Текст книги "В поисках Эдема"
Автор книги: Джоконда Белли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Глава 10
Завернувшись в спецовку, чтобы защитить себя от москитов, Рафаэль забылся глубоким сном. Когда он открыл глаза и принялся искать силуэт Мелисандры, то различил в рассветном полумраке лишь ее аккуратно сложенное покрывало. Лодка беззвучно скользила по воде под напором гребцов. Остальные пассажиры спали, напоминая куколки гигантских гусениц. Он увидел девушку, закутанную в темную накидку, в носовой части лодки.
Выбрался из своего белого кокона, тщательно сложил его в рюкзак и поднялся. То, что он увидел, заставило его усомниться в здравии своего рассудка и схватиться за один из столбов навеса: вода в реке была совсем красной. Но это не был ни красноватый оттенок кофе, ни пурпурный – это был цвет крови, огненно-красный, густая и плотная субстанция. Над этим апокалипсическим пейзажем поднималось солнце, роза рассвета, повергающая все вокруг в зарево пожара, который раздувал прохладный свежий ветер. Кроны малочисленных деревьев, склонившихся над водой, были светящимися, полными жизни, яркими, что составляло контраст со стволами – бледными, белесыми, окутанными пеленой тумана.
Рафаэль стоял неподвижно, боясь малейшим движением разрушить мираж. Он ждал, пока его развеет луч солнца, но, чем светлее становилось, тем краснее оказывалась река. Наконец он решил подняться и спросить Педро о природе сего феномена.
– Растительные красители, – ответил матрос. – Чуть больше часа назад мы пересекли слияние с рекой Колорадо. Один раз за много лет река здесь становится цвета крови из-за цветов, похожих на дикий салат, которые растут по берегам. Это научное объяснение… Хотя найдутся сейчас и такие, кто утверждает, что это кровь всех тех, кто умер на этой реке, но я больше склоняюсь к версии с салатом.
Пассажиры один за другим стали просыпаться и в скором времени присоединились к Рафаэлю, завороженные благоговейным молчанием, вызванным кровавым видением. Только Макловио непочтительно заметил:
– Даже Моисею, при всей его славе, не снилось ничего подобного. Потому что, положа руку на сердце, знаменитое Красное море на самом-то деле чернее Морриса.
– Когда же ты научишься молчать, – вздохнул последний, поднимая металлическую руку.
Все утро они плыли по красной реке, пребывая в состоянии, подобном гипнотическому трансу. Педро то и дело дул в свою караколу, чтобы хоть как-то отвлечь. В час завтрака он предложил пассажирам и команде чай из голубых цветков.
Они так и не поняли потом, было это из-за чая или же последствием магического воздействия реки, но каждый начал видеть в алой субстанции давно забытые образы, которые скользили по воде, прыгали в нее. Мелисандра и Рафаэль, сидя рядом, демонстрировали друг другу, словно разноцветных рыбок, свои самые старые воспоминания, и это был тот момент, когда оба, всего за несколько миль путешествия, переступили черту, отделяющую их от сближения, которую другие мужчины и женщины переступают лишь через неопределенное количество дней и ночей.
Рафаэль мог наблюдать жизненные перипетии бабушки и дедушки Мелисандры. А она увидела рассеянные по течению реки тревожные образы уличных разборок. Рафаэль, прячущийся за мусорными баками на мрачной серой улице, пули, пролетающие совсем рядом с ним, и ребенок, который пробегает перед ним почти на расстоянии вытянутой руки и падает, убитый автоматной очередью.
– Я не спас его, – прошептал Рафаэль. – Я снимал это на камеру. Я окаменел, словно камера, а не я, была там. Постоянно вижу этого ребенка. Лучо его звали. Эти несколько секунд съемки принесли мне известность и удачу.
– Почему ты был там?
– Я больше месяца провел с одной бандой. Ее называли «Гробы»… Стрельба там была плотной, словно они в войне пытались накрыть огнем целую армию. Только эта война велась в неблагополучных кварталах. Война за переулки с чарующими обрядами.
