355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джейн Кейси » Пропавшие » Текст книги (страница 15)
Пропавшие
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 00:52

Текст книги "Пропавшие"


Автор книги: Джейн Кейси



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– В последний раз этот браслет я совершенно точно надевала в школу, – повернулась я к Викерсу. – Он никак не мог находиться в сумке. Я оставила его на столе в классе. Как, черт возьми, он здесь оказался?

– Это мы и хотели бы знать, – спокойно произнес Викерс. – Здесь, похоже, много принадлежащих вам вещей, если учесть, что до вчерашнего дня вы не общались с обитателями этого дома, по вашему заявлению.

– Я не могу это объяснить, – сказала я, совершенно сбитая с толку. – Я не понимаю. Что это за комната?

Блейк поманил меня к видеокамере и указал на видоискатель.

– Ничего не трогайте, но посмотрите в него и скажите, что вы видите.

– Он направлен на кровать. – Не успели эти слова слететь у меня с языка, как что-то щелкнуло у меня в голове. – О… вы хотите сказать, здесь снимали видео? Самодельное порно? Какая мерзость. – Я вдруг порадовалась, что мне не позволили ни к чему здесь прикасаться. – И Пол, должно быть, находился здесь, пока они делали эти записи. Бедный ребенок. Надеюсь, Дэнни ничего ему не показывал. – Я посмотрела на Викерса. – Но почему здесь все мои вещи? Что происходит?

Он вздохнул.

– Сара, мы вынуждены предположить, что вы до какой-то степени причастны к этому.

– Что? – Я не поверила своим ушам. – Я же сказала вам, что сумку у меня украли! Это мои вещи, но я не оставляла их здесь… я не знаю, как они здесь очутились.

Блейк отошел к двери, где вполголоса беседовал с одним из полицейских, которые обыскивали дом. Он обернулся.

– Сэр, можно вас на минутку?

– Ничего не трогайте, – еще раз подчеркнул Викерс и дождался моего кивка, прежде чем выйти вслед за Блейком из комнаты. На пороге появился полицейский в форме, следя за мной. Он молчал, молчала и я. Я просто стояла там и с неловким чувством разглядывала пустую, невыразительную комнату.

Когда они наконец вернулись, я спросила:

– Что происходит?

Мужчины выглядели еще мрачнее, чем раньше. Викерс прислонился к стене, как будто у него ослабли ноги, и предоставил отвечать Блейку.

– Мы только что были наверху, где наши сотрудники обнаружили огромное количество самодельной детской порнографии. В одной из спален наверху находится современная система – компьютеры, высокоскоростная широкополосная сеть, сделанные на заказ программы для видео, стопки видеодисков. – Он указал на камеру. – Эта штука записывает прямо на диск. Здесь они снимают, потом идут наверх и загружают на хост-сайт. Такие вещи крайне трудно отследить. Занимающиеся этим люди весьма умело подделывают адреса персональных компьютеров, влезают в компьютеры других участников Сети, чтобы воспользоваться их параметрами, поэтому нам сложно пройти по цепочке в обратную сторону и выяснить, кто выкладывает в Интернет эту гадость.

– Но зачем? – Меня начало трясти.

– Деньги, – коротко ответил Блейк. – В этом бизнесе крутится масса наличных денег. Если ты предлагаешь хорошую продукцию, то можешь запрашивать сколько захочешь. Фильмы и фотографии постоянно меняются. Педофилам надоедает смотреть на одних и тех же детей, на все те же изнасилования и пытки. Множество клиентов готовы платить за просмотр свежего насилия над ребенком. Хорошие поставщики создадут его под заказ. Можно нанять их, и они воплотят любую фантазию. Если ты заплатишь достаточно, то можешь даже потребовать, чтобы ребенок кричал твое имя. Это создает впечатление присутствия там, а не только просмотра на компьютере.

Меня передернуло от его грубого тона.

