Текст книги "Дядя Ник и варьете"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

2

В первые недели нашего путешествия одна из моих бед заключалась в том, что я все ждал от Нэнси ответа на свое длинное письмо. Я просил ее писать на контору Бознби, где всегда было известно мое местопребывание. Но каждая почта приносила мне разочарование, и я наконец убедил себя, что Нэнси никогда не напишет. Второй бедой было то, что хоть в Лили и Мергене было что-то зловещее, но оба они обладали каким-то обаянием в моих глазах в то время, как все остальные наши спутники были пустым местом. Я даже не помнил о них.

Трое Кольмаров-мужчин (о Нони я скажу позже) всегда держались отчужденно, хотя мне случалось видеть их с двумя швейцарцами – Монтаной и его женой. Сестра Даффилда, которая делала всю работу, постоянно выглядела усталой и испуганной. Сам Даффилд, щеголявший своими усиками, был когда-то офицером, до сих пор любил называть себя капитаном и, по словам Лили и Сисси, развлекаться с девушками. Лотти Дин и ее «Этель! Ради Бога!», которая суетилась вокруг, словно Лотти была знаменитостью, значили для меня не больше, чем я для них. Берт и Тэд Лаусоны были ребята безобидные, но для меня неинтересные. Что же касается «Три-Рэгтайм-Три», которых звали Бентон, Дафф и Маркус, то этот сорт американцев я не любил и тогда и не полюбил впоследствии; точно так же, как Билл Дженнингс и Хэнк Джонсон – спокойные, веселые и дружелюбные – принадлежали к тому типу, который я всегда принимал сразу. Бентон был напыщенный зануда, Дафф – шумный нахал, а Маркус – и нахал, и зануда одновременно. Новых друзей я не завел.

Единственно кто по-настоящему получал удовольствие от появления шестерых новых мужчин, была маленькая Нони Кольмар. Она хихикала и разрешала тискать себя во всех углах. Вот это была жизнь по ней. Но для нас началось мучение, потому что Барни теперь ее почти не видел и, разумеется, дико ревновал. В результате он был неуправляем и работать с ним стало трудно. Я не любил Барни, глупого, нервозного хвастунишку, но он был карлик, и я его жалел. Уже в первые недели этих гастролей Сэму, Бену и мне все время приходилось то гоняться за ним, то покрывать его промахи, задавая себе лишнюю работу; иначе дядя Ник мог заметить, что на Барни больше нельзя полагаться, и выгнал бы его, взяв на его место уравновешенного, толкового карлика, вроде Филиппа Тьюби. (Я не мог забыть этого имени.) Конечно, как только дядя Ник закончит чертежи для нового трюка, ему понадобятся два карлика; но пока до чертежей дело не дошло, и я не хотел его расспрашивать, видя, что он собой еще недоволен. В те недели он был угрюм и раздражителен, и бедная Сисси не однажды мне жаловалась.

Позже, в ту же ливерпульскую неделю, я попробовал сделать с Лили набросок тушью. Она позировала очень величественно, словно младшая принцесса перед академиком живописи. Это происходило в гостиной ее номера в «Адельфи». (В отличие от дяди Ника, скуповатого уроженца Западного Рейдинга, Лили любила сорить деньгами. Правда, я понял, что они с Мергеном зарабатывали еще кучу денег на издании своих песенок.) Мергена в это время не было – наверное, он замышлял какие-нибудь козни, но в середине сеанса, к моему неудовольствию, резво вбежал Альфред, который на этот раз имел не такой глупый вид, потому что его глаза туманились подозрением.

– Здрасьте! Здрасьте! Что здесь происходит?

– Лили исполняет танец семи покрывал, – объяснил я. – А я чищу велосипед.

Лили хихикнула.

– Не говори глупостей, Альфред. И ступай прочь.

– Я не говорю глупостей, это все он. Но посмотреть-то я могу? – И в доказательство того, что он может посмотреть, он взглянул через мое плечо. – Ну-у, по-моему, это вовсе не похоже.

