Текст книги "Дядя Ник и варьете"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Ну ладно. Но пускай бы он хоть сказал мне, а то просто задвинул подальше…

– Перестань, Сисси. Ты уже могла бы привыкнуть к нему. Если фокус не удастся, он будет чувствовать себя глупо, а ты представляешь, как ему это приятно? Мне еще он может сказать, но тебе не скажет ни за что. В твоих глазах он должен быть совершенством.

– Пожалуй, верно. Ты очень умный мальчик, Дик. Это, я думаю, наследственное. Только я тебе вот что скажу. – Она доела жареную картошку и выпила портера. – Он один раз совсем перестал важничать, не так давно. Где это было? В Бирмингеме, вот где. Он там заболел – гриппом, наверно, не знаю. Такой у него жар начался. В рот ничего не брал. Только свое шампанское. Целый день лежит, иногда, бывало, вздохнуть не может, выглядит ужасно. И все-таки идет на сцену и показывает свой номер. Я так просила, чтобы он этого не делал… но ты же его знаешь. Он железный человек. Я от него день и ночь не отходила, помогала одеваться и раздеваться, даже гримировала. И ему так было стыдно, и такой он был несчастный, и все потому, что единственный раз он не был как всегда на высоте, потому что я должна была ухаживать за ним… И он не мог понять, что тогда я его по-настоящему любила, любила каждую минуту, никогда не переставала любить.

Она очень серьезно смотрела на меня, и я сказал:

– Да, Сисси, я понимаю.

– Ничего ты не понимаешь, – сердито ответила она. – Ты это говоришь, просто чтобы что-нибудь сказать. Ты как твой дядя: если что-то говоришь мне, так только чтобы заткнуть мне рот. – Она сняла крышку с пудинга. – Рождество! Ох, если он узнает, что я съела хоть крошку, он будет рвать и метать. А как удержаться!

Мы тут же договорились, что она съест немного пудинга, а дяде Нику мы ничего не скажем.

К его возвращению мы успели убрать со стола и вымыть посуду, и Сисси делилась со мной впечатлениями от трех или четырех десятков виденных ею городов и городков, причем рассказывала о них так, словно это были живые люди.

– Иди-ка ты спать, малыш, – начал он сразу, мудро изменив приказ, который обычно отдавал нам перед сном. – Утром ты должен встретиться с этими людьми. Машина за тобой придет часов в одиннадцать. Так что ступай. Сисси, я хочу ужинать. Сегодня я просто голоден. Спокойной ночи, Ричард.

Машина приехала наутро в четверть двенадцатого. Водителем и, по-видимому, владельцем ее был молодой человек из числа «горячих сторонников»; звали его Арнольд, он носил гриву золотых волос и, несомненно, принадлежал к сообществу, известному в те времена в Западном Рединге под названием «Долой шляпы!». На переднем сиденье рядом с Арнольдом сидел Фостер-Джонс, который должен был указывать дорогу. Машина была большая, но вид имела довольно жалкий – это был открытый туристский автомобиль, сейчас, впрочем, ставший закрытым: верх его от какого-то случайного удара опустился – или, вернее сказать, поднялся. Очутившись на заднем сиденье, я тут же почувствовал, что машина совершенно изношена. Настоящего дождя не было, но погода стояла противная, сырая, и промозглое утро словно норовило снова превратиться в ночь.

Когда мы заворачивали к бару, чтобы захватить Джули, я думал, что она будет не в духе: ведь ей пришлось рано вставать, рано завтракать, а теперь еще встречать мрачное холодное утро в какой-то подозрительной машине. Но я глубоко заблуждался. Она была в отличном настроении, и глаза ее так и сверкали из-под маленькой меховой шапочки.

– По-моему, это должно быть забавно, как вы думаете, Дик? – спросила она, усевшись рядом со мной. – Куда мы едем?

– Не знаю. Это секрет.

– Конечно! Какая я глупая! Ну, слава Богу, хоть что-то происходит, я ужасно рада. Ведь было так скучно. Как поживаете, милый? Все такой же угрюмый? Придвиньтесь ближе, мне холодно. Где ваши перчатки – неужели у вас не мерзнут руки?

