Текст книги "В поисках Эдема"
Автор книги: Джоконда Белли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Глава 41
Антонио и Дамиан Эспада явно пытались скрыть свое беспокойство из-за того, что они расценивали как ловушку Энграсии, преследующую цель выставить их на посмешище: солдаты разбежались и отсутствуют гораздо больше допустимого времени, а они вынуждены выйти встречать ее, оказаться свидетелями, внезапно и без всякого предупреждения, того, как ночь трансформируется в шабаш с блуждающими огнями. Энграсия крикнула им, увидев их на плацдарме, что то, что они сейчас видят, она может объяснить, если они позволят ей войти. Эспада ничего не оставалось, кроме как пойти на это, несмотря на риск выставить себя трусами перед своими людьми.
Они прошли в офис Дамиана. Декорации для приема были тщательно продуманы. Прямо перед крылом самолета, служившим письменным столом, был расположен длинный стол. Энграсия заметила плотные гардины цвета красного вина, которые закрывали стены и погружали комнату в атмосферу церкви в период Святой недели. Она спросила себя, удавалось ли Эспада таким образом защитить свои тайны от просачивания из этих стен. Братья пригласили посетителей расположиться по одну сторону стола. Сами они займут другую в компании своих помощников, доверенных лиц, телохранителей и ряда солдат, которые будут стоять позади них. Оба мужчины не сводили глаз с Энграсии, поведение которой волей-неволей произвело на них впечатление. Они изгибались словно кошки, пытаясь уяснить для себя неясные детали, оттягивали время, чтобы вернуть свою статность, дерзость, чувство превосходства, с которыми они предполагали провести эту встречу, прежде чем она послала ко всем чертям их тщеславие, возникнув из ночи в образе какой-то сияющей Богини.
Озаренный неоновым светом, кабинет, с его высокими стенами из необожженного кирпича, балками, выступающими с потолка и одним-единственным окошком, был холодным и мрачным. Враждебная атмосфера, присутствие в воздухе темных эмоций и недоверия натолкнула Морриса на мысль о мафиозных сходках в гаражах и заброшенных зданиях магазинов; крестные отцы, выносящие смертные приговоры своим приспешникам.
В конце концов, все расселись. Без предисловий Энграсия поблагодарила их за то, что согласились на встречу по первому прошению. Совсем скоро они поймут, что дело настолько серьезное, что не терпит отлагательств.
– Чего я не понимаю, так всего этого спектакля, – с сарказмом сказал Антонио. – Не стоило выкидывать подобных выкрутасов.
– Я понимаю ваши подозрения, – ответила Энграсия, благодушно улыбаясь. – Но то, что вы называете спектаклем, это как раз часть проблемы. С другой стороны, я сочла важным придать торжественность этому случаю и предупредить население об опасности, которая может омрачить и их жизни. Не моя вина в том, что ваши солдаты разбежались.
Моррис наблюдал за этой сценой, настороженный, недовольный. Благодать, дарованная филиной в качестве облегчения боли и возвращения ясности ума, помимо прочего обострила его паранойю. Он посмотрел на тонкие руки и длинные ногти Антонио Эспада, обратил внимание на манеру поведения, учтивую, но напряженную и дьявольскую, Дамиана Эспада, разглаживающего усы.
– Как этот маскарад, – хитро подметил Антонио, – может быть частью проблемы? Оставим предисловия. Объясни нам толком, в чем, собственно, дело.
Спокойным, размеренным тоном, одновременно пытаясь нащупать под своей тогой тоненький детонатор, изготовленный Моррисом, Энграсия преувеличила масштабы радиоактивного груза, закопанного во дворе колледжа, и поведала о последствиях этого. Моррис вмешался, чтобы подкрепить ее аргументы и описать, с научной точки зрения, смертоносное воздействие на человеческие существа, по той или иной причине подвергшие себя подобному уровню радиации.
– Этот блестящий порошок, то, что вы назвали маскарадом, – цезий сто тридцать семь, – сказала Энграсия. – Мы нечаянно облучились, полагая, что это была фосфоресцентная краска. Мы умрем. Очень скоро, – добавила она. – Я представляю, как вас обрадовала эта новость…
– Наши соболезнования, – вмешался Дамиан с напускной угрюмостью. – Мы не можем радоваться подобным вещам.