– По-моему, тоже. – Я встал, разорвал рисунок на четыре части и огляделся в поисках корзины для бумаг.

Лили страшно разъярилась, но не на меня, а на Альфреда. Однако не взорвалась – она была не из тех, кто взрывается, – а подошла к нему и процедила сквозь зубы:

– Смотри, что ты наделал, дерьмо собачье. Пошел вон и чтоб духу твоего здесь не было.

– Ну что ты, Лили, – запротестовал он. – Я же ничего плохого не хотел сказать. Да в конце концов кто он такой? Какой-то молодой нахал…

– Я что сказала? Пошел вон и не смей показываться мне на глаза.

Я стал укладывать рисовальные принадлежности. Она подошла ближе и молча смотрела, пока я не закончил. Потом тихо сказала:

– Он иногда меня до бешенства доводит, хамская рожа. Но он купается в деньгах и тратит их не глядя. Он вам может быть полезен так же, как и мне. Не надо было рвать этот рисунок, Дик. У вас плохой характер, дружок.

– Нет, Лили. – Я усмехнулся. – Если говорить правду, этот набросок все равно никуда не годился. Иначе я не порвал бы его даже ради дюжины Альфредов.

– Вы попробуете еще раз? Хотите, я скажу, чтобы нам принесли чаю? Я всегда пью чай в это время.

При официанте, явившемся на звонок с чаем, сандвичами и сладким пирогом, она говорила о нашем номере, который смотрела из ложи, расхваливала дядю Ника и задавала мне разные нейтральные вопросы о нем. Но как только мы остались одни, она взглянула на меня с полуулыбкой, не вязавшейся с ее голосом примерной тихони, и сказала:

– Вы слышали, как назвал вас Альфред – молодым нахалом. Вы и вправду такой, Дик?

– Не совсем. Но я понимаю, что он хотел сказать.

– Я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали, – проговорила она тихо. – Я хочу, чтобы вы подробно, во всех подробностях рассказали мне, что у вас было с этой актрисой… как ее… Джули Блейн. – Глаза ее стали зелеными и светились нетерпением, рот приоткрылся, а кончик длинного носа чуть-чуть задрожал (хотя, может быть, это мне показалось), и вид был как у помешанной. – Расскажи мне все. Ну?

Наверное, я побагровел. Я затряс головой и пробормотал, что не могу и не хочу ей рассказывать. Не забудьте, что, хоть она и изображала из себя маленькую девочку, она была почти на восемь лет старше меня, знаменитая звезда, которая пела такие популярные песни, что их распевали в сотнях баров перед закрытием. Мне было неловко и немного противно, но я не решался резко оборвать ее.

Она наклонилась вперед и приложила холодную руку к моей щеке.

– Наверное, я поторопилась, дорогой, да? Ну, тогда позже, когда мы будем настоящими друзьями. Ты, должно быть, думаешь, что у меня уйма друзей, но на самом деле ничего похожего. А у тебя?

– У меня тоже. И в этот раз их едва ли прибавится. Нынешняя поездка наводит на меня тоску. У нас неважная компания.

– Ты мне не сказал ничего нового, дорогой. Я очень разборчива, – продолжала она с фальшивой светскостью, которая напомнила мне Сисси, когда та хотела выглядеть настоящей леди, – очень разборчива, правда. Я держусь приветливо, не задираю носа – мол, я звезда и всякое такое, – но чтобы я хоть раз была в настоящей дружбе с теми, кто выступает со мной вместе, – спроси Отто Мергена. Он тебе скажет, как я требовательна.

– А каков сам Мерген? Мне очень любопытно узнать.

– Не одному тебе, дорогой. Отто таинственный человек. Мы с ним уже пять лет, и все еще я знаю о нем очень мало. Когда мы встретились, он выступал в музыкальном номере вместе с одной немкой, которая весила, наверное, больше ста килограммов. И вот однажды вечером, когда они играли в Айлингтоне в театре «Коллинз», она упала и умерла, – если собираешься умирать, то сцена такое же подходящее место, как и всякое другое, – и тогда он уговорил меня взять его к себе. Ты его слышал. Он может убедить кого угодно, в чем угодно… он образованный человек… и потом у него такой приятный голос, ты не находишь?