Арнольд и его машина буквально вприпрыжку вынесли нас из Лидса. Мы то с грохотом и ревом мчались вперед, непрерывно сигналя, то вдруг останавливались, и мотор начинал так чихать и тарахтеть, словно грозил взорваться. Сидя сзади, нелегко было что-нибудь увидеть, но кажется, мы доехали до Хедингли, а там повернули на Отли.

– Знаете, Дик, я сделала громадную глупость, – тихо сказала Джули, воспользовавшись тем, что мотор на секунду умолк, – не прихватила ничего выпить. То есть ничего крепкого. Сегодня это было бы очень кстати, но чует мое сердце, что у этих славных людей мы можем рассчитывать самое большее на чашку чая или какого-нибудь новоизобретенного кофе, который и на кофе-то не похож. Известно ли вам, что мистер Фостер-Джонс занимается производством Здоровой Пищи? Да, где-то в окрестностях Годалминга. У него, наверно, с собой коробка финиковых сандвичей и ореховых котлет, и нам придется ими закусывать. Дик, милый, что, если я возле какого-нибудь бара вдруг скажу, что мне плохо или голова кружится, вы меня поддержите, ладно?

Случилось так, что машина закашляла и остановилась вблизи маленького бара на развилке дорог. Джули толкнула меня локтем.

– Послушайте, мистер Фостер-Джонс, – закричал я, – можно мы выйдем на несколько минут? Мисс Блейн что-то нездоровится…

– Мне, право, так неловко! – воскликнула Джули.

– Боже мой! Конечно, если вам нехорошо, вы должны выйти, – сказал Фостер-Джонс. – Хотя нам осталось проехать всего милю, и Агнес и Мюриел Диркс наверняка угостят нас превосходным горячим травяным отваром…

Мы вылезли из машины и пустились бежать, и через минуту Джули заказывала два двойных виски. Со своим она быстро управилась и тут же потребовала еще одну двойную порцию. (Если кому-нибудь это интересно – тогда все три двойных виски стоили полтора шиллинга.) Вернувшись в машину, она лучезарно улыбнулась Фостер-Джонсу, у которого вид был несколько обиженный, и сказала, что теперь готова ехать куда угодно и с какой угодно скоростью.

Наконец мы свернули в переулок и остановились возле двух низких каменных домиков, соединенных общей стеной. Джули то и дело вскрикивала от восторга. Мюриел Диркс, муж которой, школьный учитель, не пришел домой к ленчу, накрыла стол на шестерых. Миссис Фостер-Джонс и Джули сразу друг другу понравились и немедленно завели долгий разговор об одежде. Я сел так, чтобы видеть миссис Фостер-Джонс, и незаметно сделал несколько набросков в маленьком альбоме, который взял с собой. Она была моложе своего мужа – и, по-моему, стоила десяти таких, как он, – но, конечно, намного старше Джули, самое меньшее лет на двенадцать. Она была худенькая и хрупкая и красотой глаз и тонкостью черт лица не могла соперничать с Джули, но в ней была какая-то своеобразная красота, рожденная впечатлительностью, мужеством и волей, и в придачу – чисто женская веселость, которую добропорядочный, но начисто лишенный чувства юмора Фостер-Джонс, разумеется, не мог оценить или хотя бы понять. Это покажется глупым, и тем не менее, когда я смотрел на Агнес Фостер-Джонс, я был готов не только восхищаться, но полюбить ее, и хотя мои наброски не удались, я по сей день храню их. До той минуты я не слишком задумывался о положении женщин, об их требованиях права на образование, политических прав и более приличного обращения, но, слушая эту женщину, столь непохожую на разнузданных и противных суфражисток с газетных карикатур, и просто глядя на нее, я тут же обратился в феминистскую веру, которой с тех пор и придерживался. Рядом с нею, такой хрупкой, но веселой, болезненной, но смелой, любой член парламента выглядел бы тупоголовым ослом. Она дважды побывала в тюрьме, и теперь полицейскому достаточно было положить ей на плечо свою мясистую руку, чтобы она снова туда угодила. И все же она была готова выступить на этом воскресном митинге и даже могла смеяться, пока они с Джули пытались разрешить проблему одежды. Я понял тогда, – и по сей день считаю, – что при равных возможностях женщины лучше мужчин и лишь выдающиеся мужчины поднимаются до их уровня; в конечном счете эти выдающиеся мужчины одни только и способны ценить и любить женщин, заурядные же – лишь в редких случаях.