– Мы хотели придать своей смерти какую-то пользу, – продолжала бесстрашная Энграсия, – и я пришла, как извещала вас ранее, предложить вам одно соглашение.
Она уступила бы им полностью свой мусорный бизнес в обмен на свободу Мелисандры. Хотя они могли думать, что, как только ее не станет, управление мусорными делами перейдет в руки того, кто предложит лучшую цену, она могла еще решить, что коммунитаристы лучше распорядятся складом. Им стоило признать, что иностранные корпорации примут во внимание ее рекомендации, и согласиться на ее предложение.
– Ваши дни сочтены, – поднялся Антонио Эспада. – И при таком раскладе вы считаете, что вы в состоянии вести какие-то переговоры, – говорил он с очевидной иронией, делая вид, будто обдумывает ее предложение. – Склад в обмен на девчонку. М-м-м-м. Возможно, это неплохая сделка. Как ты думаешь, Дамиан?
– Вы хотите видеть ее, не так ли? Хотите получить доказательства, что она у нас, правильно? – улыбнулся тот.
– Она будет немного грязной. Мы не могли устроить ей соответствующий прием, снабдить ее ванной комнатой. Вы же понимаете… этот форт такой древний.
– Гигиена не являлась основной заботой наших предков, – добавил Антонио.
«Мерзавцы! Ни черта они в делах не понимают», – подумала Энграсия, освобождая механизм, который позволит ей впоследствии привести в действие взрывчатку. Но в это время Мелисандра, возможно, уже на свободе. Должно быть, уже половина десятого. Энграсия вся вспотела между ног.
– Вы правы, – услышала она свой собственный голос. – Мы должны ее увидеть.
Моррис с силой вцепился в ножку стула, чтобы сдержать желание выбежать отсюда бегом. Здесь пахло опасностью. Выражение лиц Эспада было как у животных, почуявших добычу и оценивающих ее положение, чтобы просчитать размах удара лапой. У них был свой собственный план, подумал он.
Они отдали приказ идти за Мелисандрой легким жестом. Многие солдаты подчинились, Антонио Эспада зажег сигару, аромат которой быстро заполнил комнату.
– С трудом верится, не правда ли, Антонио? – проговорил Дамиан сдержанным тоном. – Трудно поверить в то, что перед лицом смерти наша противница задумала оставить нам в наследство свое дело… Эх! Какая романтика, – улыбнулся он. – Спасти девчонку. Она здесь вне опасности. Она наш гость.
– Сейчас, когда ты скоро умрешь, возможно, тебе интересно будет узнать, что ты была для нас очень полезна, – сказал Антонио. – Баркасы, в которых приходит мусор, пригодились нам как нельзя кстати… Один из лучших путей для перевозки филины.
Энграсия выдержала удар, выпрямила спину, собиралась было что-то сказать, но ее мысль перебили торопливые шаги мужчины, который вбежал в комнату и пролепетал, заметно встревоженный, новость об исчезновении пленницы. Враждебность комнаты открыто переросла во всеобщее расчехление оружия, мужчины стали приближаться.
– Чертова сука! – кричал Антонио, вскакивая на ноги и ударяя кулаком по столу. – Ты все это спланировала, так ведь?
Занавески задвигались. За ними прятались вооруженные люди, которые вышли из укрытия и направили на них свои пистолеты.
– У нас тоже были свои планы, – проговорил Дамиан голосом, хриплым от гнева, раздавая приказы своим солдатам, которые толкали Морриса и Энграсию. – Мы знали, что вы придете с этой байкой о радиации, что попытаетесь обмануть нас своей фосфоресцентной краской, чтобы устроить нам засаду. Мы приготовились защищаться, уничтожить вас раз и навсегда. Вы думали, что сможете сделать это первыми? Так вы ошибались!!! Вы будете казнены прямо сейчас. Здесь никто не может позволить себе роскошь безнаказанно строить заговоры против нас!