– Но ты же мог умереть, спасая этого ребенка.
– Мне все так и говорили. Никто не осудил меня за то, что я не вмешался. Но ведь только я мог спасти его. Я же, напротив, заснял его смерть на камеру. Это было просто превосходно для моей карьеры. Я стал нарасхват, создал себе славу твердолобого человека. Это очень хорошо для моей профессии.
– И Васлала – репортаж, с помощью которого ты хочешь искупить свою вину?
– Возможно.
На протяжении нескольких миль пути на лодке царило молчание. Педро считал, что тот, кому посчастливилось плавать по красной реке, ни за что не покинет ее пределы, если только что-то очень важное не растревожит его душу. Для него опыт был сродни смерти, когда в последние секунды видишь всю свою жизнь, пролетающую перед глазами, с одной лишь разницей: на реке можно делать это не спеша, да и смерть не наступает тебе на пятки, нет физической боли, страха или тревоги.
Чуть позже, пока Эрман и Моррис вели философскую беседу о быстротечности времени, Рафаэль и Мелисандра устроились возле Педро на капитанском мостике, чтобы обсудить свою высадку на пристани у Энграсии.
Макловио, делающий вид, что дремлет в гамаке Эрмана, внимательно вслушивался в их разговор с Педро, так как для него было особенно важно наблюдать с близкого расстояния за передвижениями Мелисандры, как только они причалят.
«Если они останутся у Энграсии, – подумал он, – будет не так-то просто за ними уследить». Энграсия была единственной альтернативной силой, единственной, кого Эспада не могли ни подчинить себе, ни держать под контролем. Братья вели войну со всеми, кто не платил им дань или обращался к ним без должной учтивости. Они избирали и свергали правителей по своему усмотрению, торговали наркотиками и занимались азартными играми – самым распространенным развлечением в Фагуасе, любимым дневным времяпровождением членов всяких группировок, которые ночью устраивали разборки под любым предлогом. Они были хорошими компаньонами Макловио, его основными клиентами в контрабанде оружия. Единственная ссора с ними у него вышла достаточно давно, когда он не стал оказывать им содействие в вывозе сирот из Тимбу, его городишка, как сам Макловио говорил, потому как там у него был дом, уважение и, что самое главное, плантации филины. За долгие годы взаимоотношений с разного рода гангстерами он никогда еще не встречал никого сродни этим. Братья Эспада были неустанными кочегарами в войнах разной степени интенсивности. Война для них являлась средством существования, тем, что позволяло им множить и использовать свою власть.
Их военная организация занималась тем, что подстрекала и постоянно сталкивала разные группы людей, ссорами которых они умело манипулировали и всячески их провоцировали. Многие были убеждены, что они вообще не спали, и действительно, Макловио, который иногда проводил с ними целые недели, никогда не видел их спящими, как ни усердствовал, пытаясь подкараулить, когда же они устанут. В конечном счете он сделал заключение, что они, как Наполеон Бонапарт, научились спать стоя и с открытыми глазами. Дамиан, старший из братьев, был своего рода неудавшейся копией Дон Кихота, который на словах всячески выступал за помощь бедным и угнетенным, а на практике делал все возможное, чтобы уверить всех, что они никогда не перестанут быть таковыми, и лучше им смириться, потому что это для них единственно возможный способ достойного существования. У Антонио, его младшего брата, хитрого и практичного, не хватало времени на романтику. Он был самым ярым и злостным хулителем мифа о Васлале, обосновывая это тем, что миф воздействует на умы, подобно снотворному эффекту религии. Макловио был уверен, что он всячески поспособствует тому, чтобы отвлечь Мелисандру и продлить ее пребывание вдали от поместья.