За завтраком, который был приготовлен с самыми лучшими намерениями, но не стал от этого ни аппетитнее, ни питательнее, я не отрываясь смотрел через стол на сидевших рядом миссис Фостер-Джонс и Джули. Они напоминали двух сестер, выбравших в жизни разные дороги. Лицо Джули было красивее, и хотя в тот миг я и не ощущал желания, секс все же делал свое дело; и все-таки я начал понимать, что лицо Агнес Фостер-Джонс лучше, несмотря на следы лишений, морщины и впалые щеки – оно было красиво совсем иной и, может быть, более совершенной красотой. Сравнение этих двух женщин – при том, что Джули веселилась от всей души – обнаруживало искусственность Джули и какую-то неуловимую фальшь в ней, все то, что мне и прежде случалось замечать несколько раз. И я не могу отделаться от впечатления, – хотя не хочу его преувеличивать, – что уже тогда, за всеми этими мыслями и другими, еще неотчетливыми, я ощущал странное беспокойство – не о будущем, а словно бы идущее из будущего: неясное предчувствие того, что все обернется для нас страданием.

Как представитель дяди Ника, главы заговора, я должен был утвердить план, который придумали к этому времени женщины. Джули надлежало купить самое броское и длинное пальто, какое можно достать в Лидсе за умеренную цену, а к нему – шляпу, закрывающую почти все лицо, – это уж было легче легкого. Миссис Фостер-Джонс, – она, кстати, сказала, что весь ее гардероб в ужасном беспорядке, – должна была надеть свое самое старое дорожное пальто, сложить и взять с собой все необходимые вещи и быть готовой скрыться из города сразу же после своего выступления. Надеясь, что не беру на себя слишком много, я сказал, что на мой взгляд обе женщины должны находиться где-то за сценой еще до начала митинга. Фостер-Джонс и Арнольд, оказавшийся умнее, чем можно было подумать с первого взгляда, согласились с этим и обещали подыскать там какую-нибудь комнатушку, где женщины смогут дождаться начала.

– Если нужно, – сказал Арнольд, усмехнувшись, – я повешу табличку: «Только для женщин».

– Вот и все, что от нас требуется, – сказал я. – Остальное – точный расчет времени и подробное распределение обязанностей – предоставим моему дядюшке, он человек дотошный и обстоятельный.

– Что верно, то верно, – заметила Джули и состроила гримасу.

– Ладно, пусть у него тяжелый характер, – ответил я. – Но ведь только благодаря ему миссис Фостер-Джонс сможет выступить в воскресенье на этом митинге.

– Молчу, молчу, – сказала Джули, а остальные горячо поддержали меня. – Пора в путь, Дик?

– Да. – Я взглянул на Фостер-Джонса. – Вы сможете быть в «Эмпайре» в четверть девятого? Я скажу дяде Нику, что мы встретимся между представлениями.

– Ну, пошли, – сказала Джули. – Только заглянем на минутку в тот славный маленький бар, потому что я, по-моему, оставила там свою пудру.

Она сердечно простилась с миссис Фостер-Джонс, поблагодарила от нашего общего имени Мюриел Диркс за «чрезвычайно интересный ленч», и мы поехали. Она выпила два двойных виски в том же маленьком баре, а я быстро проглотил кружку пива; на обратном пути Джули прижималась ко мне, волнуя незаметными для других прикосновениями, а сама громко и как ни в чем не бывало разговаривала с сидевшими впереди Фостер-Джонсом и Арнольдом. Теперь машина вела себя лучше, но в конце путешествия нам пришлось ползти с черепашьей скоростью, потому что в Лидсе к обычным декабрьским сумеркам прибавился еще и туман.

Мы собрались в уборной Томми Бимиша, она была самая просторная. Все пришли в костюмах и гриме, и Фостер-Джонс оглядывал нас растерянно и даже с некоторой опаской. К моему удивлению, здесь бы ли и Дженнингс с Джонсоном, они курили сигары и пили виски Томми.

– Не смотри так, сынок, – сказал Дженнингс. – Мы тоже участвуем в игре. Спроси у Магараджи.

– Не забывай, что мы любим женщин, всяких, даже собственных жен, – сказал Джонсон.

– А легавых не терпим с малолетства, – сказал Дженнингс. – Магараджа, займите председательское место.

Дядя Ник оторвался от своих записей и взял на себя командование, притворяясь, что это не доставляет ему никакого удовольствия.

– Начнем с вас, мистер Фостер-Джонс. У вас есть записная книжка? Пишите. Во-первых, экран. Он должен иметь длину футов девять. Высота – не менее семи футов. Не надо делать его слишком легким, но позаботьтесь, чтобы его можно было сдвинуть с места. Лучше закрепить его, когда он будет установлен. Вы точно знаете, куда его ставить? Вот сюда – смотрите. – И дядя Ник показал ему план сцены. Томми Бимиш зевнул и налил себе виски. Джули прикрыла глаза. Дженнингс и Джонсон перемигивались сквозь сигарный дым.

– Вот здесь экран. Важно, чтобы ваша жена исчезла как можно скорее. Если в Шеффилде или возле Шеффилда ей есть у кого заночевать в воскресенье, я отвезу ее туда, потому что на следующей неделе мы там выступаем. Если она согласна, скажите, что я буду ждать ее в машине в девять часов возле служебного входа.

– Но как она узнает вас, мистер Оллантон? Я хочу сказать…

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – безжалостно перебил дядя Ник. – Предоставьте это мне. А вам еще два задания. Постарайтесь, чтобы председатель объявил выступление вашей жены без пяти минут девять – не раньше и не позже. И особо позаботьтесь, чтобы ваша жена знала, что ей можно говорить от силы три минуты. Если она затянет свою речь, полиция успеет обойти кругом и схватить ее у центрального входа. Тогда ей придется плохо, а мы все зря потратим время.

– Я это прекрасно понимаю, мистер Оллантон, – начал Фостер-Джонс.

Но дядя Ник снова прервал его.

– И наконец, в воскресенье вечером сами вы должны держаться подальше. Не вздумайте сопровождать жену. Не пытайтесь присоединиться к ней после. Как только узнают, что она здесь, вас могут тут же выследить. Правильно? Правильно. Как она найдет мою машину? На улицу ее аккуратнейшим образом выведут мистер Дженнингс и мистер Джонсон, которые выглядят очень респектабельно, внешность, знаете ли, обманчива! Для любого зеваки они – два галантных американских джентльмена, сопровождающих взволнованную пожилую даму.

– Все будут рыдать от умиления, – сказал Дженнингс.

– А не поставить ли у заднего входа виктролу, – сказал Джонсон, – чтобы она сыграла «Сердца и цветы»? Прошу прощения, шеф! Продолжайте.

– Они знают мою машину, мистер Фостер-Джонс. И будут точно знать, где им быть и что делать. Теперь мисс Блейн. Что вы делаете?

– Я прихожу туда пораньше в ярком пальто, которое куплю завтра, и в шляпе, закрывающей лицо. Отдаю пальто миссис Фостер-Джонс. Беру ее старое пальто и шляпу и, пока она выступает, жду позади экрана. Как только она заходит за экран, я надеваю пальто, выхожу из-за экрана с другой стороны, будто бы очень взволнованная, затем, имитируя ее походку и осанку, торопливо иду вдоль сцены – тут, если аплодисменты смолкнут, кто-нибудь должен зааплодировать снова, – торопливо иду вдоль сцены, спускаюсь по ступенькам, направляюсь к ближайшему выходу – и меня арестовывают. Так?

– Все, кроме одного, – сказал дядя Ник сурово, как говорил на репетициях. – Пока вы с миссис Фостер-Джонс будете ждать ее выступления, вы должны без передышки менять пальто, чтобы делать это за три секунды, не думая. А остальное вам будет уже легко. Вы хорошая, опытная актриса. Миссис Фостер-Джонс не актриса, и, наверно, она будет нервничать. А в молниеносном переодевании за экраном – ключ ко всему фокусу. Все должно выглядеть так, словно она просто прошла за экраном. Так что репетируйте снова и снова и не обращайте внимания, если она будет сопротивляться. Не останавливайтесь до тех пор, пока не научитесь делать это во сне за две с половиной секунды.

– Я сделаю все, что смогу, – сказала Джули. – По-моему, миссис Фостер-Джонс прелесть, и я на все готова, только бы она не попала в тюрьму. Но что будет со мной? Я не умею спорить с полицейскими, хотя всегда знала, что рано или поздно до этого дойдет.

– Мой племянник Ричард, у которого такой невинный вид, будет сидеть недалеко от выхода и пойдет за вами…

– А разве я не могу этого сделать, Ник? – спросил недовольно Томми Бимиш. – Джули работает со мной… и…

– Послушайте, Томми. – На этот раз дядя Ник говорил не очень резко. – Для вас у меня есть гораздо более важное дело – второй ключ к фокусу. Я хочу, чтобы вы были сбоку на галерке. И как только мисс Блейн появится из-за экрана, вы должны громко крикнуть: «Вот она! А ну, давайте похлопаем!» – что-нибудь в таком роде. Это важно, чтобы направить их по ложному следу, – тут начнутся аплодисменты и свист, и никто не успеет ни о чем подумать. У молодого Ричарда это не выйдет так, как у вас…

– Надо полагать, – сказал Томми все еще мрачно. – Как-никак, у меня опыт.

– Кроме того, – ровным голосом продолжал дядя Ник, – вы не успеете спуститься вниз, но все равно вам лучше изменить внешность для этого выступления с галерки…

– Черный парик и большие зубы, – начал Томми, сразу повеселев.

– А молодой Ричард пойдет за ней следом, и от него потребуется только удостоверить ее личность. – Он взглянул на меня, потом на Джули. – Но вы оба должны тянуть время, чтобы полицейские были заняты, пока миссис Фостер-Джонс не окажется в безопасности.

– Мистер Оллантон, – вскричал Фостер-Джонс срывающимся голосом, – я верю, что мы сможем это сделать… И у меня нет слов, чтобы выразить вам, как мы благодарны, моя жена и я…

– Прекратите, – сказал дядя Ник. – Нам еще придется над этим поработать – и вам в том числе. Вопросы задавать сейчас не стоит: нас уже зовут на выход. Мы повторим все снова в пятницу. И точно запомните, что вам надлежит делать, мистер Фостер-Джонс. Проверьте, чтобы экран был такой, как нужно, и не опрокинулся.

– Новый вариант знаменитой сцены с ширмой, – весело сказала Джули. – Будем надеяться, что она пройдет не хуже, чем у Шеридана.

Дядя Ник кисло улыбнулся, чуть шевельнув углами губ.

– В противном случае кое-кто из нас попадет в веселую историю, мисс Блейн.

Ответная улыбка Джули была сладкой и неискренней.

– Я-то попаду, это ясно, что же касается вас, то не знаю. Но в каком-то смысле работать с вами очень приятно, мистер Оллантон.

Дядя Ник не ответил – он уже выходил из уборной, и я, переглянувшись с Джули, последовал за ним.

И все прошло как по маслу. В воскресенье, седьмого декабря тысяча девятьсот тринадцатого года, миссис Фостер-Джонс, знаменитая предводительница суфражисток, с триумфом выступила в Лидсе перед многолюдной аудиторией – и затем бесследно исчезла. Без пяти минут девять улыбающаяся хрупкая женщина с непокрытой головой, но в длинном ярко-красном пальто вышла из-за экрана, приветствуя председателя под взволнованный шум всего зала; в пять минут десятого нигде в здании не было ни малейшего ее следа. Да, все прошло великолепно.

Должно быть, Джули и миссис Фостер-Джонс тренировались не жалея сил, потому что с моего места, – а я сидел у самой сцены, – все выглядело так, словно миссис Фостер-Джонс оставалась за экраном ровно столько, сколько надо, чтобы взять и надеть шляпу, которая была у нее на голове, когда она вновь появилась из-за экрана. Джули, не поднимая глаз и закрыв шляпой почти все лицо, действительно была похожа на миссис Фостер-Джонс. Кроме того, не успела она сделать и шага, как с галерки раздался зычный голос: «Вот она! Похлопаем, ребята!» – и зал опять забурлил. Наверное, этот блистательно рассчитанный и прекрасно исполненный Томми Бимишем ход был лучшим штрихом во всем плане дяди Ника: ни у кого не было времени внимательно наблюдать и думать. Когда Джули спускалась по ступенькам со сцепы, председатель, которому тоже были даны инструкции, уже призывал к порядку и объявлял следующего оратора. Прежде чем Джули добралась до двери, я встал со своего места, но в проходе меня уже опередили полицейский и высокий человек в плаще. Джули успела открыть дверь и выйти, и тут они ее нагнали. Я пошел за полицейским и высоким человеком и очутился в коридоре, где Джули сердито вырывалась из рук здоровенного сержанта полиции.

– Вы что, спятили, приятель? – восклицала она. – Уберите свои грязные лапы!

– Ладно, миссис Фостер-Джонс, – сказал человек в плаще, беря руководство на себя. – Если вы не причините нам беспокойства, мы ответим вам тем же.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказала Джули. – Кто вы такие?

– Я инспектор сыскной полиции Вудс, и у меня есть приказ взять вас под стражу, миссис Фостер-Джонс.

– Что за чепуха! Я не миссис Фостер-Джонс. – Тут она заметила меня. – О, привет, Дик!

– Привет, Джули! Что тут случилось?

– Я не знаю… вот…

– Подождите. – Инспектор свирепо взглянул на меня. – Одно из двух: или вы уберетесь отсюда немедленно, или отправитесь со мной в участок.

– Что же, я пойду в участок. Хотя смысла в этом не вижу. – Я старался говорить смело и вызывающе, но думаю, что мой голос все-таки дрожал. – Я увидел, что мисс Блейн спускается со сцены. Она моя приятельница. Мы вместе выступаем в варьете. На этой неделе – в Лидсе, в театре «Эмпайр». На следующей неделе – в Шеффилде.

Джули сняла шляпу.

– Должна сказать, инспектор, вы не слишком-то любезны, если не замечаете разницы между мной и миссис Фостер-Джонс, она намного старше. Меня зовут Джули Блейн. Я актриса, сейчас играю в скетче вместе с комиком Томми Бимишем.

– Верно, черт побери, – сказал сержант. – Я сам вас видел. Вот она кто, сэр.

– Я вижу, что она не миссис Фостер-Джонс, – медленно начал инспектор. Потом его словно ударило. – А ну живей, вы двое, – заорал он. – Бегите, может, она еще здесь. Обыщите все комнаты. Посмотрите у задней двери. Пошевеливайтесь! – Когда они умчались по коридору, он подозрительно взглянул на Джули. – Ну хорошо, вы мисс Блейн. Миссис Фостер-Джонс заходит за экран, а вы выходите из-за него в ее пальто.

– Почему в ее пальто? Это мое пальто. Я купила его в четверг утром. Вот смотрите, у меня есть чек из магазина. – Пока инспектор рассматривал чек, она продолжала говорить. – Правда, у миссис Фостер-Джонс пальто почти такое же, только у нее высокий черный воротник и черные отвороты, вы не заметили? Я пришла на митинг и собиралась сесть на сцене, потому что ходили слухи, что будет выступать миссис Фостер-Джонс. Ну и, конечно, опоздала – я не опаздываю только в театр, – поднялась по лестнице, и очутилась за этим экраном, и тут услышала аплодисменты, и миссис Фостер-Джонс начала говорить, так что мне пришлось остаться на месте. Когда она кончила речь и пробежала мимо меня, я очень взволновалась – аплодисменты всегда выбивают меня из колеи – и не могла решить, занять ли мне место на сцене или уйти. Я сделала несколько шагов, и тут какой-то болван на галерке принял меня за миссис Фостер-Джонс, подумал, что она возвращается, и поднял крик, и остальные тоже начали кричать и хлопать, и я перепугалась и побежала к двери, где меня уже поджидал сержант. – Она жалобно улыбнулась инспектору. – Если я причинила вам неприятности, инспектор, я очень сожалею. Но чем же я виновата, что у нас с миссис Фостер-Джонс похожие пальто?

– Не знаю. Но вы должны быть готовы дать нам свои показания в письменном виде.

– Ну, разумеется, – сказала Джули, подняв брови и широко раскрыв глаза – сама невинность. – Почему же нет.

Инспектор глубоко вздохнул и с шумом выдохнул воздух.

– В следующий раз, когда вы приедете сюда, мисс Блейн, я посмотрю, как вы представляете на сцене, там вы будете на месте. Я все время имею дело с лжецами, но вы превзошли всех.

– Вы мне не верите?

Инспектор сыскной полиции Вудс погрозил ей пальцем:

– Вы сами знаете – и я знаю, – что тут нет ни слова правды. Но если вы ничего не скажете, я ничего не смогу поделать. А теперь отправляйтесь в Шеффилд… или хоть в Тимбукту. – И он размашисто зашагал по коридору.

Когда он скрылся, я обнял ее и сказал:

– Ты была великолепна, Джули. Ну просто безупречна. Если все будет благополучно, – а я в этом уверен, потому что сейчас миссис Фостер-Джонс уже далеко, – мы всем обязаны тебе.

Джули закрыла глаза.

– Поцелуй меня.

Мы поцеловались, но тут же отпрянули друг от друга, потому что услышали чьи-то шаги. И слава Богу, что услышали: это был Томми Бимиш, утонувший в шапке и огромном дорожном пальто. Он любил делать вид, что сам водит машину, в действительности же у него был шофер по фамилии Диксон, служивший одновременно и костюмером. (Когда нас принимали у сэра Алека в Абердине, этот шофер отдыхал после трудного дня.) По настоятельной просьбе дяди Ника Томми, который меня невзлюбил, возможно, потому, что я нравился Джули, и он это знал, неохотно согласился подвезти меня в Шеффилд. Наши вещи были уже в машине, и мы сразу же поехали; Томми и Джули сидели сзади, говорили о митинге и о том, как хорошо все удалось, ели сандвичи и пили виски, а я расположился на переднем сиденье рядом с Диксоном, человеком угрюмым и молчаливым. Но Джули, рискуя разозлить Томми, сказала, что ей столько не съесть, и протянула мне несколько сандвичей и полную металлическую крышечку от фляжки виски; фляжка была, видно, очень большая. Проделывая все это, она ухитрилась нежно провести рукой по моей щеке.

Когда мы въехали в Шеффилд, я назвал Диксону адрес, который мне дала Сисси, – мы снова должны были жить в одной берлоге, – и был поражен, когда он ответил, что туда и едет, потому что мистер Бимиш и мисс Блейн остановились там же.

Ее игра во время и после митинга, поцелуй и поведение в дороге привели к тому, что я думал только о ней и не мог решить, рад ли я или огорчен тем, что мы будем жить под одной крышей. Сисси мне ничего о них не говорила. Интересно, а Джули сама знала? А Томми Бимиш? Когда после долгих поисков, расспросов и остановок мы наконец подъехали к довольно большому угловому дому, я все еще не решил, радоваться мне или огорчаться, но предчувствовал, что меня ждет необычная неделя.