Текст книги "Измены"
Автор книги: Джина Кэйми
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
В отличие от вестибюля обстановка в ее кабинете была очень скромная, похожая на армейский барак. Действительно, Главная мать часто думала о монастыре как о духовной крепости с ней во главе, ведущей непримиримую борьбу с Дьяволом и его войском; последнее, как она считала, его проявление было в безбожной эре мини-юбок и рок-н-ролла.
Лорис неуютно переминалась с ноги на ногу под ясным, леденящим душу взглядом монахини, инстинктивно понимая, что, когда кто-то что-то делает не так, как сказала Главная мать, это вызывает у нее крайнее раздражение.
Монахиня была очень недовольна фривольным поведением ребенка и более чем напугана, узнав после расспросов, что Лорис совершенно не признавала католическую доктрину. Ее мать только приучала ее веровать в любящего Бога, который всегда отзывался на ее молитвы. Лорис ничего не знала о мучениках и святых, Дьяволе и его искушениях, или муках в огне преисподни. Несмотря на это, она решила, что душа, так нуждающаяся в искуплении, была знаком свыше, ответственностью, от которой нельзя уклониться. А заодно монастырь получит прибыль в пять тысяч долларов.
Она перевела взгляд на мисс Прескотт.
– Ее необходимо немедленно окрестить.
Ее тон не терпел возражений.
– Поступайте так, как считаете нужным.
Главная мать взяла серебряный колокольчик и позвонила в него. Не успела она положить колокольчик на место, как дверь в кабинет открылась и важно вошла монахиня.
– Это сестра Тереза. Она отвечает за детей первых и вторых классов.
Сестра Тереза ростом была не выше пяти футов и казалась очень широкой, однако ее движения были на удивление энергичными и проворными. Ее бледное, одутловатое лицо выдавалось вперед из апостольника, как поднимающееся тесто, и, казалось, что последний с трудом вмещает его. Тугие, накрахмаленные ленты врезались в его плоть и создавали впечатление постоянного нахмуренного взгляда и зловещего рта. У нее были темные глаза-бусинки, густые брови и маленькие усики.
Если Главная мать была командиром в их духовной крепости, то сестра Тереза была сержантом-инструктором души. В ее обязанности входило лишить новобранцев их индивидуальности и преподносить им в соответствии со строгими правилами и инструкциями монастыря первые уроки. Но по выражению ее лица было ясно, что она чувствовала удовлетворение от своей работы.
– Пошли со мной, – бесцеремонно сказала она.
Лорис охватил неожиданный ужас, и она вцепилась в платье мисс Прескотт.
– Пожалуйста, не оставляйте меня здесь, – умоляла она, держась за нее как за единственное спасение. – Пожалуйста, верните меня обратно к маме. Пожалуйста!
– Лорис, ты мне обещала хорошо вести себя, помнишь? Ты не знаешь, как плохо станет твоей маме, когда я ей расскажу о таком твоем поведении?
– Я буду хорошей!
Отпустив платье Прескотт, Лорис попыталась разгладить складки, которые она помяла.
– Пожалуйста, не говорите маме! Я буду хорошей – честно, буду!
Чтобы доказать это, она поспешила за сестрой Терезой, которая нахмурилась еще больше из-за ее невыносимого поведения.
– Одно слово для предупреждения, Касталди, – сказала Главная мать, подвигаясь на стуле. – Мы рады тебе, как любой другой душе, независимо от того, молишься ты перед обедом или нет. Но, чтобы получить милость Божию, ты должна будешь трудиться и молиться вдвое больше других девочек.
Лорис беспомощно уставилась на нее: она совершенно не понимала, о чем говорила Главная мать. Та объяснила:
– Так как ты родилась, чтобы соединить непосвященных в святое таинство брака, Дьявол уже поставил на тебе свою отметину.
Почувствовав стыд, который она вряд ли поняла, Лорис последовала за Терезой.
Темные волосики над губой Терезы ощетинились, когда она неодобрительно кудахтала.
– Какой стыд!