Толчками, ударами, приставив дула ружей к их ребрам, спинам, не оставляя никакой возможности сопротивляться, их выстроили в глубине комнаты против стены без занавесок. Глазами, сверкающими от ярости, мальчишки смотрели на Морриса и Энграсию, их напряженные, горячие тела подергивались, готовые взлететь на воздух. Моррис посмотрел на них и сделал усилие, чтобы не показывать своего бешенства и передать им свою энергию, не в силах скрыть отчаяния при виде их юных лиц. Возле него Энграсия, невозмутимая, загадочно улыбалась: казалось, что ее забавляло происходящее. Они умрут безгрешными, думала она. Они не возьмут на себя вину атаковать первыми. Эспада их уничтожат. Она бросила последний взгляд на мальчишек. Ей хотелось сказать им, что это будет благородный конец, успокоить их, уверить, что они выполнят свою миссию. Моррис, возбужденный, испытывая ужас где-то в области кишечника, повторял про себя, что он не ошибся. Он предчувствовал это, говорил он себе, словно мысли о том, что сбылись его предсказания, помогали ему забыться. Он услышал, как в комнату внесли оружейные снаряды. Взял за руку Энграсию. Она была холодной, влажной от пота. Выстрелы раздавались будто где-то вдалеке. Моррис почувствовал удар, пули, будто горячие руки, толкнули его вперед, к стене, он заскользил по ней, боли не было, только слабость, через поры кожи ускользала жизнь, тело как мешок быстро рухнуло на пол. Рядом с ним Энграсия устремила на него свои глаза: пылающий, сильный взгляд, будто вновь повторяющий о том, насколько бессмертным может быть конец.
Последнее, что уловил Моррис, была ее левая рука, сжимающая детонатор.
Глава 42
Взрыв форта Эспада оставался в памяти многих поколений жителей Синерии. Ни Энграсия, ни Моррис не рассчитывали, что все произойдет именно так. Моррис даже приготовил, с неохотой, со слезами, капающими на металлическую руку, точное количество взрывного вещества, чтобы его мощность и взрывная волна не заставили взлететь на воздух больше, чем было строго необходимо. Но Эспада не хранили боеприпасы, оружие, бомбы для своих многочисленных войн в том месте, где, как считалось, было их хранилище. Опасаясь вероломства, ими же и поощряемого, они держали их погребенными в подвалах крепости, в которой жили сами, устраивали заговоры, проводили часы досуга в кругу своих семей. Таким образом, это был не один, а целые мириады взрывов, раздавшихся этой апокалипсической ночью в Синерии. Небо, перевернувшееся вверх тормашками, стало цвета кофе, затем, словно какой-то вулкан, до этого момента не осознававший себя вулканом, проснулся, изрыгая камни, фундамент, основание древнего форта, и разбросал их на сто метров по кругу. Небо порыжело из-за вспыхнувшего пламени. Куски всего, что только можно было представить, дождем обрушились на тротуары, на парк, на игральные карты, на дома, в которых женщины, мужчины и дети прятались под столами, чтобы уберечься от последствий этого оглушительного взрыва, уничтожившего арсенал, заготовленный для Бог знает скольких сражений. Энграсия не обманулась в своих предсказаниях: Синерия, должно быть, никогда не забудет эту ночь. Не в состоянии приписать подобного рода апокалипсис себе подобным, ее жители пришли к заключению, что это сами призраки из Вивили, веками терпевшие ненависть и бесчестье, поднялись из своих могил и отправили ко всем чертям всех грешников. Это было образцом конца Содома и Гоморры, сказали священники. Лучше, если на этот раз все зададутся целью исправить нечестивые пути Фагуаса, если не хотят отправиться прямой дорогой в ад. Народ в растерянности и без определенного маршрута слонялся по городу с самого рассвета, осознавая, что с ночи до утра они будут теперь без руководителей, издающих приказы, без Эспада, без Энграсии, без оружия и без мусора. В скором времени пронесся слух, что нечто случилось на мусорном складе и что никто не должен был приближаться к нему, по крайней мере в течение неопределенного промежутка времени. Вдобавок к этому правительство со всеми его кабинетами оппортунистов и прочих политических деятелей исчезло вдруг, словно поглощенное землей, опасаясь недовольства или обвинений в организации катастрофы.