Глава 11
Вечером следующего дня путешественники должны добраться до Лас-Лусеса и уже оттуда, через два-три дня пути, – до Синерии. Во время беседы с Педро и Моррисом у Рафаэля сформировалось довольно туманное представление о том, что он там увидит: город прошлого, населенный существами из настоящего. Жители Синерии, пояснил ему ученый, знали, к какой эпохе они принадлежат, другое дело, что у них не получалось соотнести с ней свои жизни. Они хотели современности, но не могли ее получить. У них не было средств. А то немногое, что имелось, постоянно возвращало их к прошлому или же, в любом случае, постоянно держало в неком подобии лимба, в круговом времени, которое вращалось вокруг своей оси. Войны были постоянными, правительства сменяли друг друга, учиняя полное самоуправство. Невозможно было принимать во всем этом участие, думали они. Среди коммунитаристов, которые, по идее, считались самыми здравомыслящими и стремились к какому-то порядку, столько было людей Эспада, что они сами уже не могли разобраться, кто есть кто.
Лунной ночью Рафаэль смотрел на дремлющую Мелисандру. Погруженный в черный ночной мрак, он вволю нагляделся на нее, беззащитную, умиротворенную, видящую сны, которые, по его мнению, должны были быть зелеными и плодовитыми. Он облокотился об опору навеса, представил себе тело Мелисандры, упругое, чистое, блестящее, отвел глаза. Голландки спали вместе в гамаке, прижавшись друг к другу, словно обмениваясь материнским теплом.
Солнце уже освещало реку, когда пассажиры проснулись. Они проплывали мимо небольшого островка, где росли высокие пальмы, прокладывая себе дорогу через густую растительность. Моряки, встав на свои скамейки, подняли руки и, сжав кулаки, в унисон прокричали несколько раз подряд: «Смерть англичанам!»
– Это древний обычай, – объяснил Эрман Кристе. – В этой излучине реки англичане в тысяча восьмисотом году нанесли большой урон жителям Фагуаса. Кажется, с тех пор стало традицией посылать им проклятия всякий раз, когда проплываешь здесь. Это часть антиимпериалистического наследия этого народа.
– Нам не нравятся колонизаторы, – крикнул Педро с капитанского мостика. – Они были хуже чумы в этой стране. Сначала они растоптали нас, а потом забыли… Смерть англичанам! – добавил он с чувством, повышая голос.
После завтрака Педро и гребцы долго купались в реке – хотели освежиться перед пересечением Большого водоворота недалеко от Лас-Лусеса.
Мелисандра, глядя, как мощные бронзовые тела погружаются в прозрачную воду, не смогла сдержать порыва сделать то же самое. Мужчины соорудили для нее защищенное пространство для купания и стали резвиться с непринужденностью, удовольствием и веселыми криками.
Эрман почувствовал себя одним из созерцателей картины, на которой Сюзанна купается перед выжидательными и любопытными взглядами стариков [11]11
Вероятно, имеется в виду картина «Купающаяся Сюзанна» Ж.-Б. Сантера. – Прим. ред.
[Закрыть]. Он посмотрел на остальных пассажиров, наблюдавших за этой сценой, и отметил, что даже Макловио испытывал некую стыдливость. Невинное наслаждение моряков и девушки пробуждало в них, иностранцах, воспоминания об утерянной спонтанности поступков. «Забавно, – размышлял Эрман, – что непосредственность Мелисандры и молодых людей заставила чужеземцев почувствовать себя не в своей тарелке, словно они видели что-то противозаконное».
Незадолго до полудня атмосфера на лодке стала напряженной. Рафаэль заметил, что Мелисандра с беспокойством смотрит на поднявшийся уровень воды в реке. Судно продвигалось с трудом.
– Мы недалеко от водоворота, – объяснила она Рафаэлю. – Это самый опасный и таинственный отрезок реки. Рассказывают фантастические истории о центральной части водоворота, но попытки увидеть его стали причиной не одного кораблекрушения. Кажется, что взгляд, остановившийся на нем, становится чем-то материальным: веревкой, шнуром, за который вода железной рукой тянет до тех пор, пока добыча не проваливается в бездну. Поэтому капитаны из предосторожности завязывают глаза пассажирам. Достаточно одного человека на корабле, ослушавшегося приказа, чтобы целое судно непростительно затянуло в водоворот. Каждый раз, когда я проплываю где-то здесь, хочу взглянуть на него, но страх сильнее меня.