– Нет. По-моему, он слишком тихий и елейный.

– Это потому, что ты с севера. А кроме того, ты, наверное, ревнуешь. Но я не сплю с ним.

– Я так и не думал, Лили.

– Многие так думают. Прямо не говорят, но у них на лице написано. В том числе и у твоей подружки Сисси или как ее там, правда, сразу видно, что она не большого ума. Я тебе скажу одну вещь про Отто Мергена. И советую не пропускать мимо ушей. Что бы ты ни делал, не порти с ним отношений.

– Почему? А иначе что будет?

– Не знаю. Не знаю, каким образом. Но всегда случается что-нибудь скверное. Это святая правда, Дик. Я уж сколько раз своими глазами видала. Так что лучше не говори и не делай ничего такого, что бы его задело. Он очень обидчивый. Будь осторожен, дорогой, вот и все. Если можешь, подружись с ним.

Я чуть было не брякнул, что скорее подружусь с крокодилом. Но удержался и сказал только, что мне пора идти. Я уже подхватил ящик с рисовальными принадлежностями, как вдруг она подошла ко мне вплотную, поглядела на меня пристально и сказала своим тоненьким голоском:

– По-моему, ты нравишься Отто. И он знает, что ты нравишься мне. В следующий раз, когда придешь меня рисовать, мы запрем дверь, и никакой Альфред сюда не ввалится. Постой, не двигайся.

Я только успел заметить, что глаза у нее снова позеленели, а кончик носа, кажется, задрожал, хотя за это не поручусь, – и она слегка сжала мое лицо в ладонях. Я думал, она хочет поцеловать меня, но она просунула язык мне в рот, а руки ее скользнули вниз по моим бедрам. Я не ожидал и не хотел ничего такого, но мои руки сами собой потянулись обнять ее, и тогда она отскочила прочь.

– Ах ты, распутный мальчишка! – Она это не просто сказала, а как-то сердито выкрикнула, и вид у нее был и в самом деле безумный. И раньше, чем я успел захлопнуть за собой дверь, я услышал вслед несколько слов, весьма неожиданных в устах популярной исполнительницы английских сентиментальных песенок. Благополучно выбравшись в коридор и с облегчением убедившись, что я не забыл второпях свой ящик, я некоторое время вытирал лицо и убеждал себя, что все это мне не померещилось.

Но это был еще не конец. В ту неделю я гримировался и одевался вместе с Хейесами и Барни в довольно большой уборной. После второго представления они переоделись раньше меня, – у них была назначена встреча в баре, – а я замечтался и остался там один, как вдруг раздался резкий стук в дверь, и на пороге появился Альфред, весь красный, с мутными глазами, которые к тому же слезились.

– Здорово… как тебя… Хернстабл…

– Я – Хернкасл. Там на дверях написано.

– Ладно, ладно, не сердись, старина. Посмотри-ка, что я тебе принес. – Он извлек три бутылки виски из бумажного пакета. – Все тебе, хотя и я глотну, если ты предложишь. Стаканы есть? – Он с отвращением огляделся. – Мало радости одеваться в такой дыре. Ты бы посмотрел, какая у Лили уборная!

– Она звезда, а я всего-навсего один из индийцев.

– А лихо у вас получается. Нипочем не сообразишь. Ну, давай же чистый стакан, старина.

Я устало поднялся и отыскал наш единственный чистый стакан.

– Пожалуйста. А я не хочу. Я не пью не закусывая. Но спасибо за три бутылки, Альфред, если они в самом деле мне.

– Конечно. Я же сказал. Все тебе, кроме этой капли, которую я выпью. Будь здоров! Давай посидим немножко, поговорим о том о сем, Джек… нет, не так… Дик. Вот теперь правильно – Дик? Хорошо!