В поисках источника своего стыда, Лорис посмотрела на себя в одинокое зеркало, висевшее над рядом раковин. Она сидела на табурете в общей ванной комнате, ослепленная блеском белоснежных кафельных стен и пола. По остальным трем стенам располагались «стойла», достаточно большие, чтобы принимать душ; они разделялись белыми коттоновыми занавесками, которые закрывались при мытье.
Продолжая неодобрительно ворчать, сестра Тереза подошла к шкафчику, висевшему над одной из раковин, и достала полотенце, маленькую миску и длинные ножницы. Она набросила полотенце на плечи Лорис и поставила миску – днищем вверх – на голову.
– Не шевелись.
Лорис была слишком подавлена, чтобы разговаривать или двигаться, а так как миска закрывала ей глаза, она даже не могла ничего увидеть. Она почувствовала, что монахиня взялась за один из ее локонов и оттянула его, затем услышала ужасный звук режущих ножниц. Через несколько минут все ее волосы лежали на кафельном полу. Монахиня сняла миску. Зная, как расстроится мама, когда увидит ее обстриженные волосы, она расплакалась.
– Прекрати немедленно плакать, Касталди!
Плоской стороной ножниц монахиня сильно ударила ее по пальцам. От шока и боли Лорис закричала. Ужас и страх заморозили ее слезы.
Быстро положив ножницы и миску в шкафчик, она достала необходимые для мытья предметы и повела ее к душу, все время читая нотацию о грехе тщеславия. Она была ошарашена, когда ребенок начал раздеваться перед ней с бесстыдством дикого язычника.
– Твоя мама не учила тебя, что ты никогда не должна снимать свою одежду перед другой живой душой?
Сопя, Лорис покачала головой.
– Тогда мы научим тебя настоящему христианскому пути разоблачения.
Она бросила Лорис грубую белую полосатую сорочку.
– Натяни ее через голову, руки оставь внутри.
Лорис сделала, что ей сказали: она уже не отваживалась на какие-то самостоятельные поступки, хотя не видела смысла во всем этом.
– Теперь ты можешь снимать свою одежду, не теряя при этом своей скромности. – Сестра одобрительно кивнула и стала готовить воду – Зайди под душ и хорошенько потри и – нет! – испуганно закричала она, когда Лорис стала снимать сорочку, перед тем как встать под душ. – Она должна быть на тебе! Разве ты не знаешь, что это смертельный грех смотреть на свое обнаженное тело?
Лорис непонимающе уставилась на монахиню. Такая концепция греха была совершенно ей неизвестна.
– Но как же я могу мыться в одежде?
– Надо научиться.
Она подождала, пока Лорис опустилась в почти обжигающую воду и протянула ей тряпку, намотанную вокруг куска коричневого щелокового мыла.
– И всегда пользуйся тряпкой. Никогда не касайся своего тела голыми руками, иначе ты подвергнешь опасности свою бессмертную душу.
Мыться под прилипающей мокрой сорочкой было намного труднее, чем раздеваться под ней, а сестра Тереза следила из-за занавески, чтобы Лорис не дотрагивалась до своего тела. Лорис удивлялась, в какое сумасшедшее место она попала.
Надев повседневную униформу – темно-зеленый джемпер и рыжевато-коричневую блузку с длинными рукавами, – Лорис последовала за всеми остальными ученицами на обед. Ее посадили за первый из четырех длинных, узких столов, которые стояли по всей длине трапезной. Ученицы сидели в возрастающем порядке, начиная с первого класса по восьмой. Монахини, ответственные за каждый класс, сидели за отдельным столом, который стоял на возвышении и давал полную возможность наблюдать за своими подопечными. Во время еды они постоянно делали замечания.
Лорис быстро узнала, что разговаривать за столом было запрещено, а скрести вилкой по тарелке было большим нарушением. Запуганная той странной средой, в которую попала, она на беду еще и опрокинула свою еду. Она поймала себя на мысли, что очень трудно радоваться жизни, когда повсюду нарисованы сцены страдания и боли.
Огромное распятие доминировало на стене, над столом монахинь. Скорчившееся от боли тело Христа отвратительными настоящими гвоздями, пробитыми через его руки и ноги, было подвешено для пыток. На противоположной стене висел образ Иисуса, обнаженного и связанного. Длинные красные рубцы от побоев покрывали его худую грудь и спину; ярко-красные капли крови падают с тернового венца ему на лицо.