– Может, у нас получится заснять это, – сказал Рафаэль. – Камера защитит меня от прямого контакта, – улыбнулся он.
– Не смей даже думать об этом. Педро выкинет тебя с лодки. Он говорит, что современным людям свойственно пытаться все объяснить и что все это наши выдумки, – прошептала она. – Но правда в том, что я с детства слышу бесчисленное количество историй о всякого рода происшествиях. Это не шутка. Нужно следовать инструкциям капитана.
– Не знаю почему, но у меня создается впечатление, что ты говоришь так, чтобы убедить себя саму. Сознайся, Мелисандра, ты не можешь всерьез верить этим предрассудкам.
– Я не понимаю, почему ты не можешь поверить в необъяснимые явления, с которыми не стоит вступать в противоборство, – с горячностью возразила девушка, вспомнив, как во время последнего путешествия с Фермином в его лодке она была поражена, увидев концентрические круги на воде через повязку на глазах. Завороженный взгляд не мог противостоять безудержному желанию смотреть на водоворот.
Чуть позже полудня путешественники увидели вдали огромные странные скалы, которые, казалось, не только не принадлежали реке, а вообще не имели никакого отношения к планете Земля: они были черными, гладкими, шлифованными, как будто спустились с какой-то блуждающей и загадочной звезды. Большой водоворот открывался в обрывистом углу, который скалы образовывали возле правого берега. Чтобы пройти этот отрезок беспрепятственно, корабли должны были держаться очень близко к противоположному берегу и двигаться вдоль линии веревок, которые свисали с прибрежных деревьев.
Педро раздал черные повязки и приказал всем пассажирам сесть внизу под навесом с туго завязанными глазами. Он и его моряки нахлобучили козырьки, чтобы смотреть только вперед. Когда все соблюли эти меры предосторожности, началось напряженное пересечение водоворота.
Шум воды на этом отрезке был тихим и настораживающим: как шипение огромной змеи о двух головах, которые делились между собой секретами, или же эта змея заглотнула себя саму и выдыхала пузырьки воздуха.
Мелисандра уступила свое место под капитанским мостиком двум голландкам, а сама расположилась ближе к носовой части. Рассевшись под навесом, пассажиры могли видеть только небо над рекой. Девушка, конечно, догадалась, что с того места, где она находилась, если ослабить повязку, можно видеть поверхность воды. И если собраться с силами, вполне реально бросить быстрый мимолетный взгляд на водоворот, если перед ней не окажется один из матросов.
Во время полуденного солнцепека на лодке воцарилось плотное и густое молчание. Иногда его прерывал крик какой-нибудь цапли или чайки, затянутой в водоворот, в котором, как говорили, обитали рыбы с человеческими глазами. Уровень воды в реке, скорость течения увеличивались по мере приближения к гибельной воронке.
Каракола Педро звучала в такт синхронным движениям гребцов, хватающимся за веревки, протянутые на прибрежных деревьях, чтобы удостовериться, что судно держится на расстоянии от водоворота.
Мелисандра мысленно представила себе, куда именно нужно смотреть через повязку. Задачу облегчило то, что гребцы хватались за веревки. Она чувствовала себя спокойней. Твердое и холодное решение полностью завладело ею. Она видела, как пенилась вода. Подумала о своем дедушке, который, наверное, дремал сейчас в кресле-качалке, откинув голову набок, с беретом в руках, сложенных на коленях. Вода теперь спокойно сверкала и отражалась в шлифованной черной скале, словно в зеркале. Возможно, в этом разгадка, подумала Мелисандра: увидеть отражение водоворота – щит Персея, образ Медузы, – то есть не видеть его самого.
Должно быть, так можно избежать смертоносного эффекта, опасности гибели. Девушка уже различала концентрические круги, вода была грязной, ртутной.