– Это профессиональная съемочная площадка. – Блейк обвел рукой комнату. – Здесь нет ничего, что подсказало бы, где происходят съемки. Комнату очистили, в кадре не появляется ничего личного. Только кровать и часть пустой стены. Полиции не за что уцепиться, если мы все-таки найдем в Сети эти видео или фотографии. Такая комната может быть где угодно. Все, что мы можем, – выявить клиентов, идиотов, которые платят за это со своих кредитных карт.

– Я не могу в это поверить. – Я покачала головой. – Здесь? В этом доме? В глубине тихого маленького пригородного тупичка?

Тогда вступил Викерс – его голос звучал спокойно, ровно, невыразительно:

– Подобные вещи могут происходить, и никто не узнает об этом. Поразительно, но люди не способны обнаружить то, о чем они не догадываются. Взять, к примеру, Фреда и Роуз Уэст [5]5
  Весной 1994 г. двое жителей Глостера – супруги Фред и Роуз Уэст – были арестованы по подозрению в убийстве двенадцати женщин и девушек в период с 1967 по 1987 год. Дом супружеской четы, в котором нашли останки многих жертв, впоследствии снесли.


[Закрыть]
.

Никто на Кромвель-стрит ни малейшего понятия не имел, чем занимаются Уэсты, поскольку даже вообразить не могли, что можно быть такими жестокими. Хорошие люди о таких вещах не размышляют. Злые же не могут думать ни о чем другом.

Он говорил о добре и зле со всей силой и суровостью ветхозаветного пророка, и я видела: он верит в зло, в старомодное зло, а не в психологические оправдания воспитанием и обстоятельствами.

– Для них это творчество, – сказал он, больше для себя. – Можно сказать, искусство. Подумайте, сколько это требует усилий, какой организации.

Я с отвращением повернулась к Блейку.

– Мы быстренько посмотрели часть продукции наверху фотографии и пара фрагментов на дисках. На все остальное нам понадобится много времени, но на этом этапе, похоже, они разрабатывали некую тему.

– Что вы имеете в виду? – прошептала я.

– Одна жертва, несколько разных насильников.

– Не Пол? – спросила я. Сердце у меня разрывалось из-за него, поскольку я начала понимать, почему он был таким. Неудивительно, что он не захотел жить, когда его секрет раскрылся.

Викерс покачал головой:

– Нет. Не Пол. Дженни Шеферд.

Я в полном непонимании посмотрела на полицейских.

– Дженни? Но как? Что она делала в этом доме?

– Это и мы хотели бы узнать, – сказал Блейк, и я почувствовала себя Алисой, все глубже и глубже проваливающейся в кроличью нору, земля подо мной разверзалась. Все потеряло смысл, кроме того, что я наконец поняла, каким образом юная, незрелая девочка, сидевшая на моих уроках английского, оказалась на четвертом месяце беременности.

– А Пол? – наконец спросила я. – Вы же не думаете, что он в этом участвовал?

Викерс казался обеспокоенным.

– Я знаю, он ребенок, Сара, и в плохом состоянии, но беда в том, что, похоже, он играл в этом активную роль.

– Вы сами сказали, он разбирается в компьютерах, – заметил Блейк. – На первый взгляд именно он заведовал технической стороной. Все компьютеры находились в его спальне.

Викерс вздохнул.

– Если вы располагаете какой-то информацией, которая подтвердит его непричастность либо, напротив, вину, я был бы рад ее услышать, сейчас или в участке.

Я молча смотрела в пространство. И не могла придумать, что сказать. Мне бы хотелось верить, что Пол не стал добровольно участвовать в чем-то отвратительном и порочном, но улики говорили против него.

– Не знаю, – произнесла я в итоге. – Могу лишь сказать, что он показался мне приятным.

Блейк шевельнулся.

– Множество людей кажутся приятными и на первый взгляд невиновными. Поначалу трудно бывает выявить тех, кто совершил преступление, но в конце концов мы это выясняем. – Он указал на кучку вещей, которые я опознала как свои. – Вам не кажется, что вы обязаны как-то это объяснить?

– Я? Вы с ума сошли? Я не имею к этому никакого отношения. – Даже для меня самой мои слова звучали ложью. Я перевела взгляд с одного полицейского на другого. – Вам придется мне поверить.