Он не был пьян, но уже хлебнул спиртного и теперь пытался небрежно раскинуться на одном из наших жестких маленьких стульев; в конце концов это ему удалось после того, как он облокотился на полочку с гримом под большим освещенным зеркалом. Я еще не кончил переодеваться и потому вернулся к прерванному занятию, слушая, что он говорит.

– Пришел извиниться. Дик, – начал он торжественно. – Собственно, это ее идея. Она мне сказала: «Альфред, ты должен извиниться перед этим мальчиком». Вот ее точные слова, Дик, старина. Принимаешь мои извинения? Давай сначала покончим с этим. Принимаешь извинения? – Он с беспокойством смотрел на меня, широко раскрыв рот.

– Принимаю, Альфред. Забудь об этом. Еще раз спасибо за виски. Ты пей. – Я завязывал галстук.

– Присядь на секунду, Дик, старина. Мне надо сказать кое-что очень серьезное, и я не могу этого сказать, пока ты не сядешь. Вот так лучше. – Он выпил еще виски и снова взглянул на меня беспокойно, немного кося.

– Ладно, Альфред. – Я начинал терять терпение. – В чем дело?

– Ну, не стану ходить вокруг да около, Дик, старина. Буду говорить прямо. – Тон у него был решительный. – Я люблю Лили Фэррис, и плевать мне, видно это или нет. Я полюбил Лили Фэррис с первого взгляда – она тогда пела «Тропинку через луг» и «Жимолость». Изумительно! Какой номер – с ума сойти, а ведь это только начало, только начало. Ты ведь по-настоящему не знаешь Лили?

– Не знаю, Альфред, – ответил я без колебаний.

– А я знаю, старина. Мне и полагается знать после того, как я столько за ней ездил. Если хочешь, сначала я ее преследовал, да, просто преследовал. Но теперь мы лучшие друзья. Но только друзья – больше ничего. – Тут он словно бы посуровел. Выражение лица изменилось, и он продолжал другим голосом: – Мне кажется, я ей нравлюсь. Я даже уверен, что нравлюсь. А как я к ней отношусь, я тебе уже сказал. Но она не только чистая, прелестная девушка, какой ее все знают, Дик, старина, потому что ей хоть и приходится слегка разыгрывать звезду – то есть в жизни, я хочу сказать, – но при всем том она застенчива. Хочешь верь, хочешь не верь, но она дико застенчива.

Тут он надолго умолк, так что через некоторое время я почувствовал, что мне надо что-то сказать.

– Наверное, вы правы, Альфред. Вы же в самом деле знаете ее, а я нет. Только я не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете.

– Причина есть… важная причина. – Нахмурившись, он уставился в свой стакан, словно там высматривал эту причину. – Потом объясню. Не забудь, Дик, старина, я ведь пришел извиниться. Она мне сказала, что я должен извиниться, и я сказал: «Конечно, конечно». Ну, вот я и извинился, правда? Пусть мы еще не друзья, но мы могли бы подружиться. Нельзя же мне быть все время с ней. Поднимется черт знает какой скандал, если мой родитель пронюхает, сколько времени я с нею провожу. Но ты-то будешь колесить с ней повсюду неделями – будешь видеть ее каждый день.

– Едва ли, Альфред. Можно значиться на одной афише с человеком и совсем его не видеть, особенно если вы в разных отделениях. Не думаю, что мне придется часто видеться с Лили Фэррис.

Он бросил на меня лукавый взгляд, вернее – взгляд человека, безуспешно пытающегося быть лукавым.

– А все эти штучки с портретом?

– Может быть, второй попытки и не будет. А если даже будет, что из того?

– Ну, а как Мерген – проклятый мистер Отто Мерген?

– А при чем тут он?

Альфред резко нагнулся вперед и чуть не упал.