Прямо перед глазами Лорис был портрет, который еще больше пугал и окружал таинственностью. Она узнала в одинокой леди в белой одежде и бледно-голубой мантии Мадонну, потому что у ее мамы тоже была такая картина. Но на ее образке Мадонна держала на руках маленького Иисуса и была счастливой, а на этой глаза выражали неодолимую печаль и тоску. И ее сердце было проткнуто семью длинными ножами.
– Касталди!
Лорис окаменела, услышав свое имя, прозвучавшее невыносимо громко в создавшейся тишине. Сто тридцать семь пар глаз обернулись посмотреть на нее, заставляя съежиться от смущения.
– Ты должна перестать тратить время попусту и есть быстро, как это делают другие девочки.
Сестра Тереза остановилась на своем третьем блюде, картофельном пюре, чтобы предостеречь свою подопечную.
– Каждое блюдо должно съедаться в унисон со всеми, или твою тарелку уберут, прежде чем ты закончишь есть. Это понятно?
Лорис кивнула, затем, не успев вовремя сдержаться, она выпалила:
– Зачем эти ножи воткнуты в сердце Мадонны?
– Кинжалы, – поправила монахиня. – Это Мадонна семи печалей. Каждый раз, когда ты плохо себя ведешь или не делаешь то, что тебе говорят, – как, например, не ешь вовремя свой обед – ты вонзаешь кинжал в сердце Святой Богоматери.
Чувствуя взгляд с выражением боли и тоски, наблюдавший за ней каждый раз, когда она клала кусок в рот, Лорис заставила себя побыстрее покончить с едой. Прозвучал громкий звонок, который поднял на ноги всех девочек. Построившись в одну шеренгу, они вышли из трапезной и молча прошли в свои классы, чтобы делать домашнее задание и в предвкушении часа отдыха перед сном.
Неспособная побороть свою врожденную стеснительность, Лорис уселась в уголке, ожидая, что может кто-нибудь пригласит ее поиграть. Когда компания второклассниц, которые долго шептались и хихикали в кружке, обратили на нее внимание, ее приподняла радость.
Сначала они ее долго разглядывали молча, осторожно, словно она была представителем другой планеты.
– Что это она здесь уселась? – спросила Дебби, курносая блондинка, высокую ширококостную девочку.
Из-за своего роста и агрессивного характера Мэри Элизабет Киган была заводилой компании. Ее волосы были такими же оранжевыми, как морковь. Того же цвета были ее короткие ресницы, из-за которых белки казались налитыми кровью. Когда сестра Тереза была рядом, ее манеры были очень благочестивыми. Но сейчас сестры Терезы не было, и рот Мэри Элизабет – такой маленький, каких Лорис не видела вовсе, – скривился в усмешке.
– Потому что мисс Высокомерие слишком хороша, чтобы играть с нами.
Она толкнула книгу с картинками, которую рассматривала Лорис.
– Только потому, что она обаятельная, очаровательная кошечка, она думает, что ей будет лучше, если она не станет с нами общаться. Не так ли?
Лорис была слишком расстроена и растеряна, чтобы защищаться от придирок старшей девочки и недружелюбного хихиканья остальных. Она не могла понять, что такое она им сделала, чтобы они возненавидели ее. Неужели это возможно, удивлялась она с горечью, что они смогли увидеть в ней отметину на руках Дьявола?
Сидя в одиночестве в другом углу, за всем наблюдала Патриция Шварц, круглолицая второклассница с каштановыми волосами, с массой веснушек и глазами цвета растаявшего шоколада, взгляд которых был намного старше ее возраста. Она знала из своего собственного опыта, что новая девочка проходит испытание.
Она была полуеврейкой, и ее родители были разведены. Поэтому она считалась школьным подкидышем. Ее первый год в монастыре был настоящей преисподней из-за того, что она стойко отказывалась подлизываться к девочкам или пытаться найти расположение у монахинь. Она смогла выжить только благодаря волшебному миру книг. В новой девочке было что-то такое – она выглядела такой потерянной, совсем беззащитной, что интуиция подсказывала Патриции встать на ее сторону и поддержать ее. Но она задушила в себе этот порыв.
Лорис буквально спас звонок, хотя Мэри Элизабет пообещала, что больше никогда не подойдет к ней. Быстро сложив свои учебники, девочки строем пошли в общую спальню. Сестра Тереза показала Лорис ритуал подготовки ко сну, затем прозвучал еще один звонок, и спальня окунулась в полную темноту.
Впервые в жизни Лорис поняла, что значило быть совсем одной в холодном бесчувственном мире. Уткнувшись лицом в подушку, она наконец дала волю слезам, сдерживаемым ею с пор, как ее привезли в это ужасное и жуткое место. Она так соскучилась по своей маме, что подумала, что умрет с тоски.
В шесть часов следующего утра Лорис проснулась, вздрогнув от громкого звонка и неожиданно включенных ярких ламп дневного света. За окном было еще темно и холодно. Она последней поднялась с постели и поэтому оказалась последней в очереди, чтобы умыться и почистить зубы. Она очень нервничала, стараясь не отставать от других учениц, когда они переодевались под своими ночными рубашками. Пока она все еще боролась со своей блузкой и джемпером, остальные девочки уже стояли по стойке «смирно» у своих убранных кроватей. Сестра Тереза начала свою проверку.
Каждая ученица, вид постели которой не соответствовал инструкциям, заслуживала раздражительного порицания, которое вносилось в черный гроссбух сестры Терезы; в него записывались все нарушения, совершенные девочками за день; их подушки и одеяла сбрасывались с кровати. Простыни и одеяло Лорис оказались среди тех, что теперь лежали на полу.
– Исключительно из-за того, что ты сегодня это делала в первый раз, Касталди, мы не вынесем тебе никакого порицания.
Она позвала Мэри Элизабет, свою любимую ученицу, преуспевающую в уборке постелей.
– Мэри Элизабет покажет тебе, как надо убирать постель, и если ты не успеешь одеться и не будешь готова ко второму звонку, ты будешь лишена завтрака.
Сестра Тереза пронзительно свистнула в свисток, висевший у нее на шее. Ученицы построились в одну шеренгу и стали выходить из комнаты. Черные волосы ее усов ощетинились, когда она осталась проверить постель Патриции Шварц, которая только что ее застелила. Она сорвала одеяло и швырнула его на пол.
– Ты сегодня опять останешься без завтрака.
Мэри Элизабет подождала, пока монахиня выйдет из комнаты, и повернулась к Лорис.
– Мне, наверное, тоже придется остаться без завтрака из-за тебя. Я знала, что у тебя будут неприятности.
– Мне жаль, – прошептала Лорис.
– Не оправдывайся перед ней, – отозвалась Патриция со своего места. – Она всегда выслуживается, чтобы стать мисс Аккуратность, и подлизывается к сестре Терезе.
– Да?
Мэри Элизабет резко дернула за угол простыни.
– Ты была бы счастлива, если они тебя выгонят.
Кареглазая рассмеялась.
– Из твоего рта да Богу в ухо.
– Я не знаю, как они все еще могут держать здесь грязную еврейку, – презрительноогрызнулась Мэри Элизабет.
Девочка побледнела так, что точки веснушек четко выделились на ее лице. Лорис не поняла, что подразумевала Мэри Элизабет под «грязной еврейкой», но могла сказать, чтои прежде она несколько раз слышала, как Патрицию так обзывали. Словно превозмогая боль, Патриция гордо выпрямилась. Не говоря ни слова и без единого взгляда в их сторону, она стала застилать постель.
Лорис подумала, неужели Дьявол оставил свою отметину и на Патриции Шварц.
Картер Кинсли был в необъяснимо дурном настроении. Привыкший к тому, что каждая его прихоть моментально исполняется, он не выносил, когда этого не происходило. Даже исчезновение Прескотт на три дня вывело его из состояния равновесия. Это было не только из-за того, что Прескотт держала его в неведении относительно Анхелы, но и оттого, что без нее его кабинет пришел в состояние полного хаоса.
