Текст книги "В поисках Эдема"

Автор книги: Джоконда Белли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 29

Мелисандра в смятении поднялась с постели, услышав стук в дверь. Открыла ее, не спрашивая, кто это, полагая, что это Рафаэль. Это был Хайме, который принес завтрак.

– Доброе утро, Мелисандра, – приветствовал Хайме, ставя поднос на круглый столик в углу и направляясь раздвинуть шторы.

– Большое спасибо. А вы не знаете, что случилось с Рафаэлем? – спросила она, подходя к подносу, от которого пахло кофе и горячим хлебом.

– Рафаэль должен был уехать из города, но ты не беспокойся. Я уверен, он в безопасности. Он не захотел будить тебя, вернется сегодня вечером. Думаю, нам удастся найти лекарства для наших больных. Он поехал за ними.

– Лекарства? А что за лекарства? Моррис говорит, что для них, к сожалению, нет действенного средства, – огорчилась она.

– Кое-что, чтобы они не так страдали, чтобы снять боль, травы.

Мелисандра молча посмотрела на него, сделала глоток кофе, вдруг заговорила:

– Именно, Хайме, травы. Чудесно. Мы не должны думать, что они всё знают, а мы ничего не знаем, – сказала она с сарказмом, готовая расплакаться. – Вы бы видели Морриса, Хайме. Он раскрасился весь, зная, что этот порошок радиоактивный. И это было не только из-за любви к Энграсии. Я уверена. Он не смог бы видеть, как они умирают. Он чувствовал какую-то ответственность. – Она оставила хлеб на тарелке, даже не притронувшись.

– Жаль, что достойные люди всегда приносят себя в жертву, – проговорил Хайме задумчиво. – Эспада будут ликовать, узнав об этой трагедии.

– Вы думаете, Васлала существует, Хайме?

– Я слышал столько разных историй, что думаю, она должна существовать.

– Но вы полагаете, они там не знают о том, что происходит в Фагуасе? Вам не кажется странным, что они оставляют лишь за некоторыми право войти в это состояние блаженства?

– Вероятно, они считают, что сейчас не слишком благоприятный момент. Вы должны поесть, Мелисандра, – сказал он, видя, что она ни к чему не притронулась. – Сейчас нам предстоят длинные и тяжелые дни.

Глава 30

Криста открыла дверь. Приставила палец к губам и глазами попросила тишины.

За притворенной дверью Рафаэль увидел Веру, сидящую на кресле-качалке с ребенком на руках, всецело поглощенную процессом его укачивания; она едва подняла глаза, чтобы посмотреть, кто стучал. Узнав его, она одарила его улыбкой ангела, вернувшегося на небо. Криста вышла в коридор.

– Прости, Рафаэль, но мы, как дурочки, как дети спорим, кто будет укладывать ребенка спать или менять ему подгузники.

– Это мальчик или девочка?

– Нам хотелось девочку, но это мальчик, и нам уже все равно. Он просто красавчик.

Рафаэль улыбнулся и от души поздравил их. Криста направилась к стульям, стоящим посреди коридора, приглашая присесть и Рафаэля. Она двигалась с легкостью, словно выбралась вдруг из своего крепкого грубого тела, которое казалось теперь просто пышным, мягким, гладким.

– Он у нас уже два дня. Мы назвали его Гансом, – сказала она. – Ему всего шесть месяцев. Те, кто опекали его, так грустили, когда смотрели, как мы забираем его, но у них уже есть шестеро детей в доме. Как ты попал сюда? – спросила она, вдруг очнувшись и нахмурив брови.

– Очень долго объяснять. Мне жаль, но я привез плохие новости, – сказал Рафаэль. – Случилось нечто очень серьезное, и мне нужна ваша помощь.

Утреннее солнце, сияющее и ласковое, озаряло коридор. Пальмы хватались за солнечные лучи своими лапами с многочисленными пальцами. Их тени вырисовывались на кирпичных стенах. Криста изменилась в лице, услышав новость. Сжав руки в кулаки, она ударила себя по коленкам.