– Воспользовавшись этим замешательством, мы сможем переустроить страну, – сказала Мелисандра.
Разговоров почти не велось в отеле, где в ночь пожара собрались Мелисандра, Рафаэль, Макловио, Хайме, Жозуэ и работники свалки. Скорбь по погибшим поборола обилие эмоций и погрузила каждого из них в атмосферу спокойной траурной печали. Мелисандра закрывала глаза, чтобы забыться, – дело было не только в грусти. Помимо этого было ощущение заточения, которое предательски засело у нее в крови, словно, будучи уже на свободе, она продолжала оставаться пленницей. Рафаэль, находясь рядом с ней, утешая ее, беспрестанно воскрешал в памяти безжизненное лицо Лукаса, шум озера в здании Энграсии, острые пальмы, рассекающие ветер. Он вновь и вновь представлял себе эту сцену. Кабинет Эспада. В котором из двух проходила встреча? Антонио Эспада зажигает гаванскую сигару. Взрыв. Смерть. Сияющая Энграсия. Металлическая рука Морриса с его сложными устройствами отлетает от тела, приборы на ней на автомате продолжают что-то измерять – температуру, химический состав взрывчатки. Всю ночь он провел за нелепым, бессмысленным занятием, продумывая заголовок своей статьи, ломая голову над тем, как объяснить случившееся, описать главных действующих лиц. Брэд начинал маячить перед ним, подобно герою ночных кошмаров. Рафаэль связался с ним, когда наступил рассвет. Упомянул смерть Эспада, Энграсии. Ничего не сказал о филине, Лукасе, о пленении и освобождении Мелисандры.
– Ты заснял взрыв?
– Да, – ответил он.
– Ты выглядишь уставшим, – сказал Брэд. – Отправь мне материал на публикацию как можно скорее в достаточно связном виде. Думаю, эта информация должна прозвучать в вечернем выпуске новостей.
На следующий день с утра народ начал собираться в парке. Листья деревьев, колыхаемые ветром, сбрасывали золу и пепел на серую толпу людей, испачканных сажей, с кожей и волосами, покрытыми слоем пыли. Возбужденные взоры, устремлявшиеся то в одну, то в другую сторону, указывали на потерю компаса, при помощи которого люди до этого момента управляли своими действиями. Мелисандра все утро провела в дымовой завесе, по-прежнему окутывавшей город, транспортируя в клинику раненых вместе с ребятами со склада и наблюдая абсолютное замешательство, в котором пребывали жители Синерии. Она отправилась в парк поговорить с ними, закончив неотложные дела. Глядя на нее, смешавшуюся с толпой, на грязно-рыжие волосы цвета кофе, Рафаэль сравнил эту ситуацию с тем, что происходит обычно после какой-то природной катастрофы или революции: жизненный уклад, каким бы несовершенным он ни был, рухнул внезапно, и надо было вернуть его на место, согласовать все, распределить обязанности, ответственность. Мелисандра была как рыба в воде: отвечала на вопросы, подсказывала что-то, задавала вопросы в свою очередь, призывала их пользоваться ее навыками. Она вещала, стоя на стуле, который кто-то поставил по центру беседки. Все взгляды были устремлены на нее. По какой-то таинственной причине толпа подчинялась ей, соглашалась на то, чтобы она руководила ими. Возможно, она у них ассоциировалась с Васлалой. Возможно, бессознательно они выбрали ее, чтобы найти утерянный путь и спасение.
Самым восхитительным было для Рафаэля смотреть, как она управляет всеми: созвала банды на собрание, указала, как выставить и чередовать ночной дозор, организовала бригады, чтобы восстановить снабжение питьевой водой, чтобы устроить рынок для обмена без перерывов на пари. Солдатская форма, в которой они с Макловио вытащили ее из казармы и которую она все еще не успела снять, была вся в земле, саже и крови.
Рафаэль отправил свой репортаж Брэду и принялся документировать все, что происходило. У него еще будет время, чтобы заняться филиной, подумал он. А сейчас речь идет о переустройстве страны. Вот это настоящая история.
Глава 43
Какая ярость, какой гнев одолевали ее и в то же время какая эйфория, какой восторг! Мелисандра подумала о поэме одной женщины о Васлале, которую дедушка читал ей там, на реке, в своем кабинете. Она не знала ее наизусть, но основная идея ее прочно засела у нее в мозгу, словно припев какой-нибудь песни. Фагуас был маленькой пластилиновой страной, в которой все должно было быть слеплено заново. «Я живу в стране, где самые красивые в мире сумерки», – сказала она вслух, припоминая первый стих.
Мелисандра посмотрела на свои руки, на все еще красные от веревок запястья. Запрокинула голову, наполнила воздухом легкие. Ванная была маленькой. Она напомнила ей камеру. Вода из душа струилась по ее обнаженному телу. Она стояла, прислонившись спиной к плитке белого цвета и цвета охры, и рассеянно смотрела на льющуюся воду.
По идее, она должна бы устать, с момента взрыва она работала беспрерывно, почти без сна. Однако энергии у нее было более чем достаточно. Казалось, что она постоянно подзаряжалась. Столько всяких дел, подумала она, стоя под струями воды и припоминая последние события.
Сначала она взялась за это, потому что не могла усмирить свой гнев из-за несправедливости произошедшего. Она объехала улицы города с Жозуэ, стремясь быть солидарной со всеми и полезной. Сама того не замечая, она начала давать распоряжения, призывая всех прийти к консенсусу, причем она сама больше всех удивлялась, что ее с такой жадностью слушали, просили у нее совета. Так что в итоге она взяла на себя контроль над ситуацией: пластилиновый город постепенно возвращался в норму, бригады в кварталах почистили улицы, продукты – по крайней мере картошка и зелень – снова стали доступны, были отремонтированы сломанные трубопроводы, бандитские шайки угомонились, сложили оружие, больница снова заработала, когда было обнаружено место, где складировались лекарства, которые Эспада определяли на черный рынок.
Намылив волосы, она увидела, как грязная пена упала на кафель. Вода смывала с нее грязь, все плохое. Сейчас ее беспокоило только ее путешествие в Васлалу. Но это был не самый подходящий момент, чтобы уехать отсюда. Одному богу известно, что еще могло произойти. После падения порочной системы функционирования города, установленной братьями Эспада, жители не имели, казалось, ни малейшего представления о том, как начать все с чистого листа, не прибегая к старой системе, погрузившей их в череду сплошных несчастий. Они давили на Мелисандру, чтобы она как можно скорее отправилась в Васлалу, полагая, что оттуда они получат ответы на все вопросы. Тема путешествия всплывала на каждом собрании. Когда она собирается ехать, спрашивали ее. Они без устали повторяли, до какой степени они были уверены, что ей удастся попасть в нее. Первый раз в своей жизни она задалась вопросом, действительно ли Васлала способна разрешить проблемы, с которыми они столкнулись, определить, какие задачи ждут их впереди. Ей казалось, что сейчас важнее заняться конкретными делами. «Уж не возгордилась ли я за столь короткий срок, возомнив себя незаменимой?» – спросила она себя, энергично вытираясь полотенцем и с наслаждением вдыхая запах чистого белья, выстиранной одежды, в которую поспешно облачилась. А может, она боялась быть смещенной, вернуться и понять, что она больше не нужна? Я дура, сказала она, глядя на свое отражение в зеркале. Какая разница, она или, какая-то другая или другой возьмет на себя бразды правления! Она пригладила волосы руками и вышла, чтобы присоединиться к Рафаэлю, Хайме и Жозуэ, которые поджидали ее, чтобы отправиться на склад Энграсии забрать письмо, попугая и осмотреть забетонированную яму, в которую наконец был захоронен цезий.
Спустившись в кабинет отеля, она узнала новость, что Педро приехал из Лас-Лусеса, чтобы сообщить, что дон Хосе и Мерседес спасены. Он, скорее всего, вернется позднее, чтобы поведать детали, сказал Хайме. Он должен был отъехать по какому-то срочному делу.
– Но что он говорил? Что еще он сказал? – в нетерпении спрашивала она.
– Что твой дедушка так подавлен и безутешен из-за смерти Энграсии, что все подумали, что она, наверное, значила для него гораздо больше, чем он это ранее показывал. Когда люди Эспада приехали в имение и заключили его и Мерседес под домашний арест, он держался до отчаяния отважно, но, едва узнал о приключившемся с Энграсией, пал духом и впал в глубокую тоску.
Хайме сказал ей, что сопротивление Хоакина и жителей поместья сыграло решающую роль, когда они расстроили попытку солдат окружить дом и поджечь его. После новости о кончине братьев их люди исчезли.
Мелисандра вынуждена была смириться с этим сжатым рассказом. Единственным плюсом в ее недолгом заключении было то, что она не знала, что происходит в поместье. Она и думать не хотела об отчаянии, которое парализовало бы ее перед осознанием собственного бессилия и невозможности прийти им на помощь.
Рафаэль прервал свое неизменное занятие запечатления на камеру всего, что происходило в городе, чтобы проводить Хайме, Жозуэ и Мелисандру на склад Энграсии. Девушка не понимала его желания снимать все подряд. Она предпочитала, чтобы некоторые воспоминания просто стерлись бы из ее памяти. Ей не нравилась идея подчинить воспоминания воле, сохранить каждое лицо, каждый жест. Память вольна свободно вносить коррекции в воспоминания, подслащивать их или напрочь стирать.
Путники вышли на широкую тропинку, идущую вдоль берега озера. Мелисандра положила голову на плечо Рафаэля, чувствуя, что наконец, после стольких дней, противоборствующие половинки ее натуры снова слились воедино. Стало возможным просто закрыть глаза и ощутить тепло солнца, услышать шум воды, обрести спрятавшееся где-то глубоко сердце, вытащить его, все еще робкое и пугливое, чтобы оно выглянуло и увидело облака, которые ветер распускал, словно пряжу. Внучка поэта вспомнила свое удивление, ощущение чего-то нового, когда высадилась здесь на берег, ее глаза не привыкли видеть ничего, кроме зелени, зелени реки, что способна была притупить острие даже самой острой боли.
Они прошли через железную калитку, по круглой площадке мимо безразличного священника, продолжавшего смотреть в свой катехизис. Мелисандра будто почувствовала горе остальных. Теперь их объединяло не только свое горе, но и облегчение от сознания, что они в нем не одиноки. В здании царила тишина. Каждая колонна, каждая стена, каждый предмет были теперь лишены жизни, которая некогда делала их теплыми и приветливыми. Все выглядело так печально: расшатанный стол, где происходил обмен, коридоры с нагромождениями ящиков от письменных столов, какой-то башмак, поломанная люлька, пух, бумаги, разбросанные ветром, печь для сжигания мусора в глубине двора, среди пальм, одежда, висящая на медной проволоке. Возможно, всегда так и было. Возможно, если бы не непомерная человечность Энграсии, любовь Морриса, жизненная энергия мальчишек. Никогда не смотрели бы они на это необычное здание с такой тоской, с которой только можно смотреть на опустошенный очаг, служивший приютом не только для человеческих существ, но и для отвергнутых предметов, которые здесь вновь обрели ценность: алюминиевые, железные тела, медные, пластмассовые, стеклянные сердца. И вдруг рай земной для этих безжизненных душ осиротел и опустел, не слышно было больше звука шагов, кроме этих – пустых, скорбных, с неохотой направляющихся в покои Энграсии, которые оказались погруженными в атмосферу покрытой пылью и паутиной древности. И только попугай расхаживал, жалуясь, словно собака, на свое одиночество. В полумраке белый конверт ловил свет на угловом столе.
– Энграсия сказала мне, что оставляет тебе все свои вещи, подумала, что они могут тебе понадобиться, – сказал Жозуэ. – И чтобы ты отвезла книги, которые захочешь, своему дедушке, – добавил он, делая над собой усилие, чтобы голос его вдруг не оборвался.
Мелисандра села на диван с письмом в руке. Оглянулась назад на лучи полуденного солнца, не понимая, как так получилось, что здесь, внутри, уже наступил вечер. В первый раз за много дней она заскучала по своему дедушке.
Мужчины вышли заниматься какими-то неотложными делами. Она осталась одна. Какой смысл, в конце концов, имело все, что произошло? – спросила она себя, разорвала конверт. Ее поразил каллиграфический убористый почерк:
«Дорогая Мелисандра!
Почему я не поговорила с тобой об этом, пока еще было возможно, чтобы ты посмотрела мне в глаза, задала вопросы? Не знаю. Запрещая себе самой в течение долгого времени, в эти дни, ожидая своего конца, я снова вспоминала Васлалу. Это очень больно для меня, и я склонялась к тому, чтобы увиливать от боли, ловко так изворачиваться. Но так у меня больше не выходит, боль моего тела разбудила старые боли моей души. Я вижу тебя, и я вижу себя в твоем возрасте: борьба сердца и разума в погоне за старыми мечтами, которые мы каким-то таинственным образом прихлебнули в мутной воде чрева наших матерей. А какими были бы люди, если бы не мечтали? В каком пресном, сером, циничном мире мы жили бы? Человечество построило себя в погоне за мечтами. Но, в силу того, что мир стал все больше усложняться и запутываться, это знаменовало конец эры мечтаний. Мы достаточно уже намечтались, и настало время быть практичными и понять, что мечты опасны. А они опасны, Мелисандра. Они настолько опасны, насколько мы этого сами хотим.
Я подавала кофе на собраниях, на которых твой дедушка и его друзья-поэты обсуждали денно и нощно основание Васлалы. Не знаю, сколько мне тогда было лет, потому что я никогда не знала своего возраста, но была очень молода, хотя уже чувствовала себя женщиной. Я всегда очень долго разносила кофе, распределяла чашки, сахар, молоко. Руки у меня всегда были неуклюжими, слишком большими. Не один раз, заслушавшись мужчин, я проливала горячий кофе им на брюки, или у меня падали чашки, ложки. Все ругали меня, кроме твоего дедушки. Он что-то увидел во мне. А я влюбилась в него без памяти. Я смотрела на него как овечка. Благодаря его протекции мне позволили слушать их разговоры, я сидела на полу, в уголке, пока они вели беседы об этом эгалитарном и хрупком мире, где любовь, взаимодействие и хорошая община были бы основами для учреждения счастья, которого ни я, ни они никогда не знали.
Когда случился государственный переворот и было решено, что это самый подходящий момент отправляться в Васлалу, я упросила твоего дедушку взять меня с собой. Я думаю, что на тот момент он меня немного любил. Он не хотел оставлять меня влачить жизнь прислуги, после того как ощутил во мне желание другой жизни.
У меня совсем мало времени, и я устала. Полагаю, дон Хосе рассказывал тебе некоторые подробности об основании Васлалы, но, зная его, я уверена, что он опустил все негативное и, конечно же, все, что произошло между нами.
Мы начали с того, что захотели быть крайне демократичными. Мы назначили директивный орган, состоящий из поэтов, каждый из которых курировал определенную отрасль общественной жизни. Однако власть была в руках ассамблеи, в ее состав входили члены общины старше шестнадцати лет. Каждый вечер, как только садилось солнце, мы собирались все вместе. Собрания длились бесконечно, но были увлекательными и бодрящими. Какое-то время все шло очень хорошо, но потом вдруг мы поняли, что функционирование общины требовало множества правил и урегулирований. Каждый понимал под ответственностью нечто свое. Когда мы принялись определять обязанности и их границы, ассамблея превратилась в сборище настоящих апостолов и пророков. О какой демократии могла идти речь, Мелисандра, если у всех были настолько разные ценности? Многих волновали бытовые проблемы – жилища, еда, одежда, воспитание детей, в то время как для поэтов было важно создать новые жизненные принципы, новый язык и новые формы отношений. Нужно было определить сферы жизнедеятельности, сказали представители ассамблеи, прежде чем волноваться об определении свободы.
Твой дедушка довольно сильно упал духом. В своей печали он нашел меня. Ему, который всегда испытывал дефицит в практических аспектах жизни, в моем лице предоставилась возможность чувствовать себя компетентным и мудрым одновременно. Мы вместе построили дом, где мы жили, вместе проводили ночи, он читал мне, а я слушала, задавала вопросы. Его восхищало то, что он называл моей развращенностью. Он почти ничего не знал о человеческой природе. Люди, с которыми он думал реализовать свою мечту, существовали только в его воображении. Это были абстрактные существа: мужчины и женщины глубоко положительные, до крайности благородные. Ради этих идеальных людей и мира, в котором однажды они начнут жить, несовершенные человеческие существа, его окружавшие, должны были быть готовы к каким-либо лишениям, ограничениям, к любым жертвам. Но это я поняла после, Мелисандра, даже много позже ухода твоего дедушки, когда эти основоположения стали очевидно проскальзывать в действиях остальных.
Ассамблея, как я уже писала, стала регрессировать. Каждый день кто-то приходил с новыми идеями, предлагая прекратить делать то, на что вчера соглашался всеми руками и ногами. Братство, которого мы так добивались, увязло в критике, а поэты стали чувствовать себя жалкими и ненужными. Ассамблея превратилась в маленького монстра, своевольного диктатора, невыдержанного, несознательного, легко манипулируемого более горячими головами или лучшими ораторами.
В конце концов мы все решили распустить ассамблею и учредить новый орган, прямо пропорциональный простоте и глупости, в котором поэты были наделены почти абсолютной властью. Какое-то время это действовало лучше. Успокоились споры, и каждый принялся за работу. Было, конечно, не идеально, думали мы, но это позволяло нам направить всю свою энергию на решение других задач, более важных. В этот период мы с твоим дедушкой были очень счастливы. Я любила его со всей своей молодостью и горячностью, а он любил меня любовью зрелой и учтивой, пока столь же глубокая верность и любовь, которую он испытывал к твоей бабушке, не вынудила его отправиться за ней, когда покончено было с опасностью и репрессиями в Фагуасе.
Силы мои уже на исходе, и не знаю, смогу ли продолжать писать. Мне жаль, что не смогу рассказать тебе в деталях о Васлале, но ты найдешь ее, я уверена. Я никогда не верила в попытки твоего дедушки вернуться. Я думаю, он пытался, не желая этого на самом деле. Возможно, он боялся снова увидеть меня, вновь ответить мне отказом, хотя я всегда уважала это его решение.
Забери моего попугая и отправляйся с ним в лес через Лас-Минас по дороге, которую укажет тебе Паскуаль. Это проводник, тебе надо разыскать его там. Следуй своим инстинктам, своей интуиции. Внимательно слушай свое сердце.
В Васлале ты найдешь своих отца и мать. Они объяснят тебе все, что ты захочешь узнать о нашем эксперименте. Какое бы мнение у тебя ни сложилось, мне не хотелось бы закончить свое письмо, не поделившись с тобой сокровенным: Васлала была самым прекрасным, что случилось в моей жизни. Не представляю, что было бы со мной без этого опыта. Благодаря Васлале я поняла, как важно иметь веру, знать о грандиозных возможностях человека и принимать участие в реализации неосуществимых, казалось бы, мечтаний, нежных и необыкновенных. Наверное, Васлала никогда не станет настолько идеальной, как мы предполагали, скорее всего, так оно и будет, но жизнь убедила меня, что роль идеалов – поддерживать огонь стремлений, даровать простому человеку веру и надежду, возможные, только если мы считаем, что можем изменить действительность и достичь блаженного мира, в котором ни Моррис, ни мои ребята, ни я, ни многие другие не будут умирать и жить среди помоев и отбросов. Почему мы не можем позволить себе помечтать об этом, Мелисандра? Принятие мысли о том, что идеал недостижим и не стоит наших усилий, возможно, позволит занять нам удобную позицию, оправдывать себя тем, что мы не можем упразднить горести и несправедливости из нашей жизни, но это приведет нас к отрицанию нашей ответственности и смирению с тем, что мы никогда не узнаем эйфории, когда, поверив в свои самые глубокие амбиции, мы реализуем их, каким бы призрачным, ограниченным и рискованным ни было наше усилие. Сейчас, как никогда, я убеждена, что на способности задумывать невозможное основывается сила и могущество, единственное спасение нашего вида.