– Вы знали эту девочку, – сказал Викерс. – Вы живете на этой же улице. Здесь находятся ваши вещи. Вы – связующее звено. Как всегда, Сара, вы – связующее звено.

– Вы же не можете всерьез думать, будто я в этом замешана. – Однако выражение их лиц говорило, что они мне не верят: глаза Викерса светились холодной, арктической синевой, а взгляд Блейка стал мрачен. Меня внезапно охватил приступ чистейшей паники, но я его подавила. Они играли в какую-то игру, просто я не знала правил.

– Будет лучше, если вы расскажете нам, что произошло, Сара, пока это не зашло дальше.

– А тут нечего рассказывать. Я не могу вам помочь. День и без того уже оказался слишком длинным, я устала. – В моем голосе сквозила дерзость, но мне было наплевать. – Я иду домой. Почему бы вам не заняться выяснением, что же тут на самом деле произошло, а когда узнаете, сообщите мне. Потому что я в этом не замешана, а значит, в таких же потемках, как и вы.

Достойная реплика перед уходом, и я повернулась к двери, не дожидаясь ответа. Но сделать мне удалось не больше двух шагов, меня схватили за руку и вернули на прежнее место.

– Отпустите меня! – Я гневно взглянула на Блейка.

– Не получится.

Викерс устало на меня посмотрел.

– Если вы не хотите с нами разговаривать, Сара, у нас остается только один вариант.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Я имею в виду, нам придется заставить вас поехать и побеседовать с нами.

Викерс выскользнул из комнаты, пройдя мимо меня и оставив размышлять над его словами. Я слышала, как он негромко разговаривает в прихожей с кем-то, кого я не видела.

– Ты же не думаешь на самом деле, будто я с этим связана.

Я пыталась разгадать выражение лица Блейка, ожидая, что он назовет все это грандиозной шуткой и они на самом деле так не считают.

– Я не знаю, что думать, – ответил он, и его голос прозвучал странно, хрипло. Я подняла на него глаза и не узнала его.

Не успела я ответить, как Викерс вернулся вместе с другим мужчиной, лысеющим, с избыточным весом, лет сорока пяти. Даже если бы он не стоял рядом с Викерсом, думаю, я немедленно распознала бы в нем полицейского. Было нечто в его глазах – глубоко укоренившееся разочарование и недоверие, свидетельствовавшие о том, что он слышал слишком много лжи. Он заговорил ровным, занудным голосом, без всякой интонации, нанизывая слово за словом по мере повторения наизусть текста, который он произносил уже бесчисленное количество раз.

– Сара Финч, я арестовываю вас по подозрению в убийстве Дженни Шеферд. Вы можете хранить молчание, но вашей защите может повредить, если то, о чем вы умолчите сейчас, позже придется рассказать в суде. Любые ваши слова могут быть использованы против вас. Вам понятно?

У меня непроизвольно открылся рот: классическая реакция на шок. Я посмотрела на Викерса, чтобы видеть реакцию, но его взгляд был устремлен за тысячу ярдов. Блейк уставился себе под ноги, отказываясь встретиться со мной глазами.

– Вы не можете так поступить, – возразила я, не до конца веря в происходящее. – Вы не можете быть уверены, что поступаете правильно.

Викерс произнес, словно я не сказала ни слова:

– Детектив-констебль Смит, могу я поручить вам и детективу-констеблю Фримену доставить мисс Финч в участок? В наручниках необходимости нет, как я предупредил. Встретимся там.

Смит кивнул и сделал мне знак рукой:

– Давайте-ка двигаться.

– Вы не повезете меня сами? – спросила я Блейка и Викерса, не пытаясь скрыть горечи.

Викерс покачал головой.

– Отныне мы не будем общаться с вами напрямую. Понимаете, мы вас знаем. Нас могут обвинить в разглашении обстоятельств дела, если дойдет до суда. – Блейк резко отвернулся, и я невольно задалась вопросом, догадался ли про нас Викерс или просто следовал обычному порядку. Старший инспектор не обратил внимания на своего сержанта и закончил: – Отныне пусть лучше этим занимаются другие члены группы.