– Жизненно необходимо достать филину. Она ослабит их боли, – сказал Рафаэль.

– Мне нужно подышать воздухом, – поднялась Криста. – Пойдем, прогуляемся немножко. Я предупрежу Веру, что отлучусь.

Они пошли по улице, которая, закончившись, переросла в тропинку, узенькую, протоптанную в траве дорожку, ведущую к вершине холма. Криста была сильной, но при подъеме посапывала. Рафаэль помог ей, взяв под руку.

– Опасно говорить о филине в Тимбу, – сказала она, – это запрещенная тема. О ней здесь никогда не упоминали. Это поставило бы всех под угрозу. Ты, как журналист, должен быть осторожным. Это может стоить тебе жизни. Я не выдумываю, – сказала Криста. Она вообще не склонна была к преувеличениям.

– Но, ты полагаешь, ее можно достать? – настаивал Рафаэль. – Энграсия, Моррис и ребята очень в ней нуждаются.

Криста вытерла со лба пот платком. Лицо у нее раскраснелось от напряжения при подъеме.

– Принимая во внимание, что я два дня назад стала мамой, я в хорошей физической форме, тебе не кажется?

Оба посмеялись, затем погрузились в молчание, приближаясь к вершине холма и созерцая малюсенький городишко у подножия.

– Я тоже был сиротой, – сказал Рафаэль. – Мои родители нашли меня на скамейке в церкви и усыновили. Иногда я забываю об этом. Я никогда не ощущал себя сиротой, но всё же сегодня, увидев детдомовскую вывеску, причислил себя к их числу. Не знаю, как это объяснить.

– Спасибо за откровенность, – улыбнулась Криста. – Я не привыкла, чтобы мужчины доверяли мне. Возможно, тот факт, что ты сирота, позволит тебе действовать в данном случае как человеку, а не как журналисту, – сказала она, с трудом карабкаясь наверх.

Незадолго до того момента, как они добрались до вершины холма, она попросила его лечь на землю. Последний отрезок пути они проделали ползком, высунули голову, прячась в траве. Дул свежий бриз, пейзаж был великолепен. По другую сторону города цепь голубых гор возвышалась над плодородной и зеленой долиной. Везде виднелось множество грубоватых башен из древесины.

– Между этими горами, как говорят, находится Васлала, – прошептала Криста, – и именно здесь, вперемешку с кукурузными плантациями, вот этими зелеными участками, которые ты можешь видеть, выращивается филина, единственный источник работы жителей этого прекрасного городишки, который существует на доходы от наркотрафика, бича наших современников. Конечно, я могу достать филину, – добавила она, поворачиваясь к Рафаэлю и улыбаясь с доброжелательной иронией. – Это не так сложно для меня, но ты должен будешь пообещать мне, что сохранишь все в тайне. Ты должен понять, если ты сделаешь этот репортаж, то пройдет совсем немного времени между его показом и прибытием сюда самолетов Полицейской службы борьбы с наркотиками. Они сожгут все это.

– Я это понимаю. А ты не думаешь, что меня уже тошнит оттого, что мы, журналисты, превратились в детективов без заработной платы. А это что за башни?

– Наблюдательные вышки Макловио, Эспада. Не поймешь, где заканчивается одна и начинаются другие. Обитатели Тимбу должны расплачиваться за свое спокойствие и стабильность. У них ограниченная свобода передвижения. Мы совершенно случайно узнали о филине, но к делу это не имеет никакого отношения. Эспада нам угрожали. Ганс – это плата за наше молчание.

– Мы так в конце концов все станем сообщниками.

– Но кто мы такие, чтобы навязывать им свои моральные принципы? – вздохнула Криста, задавая вопрос. – Скольким твоим зрителям интересно знать, что Тимбу умирает от голода? Почему мы должны просить проживающих здесь сирот о том, чтобы они беспокоились о наших наркоманах, о молодежи, пробующей филину в первый раз и разгоряченной запретным искушением? Пойдем, – добавила она. – Лучше будет, если мы вернемся и ты останешься с Верой в номере, пока я пойду за филиной. Никто больше не должен видеть тебя здесь.