– Всем закрыть глаза! – прокричал Педро с капитанского мостика.
Мелисандра глаз не закрыла и подняла свою повязку немного выше. Она сделала глубокий вдох, пытаясь разжать железное кольцо, сжимавшее ей грудь.
В конце концов Мелисандра увидела, как вода завернулась в головокружительной спирали. Она попеременно переливалась всеми цветами радуги. Длинные лианы и птицы мелькали в щелке, куда смотрели ее глаза. Девушка увидела охваченное страстью лицо матроса и обнаженное белоснежное тело женщины, от красоты которой Мелисандре захотелось расплакаться. Она увидела сундуки, судна и стулья, капитанские мостики кораблей-призраков с их капитанами, стоящими у штурвала в позах, преисполненных достоинства: так они, должно быть, и погибли, не выставляя напоказ своих чувств, никогда не жалуясь. Она увидела целый оркестр: скрипки, виолы, сверкающие флейты. Увидела матерей, отраженных в глазах, плавающих на спине детей. Увидела карты затерянных мест, подзорные трубы, красивые фигурные украшения на носу корабля, чистейшие белые паруса. Видела, как тысячи песочных часов бесконечно отмеряют время.
Она встала. Ей хотелось посмотреть еще. Хотелось увидеть рыб с человеческими глазами, сирен. Хотелось услышать, как они поют. Она хотела рассмотреть радугу на воде в самом центре, прекрасном, как лагуна на краю света. Кроме этого уже ничто не имело значения. Это все было такой непостижимо глубокой красоты… как если бы заглянуть в живот, в саму матку, и узреть там суть жизни и смерти планктона, водорослей, устройство Вселенной. Если бы только она могла подняться на скамейку гребцов, чтобы лучше видеть…
– Мелиса-а-а-а-а-а-а-а-а-андра!!!
Крик Педро парализовал течение времени на корабле. Несколькими днями позже Криста вспомнит эти вязкие минуты, когда каждое движение на лодке, казалось, требовало самоотверженных усилий, словно воздух был подкрахмален и почти не позволял двигаться. Хаос завладел лодкой, из-за чего капитан и гребцы растерялись. За молчанием последовало замешательство, крики, беспорядок.
– Никто не снимает повязку! Никто не открывает глаза! – кричал Педро, в голосе которого слышалась смесь гнева и отчаяния. – И вы, не развязывайте веревки! – приказывал он своим гребцам.
Рафаэль, который, даже услышав этот крик, выжидал подходящего момента, чтобы начать свою тайную видеозапись, без колебания снял с глаз повязку и увидел Мелисандру как раз в тот самый момент, когда она поднималась на ноги. Лодка резко накренилась.
– Не снимайте повязки!!! – орал во весь голос Педро. – Не смотрите на водоворот!!! Все смотрите в противоположную сторону!!!
Прежде чем члены команды успели оставить свою работу, чтобы остановить Мелисандру, Рафаэль подскочил к ней и что было сил обхватил руками. Они покатились на пол, а лодка снова пришла в нормальное положение. Мелисандра пыталась высвободиться из рук Рафаэля, но он не позволял ей этого сделать, ни на секунду не разжимая пальцев, обнимая девушку на деревянном полу. Это было все равно что пытаться силой удержать дикую кошку. Через несколько секунд все кончилось – Мелисандра вдруг внезапно успокоилась и застыла, будто мертвая.
Макловио, Эрман и Криста бросились бежать к ним между раскачиваниями лодки. Макловио без остановок бросал проклятия любопытству женского пола, которому не послужила уроком потеря земного рая. Рафаэль продолжал лежать на полу, не выпуская из рук свою добычу. Он знаком указал всем троим, чтобы возвращались на свои места. Их помощь была уже не нужна.
– Я не смогла удержаться, – прошептала Мелисандра. – Мне жаль.