– Лучше для кого? – спросила я, но ответа не получила.

Констебль Смит положил свою мясистую руку на мою и вывел в прихожую, где нам пришлось подождать, пока мимо чередой пройдут полицейские, неся к машинам коробки и сумки с вещественными доказательствами. В рассчитанных на большой вес прозрачных пластиковых мешках виднелись компьютерные накопители на жестких дисках, коробки для компакт– и видеодисков и веб-камера. Один из полицейских нес что-то длинное и тяжелое, завернутое в коричневую бумагу, – клюшка для гольфа? Кочерга? Трудно было сказать. Он на ходу многозначительно посмотрел на Викерса, и старший инспектор молча серьезно кивнул ему. Потом понесли новые пакеты с личными вещами – одежда, игрушки, которые, должно быть, принадлежали Полу, фотографии в рамках, различные документы. Весь дом переворачивали вверх дном; когда они закончат, здесь ничего не останется.

То же самое они, вероятно, планировали проделать и со мной. Я украдкой бросила взгляд на Викерса, отметив глубокие складки лица и решительно сжатые губы. Никакой мягкости. Я не могла его за это осуждать. О происходившем в этом доме было невыносимо думать. Я буквально не могла.

Я стояла там как зомби, едва прислушиваясь к торопливым разговорам полицейских, работавших вокруг меня. Надо отдать им должное: никого, похоже, не обрадовали совершаемые открытия. Скорее всего огорчили, если вообще вызвали какие-то чувства. Тяжело было осознавать, что в этом самом доме серьезно пострадал ребенок, и никто этой девочке не помог.

Что касается меня, я впала в оцепенение. Опустила руки. Похоже, дальнейшие возражения были напрасны. Я не видела смысла в происходящем. Даже отбросив в сторону тот факт, что у меня, по всей видимости, серьезные неприятности с полицией, оставался вопрос, почему мои вещи оказались в этом доме. Хорошо: стало быть, это Дэнни совершил на меня нападение и унес мою сумку. Это объясняло, кто на меня напал, но зачем? А другие вещи, те, которых, как я знала, в моей сумке не могло быть, которые я потеряла в предыдущие недели и месяцы, как они-то здесь очутились?

Блейк вышел на улицу, а когда вернулся, кивнул Викерсу.

– Прессы пока нет. Но я бы не стал задерживаться – они быстро пронюхают, что пропускают.

«Что пропускают». Я ощутила во рту привкус горечи. А пропускают они арест. Настоящего живого подозреваемого, которого увозят для допроса. И я только-только начала осознавать, что почти наверняка находилась сейчас в доме, где умерла Дженни.

Смит повернулся ко мне:

– Идемте. Пора двигаться.

Я вышла из полутемной, сырой прихожей на яркое дневное солнце не оглядываясь, чтобы посмотреть, идут ли следом Блейк и Викерс, и свет на секунду ослепил меня. Через мгновение возник странный шелест, словно ветер зашумел в ветвях деревьев. Громкость этого звука усиливалась, его явно производили люди. В конце дороги стояли многие из наших соседей – матери с маленькими детьми, которых, оберегая, держали за плечи; пожилые пенсионеры, трижды в день совершавшие походы по местным магазинам, чтобы пообщаться с другими людьми; женщины среднего возраста с угрюмым любопытством на лицах. Я постаралась ни с кем не встретиться глазами, хотя и чувствовала, что они разглядывают меня как зверя в зоопарке. Меня кольнуло раздражение. Они пропустили первый сенсационный случай этого дня, поскольку бедного Джеффа обнаружили в неурочный час. Теперь они не желали ничего пропускать. В отсутствие средств массовой информации ответственность по запечатлению происшествия пала на моих соседей, которые серьезно отнеслись к своим обязанностям. Сначала я не поняла, почему кое-кто из них стоит с поднятыми руками, но скоро догадалась: снимают на свои мобильные телефоны, как я выхожу из дома – впереди Смит, другой полицейский позади – и направляюсь к машине. Я бессознательно расправила плечи. Наручников на мне не было. Я не собиралась плестись к машине, закрывая лицо, как виновная. Я пойду с высоко поднятой головой, и никто не узнает, что меня арестовали. У меня не имелось причин скрываться. Но кровь бросилась мне в лицо, когда я пошла по дорожке.

