Текст книги "Пропавшие"

Автор книги: Джейн Кейси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– Повезло тебе.

– Ну, может быть. – Он огляделся, словно впервые видел эту квартиру. – В любом случае что есть, то есть. Мое наследство. Скорее капиталовложение, чем дом.

Действительно, выглядела квартира безлико, как театральная декорация или гостиничный номер-люкс. В глубине души Блейк был готов съехать отсюда в одну минуту, решила я.

– Здесь все так прибрано.

Он пожал плечами.

– Мне нравится порядок. Да меня никогда здесь и не бывает, чтобы устроить разгром.

– Значит, мне повезло, что ты оказался здесь сегодня вечером, – легко заметила я. – Я ожидала, ты скажешься занятым, когда посылала сообщение.

– Викерс дал мне свободный вечер. Сказал, какой смысл находиться там, если слишком устал, чтобы думать.

– Ты и в самом деле выглядел усталым.

– Большое спасибо. – Он сделал пару шагов вперед, в гостиную. – Ты приехала просто посмотреть квартиру, или я могу предложить тебе выпить?

Я покачала головой.

– Я не пить сюда приехала.

– Ясно. В таком случае тебя привело сюда желание поговорить.

– Я бы так не сказала.

Мы стояли в нескольких шагах друг от друга. Я подошла ближе и уже могла коснуться его. Между нами, казалось, проскакивали электрические разряды. Я сделала еще шаг и ощутила жар его кожи через тонкий хлопок футболки, не сводя с Блейка глаз и ожидая его действий. Медленно, подчеркнуто, он провел кончиками пальцев от моей ключичной впадинки вниз, вдоль выреза топа; от легкого как пух прикосновения по мне пробежала дрожь желания. Я прильнула к Блейку, скользнув ладонями вверх по его груди, и подставила лицо для поцелуя, который начался как робкий, а затем сделался крепким, страстным. Блейк освободил мои волосы от заколки, и они упали мне на спину. Он запустил в них пальцы, захватил в горсть на затылке, чтобы я не могла отодвинуться, даже если бы и захотела. Я прижалась к нему, вздохнув, когда он поцеловал меня в шею, другой рукой он гладил меня; я чувствовала его вкус у себя во рту, его сердце колотилось рядом с моим.

Не знаю, что заставило его остановиться. Внезапно он схватил меня за предплечья и отстранил от себя. У меня кружилась голова, словно меня выдернули из глубокого сна. Он тяжело дышал и поначалу отводил глаза.

– Что случилось?

– Сара… мне не следовало бы этого делать.

– Почему?

Он явно сердито посмотрел мне прямо в глаза.

– Не задавай глупых вопросов. Ты знаешь почему. Это непрофессионально.

– Это не имеет никакого отношения к профессиональности. Это личное.

– Просто… – Он умолк, подыскивая слова. – Просто я не могу.

Секунду я ждала продолжения, затем отступила на шаг.

– Хорошо. Я поняла. Мог бы сказать, чтобы я не приезжала.

Я говорила непринужденно, без обиды, но он, сложив на груди руки, сердито смотрел на меня, будто я на него нападала.

– Я не всегда принимаю наилучшие решения. Особенно, похоже, когда это связано с тобой. Ты свидетель в самом крупном деле в моей карьере. Я не могу этого сделать, как бы ни хотел. Иначе я потеряю работу.

Я выдавила кривую улыбку.

– Во всяком случае, приятно слышать, что хотел.

– Не надо. Не унижайся так. – Его голос звучал резко. – Я захотел тебя сразу, как увидел. Ты и понятия не имеешь, как смотрят на тебя мужчины, да?

Он провел пальцем по моему лицу, очерчивая линию щеки, и я на мгновение закрыла глаза. Почувствовав встающие в горле слезы, я сильно сглотнула; я не стану плакать перед Энди Блейком, у меня хватит гордости.

