойдет об ангажементе. Вы знакомы с этой миссис Шурер, мистер Хернкасл?

– Нет, но ее знает дядя. Город переполнен, и он наверняка выяснил, что у нее есть для вас место.

– Я весьма ценю это, мистер Хернкасл. Он очень внимателен, очень.

Я согласился с ним, но про себя удивился, так как дядю Ника трудно было назвать чересчур внимательным в таких делах. Но ведь странным и таинственным был и внезапный вызов Филиппа Тьюби, который для номера нам вовсе не требовался, и само поведение дяди Ника. В частности, почему он потребовал, чтобы завтра я убрался из берлоги задолго до прихода Тьюби.

Миссис Шурер жила в новых домах за Северным пляжем. Когда мы подтащили к входной двери чемодан Тьюби, изнутри послышались громкие голоса двух ссорившихся людей. На звонок вышла миссис Шурер: это была постаревшая, крашеная Дорис Тингли, и по ее лицу видно было, что она только что кричала.

– Входите, входите. Вы ведь племянник Ника Оллантона, не так ли? Рада познакомиться. Я раньше работала с Ником. А это…

– Мистер Тьюби, – поспешно вставил я.

– Здравствуйте. У меня осталась только комнатка на чердаке, но чистая и уютная.

– Это именно то, что нужно, спасибо, миссис Шурер.

Мы стояли в маленькой передней, в которой вдруг сразу стало тесно, так как сюда ввалился какой-то толстяк. Лицо у него было как пунцовая луна; ворот рубашки расстегнут, а штаны не желали сходиться на огромном брюхе; он пыхтел сигарой, точно рассерженный локомотив, короткими, гневными затяжками.

– А это мой муж, Макс. Вы, наверное, слышали нашу перепалку. Я покажу вам комнату, мистер Тьюби, багаж пока оставьте здесь. А ты, Макс, не дыми, когда беседуешь с молодым человеком.

Макс Шурер говорил по-английски бегло, но акцент у него был невообразимый. Он провел меня в гостиную, заполненную всякими безделушками, фотографиями актеров и бесконечным количеством всевозможных газет, английских и иностранных.

– Хотите пива? Нет? Тогда прошу извинить: после перепалки с женой я сильно хотеть пить.

И он одним глотком осушил полный стакан пива.

– Мы делать большой спор, – начал он, хватая сигару и с подозрением разглядывая ее. – Я сказать, уедем из этой страна – не в Германию или Францию – ни в коем случае, а в Голландию, Швейцарию, Данию или Швецию. Я – шеф-повар, я работать здесь, в «Метрополе»… Я найду работа любой место. Голландия, Швейцария, Дания, Швеция, – орал он, словно это были железнодорожные станции, на которые мы прибывали одновременно.

Я подумал, что он слегка не в своем уме.

– Почему вы хотите куда-то ехать? Чем вам плохо в этой стране?

– Когда-нибудь я рассказать вам все, что плохо в этой страна, – закричал он. – А пока я желайт уехать одно из этих мест, потому что скоро будет война. Да, да, да… Война, война! – Он сгреб лежавшие рядом газеты и стал размахивать ими перед моим носом.

– В Сараево убит эрцгерцог Франц Фердинанд. Вы видел?

– Да, я что-то читал об этом.

– Я работал Вена. Я работал Белград… Хотя всего три месяца… ужас. Я думать над международными дела, Австрия просить у сербов слишком много. И тогда будет война.

– Полагаю, что да. Но там всегда идет война.

– Там? Это не там. Это будет везде. Это будет здесь. Почему вы думаете я говорить моя жена, надо ехать? Сербия втянет Россия. Австрия втянет Германия. Россия втянет Франция, которая втянет Англия. И тогда вся Европа есть в огне. Кроме в тех местах, где я хочу ехать. Ничего этого я не мог заставить понять мой жена. Чего стоите вы, англичане, с вашими суфражистками и правом голоса для женщин, и с гомрулем для Ирландия, и с пятью сотнями винтовок для Ольстер, когда скоро будет война… Война… Не маленький балканский война, но один большой адский война между великими державами…

– Ну-ка прекрати, Макс, – перебила его жена, входя в комнату. – И отнеси бедному маленькому мистеру Тьюби его чемодан – тебе это сейчас полезно, чтобы унять истерику.

Когда он ушел, она виновато улыбнулась.

– Он на вас накинулся, точно как на меня. Вы не смотрите, что он так шумит, во всем городе не найдется человека лучше и добрее моего Макса. Кроме того, он отличный повар, он везде найдет работу и пошел в «Метрополь» только потому, что мне хотелось жить здесь. Но он будет без конца говорить и говорить о политике: что Австрия сказала Италии или что Германия скажет России, точно речь идет о драчливых соседях, живущих на одной улице. Это и вправду его хобби. Вы тоже этим увлекаетесь?

– Нет, миссис Шурер. Я предпочитаю живопись.

– Как это мило! Я бы хотела, чтоб и он… а то еще выпиливают или марки собирают… Он говорит, это все потому, что он родом из Эльзаса. У него есть два дружка – один в «Метрополе», другой в «Империале»: они иногда спорят до хрипоты, далеко заполночь, мне приходится стучать палкой в потолок. Что ж, у человека должны быть свои интересы, – в карты он не играет, за женщинами не бегает, – но когда он начинает твердить, что скоро война и нам непременно надо ехать в Швецию или еще куда-то, у меня просто терпение лопается. – Она помолчала, словно прислушиваясь. – Что-то он долго задерживается. Как вы думаете, он не затеял спор с бедным маленьким мистером Тьюби?

В тот вечер после первого представления дядя Ник попросил меня принести ему снизу ходули из ящика с реквизитом. После того случая, когда Барни чуть не испортил номер, дядя вместе с Сэмом и Беном все старался наладить ходули, но фокуса «Маг-соперник» больше не показывал.

– Да, найди кусок плотной бумаги или тряпку, – продолжал дядя Ник. – Я возьму их с собой в берлогу.

Я, должно быть, вылупил на него глаза, потому что он с раздражением добавил:

– Давай, давай, малыш. Я знаю, что делаю, хотя тебе это непонятно. И вообще, с какой стати я должен тебе все объяснять? Раз велено, значит, исполняй. А как там Филипп Тьюби?

– Я ушел в самом начале его спора с Максом Шурером по международным вопросам, – ответил я с насмешливой улыбкой. – И предупредил, что утром вы его ждете. Он будет вовремя, он человек разумный и обязательный.

– Полагаю, что да, – строго ответил дядя Ник. – Но если б я раньше знал то, что знаю теперь, в моем номере вообще не было бы карликов. Они не лучше, чем женщины.