Смит открыл для меня заднюю дверь автомобиля без полицейских опознавательных знаков, который остановился на дороге. Жалкое подобие личного шофера – он встал за дверцей, дожидаясь, пока я сяду в машину. Я забралась в салон, не глядя на него. Водитель – молодой, рыжий, с узким лисьим лицом. Констебль Фримен, предположила я и не стала с ним разговаривать, хотя он открыто и оценивающе разглядывал меня. Пока Смит усаживался на переднее сиденье, я пристально посмотрела мимо молодого полицейского на свой дом. Он не подавал признаков жизни, и по внешнему виду ничего нельзя было сказать о том, как жили мы с матерью. Я хотела попросить у них разрешения сказать ей, куда меня увозят, но, посмотрев на дом, дремавший на солнце, пала духом. Скорее всего она понятия не имеет, что происходит. С другой стороны, я не могла так уж строго осуждать ее за это. Похоже, обе мы мало что замечали. Как я могла не обнаружить насилия, которое совершалось над слабым ребенком в нескольких ярдах от моей входной двери?

Мне захотелось выскочить из машины, подбежать к дому и барабанить в дверь, пока мама не откроет, потом вцепиться в нее и не отпускать. Она смогла бы защитить меня от полиции и заступиться за меня, как подобает хорошей матери. Одному Богу известно, что произошло бы, если б я действительно попыталась это сделать, допустив возможность, что она вообще откроет дверь. Я сердито сморгнула слезы. Я тосковала по несуществующему дому, по матери, которой совсем не знала. Я была сама по себе.

Когда Смит захлопнул дверцу с такой силой, что автомобиль качнулся, Фримен повернулся к нему:

– А она не такая, как я ожидал.

– Она на такую не похожа, – согласился Смит. – Но это не означает, что она этого не делала.

Лицо у меня вспыхнуло.

– Вообще-то не делала. Это ошибка.

– Все так говорят. – Смит хлопнул коллегу по плечу. – Поехали.

Включился двигатель, и я откинулась на сиденье. На самом деле меня не удивило, что полицейские мне не поверили. Я этого ожидала, раз уж мне не удалось убедить Викерса и Блейка, которые знали намного больше, чем они.

– Это ошибка, – сказала я, когда мы выехали на главную дорогу, только для того, чтобы последнее слово осталось за мной. Но, несмотря на свою браваду, я не могла отрицать, что я напугана. Теперь мне нужно было самостоятельно отстаивать свою невиновность, и у меня закрадывалось неприятное предчувствие, что это будет нелегко.

1996 год

Через четыре года после исчезновения

– Итак, решаем. Какое мороженое ты хочешь?

Я делаю вид, что думаю.

– Ммм… Пожалуй, наверное… шоколадное?

– Шоколадное? Как необычно, – говорит папа. – Неортодоксально, но, думаю… да, я возьму такое же. Какая хорошая мысль.

Мы оба всегда берем шоколадное мороженое. Это своего рода правило. Даже если бы я захотела что-то другое, то не сказала бы, потому что папу это очень разочарует.

Он покупает мороженое, и мы идем к берегу моря. Ясный, жаркий день в разгаре лета, и на набережной полно таких же, как мы, путешественников на один день. Я замечаю в отдалении скамейку, бегу и сажусь на нее, пока никто другой не успел ее занять. Папа идет за мной помедленнее и методично лижет свое мороженое, придавая ему форму конуса.

– Скорей, – зову я его, переживая, как бы кто-нибудь не попытался посягнуть на скамейку, если я буду сидеть на ней одна. Надо сказать, это заставляет его замедлить шаги. Теперь он нарочно тащится еле-еле, и я раздраженно отворачиваюсь. Иногда меня шокирует, как папа в его возрасте может вести себя так по-детски. Незрело – вот как это называется. Можно подумать, взрослая – я, а ребенок – он.