Я отвернулась от него и подошла к окну, убирая назад волосы. Щеки у меня горели. Несколько секунд я таращилась на свое лицо, отражавшееся в потемневшем окне, расплывчатое и неразличимое. Затем прислонилась лбом к стеклу и, отгородив глаза ладонями, стала всматриваться в здание напротив и в огни, отражавшиеся в реке.

– Вид действительно красивый, – сказала я нелепо будничным тоном, как будто ничто не прерывало нашего обсуждения квартиры.

– К черту вид! – вспылил Блейк, в два шага пересек комнату и развернул меня лицом к себе. Он посмотрел на меня с каким-то отчаянием. Затем его губы слились с моими, и я с готовностью подчинилась ему, обвившись вокруг него, когда он поднял меня на руки и понес в спальню, где я помогала ему раздевать меня и помогала раздеваться ему. В мире существовало только ощущение его кожи, соприкасавшейся с моей, его рук, губ, и когда я, выгнувшись, вскрикнула, в голове у меня не осталось ни одной мысли, ни единой, и это было блаженством. А потом он крепко меня обнимал, и я даже не поняла, что плачу, пока он не принялся вытирать мне слезы.

1992 год

Через две недели после исчезновения

Едва мне говорят о поездке в полицейский участок, я понимаю: дела мои плохи. Каждый раз, когда мама и папа ездили туда после исчезновения Чарли, они оставляли меня с тетей Люси. Я сижу на заднем сиденье автомобиля, позади мамы, и думаю, не сказать ли, что у меня болит живот. Это не ложь. Но я сомневаюсь, будет ли этого достаточно, чтобы мама и папа передумали. Выражение их лиц наводит меня на мысль, что отвертеться мне не удастся, и от этого живот болит сильнее.

Кто-то дожидается нас в участке. Когда мы входим, отец держит меня за руку, а навстречу нам спешит маленькая женщина с короткими волосами.

– Спасибо, что приехали, Лора, Алан. А это, должно быть, Сара. Мы немножко поболтаем, Сара, хочешь?

Будь я посмелее, я бы сказала «нет», но отец крепче сжимает мою ладонь, и я издаю какой-то скрипучий звук, похожий на «да».

– Вот умница. Пойдем со мной.

Отец вытягивает вперед мою руку, чтобы женщина могла ее перехватить, и она тут же идет прочь, таща меня за собой и направляясь к простой белой двери. Я оглядываюсь на маму и папу, которые стоят, не касаясь друг друга, и смотрят на меня. У отца лицо встревоженное. У мамы взгляд пустой, будто я ничего для нее не значу. Внезапно я пугаюсь: вдруг они уедут – и пытаюсь вывернуть руку из ладони женщины, отклоняясь в сторону от нее, назад к своим родителям, и кричу:

– Мама, я не хочу идти.

Папа делает шаг вперед, а затем останавливается. Мама даже не шевелится.

– Ну, давай без глупостей, – живо говорит женщина, – я просто хочу поговорить с тобой в особой комнате. Твои родители будут наблюдать за тобой по телевизору. Идем.

Покоряясь, я иду за ней в дверь и по коридору, в маленькую комнату с креслом и очень старым, продавленным диваном. В углу грудой навалены игрушки – куклы, плюшевые мишки, силач с войлочными волосами и закинутыми за голову руками.

Женщина говорит:

– Не хочешь выбрать себе куклу, чтобы поиграть во время нашей беседы?

Я подхожу и останавливаюсь перед грудой, глядя на переплетение ног и рук. Вообще-то мне ни к одной из них не хочется прикасаться. В итоге я беру куклу, лежащую сверху, мягкую куклу с улыбающимся лицом и ярко-рыжими волосами из шерсти, в платье с цветочным узором. Лицо у нее нарисовано, вокруг рта и щек краска посерела.

Я возвращаюсь и сажусь на диван, судорожно сжимая куклу. Женщина устраивается в кресле и наблюдает за мной. Она не накрашена, рот у нее бесцветный, губы почти невидимы, пока она не улыбается. Но улыбается она часто.