Картер обнаружил, что, не сознавая это, Прескотт сделалась ему необходимой. Даже личный секретарь его отца, которого он привлек в помощь себе, не знал, где что находится. В своей фешенебельной конторе в Манхэттене с висящим на стене Балтусом и буссеевским ковром на полу Картер Кинсли разбирался в картотеке на уровне клерка, получающего семьдесят пять долларов в неделю.
Он по-настоящему успокоился, когда женщина, которую он так проклинал, наконец-то вошла в его кабинет.
– Что ты делаешь? – потребовала Прескотт.
Ее тон давал понять, что она совершенно не одобряет разрушения своей картотеки.
Картер дал волю своей раздражительности:
– Ана что похоже то, чем я занимаюсь? Я пытаюсь найти документы по объединению «Тор-Тэк».
Она скривила рот в улыбке и с шумом закрыла за собой дверь.
– Чтобы найти «Тор-Тэк», попробуй на букву «Т».
– Я уже смотрел на букву «Т»...
– В активном файле. А то, что ты смотришь, – это пассивный, дополнительный файл.
Она посмотрела на него и нетерпеливо оттолкнула его в сторону.
– Дай, я найду.
Такая пренебрежительная и повелевающая манера ее поведения, когда они оставались одни, всегда возмущала его, но так, как сейчас, – никогда. Он захотел разбить ее холодный неприкосновенный фасад и понимал, что единственно, как он мог это сделать, – крепко обнять и поцеловать в губы. Картер знал, что Прескотт влюбилась в него в первый же день их совместной работы, но никогда не признавалась в этом даже себе. Она посвятила свою жизнь его карьере, и это устраивало его. Но ему была ненавистна мысль о том, что она ему необходима, и именно сейчас он много дал бы за то, чтобы увидеть ее, стоящую на коленях с раскрытыми губами перед его членом и умоляющую оттрахать ее.
Он слышал в конторе сплетни, что Прескотт была извращенкой. Она не давала повода таким слухам, но люди считали так из-за того, что она отказывалась наносить макияж, всегда носила одну и ту же строгую неженственную прическу, а ее одежда была больше похожа на мужскую, чем на женскую. Картер не верил, что она лесбиянка. Он был убежден, что Прескотт была просто фригидной – скорее всего, старой девой, и ей было суждено остаться такой навсегда.
С холодной высокомерной улыбкой она протянула ему скоросшиватель:
– Вот, пожалуйста, «Тор-Тэк».
Он надеялся, что она не найдет его, и практически вырвал папку из рук.
– Где ты, к черту, пропадала три дня? И почему не позвонила в воскресенье вечером, как обещала? Я ждал почти до половины второго.
– Сожалею, что причинила тебе беспокойство, Картер, – медленно произнесла она. – Я была занята уборкой того беспорядка, который ты навел.
– Три дня?
– Этот беспорядок был намного больше, чем обычно.
Повернувшись, Картер пошел к своему столу; Прескотт направилась к своему месту. Он отложил в сторону папку и посмотрел на нее.
– Полагаю, ты добилась от Анхелы подписания договора?
– Боюсь, что Анхела пока не может подписывать что-либо.
Она молча села в замшевое кресло напротив его стола.
– Если сможет вообще. Анхела сейчас в состоянии полного психического расстройства.
– Боже мой, – застонал Картер. – Когда это случилось?
В своей типично официальной манере Прескотт быстро пробежалась по событиям воскресной ночи.
Картер помолчал какое-то время. Он искренне жалел Анхелу. Он никогда не хотел, чтобы с ней случилось что-то дурное; она подарила ему столько приятных часов. В то же время он с содроганием подумал: что могло бы случиться, не имей Прескотт такого присутствия духа, такой трезвости ума. Его прежнее раздражение улетучилось, и он одарил ее своей благодарной улыбкой.
– Ты молодец, что додумалась поместить Анхелу в клинику «Мартингейл». Были какие-нибудь вопросы?
– Я все сняла. Шумная владелица дома заявила, что видела тебя несколько раз, но она сошедшая с ума хиппи, поэтому нам не надо беспокоиться по ее поводу. Она даже не знает твоего имени.