– Должно быть, именно это здесь и происходит, – пробормотал Рафаэль, не отпуская ее и тяжело дыша, – кто-то один не может устоять перед искушением посмотреть туда, все на лодке теряют контроль и в конечном счете падают вниз головой в водоворот… – Потом он спросил ее шепотом, удалось ли ей что-нибудь увидеть. Мелисандра утвердительно качнула головой.
– Что там было?
– Это как начало и конец всего на свете, – прошептала она.
Глава 12
После этого инцидента для успокоения Педро и гребцов Мелисандра сказала, что не видела ничего, и в самых худших словах описала головокружение, которое у нее случилось от одного лишь взгляда на край бездны.
– Если, конечно, я не приняла за него простое отражение на черных скалах… Как бы не ввести вас в заблуждение своими рассказами, – посетовала девушка.
– А нам незачем их слушать, – вмешался Макловио. Мужчины сколько угодно могли упрекать Мелисандру, подумала Криста, но в глубине души они с Верой ею восхищались. Этой ночью, несомненно, она явится им во сне в образе теллурической силы, Медузы с красными змеями, прорастающими из головы.
Находясь под впечатлением от силы и магнетизма видений, Мелисандра не могла себе представить, что произошло бы, если бы Рафаэль не помешал ей взглянуть на центр водоворота. Отойдя после гипнотического воздействия, которое притягивало ее, она испытала большое облегчение оттого, что осталась жива, но ощутила щемящую грусть и пустоту.
Она растянулась на навесе, думая о дедушке и Хоакине. Ей вдруг показалось, что распрощалась она с ними не каких-то три дня назад, а очень давно. Ее удивило, с какой быстротой растворялись воспоминания, и настоящее, словно водоворот, поглощало звуки и образы самого недавнего прошлого.
Рафаэль, потрясенный, подошел к ней. Перед его глазами все еще стоял образ Мелисандры, готовой броситься с лодки. Он даже не поддался искушению взглянуть на запрещенный объект, когда вскочил, чтобы остановить ее. В первый раз за столько времени его страсть к неизведанному отступила на задний план.
– Пришла в себя? – спросил он девушку.
– Не знаю, был это рай или ад, – восхитилась она. – Но я уверена, что увидела дверь в один из них. Нельзя прийти в себя после такого видения… Спасибо, – добавила она, с нежностью глядя на него. – Ты спас мне жизнь.
– Ах, Мелисандра, Мелисандра! – воскликнул он, притягивая ее голову к своей груди.
Она с силой отстранилась и снова растянулась на навесе. Рафаэль принялся гладить ее по голове, пока она не уснула.
На лодке пассажиры погрузились в молчание. После трех дней плавания нетерпеливое желание скорее прибыть в порт и усталость в пути отчетливо читались на их лицах и в их движениях.
Когда в сумерках показался силуэт порта Лас-Лусес, Рафаэль рассеянно смотрел на сияние огней видневшегося вдали ночного города. Этот городишко походил на зеркало, в котором круглый и красный образ солнца разбивался на тысячу осколков, словно подобие калейдоскопа. Про себя журналист подумал, не был ли Лас-Лусес построен из алюминия, но отказался от этой мысли из-за ее нелепости и дороговизны алюминия. Он повернулся к Моррису, пытаясь выразить свое замешательство. Ученый, лицо которого освещал отблеск от металлической руки, улыбнулся и жестом показал невозможность объяснения этой загадки.
Каракола Педро своим звучанием проводила бонго до причала и привлекла, подобно флейте Гамелина, толпу людей, в которой преобладали дети и подростки, оборванные и чумазые. Они дрались между собой за право первым подойти к прибывшим путешественникам.
Душевное состояние Морриса способствовало тому, что он очень остро на все реагировал. Традиционные жесты приветствия жителей порта; старик, который всегда трубил по этому случаю в горн; крупные женщины с широкими ладонями и круглыми лицами, подносившие к ним свежий душистый хлеб в корзинах; таможенник, молодой и педантичный, раздающий им формы налоговой декларации, скорее ради собственного удовольствия, так как никому больше они не были нужны, – просто ему нравилось читать адреса далеких стран и представлять себе улицы, которые он никогда, наверное, не узнает. От всего этого Моррису захотелось расплакаться. И он растроганно похлопывал по плечу детей и всякого, кто подходил к нему с предложением своих услуг, но вовремя остановился. Ему не нравилось испытывать жалость, и он ненавидел патернализм тех, кто относился ко всем этим людям, вне зависимости от их возраста, как к наивным и беспомощным младенцам.
Моррис смотрел, как аборигены толпились, суетились, обсуждали между собой переноску тюков в гостиницу. Энергично потрепал по голове пару мальчишек, которые увязались за ним.
Рафаэль шел следом за Мелисандрой с широко раскрытыми от удивления глазами. Моррис вспомнил свою собственную реакцию в первый раз, когда высадился здесь. Одно дело была река и совсем иное – центральная часть страны. У отправляющегося вверх по течению путешественника после знакомства с дедушкой и внучкой появляется ощущение, что он по ошибке забрел в Страну чудес с рыжеволосой Алисой и Сумасшедшим Шляпником, почтенным и рассудительным. А Лас-Лусес на самом деле был первым оконцем, через которое можно увидеть истинное лицо Фагуаса.
Группа путешественников двинулась по улице в сопровождении оравы оборванных детей и носильщиков, которые тащили тюки. Макловио отделился от всех, бравируя тем, что его пригласили остановиться в доме его друга алькальда.
Из-за дождя и отсутствия мало-мальски качественного покрытия на главной дороге образовались выбоины наподобие кратеров, заполненных каменными глыбами. Какие-то старые модели джипов ЗАМ проезжали на черепашьей скорости, но излюбленным видом транспорта были повозки, запряженные лошадьми. Рафаэль видел также людей на велосипедах, а еще встречались такие, что катили впереди себя поломанные тележки из супермаркета, которые, как объяснил Моррис, были частью трофеев, прибывавших в Фагуас в мусорных контейнерах.
В домах, стоящих вдоль дороги на пути к гостинице, старые ванны служили поильней для лошадей, старые экраны компьютеров выполняли функцию окон, широкие двери из небьющегося стекла служили крышей в гостиных самых больших домов. Двери все были из алюминия: в дело шли крылья самолетов, старые кузова, даже тяжелый люк от подводной лодки.
– В этом весь Лас-Лусес, – улыбнулся Моррис.
– Гораздо логичнее использовать эти материалы, а не древесину, – сказала Мелисандра. – Это важно, ведь деревья производят кислород.
– А что придает домам такой землистый цвет? – спросил Рафаэль.
– Это кирпич-сырец – антисейсмическая смесь. Город грязи и алюминия, подумал Рафаэль. Что-то среднее между средой обитания людей и складом металлолома. Поднимаясь по улице от причала, они дошли до гостиницы «Астронавт», маленькой и оригинальной постройки. Ее крыша состояла из трех старых и огромных тарелок спутниковых антенн, превращенных в купола. Хозяин, мистер Плат, вышел навстречу гостям, спрашивая, есть ли новости от дона Хосе. Мистер Плат приехал в Фагуас много лет назад молодым и робким коллекционером бабочек. Это было в те далекие времена, когда иностранцы еще осмеливались колонизировать поселения на реке.
– Как я рад вас видеть! – повторил он, провожая путешественников внутрь гостиницы, обходя груды разнообразных предметов.
Голландки, Моррис и Эрман увлеченно беседовали, а Рафаэль с Мелисандрой отправились в комнаты. Девушка не раз приезжала в эту гостиницу, но постоянно терялась среди странного имущества мистера Плата, которое он накапливал годами, скупая его у мусорщиков или у рыбаков, некогда ловивших в Атлантическом океане лангустов. Рафаэля поразила коллекция начищенных до блеска подзорных труб, на каждой из которых висела табличка с указанием даты и места ее находки. Мелисандра подозвала его, чтобы показать свой любимый предмет – кресло-качалку, которое было устроено таким образом, что, вместо того чтобы качаться вперед-назад, оно раскачивалось из стороны в сторону, имитируя движение корабля.
Рафаэль выглянул в окно и увидел пыльные улицы, играющих детей, двух женщин, спускающихся к деревенским домам. Все, казалось, было одного цвета: одежда, лица… Пыль летала и в гостинице, придавая комнате освещение цвета сепии, как на фотографиях минувших лет.
– Жарко, – выдохнул он, вытирая рукавом пот со лба.
Мистер Плат провел гостей на второй этаж, где были заметны проведенные ремонтные работы с подкрасками.
Они расположились в трех комнатах: Мелисандра с Кристой и Верой, Рафаэль с Эрманом. Моррису досталась келья, как здесь называли маленькую комнатенку, где с большим трудом умещалась убогая кровать.
После почти четырех дней, проведенных в замкнутом пространстве лодки, Лас-Лусес казался Эрману немногим меньше Парижа. Напевая себе под нос, он заряжал аккумулятор своего коммуникатора. «Сейчас, – сказал он Рафаэлю, – нам следует отправиться в бар "Эквилибрист" и услышать из первых уст последние новости Фагуаса».
Эрман провел рукой по своим белокурым с проседью волосам, чтобы убрать со лба мешающую прядь. Он выглядел возбужденным, и было очевидно, что он очень привязан к этому городку, затерянному в сказочных тропических лесах.
– Ты готов? – спросил он, поворачиваясь к Рафаэлю. – Тебе стоит пойти со мной в бар.
Бар «Эквилибрист» назывался так в честь попугая Лоло, который напивался из стаканов завсегдатаев, а потом с опасностью для жизни раскачивался на алюминиевой балке, закрепленной под потолком. Днем Лоло распевал старинные народные мексиканские песни своим гортанным голосом довольной птицы, но ночью сразу умолкал, как только алкоголь попадал в его кровь, и принимался расхаживать по гладкой алюминиевой балке, выделывая акробатические пируэты, или свешивался с нее над головами посетителей, будто огромная оранжевая летучая мышь.
Когда Рафаэль и Эрман вошли, посетители сразу обратили на них свои взоры. Как и дон Хосе, жители Лас-Лусеса с нетерпением ждали прибытия контрабандистов.
– Когда я прихожу сюда, – сказал Эрман Рафаэлю, – у меня появляется всегда одно и то же ощущение, как, наверное, у межпланетного путешественника, прилетающего в какую-нибудь колонию на Луне. Люди жаждут знать, что произошло там, во внешнем мире, хотя они совершенно не способны воспринять эту информацию.
Сегодня была пятница, в баре толпился народ. Эрман подошел к стойке, пожимая старым знакомым руки и отвечая на приветствия.
– Идите сюда, идите сюда!!! – позвала с другого конца стойки огромных размеров женщина.
– Флорсита, как поживаешь? – сердечно приветствовал Эрман.
– Иди сюда, Эрман, и представь меня этому молодому человеку. Давно уже мои глаза не видели ничего стоящего.
Рафаэль подошел, очарованный любезностью, которую источала пышнотелая Флорсита, и пожал ее пухлую и удивительно мягкую руку.
– Вы же не коммерсант, – сказала она без обиняков.
Он улыбнулся, застигнутый врасплох, и замысловато ответил, что все зависит от того, как и с какой стороны смотреть на вещи.
– Рафаэль – писатель, – вмешался Эрман. – Журналист. Он хочет написать о Васлале… если найдет ее.
Рафаэль почувствовал огонь взглядов, окружавших его в этой затхлой атмосфере бара, пропахшего дымом, водкой и остановившимся временем. Слово «Васлала» спровоцировало коллективный вздох.
– Хесус, – приказала Флорсита бармену, – подвинь-ка стул этому мальчику.
В то же самое время все, кто сидел возле барной стойки, предложили свои стулья.
– Как здесь дела? – спросил Эрман.