– Я ему не верю, Дик, старина, не верю ни на грош. Умен как дьявол и имеет на нее огромное влияние, а она такая простодушная, что не может понять, какой это мерзавец. Я предупреждал ее, но она только смеется, как невинное, доверчивое дитя. Послушай, Дик, старина, сделай одолжение, огромное личное одолжение – можно тебя попросить, чтобы ты поглядывал за сукиным сыном, мистером Отто Мергеном?

– Прошу прощения, но…

– Ты внакладе не останешься. Скажем так: меня несколько дней нет… может, даже неделю… а потом, когда мы встречаемся… потихоньку, конечно… ты мне вкратце рассказываешь…

– Нет, Альфред, от меня тут толку мало. Я согласен: в Мергене действительно есть что-то зловещее… но я не собираюсь проводить с ним и Лили много времени, так что я тебе не пригожусь. Попроси кого-нибудь еще.

– Ну, кого, например?

– Не знаю.

– Конечно, не знаешь, потому что никого нет. А ты Лили нравишься… нет, тут ничего такого, просто по-дружески, может, оттого, что ты хочешь стать художником… Я тебе говорил, это она заставила меня прийти и извиниться… а раз ты ей нравишься, значит, Мерген тоже будет тереться возле, подлиза… и тут…

– Прошу прощения, Альфред, я не могу тут быть полезен. – Я встал и начал укладывать бутылки обратно в пакет. – А виски не надо оставлять. Я сам не слишком много пью, а если оставить его здесь, тогда у нас в номере окажется пьяный карлик. А теперь мне пора. Я хочу есть, и надо спешить в гостиницу, а то ужина не останется…

– Поужинай с нами, старина, – сказал он с жаром. – Лили всегда в ударе, когда мы ужинаем после представления. – Его глаза засияли от предвкушения такой радости, и на миг я почувствовал к нему симпатию и жалость. Но я больше не стал слушать, заставил его забрать виски и пошел узнать, здесь ли еще дядя Ник. Его уже не было.

На следующий вечер, в пятницу, мальчик принес мне записку от мистера Мергена, который осведомлялся, не буду ли я столь любезен и не загляну ли в его уборную после первого представления. Я спустился этажом ниже, где Мерген, взмокший после выступления, без пиджака, поправлял грим, повязав вокруг шеи полотенце.

– Вы очень любезны, Ричард. Могу я по примеру вашего дядюшки называть вас Ричардом? Что вы предпочитаете – джин, виски… или вот у меня есть превосходное пиво? Отлично, выпьем пива.

Он наполнил стаканы, и мы с ним выпили, после чего он сказал со своей обычной кошачьей вкрадчивостью:

– Кажется, вчера вечером у вас была весьма продолжительная беседа с нашим бедным другом Альфредом Дансопом. Он не показался вам странным?

– Отчасти, но не слишком. Он только сказал мне то, что я уже слышал от вас, – что он безумно влюблен в Лили. Она послала его извиниться…

– Да, да, я знаю. И сделала это не только затем, чтобы показать свою власть над ним, – хотя она это любит… Сказать по правде, вы произвели на нее весьма сильное впечатление.

– Она на меня тоже, – сказал я без всякого выражения, так что он мог толковать эти слова как ему заблагорассудится.

Его странноватые оловянные глазки шарили по моему лицу, выискивая смысл сказанного. Я снова принялся за пиво, и он последовал моему примеру, и, видимо, обдумывая новое наступление.

– Лили – человек необыкновенный, ее трудно отделить от ее сценического образа, одних это отвращает, меж тем как другие – вроде Альфреда, но не всегда глупые – находят ее обворожительной. А как вы, Ричард?

– Да, мистер Мерген, в ней есть определенное очарование, – ответил я прежним тоном. Мне самому вдруг показалось, будто я постарел на двадцать лет.