Ее рот искривился в улыбке.
– Кажется, Анхела сошла с ума, защищая свою репутацию.
– Похоже на то, – согласился Картер, его светло-серые глаза потемнели от сожаления. – Она была единственной женщиной из тех, кого я когда-либо знал, которая отдавала все, ничего не прося взамен.
Прескотт обиженно и ревниво выпрямилась. Какая другая женщина сделала для него столько, сколько она! За половину того, что она натворила ради него, она могла оказаться в тюрьме. И разве она когда-нибудь требовала от него что-либо взамен?
– Я нашла несколько вещественных доказательств, – сказала она ему, принимая, как обычно, для защиты холодный вид, – фотографии, любовные письма... – Она саркастически улыбнулась. – Не хочешь их сохранить?
– Боже мой, сожги их!
– Я уже это сделала.
Она спрятала их в сейф: решит позже, что с ними делать.
– Я убрала все, что могло тебя связывать с Анхелой.
– А что с ребенком?
– Я поместила ее в пансион. Монастырь «Святое зачатие» в...
– Я не хочу знать, где она.
– У него прекрасная репутация, – продолжала она. – Со старыми традициями. Монахини неохотно взяли ее из-за непонятного происхождения. Боюсь, что мы должны будем внести за нее компенсацию в пять тысяч долларов. И за начальное обучение девятьсот пятьдесят долларов.
Картер нахмурился, чувствуя снова странное раздражение. Он не мог понять, зачем надо ей беспокоить его из-за таких мелочей, как деньги.
Она сделала вид, что не заметила его реакцию.
– Конечно, мы могли бы поместить ее в государственный сиротский приют, но...
Он нахмурился еще больше, желая, чтобы она перестала говорить «мы».
– Я думаю, что мы в долгу перед ребенком и должны дать ей хорошее образование.
Он кивнул, соглашаясь.
– Только бы она не нашла пути вернуться ко мне.
– Я заверила каждого, кто интересовался, что ее отец был безымянной свиньей и два года назад погиб во Вьетнаме.
– Все оплаты счетов и все необходимые документы должны быть на твое имя.
Она пожала плечами:
– Я так и сделала.
На мгновение Картер почувствовал страшную ненависть к этой женщине. Если бы он был человеком, контролирующим свои эмоции, ему бы было понятно, что его раздраженное состояние было отражением его собственной вины. Картер не выносил чувства вины; такое ощущение к нему приходило намного реже, чем плохое настроение. Он напомнил себе, что Прескотт снова выручила его. Он наградил ее одной из самых обезоруживающих улыбок.
– Ты отлично сработала, Прес. Не знаю, что бы я делал без тебя.
– Ты же знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, Картер, – сказала она, сияя от его легкой похвалы.
– Еще одна вещь, – добавил он. – Дай мне знать, когда Анхеле станет лучше.
– Анхела пробудет в «Мартингейле» недолго. В пятницу мы должны будем перевести ее в государственный психиатрический институт.
– Ты не можешь поместить ее в такое место, – возразил он. – Никто никогда не выздоравливал в таких гадюшниках и змеиных ямах. Даже если ты совершенно нормальный и не сходишь с ума, тебе уже гарантировано, что станешь таким, прежде...
Он оборвал себя на полуслове, осознав правильность намерений Прескотт.
– Я только думала о тебе, – сказала она. – Мы ничего не сможем сделать для Анхелы.
Картер уставился на Прескотт со смешанным чувством трепетного уважения и жуткого отвращения. Ее план был настолько же исключительным, насколько и дьявольски жестоким: пока Анхела не оправится от своего нервного расстройства, она не может угрожать ему. Если бы он не позволил охватить себя сентиментальным мыслям, он сразу должен был это понять.
– Конечно, ты права. Поступай, как считаешь нужным, – согласился Картер и почувствовал, что это еще одно звено в той цепочке лжи и предательств, связывающей его с Прескотт все крепче и крепче.
* * *
Держась только на вере, что мать любит ее и никогда не забудет, Лорис смогла выдержать ту первую страшную неделю в монастыре. Живя в атмосфере полной свободы, она, на беду, стала оспаривать твердые догмы монахинь и после этого жила в постоянном страхе сурового наказания, которое они обычно применяли за наиболее значительные поступки. Каждый день она все больше и больше скучала по маме, каждую ночь она призывала ее поспать с ней.