– Отлично, – произносит папа, садясь наконец-то рядом. – Идеально.

Так и есть. Море серебристо-голубое, галечник на пляже белый в свете солнца. Над головами кружат и кричат чайки. Вокруг нас люди, но на нашей скамейке в обнимку с папой я чувствую себя словно под прозрачным колпаком. Никто не сможет прикоснуться к нам. Я лижу свое мороженое и снова чувствую себя счастливой, угнездившись под боком у папы. Я люблю эти поездки, которые мы предпринимаем только вдвоем. Я бы никогда не сказала папе, но рада отсутствию мамы. Она бы все испортила. Она уж точно не стала бы сидеть на скамейке, есть мороженое и смеяться над двумя толстыми мокрыми собаками, играющими в прибое.

Мы сидим там несколько минут, и я поглощаю уже вафельный рожок, когда папа перекладывает руку с моих плеч на спинку скамейки и говорит:

– Обезьянка… мне нужно кое-что тебе сказать.

– Что? – Я ожидаю какой-нибудь глупой шутки или чего-то в таком духе.

Папа со вздохом проводит по лицу ладонью и продолжает:

– Мы с твоей мамой… в общем, мы с ней уже какое-то время не ладим. И мы решили, что нам лучше всего расстаться.

Я смотрю на него во все глаза.

– Расстаться?

– Мы разводимся, Сара.

– Разводитесь?

Надо прекратить повторять последнее слово каждой его фразы, невпопад думаю я, но не представляю, что еще сказать.

– Все будет хорошо… правда будет. Мы будем очень много с тобой видеться. У нас по-прежнему будут такие дни, как этот… я буду приезжать каждые выходные, если смогу. И ты сможешь навещать меня. Я устроился на новую работу, в Бристоле. Это прекрасный город. Мы здорово там повеселимся.

– Когда ты уезжаешь?

– Через две недели.

Две недели – это слишком скоро.

– Ты уже давно об этом знал, – обвиняю я.

– Мы хотели убедиться, что все предусмотрели, прежде чем сказать тебе.

Лоб у папы собирается в сотню морщинок. Выглядит папа расстроенным.

Я со всей доступной мне скоростью перевариваю полученную информацию, пытаясь понять.

– Тогда почему я не могу поехать с тобой?

Папа тупо смотрит на меня.

– Ну во-первых, школа.

– Школы есть и в Бристоле.

– Разве ты не будешь скучать по своим подругам?

Я пожимаю плечами. Конечно, нет, но я не хочу огорчать папу. Он всегда спрашивает меня о моих подругах. Я стараюсь создать у него впечатление, будто достаточно популярна, и никогда не признаюсь, что, как правило, тихо провожу большую перемену в библиотеке за чтением. Не то чтобы меня не любят, я просто стараюсь не привлекать к себе внимания. И предпочитаю именно это.

– С сентября я могла бы пойти в какую-то новую школу. Подходящее время для перемены.

– Я это понимаю, Сара, но… просто думаю, тебе было бы лучше остаться с мамой.

– Ты же знаешь, какая она. Как может быть лучше остаться с ней?

– Сара…

– Ты оставляешь меня с ней, да? Ты уезжаешь, а я должна остаться.

– Ты необходима ей, Сара. Может, ты этого не понимаешь, но она очень тебя любит. Если ты уедешь со мной… я просто думаю, она не выживет. Я не хочу так ее бросать. Это было бы несправедливо.

– Тогда почему ты уходишь? – спрашиваю я и начинаю плакать, из носа у меня течет, и сквозь слезы я едва слышу отца.

– Сара, я тут не решаю. Идея уехать принадлежит не мне.

– Возрази ей! Скажи, если не хочешь нас оставлять. Не уходи просто так! – кричу я, и люди оборачиваются, подталкивают друг друга локтями, но мне безразлично. – Почему ты делаешь все, что она говорит, папа? Почему позволяешь командовать собой?

Ответа у него нет, а я слишком горько рыдаю, чтобы задать последний вопрос, тот, который я действительно хочу задать.

«Почему ты совершенно не переживаешь за меня, почему не скажешь «нет»?»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю