Текст книги "В поисках Эдема"
Автор книги: Джоконда Белли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Глава 25
«Сколько нам еще осталось?» – подумал Моррис, закрывая лицо подушкой. Рассветный луч разогнал собрание во дворе. Он был обессилен. У него болело горло, и он едва мог говорить. Возможно, так лучше: ему нечего сказать. Ему казалось, что он все сказал в песнях, воспевая жизнь, смерть, радость и печаль. Плохо то, что теперь ему предстояло быть прямым и откровенным. Не объясняться знаками, посредством символов, а называть смерть своим именем, отсчитывая отведенные им дни, разделить смертельный приговор с Энграсией и каждым из ребят.
Ему по-прежнему казалось невероятным то, что произошло. Он должен был не просто документировать свои худшие страхи, но и испытать все это на собственной шкуре. Почему они его не послушали? Он возмутился, глядя на спящую возле него Энграсию, снова почувствовав прилив ярости и бессилие, пронзавшее его изнутри. Нет смысла злиться, сказал он себе, сдерживая желание растормошить Энграсию. Он столько раз говорил ей об этом: в любой момент, если они не будут осторожными, то могут столкнуться со смертоносной субстанцией и иметь с ней дело, даже не подозревая об этом. Поэтому – костюмы, маски, перчатки. Как об стенку горох. Невежество – одна из тех черт, которые наиболее трудно искоренить, особенно если, как в случае с Энграсией, оно почиталось за достоинство, а не за недостаток. Возможно, он сам был ответственен за это. Он, со своими речами, поносящими демонов цивилизации. Его собственная любовь к этому Богом забытому месту, к ней и ее манера быть простой, естественной, истинной. «Какая ирония! – сказал он себе, – умереть вот так. Однако было всему этому и какое-то поэтическое оправдание. Его смерть, должно быть, потрясет научное сообщество, может, она даже превратится в событие, примет политический оборот. Да. Смерть», – подумал он. Предрассветные лучи начинали пробиваться сквозь ночной мрак, словно кто-то где-то выливал целые литры пятновыводителя на черные чернила. Смерть представлялась ему непомерно длинной. В новостях, однако, повествование о ней сможет уложиться в общей сложности в несколько минут. Вся его жизнь сведется к его имени и к обстоятельствам смерти. Какие-то семейства будут слушать эту новость за едой, между разговорами о событиях дня, глядя на экран. Он почувствовал озноб и приступ тошноты. Страх. Ужас. Как это будет? – подумал он. Сколько времени до того момента, как все станет для него черным, до того, как улетучится последняя его мысль? Он боялся не за тело, а за сознание. Ему всегда сложно было убедить себя в том, что сознание останавливается подобно часам без завода, в определенный час. «О Господи, прекрати это!» – взмолился он. Провел рукой по животу в области желудка, пытаясь облегчить спазм, боль. Посмотрел на свою блестящую руку. Снова почувствовал ярость, желание расплакаться. Ни одна жизнь ничего не стоит в контексте мировой истории. Человеческие существа привыкли видеть смерть. Никого особенно не пугала безликая смерть незнакомца, сотен незнакомцев. Еще меньше их волновала смерть тех, кто жил в затерянных регионах. Поэтому так сложно было доказывать и обратить в тяжкое преступление ввоз вместе с мусором смертоносных веществ. Под предлогом, чтобы только не заразились богатые страны, эти проблемы пока затрагивали тех, кто в любом случае был обречен на преждевременную смерть, поэтому для них это считалось меньшим злом. Какая разница, какой смертью им умирать.
«Цивилизованный» мир, конечно, не мог этого признать, но именно это было мотивацией таких действий.
Как глупо, что ему вдруг пришло в голову размышлять об отзвуках его смерти. И все же, было таким естественным болезненное желание представить себе собственные похороны, особенно когда знаешь, что скоро умрешь. Он представлял себе, что скажут его друзья, враги.
Попугай расхаживал по полу, волоча ноги, его длинные когти производили царапающий шаркающий звук. Каждый день он будил Энграсию, легонько поклевывая ее голову. Она позволяла ему какое-то время поласкать себя. Моррис увидел, как тот приближался. Увидел глаза птицы. Зачем мешать ему тоже отравиться? – подумал он и даже решил, что не будет препятствовать птице прикасаться к блестящей голове его хозяйки. Но он не смог сделать это. В конце концов он протянул металлическую руку, поднял попугая с пола. Отнес его в конец комнаты, подальше от Энграсии.