Не зная настоящую природу заболевания Анхелы, Лорис была убеждена, что ее мать очень скоро поправится. Кроме того, она помнила, что когда мать прошлой зимой заболела гриппом, то через неделю уже была на ногах.
Как раз прошла неделя, как ее мама заболела.
По воскресеньям учебный класс, где обычно ученицы ждали оклика своей фамилии, когда родители или родственники приходили навестить их, весь гудел от нетерпеливого ожидания. Лорис с трудом могла сидеть спокойно. Она всякий раз вскакивала, когда сестра Тереза заглядывала в класс, чтобы вызвать кого-то из девочек.
– А твоя мама сегодня к тебе не придет, – издевалась Мэри Элизабет, сидя за столом напротив. – И я знаю почему.
Повернувшись к Дебби, сидевшей рядом, она что-то прошептала ей на ухо. Глаза Дебби расширились, уставившись на Лорис. Хихикая, она быстро передала секрет девочке, которая сидела рядом.
Лорис не позволила им расстраивать себя: ведь в любую минуту может войти мама и забрать ее из этого страшного места. Она подскочила, когда снова увидела полное лицо сестры Терезы.
– Киган, – вызвала монахиня. – Стивенс и Дэвис.
Выходя, Мэри Элизабет через плечо кинула на Лорис враждебный взгляд.
К вечеру Лорис перестала вскакивать. Одно за другим все имена были названы, и девочки стремительно покидали комнату, пока она не осталась в ней совсем одна. Когда девочки стали возвращаться, она рассматривала в окно удлиняющиеся тени деревьев. Последняя из машин уехала.
– Что я тебе говорила, мисс Очаровательная кошечка?
Мэри Элизабет поставила блестящую, покрытую золотой фольгой, коробку с шоколадными конфетами.
– Может, теперь ты не станешь нами пренебрегать? – Ее голос звучал достаточно громко, чтобы привлечь всеобщее внимание. – Что у тебя есть, чтобы быть такой? Я все знаю о тебе. Ты – уб-лю-док. У тебя нет отца. А твою мать заперли в сумасшедшем доме!
– Не говори так о моей матери!
Стул Лорис издал ужасный скрип, когда она вскочила на ноги и бросилась к своей обидчице, ударяя, кусая и царапая ее. Хотя старшая девочка была крупнее и сильнее, только вдвоем одноклассницам удалось оторвать от нее Лорис.
– Это правда! – выпалила Мэри Элизабет – Сестра Тереза рассказала мне. А сестры никогда не врут!
В ту ночь Лорис обмочила свою постель.
Так как это было в первый раз, сестра Тереза сказала ей, что ее наказание будет незначительным: она должна будет стоять в углу во время завтрака и часа отдыха. Такое публичное унижение еще больше усилило ощущение того, что она отверженная, а также страха, что ее бросили. Когда на следующую ночь она снова обмочила свою постель, ее заставили стоять в углу во время ленча и обеда, а также во время всех занятий.
– До сих пор мы были очень терпеливы к тебе, Касталди, – кудахтала сестра Тереза, когда Лорис переодевалась в свою ночную рубашку. – Но если ты еще раз нарочно обмочишь свою постель, мы будем вынуждены преподать тебе урок, который ты никогда не забудешь.
– Я не обмочу постель, я не сделаю этого, – бормотала Лорис, пока монахиня отчитывала ее. – Я обещаю!
Мэри Элизабет подождала, пока сестра Тереза не отошла далеко, чтобы услышать ее и сказала:
– О, ты сделаешь это, зассыха. – Злобная улыбка скривила ее рот. – Вот увидишь.
Высокомерно тряхнув головой, словно она знала что-то, чего не знала Лорис, она отошла.
Мэри Элизабет и ее компания не упускали никакой, пусть маленькой возможности, чем-нибудь унизить Лорис, показно зажимая пальцами носы и произнося звуки абсолютного отвращения, каждый раз когда она проходила мимо них. В учебном классе однажды вечером они устроили большое представление, сев как можно дальше от ее стола. Когда Сюзанн, робкая девочка, которая по ночам скрежетала зубами, случайно почти подошла к стулу Лорис, Мэри Элизабет окликнула ее, предупредив:
– Ой, не садись туда. Неужели ты хочешь, чтобы тебя вырвало от вони?
Рука Сюзанн замерла в воздухе. Она всегда мечтала быть в дружбе с Мэри Элизабет. Союзничество с Лорис, даже случайное, уничтожит шанс, который у нее появился, и она подошла к другому столу. За это она была награждена благосклонной улыбкой Мэри Элизабет.
Закрыв книгу, Патриция Шварц вышла из своего угла и подошла к деревянному стеллажу, на котором лежали разнообразные игры. Она принесла одну из них Лорис.
– Ты любишь составлять картинки-загадки?
Лорис уставилась на нее, не понимая.
– Я не знаю... я никогда не делала этого.
– Это так интересно.
Патриция взяла стул и поставила его так, что теперь они с Лорис сидели рядом.
– Не садись сюда, – предупредила испуганным шепотом Лорис, – а то они возненавидят тебя.
– С некоторыми людьми, если они тебя не любят, ты не должна себя чувствовать оскорбленной, – объяснила ей Патси громким четким голосом.
И только для Лорис тихо прибавила:
– Не показывай им, что они могут ранить тебя. Это то, чего они добиваются.
Открыв коробку с картинками Бампи, она высыпала разноцветные ее фрагменты на стол. Шум, произведенный ими, увеличился из-за воцарившейся неожиданной тишины. Больше никто из девочек не осмелился ослушаться Мэри Элизабет, и теперь все ждали ее реакции.
– Пу...уй! – трагическим голосом воскликнула Мэри Элизабет, зажимая свой нос. – Как воняет, даже еще больше, чем всегда!
– «Пу», интересно, почему? – Патриция продолжала вынимать карточки на стол. – Ты что, опять пукнула?
Рот Мэри Элизабет скривился в злобной гримасе.
– Ты одна из тех, кто воняет. Христова убийца!
Патриция Шварц нежно улыбнулась.
– Жопа!
– А! Я все расскажу сестре Терезе. Как ты ругаешься!
Улыбка Патриции стала еще шире.
– Жополизка!
В компании Мэри Элизабет раздался общий стон, но другие девочки насмешливо, иронически засмеялись.
– Все твое нутро заключается в этом, – вдалбливала Патриция. – Задирать тех, кто меньше и слабее тебя, и лизать задницу сестре Терезе.
Теперь еще больше девочек рассмеялись. Лицо Мэри Элизабет становилось все красней, пока не стало такого же цвета, как и волосы. Она привыкла нападать, а не получать пощечины. Хотя она искала отходные позиции, но единственно, что она могла сделать, – это беспомощно капитулировать. Те немногие девочки, которые еще продолжали молчать, включая Сюзанну, неожиданно забыли свой страх и, вспомнив все насмешки и едкие замечания, которыми она их награждала, также рассмеялись.
– Посмотри, в этом нет ничего трудного, – дружелюбно сказала Патси, прикладывая один кусочек картинки к другому. – А теперь попробуй сама, Лорис.
Лорис решила, что кроме своей мамы, она теперь еще любит и Патрицию Шварц, как никто другой на целом свете. Так девочки стали лучшими подругами.
Приглушенные звуки, которые раздавались в комнате отдыха, заставили сестру Сицилию, учительницу музыки, растеряться. Заглянув в дверной проем, на одном из столов она заметила маленькую согбенную фигурку: это была девочка по фамилии Касталди. Она уткнулась головой в руки и плакала так горько, словно ее сердечко разбилось.
Молодая монахиня, чьи темные выразительные глаза казались слишком большими на худощавом лице, не могла не посочувствовать ей. Даже те ученицы, которых родители редко забирали по воскресеньям, уехали домой на рождественские каникулы. Лорис была единственным ребенком, оставшимся во всей школе. У нее был порыв положить руку на шапку кудряшек, которые не подчинялись даже стрижке.