– Одну минуту, – попросил Рафаэль, снова карабкаясь на вершину, чтобы еще раз увидеть спокойный пейзаж, посадки, колыхавшиеся на ветру, низину между горами, остроконечные голубые пики в облаках, наблюдательные вышки. Все свое снаряжение он оставил в гостинице, но уже представлял себе, каким будет его репортаж: голос за кадром, камера медленно приближается, телескопический зум.

– Пошли, Рафаэль, – настаивала Криста снизу.

Он подумал о Лучо. Какую пользу, в конце концов, возымел его репортаж о городских шайках, о подростках и их ритуальных войнах, о человеческих жертвах, об искалеченных сердцах, все еще продолжающих биться, о надписях, сделанных кровью в переулках, о начинающемся каннибализме, об оргиях с филиной, героином, о заменителях наркотиков, легких, синтетических, с разными добавками, реактивами, формулы которых подсаживали на компьютерные игры молодые умы?

Это лицо Лучо, его маленькое тельце тряпичной куклы, застывшее, растянувшееся возле мусорных баков, крик женщины посреди проливного дождя, которая появляется в кадре, после чего съемка резко прерывается. Единственное, что тогда привлекло внимание зрителей, – в этот раз, вероятно, произойдет то же самое. Эффект от новости продлится мгновения, а проблема в корне решена не будет. Когда прилетят самолеты сжигать плантации, может, сироты из Тимбу получат, как Лучо на похоронах, огромных плюшевых медведей, цветы, воздушные шары, даже коробки шоколадных конфет в форме сердечек. Все это отправляли сокрушенные жители Нью-Йорка, в растерянной попытке оправдаться, предлагая погибшему ребенку запоздалый веселый праздник дня рождения. Он стал спускаться вниз, к Кристе.

Позже, находясь в номере с Верой, слушая воркование Ганса, он рухнул на кровать и забылся глубоким сном.