Затем сел перед своим коммуникатором и начал набирать какие-то цифры.
В противоположном крыле здания проснулся испуганный Рафаэль: Мелисандра спала возле него беспокойным сном. Рафаэль обхватил своими руками ее лицо. «Какая трагедия! – подумал он, какая ужасающая трагедия!» А они занимались любовью всю ночь. В какой-то сводке он читал, что сексуальный инстинкт обостряется во время несчастных случаев. Инстинкт выживания как бы отключал мозг. Кожа распалялась. Сердце с удвоенной силой качало кровь, неистово колотясь, словно сообщая: «Я здесь, я здесь». Скоро станет совсем светло. В подобных ситуациях он всегда действовал оперативно. Пока остальные находились во власти эмоций, он приступал к действиям. Так было с Лучо. Он организовал похороны ребенка. Взял на себя содержание его семьи. Так он искупил свою вину. В конечном счете семья даже полюбила его. Нужно будет закопать в землю цилиндр с радиоактивным порошком, подумал он. Закопать как можно раньше, огородить это пространство. Моррис, конечно, знал, какие ожидать симптомы и как приглушить боль. ДНК начнет мутировать, так он говорил. Клетки точно свихнутся. Должно быть, это произойдет быстро. Надо будет заснять это, сказал он себе, быть объективным, выполнить свою работу, сделать репортаж, кружить над трагедией подобно стервятнику, бросаться на падаль. Он ненавидел свою профессию.
Рафаэль поднялся с кровати и выглянул в окно. Солнце вставало над хламом, над грудами шин, оконных рам, над трупами холодильников, над плитами алюминия, над печью для сжигания мусора, над пальмами, вновь обретавшими свой зеленый цвет, поглощенный ночью. Взгляд Рафаэля прошелся по двору, населенному безжизненными предметами, этому кладбищу вещей, которые человечество создавало и отвергало, не раздумывая. Он подумал о гневе Мелисандры, о тех, кто будет расплачиваться за то, что считается развитием, продвижением вперед, прогрессом, богатством, покупательной способностью, заменой старого на новое, древнего на современное. Много жизней принесено в жертву свету, силе, которая двигала всем этим, которая наделяла душой всё, что теперь из окна выглядело таким мертвым, совершенно бесполезным после всего случившегося.
Глава 26
Невозможно было отмыть кожу. Энграсия стояла под душем, но кожа не отмывалась. Во мраке ванной комнаты она продолжала блестеть. Сидя на крышке унитаза, Моррис с грустью смотрел на нее, убеждая ее, что это было бесполезно, чтобы она, ради Бога, во имя всего святого или во имя дьявола, поверила ему.
«Сколько мне лет? – задалась вопросом Энграсия. – Я уже давно потеряла счет годам», – сказала она сама себе. В какой-то момент она перестала стареть, ее тело было слишком заинтересовано в продолжении роста. «Как ты думаешь, сколько мне лет?» – спросила она Морриса, снова намыливая голову. «Меня это никогда не волновало», – ответил он, приставляя большие пальцы к глазам, надавливая на них жестом усталости. «Какая разница, Энграсия! Какая разница, сколько тебе лет?» – говорил он ей. Но, конечно, разница имелась, размышляла она. Какой-то возраст больше подходил для смерти, какой-то меньше. Сколько бы лет ей ни было, она пожила достаточно, подумала Энграсия. Наверное, с нее довольно. Жизнь изловчилась, чтобы предложить достойный выход для ее безрассудной эндокринной системы, которая, возможно, уготовила для нее старость одинокой великанши. Конечно, собственная смерть не являлась основной ее заботой. Проблема была в мальчишках – здоровых и зараженных, проблема ее бизнеса, ее дел, но всему свое время. На данный момент, размышляла она, естественно, надо подумать о себе, о личном исчезновении из мира живых. Любопытно, что она чувствовала какое-то возбуждение, словно знание о точной дате и ограниченное время освобождали ее от слишком затянувшейся тоски. Она никогда не считала, что ее может как-то вдохновить идея смерти, но не испытывала ни отчаяния, ни ярости. Энграсия была спокойна. То же самое она, наверное, испытывала бы, если бы отправлялась в какое-то длительное путешествие, перед которым надо было привести в порядок свой дом. Она попыталась провести по волосам расческой, но они стали жесткими и непослушными. Надо будет их отрезать, подумала она, и сказала об этом Моррису, который снова улыбнулся – его печальная улыбка сверкнула на его сияющем черном лице.