– Она ничего не сказала, но мне кажется, ей очень обидно, что вы не назначили день нового сеанса…

– Понимаете, мистер Мерген… – Я снова стал самим собой. – …Первый сеанс был только вчера. А сейчас я хочу воспользоваться хорошей погодой. Сегодня я ходил на этюды в окрестности Спика, а завтра поеду на Уиррал…

Он мягко прервал меня:

– Лили устраивает завтра маленький ужин… она часто это делает по субботам… И если вы придете, она пригласит и вашего дядюшку, и мисс… мисс…

– Мейпс. Сисси Мейпс. Это очень любезно со стороны Лили, и если дядя Ник и Сисси примут ее приглашение, я приду тоже. В противном случае – нет, мистер Мерген.

Наступило тяжелое молчание – он рассматривал меня, слегка скривив свой кукольный рот, но я так и не понял, означало ли это улыбку или нет.

– Я пытаюсь понять, Ричард, – то ли вы уж очень наивны, то ли, как теперь выражаются, «из молодых, да ранний», молодой наглец, если это определение не кажется вам оскорбительным…

– Вчера днем меня назвали распутным мальчишкой, хотя я ничего не сделал и слова не сказал, только взял то, что было предложено. Считайте лучше, что я просто наивен. Очень вкусное пиво, мистер Мерген. Спасибо.

В конце концов, дядя Ник решил не ходить к Лили на холодный ужин в ее гостиной, но сказал, что я могу взять Сисси, которая никогда не пропускала ни одной вечеринки, даже если предполагала, что ей там не понравится. Альфред тоже был, очевидно, для того, чтобы уплатить по счету; он держался и говорил так же, как в моей уборной, и по-прежнему называл меня «Дик, старина». Мерген, шаркая, бродил по комнате и разговаривал полушепотом. Были еще два господина средних лет, ливерпульцы, деловые знакомые Альфреда, которые постарались оставить своих жен дома и теперь гадали, будет ли это всего лишь обычное застолье с разговорами или начнется оргия. Лили в розовом платье с белыми кружевами – бесенок в образе хорошей, примерной девочки – тут же подсунула им Сисси, а меня повела в угол с большим креслом, торшером и вазой с камышами и представила очень милой девушке с черными локонами, большими карими глазами и ямочками на щеках, по имени Филлис Робинсон, которая была приглашена специально для меня. Девушка, вспыхнув, принялась отрицать это, но стоило Лили покинуть нас, чтобы сказать официанту, что он свободен, а Альфреду – чтобы он помог, как Филлис тут же заставила меня сесть в кресло, а сама примостилась на его ручке, прячась за мной от света торшера и от камышей.

Филлис Робинсон не стоила бы большого внимания, если бы это было ее единственным появлением в нашей поездке; но поскольку ей предстоит еще один выход, на сей раз в более важной роли, я, очевидно, должен о ней рассказать. Ей было восемнадцать лет, из коих последние пять она до умопомрачения обожала Лили и поклонялась ей. Теперь, при некоторой помощи, она сделала свой собственный номер, откровенное подражание ее номеру, – Филлис иногда даже называли ланкаширской Лили Фэррис, – и после нескольких местных ангажементов надеялась получить контракт у манчестерского агента, который поговаривал о летнем сезоне в одном из блэкпульских театров на набережной. К Лили она относилась, как я к Тёрнеру, Гёртину и Котмену, но мои кумиры были мертвы, а ее Лили находилась рядом, в той же комнате. Она все время расхваливала мне Лили, смотрела на нее с обожанием, надеясь получить в ответ улыбку или просто взгляд. Она была невинна, как только что снесенное яйцо, хороша собой и невероятно глупа. Когда я отошел за новой порцией закуски и выпивки и, вернувшись, обнаружил, что кресло занято Альфредом, уставшим от оказания помощи, то почувствовал не раздражение, а облегчение. Теперь Филлис и Альфред среди камышей могли дуэтом петь дифирамбы Лили.

Увидев, что я покидаю угол, Лили подозвала меня и представила такой высокой и худой даме, каких я никогда не видел. Это была леди Чернок, как Лили потом объяснила, вдова богатого текстильного фабриканта. У нее были широкие скулы, поблескивавшие над впадинами щек, а рот свело так, точно она жевала лимон; правда, смеясь, она широко его раскрывала, обнажая крупные желтые зубы. Одета она была очень элегантно и походила на участницу какого-нибудь французского декадентско-аристократического кружка, но говорила с ужасающим ланкаширским акцентом, а умом едва ли превосходила Филлис Робинсон. Пока мы беседовали с ней, Лили встала впереди меня, почти вплотную, заложила руку за спину и принялась ощупывать меня и щекотать, после чего я сказал, что нам с Сисси пора идти.

– У меня чертовски большой дом, с которым я не знаю, что делать, – сказала леди Чернок на прощанье. – Лили его знает, не правда ли, моя прелесть? Скажите ей, чтобы она привезла вас как-нибудь на уик-энд.

Сисси давно уже не терпелось уйти. Она была по горло сыта господами средних лет и Мергеном. Погода стояла хорошая, и мы решили вернуться в отель пешком. Она захмелела и потому всю дорогу держала меня под руку и прижималась.

– Я бы не пошла, но подумала, может, это меня развеселит. Но нет, какое с ними веселье. Я такая несчастная, Дик, милый. Ты скажешь, я всегда это говорю, – но тут совсем другое. Во-первых, это странное чувство. Оно у меня с самого начала поездки. Я надеялась, что с нами будут какие-нибудь славные, симпатичные люди и хотя бы одна-две женщины, с которыми можно будет поболтать, но их нет. Эта мисс Даффилд, что присматривает за собачками, – правда, чудные? – она еще туда-сюда, но какая-то точно неживая, измученная и до смерти боится не то своего братца, не то еще чего-то. А от Лили Фэррис и этого Мергена у меня мурашки начинают бегать. Дик, обещай мне, что не будешь с ними водиться. Ведь Ник их тоже не любит, ты знаешь.

– Не могу сказать, что они мне нравятся, Сисси. Но если я позволю дяде Нику решать за себя, мне не часто придется бывать в компаниях.

– Он смеется, когда я говорю ему про это свое странное чувство. А сам, с тех пор как мы в Ливерпуле, все больше сердится и раздражается – и не из-за дел и публики, тут все в порядке.

– У него не выходит трюк с двумя карликами…

– Вот и это еще. И с одним-то карликом не знаешь, как управиться, – Барни все время пристает; я ему тут надавала пощечин, когда мы остались вдвоем в темноте, – а что ж начнется, когда их будет двое?

– Может, будет и лучше, Сисси. Есть ведь карлики серьезные и умные; мы видели одного такого в Лондоне…

– Осторожно, Дик. – Она крепче уцепилась за меня. Вокруг нас, покачиваясь и горланя, толкались пьяные; некоторые распевали песни Лили и Мергена. Правда, виднелись и полицейские исполинского роста. Но все равно зевать по сторонам не приходилось. Тени оживали неожиданно и угрожающе.

– Как ты думаешь, Дик, он не завел в Лондоне другую женщину? – спросила она.

– Если и завел, то ничего мне об этом не говорил. Да он и не скажет. Но мне кажется, что нет.

– А я вижу, что я ему совсем не нужна – только для номера. Правда, он и теперь говорит; «Пошли, девочка!» – может, и сегодня скажет. Но что с того? Любая сойдет – кроме того фонарного столба, с которым ты разговаривал у Лили. Тут он, я думаю, спасует. – Она хихикнула, потом снова стала серьезной. – Не связывайся с Лили Фэррис, как с Джули Блейн. Она сучка еще почище той, держу пари. А как там милая малютка Нэнси Эллис – ты ничего не знаешь?

– Нет, Сисси. Я ей писал, но она не ответила.

– Ой, ты вспомни, как у нас плохо с письмами. Я тебе расскажу. Их теряют, возвращают отправителю, или они месяцами ходят за тобой следом. Так что не отчаивайся, милый. И где бы она ни была, она славная девочка, совсем не то, что все эти… Нет, Дик, честное слово: у меня все время это странное чувство. Быть беде.

И Сисси как в воду смотрела.