Глава 31

«Как я сюда попала?» – непрерывно спрашивала себя Мелисандра, отчаянно пытаясь воссоздать в памяти картину предшествующих событий. Перед глазами промелькнула череда ярких образов: парк, Синерия, озеро, она на мотоцикле едет по земляной дороге, солнце, женщина, отчаянно жестикулирующая, взывающая о помощи, что-то про больного ребенка, тормоза, она спускается с мотоцикла, далее – темная лачуга. Она снова и снова пыталась соединить в цепочку эти события, найти утраченное звено этой цепи, даже если это было всего лишь возможностью занять чем-то свой мозг. Надо отвлечься от удушья – она задыхалась от собственного дыхания из-за плотного мешка, надетого ей на голову. Вокруг не было слышно ни единого звука. Ее руки и ноги были крепко связаны на запястьях и щиколотках грубой веревкой, впивавшейся в кожу. Лежа на спине, Мелисандра чувствовала спиной холодный и влажный пол. Она закоченела, ее тошнило, знобило. Она постаралась перевернуться. Веревки вынуждали ее двигаться, отталкиваясь всем торсом. После нескольких попыток ей удалось поменять положение. Лежа вниз лицом, она чувствовала себя более защищенной, хотя руки под тяжестью тела начинали побаливать. Наверное, ей что-то вкололи, думала Мелисандра. Последним ее воспоминанием во мраке лачуги был запах мокрой земли. «Пусть кто-нибудь придет», – взмолилась она. Она страдала клаустрофобией. Никогда не могла подолгу находиться взаперти. Она принялась изо всех сил мотать головой из стороны в сторону. Попыталась вцепиться зубами в мешок, высунула язык, чтобы почувствовать ткань. Материал был жестким, пах плесенью. У нее горело в груди, словно сердце вдруг раздулось и давило ей на легкие и ребра. Она сделала глубокий вдох. Если никто не придет, она задохнется. С каждым вдохом ее тело получало очередную порцию отталкивающего насыщенного запаха плесени. Ее легкие отказывались вдыхать его. К этому присоединялся еще и страх. Всю ее отчаянно трясло. Тело, охваченное паникой, казалось, понимало больше, чем ее разум. Если бы только она могла глубоко вздохнуть, расслабиться. «Расслабься, – мысленно криком приказывала себе Мелисандра. – Если ты не расслабишься, ты умрешь. По крайней мере, узнай, в чем дело, что происходит, кто притащил тебя сюда». Образы. Один образ стирает другой. Ей надо было вспомнить что-то такое, что помогло бы ей успокоиться. «Река», – подумала она. Мельком увидела ее. Снова хижина и запах земли, озеро, мотоцикл, пыль. «Река», – повторила она. Рассеянные образы, вода, река, озеро, вода в животе. Она с силой стукнула лбом по полу, затем еще раз, и еще – почувствовала себя более спокойной. Теперь ее глаза наполнились слезами. Из носа потекло, во рту появился соленый привкус. Ей стало смешно. Если она совсем разрыдается, это будет беда. Все лицо намокнет. Не будет возможности вытереться. Придется глотать собственные сопли. «Сукины дети. Идите, идите уже сюда, сукины дети», – бормотала она. Она не хотела кричать. У нее стучали зубы, ко проклятия помогали ей. Дрожь стала проходить. Она повернулась на спину, попыталась поднять руки и как-нибудь вытереть лицо о мешок. Это ей не удалось, но мешок сдвинулся на несколько миллиметров. Она предприняла попытку что-либо разглядеть, увидела белую рубашку, свою грудь. Большая победа. Наверное, у нее получится сесть, подумала Мелисандра. Ее стало меньше тошнить. Ей что-то вкололи, это точно. Она постаралась вспомнить ощущение прикосновения шприца, укол. Смутно что-то припомнила. Она стала двигаться, поднимая ноги, поджимая их к груди, раз, два, раз, два, продолжала раскачивать ногами, пока не просчитала движение. Она села, положила голову между коленями. Ощущение объятия попало в точку. Она еще больше успокоилась. Ничто так не способствует отчаянию, как бездействие. Ей надо чем-то занимать себя. Сейчас надо найти стену, чтобы прислониться к ней спиной. Комната должна быть маленькой. Пол был неровным. Темнота – не абсолютной. Где-то, наверное, было окошко, по крайней мере, какое-то отверстие в стене, из-за которого в комнате был полумрак. Она слегка нагнулась, двинула ягодицами, раз, два, раз, два, сделала пару маленьких прыжков. Она спасется. Она не знала как, но она спасется, – нашла стену, прислонилась к ней, чтобы передвигаться прыжками, раз, два, раз, два, пока не пропрыгала таким образом со всех сторон всю крохотную комнатенку. Она была прямоугольной. Ориентация в пространстве показалась ей важной. Теперь она знала, где находилась холодная дверь из алюминия или меди. Она передвигалась таким образом, пока не поняла, что находится посередине противоположной стены. Успех. Маленькая победа. Она совсем перестала обращать внимание на мешок. Снова поместила голову между коленями. «Пусть они придут, Боже мой, ради Бога, пусть придут». Ничего не было слышно. Джинсы сзади были влажными, возможно, они даже порвались. Она больше не знала, чем занять себя, начинала испытывать жажду и желание помочиться.

Глава 32

Рафаэль проснулся от детского плача. Вера подняла ребенка из колыбели, села с ним и прислонила его к своей груди. Лежа на кровати, он какое-то время наблюдал, как она неоднократно пыталась предложить ребенку свой сосок.

– Вера, Вера, – сказал он. – Тебе не кажется, что ты слегка преувеличиваешь. Дай ему молока. Он голоден.

– У нас дома жила маленькая собачонка, которая была еще девственницей, когда моя сестра принесла новорожденного котенка. Котенок принял собаку за свою мамку, и через какое-то время у нее появилось молоко, и она стала его кормить. Она не один год его так кормила. Главное, стимулировать молочные железы, я уверена.