– По крайней мере, у тебя светящаяся улыбка, – сказала Энграсия. – Ты бы видел, как красиво это смотрится.
Она не собиралась ни перед кем разыгрывать драму. Особенно перед Моррисом. Его драматизма хватит на двоих, подумала она, снова намыливаясь. Где-то очень глубоко, в глубине сердца, она не верила в то, что он ей сказал. Она хотела дать воде шанс отмыть хоть чуточку въевшегося в кожу вещества. Моррис некоторое время назад сравнил его с татуировкой. В любом случае вода шла на пользу после бессонной ночи. Купание было одним из ее удовольствий. Она не хотела выходить из душа. На самом деле она очень боялась снова встретиться лицом к лицу с мальчиками. Конечно, смерть не была большим событием в Фагуасе. Никто не надеялся дожить до старости, не строил планы на далекое будущее. Этого Моррис не мог понять, живя в обществе, где к смерти относились с тревогой, где люди со всей серьезностью и старанием делали все, чтобы прожить как можно дольше. Но, естественно, мальчишки ожидали героической смерти, и, возможно, в этом была ее миссия: обеспечить им достойную смерть, просто не позволить, чтобы свет истерзал их, лишил их ногтей, волос, чтобы погасил их, словно огонь, подпитывающийся от собственного жара.
– Нам надо найти более подходящий способ смерти мальчишкам, что-то более характерное для их возраста, – сказала она, выходя из душа, обворачивая тело полотенцем и выжимая волосы, чтобы с них не капала вода. – В этой стране молодые парни не умирают на постели.
Она хотела, чтобы Эспада ни о чем не прознали. Надо было держать это в секрете. Хорошо хоть Жозуэ не заразился. Он знал все операции так же хорошо, как и она. Хотя, конечно, Эспада попытаются осадить его, ему сложно будет обороняться, когда ее не станет.
Моррис сидел с отсутствующим взглядом. Слушал ее вполуха. Она продолжала свои излияния, чистя зубы и завязывая волосы платком. Она догадывалась, что он был измотан, без сил и глубоко опечален. Он так любил жизнь? – спросила она себя. Натянула на ноги штаны. Нет, причина не в этом. И она знала, в чем дело. После его безумной выходки, когда он измазал себя, чтобы разделить ее участь, она даже не поблагодарила его за это. Как будто даже этого не заметила. Он, наверное, ожидал, что она бросится к нему в объятия, но она только разгневалась. Энграсия могла бы дать ему пощечину, как он поступил с ней. Но она просто предпочла промолчать. Ей стоило бы простить его, сказала она себе. Принять его самоубийство как акт любви. Но это было абсурдом.
Бедный Моррис, бедный, бедненький мужчина. Она даже не обратила внимания, жаловался про себя Моррис. Такова жизнь, сказал он себе. Энграсия проигнорировала его поступок, его решение принести себя в жертву. Нет, конечно, он сделал это не только ради того, чтобы ока это оценила. Он даже в тот момент особо не думал. Ему показалось естественным сделать это. Умереть с ней, с ребятами, в лицах которых он постоянно видел лицо своего ребенка, так никогда и не появившегося у него. Но теперь, наблюдая, как она одевается, повязывает платок на голову, натягивает брюки из драпа и рубашку в клетку, ему захотелось получить ее признательность. Если она так и оставит это без внимания, его поступок вскоре покажется ему бесполезным, романтичным, абсурдным, и фосфоресцентное сияние его кожи, вместо того чтобы сблизить их, наделив их общей судьбой, будет лишь подчеркивать, обострять их обоюдное одиночество.
– Ты думаешь, я должна была бы что-нибудь сделать… – сказала Энграсия уже в гостиной, пока на плите закипал кофе. – Лучше бы ты поговорил об этом со мной и не смотрел на меня таким обвиняющим взглядом.
Ничего такого, уверил он. Она все выдумала. Почему она должна думать, что его поведение имеет к ней какое-то отношение, к тому, что она сделала или должна была сделать. А какое другое выражение она хотела увидеть? Если учесть, что им предстояло пережить, нельзя было относиться к этому так легкомысленно.
– А ты, Моррис, – сказала Энграсия, резко поворачиваясь с кофейником в руке. – Зачем ты натер себя этим порошком, зная, что он убьет нас?
Она поставила кофейник на стол, подошла к нему, обняла и с нежностью прижалась к нему.
– Как ты мог сотворить подобное, любовь моя, мой милый негритеночек!
Моррис закрыл глаза, вдохнул знакомый запах чистого белья, ее только что вымытого тела, запах ее блестящих рук с тонким налетом металла.
…Мелисандра проснулась. Провела рукой по волосам. Встала с постели и села на полу, подобрав ноги к груди, прислонилась к стене, глядя в сторону окна, где, спиной к ней, стоял Рафаэль. Почему нельзя повернуть время вспять, переиграть случившееся, распустить пряжу. Если бы по крайней мере некоторые жизненные моменты можно было изолировать. Но, переживая событие за событием, ты сам склеиваешь осколки, делая их неотделимыми. Как паук плетет паутину, прорастающую из желудка, с каждым шагом все больше запутывается и, в конце концов, запирает себя в им же сотканных нитях.
Рафаэль повернулся и начал что-то говорить, но она едва его слушала. Он собирался каким-то чудесным образом сохранить контроль над ситуацией. В конце концов он, казалось, понял, что она была где-то далеко, ушла в себя.
– Ты мне не ответила, – сказал он. – Нам надо договориться, как мы будем действовать.
– Не знаю, что мы можем сделать, – только сопереживать, – ответила она. – Нам придется выстрадать это. Мы будем обманывать себя, полагая, что мы сможем реально помочь.
Мелисандра встала и застелила матрасы простынями.
– Пойдем к Моррису и Энграсии, – сказал он. – Посмотрим, что им нужно.
Они вышли из комнаты. Во дворе возобновилась деятельность мальчишек. Те, кто предыдущей ночью разгружал контейнер на пристани, заходили в здание, везя перед собой тачки с мусорными тюками. Одна бригада обрезала проволоку, чтобы вскрыть их и классифицировать. Запах был очень резким, пахло помоями. Рафаэль заметил, что ребята наконец надели костюмы, перчатки, маски. Злополучная людская привычка, подумал он, принимать меры предосторожности, когда уже слишком поздно, после того, как случится что-то непоправимое.
Сцена оживила в нем чувство вины. Он заснул, чувствуя себя виноватым, и теперь, проснувшись, это чувство снова начинало преследовать его. «Ты не можешь судить целое общество на основании этого инцидента», – сказал он Мелисандре этой ночью. Чувство вины ничего не исправит, однако он был там единственным представителем богатства и прогресса. Моррис был другим и предпочел, кроме того, принести себя в жертву, распять себя за компанию с несчастными потребителями отбросов.
Он принялся искать глазами ребят, которые облучились, и увидел только одного из них, он стоял поодаль, намыливая мылом руки возле ведра с водой. Так же все перезаражаются, подумал он, и они в том числе. Кто мешает объявить карантин? Хотя, может, это и не нужно. Моррис, вероятно, знает. Сам Рафаэль реагировал с типичной трусостью, присущей его поколению, подразделяя мир на здоровых и больных, имеющих всё и не имеющих ничего, отметил он про себя. Мелисандра правильно подметила, что он предпочитает ретироваться, не противостоять боли. Единственное, что ему оставалось в подобном случае, повернуться к ней спиной, подумать, постараться каким-то образом вернуть контроль.
Они застали Морриса и Энграсию обнимающимися перед столиком с чашками кофе. При дневном свете фосфоресцентный блеск минувшей ночи заметно померк. На их коже цезий выглядел как легкий слой масляной краски, нанесенной неровными, небрежными мазками. Они походили на участников карнавала: великанша с огромными руками и взглядом, заметно подслащенным только что полученным поцелуем, и мужчина со сверкающей металлической рукой и темной улыбкой, очерченной бледно-голубым мерцанием.
– Надо что-то делать, – сказал Рафаэль, обращаясь к Моррису. – Если вы в подробностях распишете мне ситуацию, то я смогу позвонить своему редактору, документировать этот случай, указать на виновных. Кроме того, мы, вероятно, должны искать лекарства. Любое, что только может облегчить их страдания. Вместе мы смогли бы противостоять несчастью. А пока, мне кажется, надо в срочном порядке закопать это вещество в землю, – предложил он.
Моррис согласился, словно опустившись с небес на землю. Провел руками по своим брюкам. Кожу начинало жечь. Его тошнило.
– Нужно достать внутривенные электролиты, – сказал он.
Это были день и вечер лихорадочной деятельности. Закончилась разгрузка контейнера, но тюки с мусором больше не открывали. Здоровые мальчишки, наконец узнавшие о случившемся, пребывали в полном оцепенении, некоторые из них плакали, утешая друг друга. Вместе с пятью облученными ребятами Моррис вырыл в дальнем углу двора глубокую яму, стенки и дно которой обложили разного рода хламом. Туда они поместили цилиндр со смертоносным порошком, засыпали сверху, затем огородили этот квадрат земли и поставили табличку с предупреждением. Жозуэ и Мелисандра отправились в больницу и раздобыли капельницу, необходимую для водоснабжения организмов семи заразившихся, которые к вечеру уже страдали как от болей в желудке и рвоты, так и от ожогов на коже. Мелисандра взяла на себя заботу о переоборудовании одной из комнат под лазарет. Благодаря консультациям Морриса и медсестре, подруге Энграсии, пациентам была поставлена первая капельница.
Ни боли, ни тошнота оказались не в силах остановить размышления Энграсии. Лежа на кровати, она, словно загипнотизированная, смотрела на капли жидкости, скользящие по пластиковой трубке к катетеру на ее руке.
В окне солнечный свет начинал тускнеть на верхушках пальм. Ей захотелось расплакаться, она испытала ностальгию по вечерам, по своим глазам, наблюдавшим за изменением красок дня, по глазам, которые в скором времени даже не смогут больше открыться. Заскучала по своей матери. Если она так и останется здесь, проводя время в тупом ожидании, она в конце концов разрыдается, подумала Энграсия. У нее, должно быть, размякнут кости. Лучший способ не чувствовать боли – это умереть как можно скорее, умереть, прежде чем она превратиться в нечто иное – в дряблое, дряхлое, жалкое существо. Она не будет умирать на постели, подумала Энграсия. Ни она, ни ее ребята не будут умирать такой смертью. Если какую пользу и можно было извлечь из знания, что твои дни сочтены, то заключалась она в том, чтобы перестать заботиться о жизни и посмотреть на вещи в другом свете, без страха. Невнимательность, несчастный случай, судьба – в этом направлении предпочла она думать и преисполнилась героизма. Нельзя было оставить без внимания возможность героической смерти. Раз не жизнь, так смерть должна послужить во благо. Этого шанса упустить нельзя. Если бы облучения не произошло, такая мысль никогда не пришла бы ей в голову, призналась она. Ей не пришло бы в голову рисковать ни своей жизнью, ни жизнью своих мальчишек столь безрассудно. Но идея покончить с Эспада преследовала ее задолго до этого. Она отклоняла ее, но та снова всплывала с назойливым постоянством. Наедине с собой она представляла сотни раз, что произошло бы, какой развернулся бы сценарий, если бы Эспада исчезли и страна избавилась бы от ненасытной и пагубной алчности братьев. Моррис, должно быть, не согласится, подумала она. Он сочтет этот поступок достойным порицания, убийством, преступлением. Нет, она не думала, что Эспада были абсолютными виновниками бедствий ее страны. Но несомненным было то, что они питались войной и ее подпитывали. Они вскармливали монстра. Жили, чтобы вскармливать его. Когда их не станет, некому станет подбрасывать дров в огонь. Распалась бы их армия, свергли бы правительство, которое не больше чем марионетка для претворения в жизнь их замыслов, маленькие войска разбежались бы во всеобщей суматохе, и окреп бы коммунитаристский режим. Возможно, к тому моменту Мелисандра и Рафаэль уже доберутся до Васлалы. Открытие Васлалы утвердило бы философию, которая ободрила бы народ. Но, пока существуют Эспада, она была в этом убеждена, никто не сможет попасть в Васлалу. Они мастаки вносить разлад во все. В эти часы, вне всякого сомнения, по всей стране уже расставлены капканы для Мелисандры и Рафаэля. Капканы будут действовать с точностью швейцарских часов, так что никто их не обнаружит, даже не признает их за таковые. В своих снах она видела, как разлетается на куски казарма Эспада, взрыв, пожар. Теперь она понимала, что это были вещие сны, а не просто фантазии. Возможно, ей придется исключить Морриса. Но нет, сказала она себе. Она не могла покинуть его. Он сам должен дать ей ответ. Энграсия терпеливо дождалась, пока мешочек с прозрачной жидкостью весь съежился и последняя капля повисла, раскачиваясь, в маленьком резервуаре. Она позвала медсестру и попросила ее вытащить иголку. У нее были дела поважнее, сказала она ей, чем просто валяться на этой кровати.