– Но делай это, когда он не будет голоден. А то ты будешь его только расстраивать.

– А ты-то что в этом понимаешь!

– У вас, женщин, нет монополии любви к младенцам.

Он снова прилег. Посмотрел свой коммуникатор. Его молчание спасало жизни сиротам или обрекало их на вечное служение и зависимость от Эспада? Кому он окажет содействие? Чьим будет сообщником? Ребенок надрывался от плача. Вера подогрела ему молоко. Ребенок опустошил бутылочку в мгновение ока, оставив в ней лишь горы пены.

– Мне стоило оставить его плакать, – сказала Вера. – Иначе он так никогда не простимулирует грудь в достаточной степени, но я не выдерживаю.

– К счастью, – сказал он, как раз в тот момент, когда в комнату входила Криста с туристским рюкзаком за спиной.

– Вот она, – сказала раскрасневшаяся, возбужденная Криста, бросая рюкзак на кровать. – Я старалась идти как можно быстрее, но это стоило мне гораздо больших усилий, чем я думала. Мой друг очень нервничал. Он сказал, что контроль ужесточился в эти дни. Мне пришлось объяснить ему, в чем дело, чтобы он дал мне ее. Птичник ждет тебя в парке. Думаю, будет лучше, если я не пойду тебя провожать. Как покушал Ганс? – добавила она, обращаясь к Вере, которая продемонстрировала ей пустую бутылочку.

– Он не хочет брать мою грудь.

– Бедняжка между огнем и наковальней: мои слишком большие, а твои – слишком маленькие, – сказала она, смеясь и нежно целуя Веру. – Мы должны смириться.

– Без сомнения, материнство все расставит по своим местам, – улыбнулся Рафаэль, думая об ошибочном суждении, которое он сформировал о них за время путешествия, принимая их за людей, чересчур догматичных и обделенных чувством юмора.

Криста пригласила его присесть. Ей хотелось убедиться, говорила она, в том, что он понимал масштаб несчастий, которые обрушатся на Тимбу, если просочится информация о плантациях филины. Полиция по охране окружающей среды сожжет их. И все напрасно. Эспада сделают посадки где-нибудь в другом месте, а пострадают сироты.

– Я не думаю, что им пойдет на пользу мое молчание, – сказал Рафаэль. – Я не из тех, кто считает, что цель оправдывает средства. Это дилемма нравственного характера.

– Отправлять сюда токсические отходы глубоко аморально. Пожалуйста, давай не будем говорить о нравственности, – сказала Криста. – Мы сейчас не об этом.

– Но проблема именно в этом, – сказал Рафаэль. – Одно не оправдывает другое. Пока сироты выживают благодаря филине, их идиллическое существование будет иметь порочный подтекст. Фактически, они сообщники Эспада.

– Думаешь, перед нами не стояло такой дилеммы, – вмешалась Вера, умиротворенная, со спящим ребенком на руках. – Нам тоже не нравится, что сироты оказываются втянутыми в замыслы Эспада.

– У нас нет времени на философские дискуссии, – сказала Криста. – Для меня принципы никогда не будут превыше людей. Давайте заключим своего рода договор: мы уже давно подумывали поджечь плантации и взять под свою опеку Тимбу. Мы думаем, что сможем убедить самих сирот посодействовать нам, но прежде мы хотим получить от тебя согласие. Мы хотим, чтобы они сами пришли к этому решению, а не мы сделали это за них. Ты даешь нам обещание не делать этот репортаж, а мы пытаемся убедить их сжечь плантации. Ни завтра, ни послезавтра. Нам нужно время. Ты сможешь сделать репортаж после, о поступке, совершенном ими самими.

Был почти полдень. В комнате пахло грязными пеленками. Воздух сюда проникал лишь через одно-единственное окошко, высокое и узкое. Запах мысленно перенес его к свалке Энграсии. Там его ждали. Рвота, ожоги, боль стали, наверное, интенсивнее, чем вчера. В любом случае, он должен повременить со своим репортажем.

– Ну что ж, мне пора, – сказал он, поднимаясь, – но я вернусь при первой возможности. Я даю вам слово, что не предам огласке то, что мне известно. Надо хорошенько все это обдумать.

Рафаэль отправился в парк. В Тимбу не было жары. Близость гор способствовала тому, что здесь всегда было свежо. В воздухе витал запах кипарисов и сосен. Здесь не попадались надписи на стенах или иные следы войны. Постройки были грубоватые, яркие, из обожженного кирпича, бедные, но чистые, с крохотными садиками. Изгороди окаймляли галечные тротуары. Он проходил мимо дворика, огороженного металлическими прутиками, где играли дети, облаченные в одежду из одного и того же материала. Ткань в цветочек, родом с какой-нибудь фабрики по производству штор. Он подумал о Лучо.

Глава 33

– Как странно, что Мелисандра и Рафаэль не вернулись, – сказала Энграсия. Она ощущала себя так, словно какая-то невидимая рука вытащила из ее спины позвоночник, словно китовый ус из корсета. Лежа на подушках, она провела рукой по лицу. У нее болела голова. Она заметила, что время шло не по минутам, не по часам, а несоразмерными интервалами, которые вытесняли ее из ее собственного тела. Ее жизнь разлеталась на куски, причудливо мешая перед смертью в одну кучу образы из небытия и образы настоящего. В одной и той же комнате, где она спрашивала о Мелисандре и Рафаэле, она могла наблюдать, словно на ожившей фотокарточке, просторную, потрясающе светлую залу с белыми стенами, где ее мать вязала, сидя на элегантном позолоченном кресле-качалке. Время от времени мать поднимала взгляд от вязания, чтобы посмотреть на нее глазами, полными ребяческой радости, и делала ей руками заговорщицкие жесты, чтобы она поторопилась.

Энграсия снова открыла глаза, встряхнула головой, и образ из потустороннего мира пошатнулся, словно отражение в пруду. Ее мать уцепилась руками за кресло, чтобы не упасть.

– Ты слышал меня, Жозуэ, – повторила она. – Это ненормально, что они не вернулись. Поезжай в гостиницу на джипе, может, Хайме что-нибудь знает о них.

– Уже не понадобится, – ответил Жозуэ, высовываясь в окно, – Хайме как раз подъезжает к нам.

– Отнеси ему желтый костюм. Пусть наденет, прежде чем войдет сюда, – взволнованно сказал Моррис, приподнимаясь на диване.

Хайме в нерешительности остановился перед входом во двор. Вся деятельность остановилась: не было слышно непрерывного жужжания торгующихся посетителей, предлагающих на обмен свои товары, не было видно постоянного перемещения вещей в разнообразные тележки, тачки, на которых их увозили. Не слышно было и голосов чернорабочих. Можно подумать, что это безмолвное, угрюмое воскресенье. Даже солнечным лучам, водопадом льющимся на вещи, пальмы, не удавалось развеять ощущение пасмурного дня, дурные предвестия. Он содрогнулся. А что я еще ожидал? – спросил он себя. Но разум не прекращал выделывать свои шутки, пытаясь разглядеть обыденное и привычное даже в трагедии. Силуэт какого-то мальчишки пересек двор по направлению к библиотеке. Он уже собирался окликнуть его, как появился Жозуэ со сложенным на руке костюмом.

– Вам надо надеть это, Хайме.

Тот в растерянности посмотрел на него.

– Почему это должен надеть я, а не ты? – спросил Хайме.

– Я недавно его снял. Я не хожу в нем все время, но профессор Моррис, если не видит на нас костюмов, очень беспокоится.

Жозуэ проводил его до крыла, в котором располагались комнаты Энграсии. Хайме, чувствующий себя неловко, облаченным в костюм, поинтересовался состоянием пяти больных ребят. Они предпочли устроиться на пледах на полу в библиотеке, объяснил Жозуэ; каждому поставлена капельница, каждый развлекается, разглядывая любимые фотографии, книжки с иллюстрациями. Никто не захотел дальше оставаться в лазарете. Остальные ребята были рядом с ними, не оставляли их без присмотра ни на минуту.

– Я совершенно разбит! Слишком много несчастий за такое короткое время, – сказал Хайме. – Эспада держат Мелисандру в одном из подвалов форта! Я только что узнал об этом.

Он зашел в комнату. Жозуэ вышел в коридор. Опечаленный и серьезный, Хайме обнял своих друзей, одновременно повторяя им историю, приключившуюся с Мелисандрой. Энграсия не дала ему времени на соболезнования. Она хотела услышать в деталях то, что было ему известно.

Он толком ничего не знает, предупредил Хайме, но один повар, который, по счастливой случайности, работает в казарме для войска, слышал, как двое солдат спорили, кто понесет поесть рыжей.

– Он пришел сообщить мне об этом после обеда, как только закончилась его смена, – сказал он. – Я немедленно выехал сюда. Я подумал, что у тебя, Энграсия, больше возможностей помочь Мелисандре.

– А Рафаэль? Что с ним произошло? Разве он был не с ней?

– Нет, – ответил Хайме с видом сокрушенного достоинства, приступая к рассказу о том, о чем они договорились с Рафаэлем, что, возможно, филина облегчит их боли, об отъезде Рафаэля в Тимбу, о своем решении предложить Мелисандре вдвоем отправиться вслед за ним и о ее поспешном отъезде утром в одиночестве.

– Конечно! – воскликнула обессилевшая Энграсия. – Они используют Мелисандру, чтобы заставить молчать Рафаэля. Ай, Хайме, Хайме. Хотя, нет, спасибо, конечно, спасибо.

Энграсия легла на кровать и застыла.

– Вот видишь, Моррис, – сказала она наконец с закрытыми глазами. – Моим фантазиям о взрыве в казарме Эспада суждено воплотиться в жизнь, после всего-то! Призраки из Вивили посетят братишек этой же ночью!

– Но что будет с Мелисандрой? – спросил Моррис, приподнимаясь.

– Они вернут ее нам, не беспокойся. Прежде, чем мы все взлетим на воздух, она выйдет оттуда.

– О чем вы говорите? – уточнил Хайме, напуганный услышанным.

– Мои ребята не будут умирать в постели, Хайме. Ни они, ни я. Мы проводим Эспада в мир иной. Когда сначала мне пришла в голову эта мысль, меня вдохновляли на этот шаг только абстрактные доводы, гуманистические. – Она иронично улыбнулась между рвотными позывами, после чего ее вырвало в ведро, стоящее возле кровати. – Прости, Хайме. Вот вознаграждение за работу на свалке. Как я уже говорила, теперь у нас есть конкретная причина, очевидная, весомая, которая, надеюсь, убедит профессора, лежащего на соседней постели.

– Но это же безумие! – воскликнул Хайме.

– Я хочу сказать тебе, друг мой, что это решение всех заразившихся, эта смерть не должна слишком надолго затянуться. У нас мало раствора для капельниц, и когда он закончится, если мы еще будем живы, то будем мучиться, с филиной или без нее. Никому из нас этого не хотелось бы. Таким образом, мы доберемся до Эспада, все сверкающие, в ореоле славы. Мы раскрасимся безумно красиво. Никто в Синерии не забудет эту ночь, а чтобы не посвящать никого в эту тайну, этой ночью не мы, а сами Призраки из Вивили посетят наших любимых братцев, – хвастала Энграсия с шутовскими гримасами, вынужденная лежать на постели возле металлической подножки, на которой висел мешочек с раствором.

Хайме испуганно смотрел на нее.

– Дай мне, пожалуйста, бумагу и ручку, – попросила Энграсия. – Я должна написать кое-какие распоряжения.

С дивана Моррис посмотрел на Хайме с выражением смирения.