– Я еще не представилась, да? Я сотрудница полиции, детектив-констебль. Меня зовут Хелен Купер, но ты можешь называть меня просто Хелен. Я попросила, чтобы тебя привезли сегодня сюда, и мы немного поговорим о твоем брате, поскольку мы до сих пор его не нашли. Я просто еще разок хотела обсудить это с тобой, вдруг ты вспомнила что-нибудь после первой беседы с полицейскими.

Я хочу сказать ей, что ничего не вспомнила, что я пыталась, но она не дает мне возможности ответить.

– Это особая комната, оснащенная камерами для записи того, о чем мы с тобой будем говорить. Одна – вон там, в углу… – и она показывает своей шариковой ручкой на белую, в виде ящичка камеру, установленную под потолком, – а другая здесь, на подставке. Наш разговор записывается, чтобы другие люди могли послушать, что ты скажешь. Но ты о них не думай, общайся со мной как обычно, так как мы просто беседуем, верно? Поэтому бояться тут нечего.

Я начинаю пальцами расчесывать нитяные волосы куклы. Местами они склеились – может, от застывших соплей.

– Тебе нравится в школе, Сара?

Я киваю, не глядя на нее.

– Какой твой любимый предмет?

– Английский, – шепчу я.

Она широко улыбается.

– Мне тоже нравился английский. Я люблю разные истории, а ты? Но тебе известна разница между придуманной кем-то историей и событием, произошедшим на самом деле?

– Да.

– Как называется, когда кто-то делает вид, будто что-то произошло, но в действительности этого не было?

– Ложь.

– Верно. Умница. Давай представим, что я вышла из комнаты и оставила здесь бумаги, а другой полицейский вошел и порвал их… Если я вернусь и спрошу: «Кто порвал мои бумаги?», а этот полицейский скажет: «Сара», – что это будет?

– Ложь, – снова произношу я.

– Но если этот полицейский скажет: «Я их порвал», что это будет?

– Правда.

– Правильно. И мы в нашей беседе заинтересованы только в правде. Мы хотим услышать только о том, что действительно произошло.

Но это не так. Они не хотят слышать, что я ничего не знаю. Не хотят верить, что я уснула и не спросила Чарли, куда он идет. Все желают, чтобы я сказала правду, но хотят улучшенную ее версию по сравнению с той, которую я способна им предложить, и ничего не могу с этим поделать.

Вопросы все те же: что я видела, что я слышала, что сказал Чарли, когда ушел, был ли там кто-то еще. Я отвечаю автоматически, не слишком задумываясь над своими словами.

Затем Хелен вдруг наклоняется вперед и спрашивает:

– Ты пытаешься что-то скрыть, Сара? Пытаешься кого-то защитить?

Похолодев, я поднимаю на нее глаза. Что она имеет в виду?

– Если кто-то попросил тебя сказать нам какую-то неправду, можешь сделать это. – Голос у нее спокойный, мягкий. – Здесь тебе ничто не грозит. У тебя не будет неприятностей.

Я молча смотрю на нее. Я не могу ответить.

– Иногда нас просят хранить тайны, не так ли, Сара? Может, тот, кого ты любишь, попросил тебя сохранить какой-то секрет. Просила твоя мама не говорить нам что-нибудь?

Я качаю головой.

– А твой папа? Не просил ли он тебя сделать вид, будто произошло то, чего не было, или ничего не произошло, а на самом деле это было?

Я снова качаю головой, по-прежнему пристально глядя на нее. Я замечаю, что она не моргает. Она внимательно за мной наблюдает.

Через минуту или две она откидывается в кресле.

– Ладно. Начнем сначала.

Я со всей старательностью отвечаю на вопросы Хелен, заплетая рыжую шерсть в две аккуратные косички. Закончив, я расплетаю косички, чтобы начать снова, заплести их правильно, заплести идеально. К тому времени, когда Хелен сдается, я почти уже люблю тряпичную куклу и ее поблекшее милое личико. Мне жаль оставлять ее в душной комнатенке, и я кладу ее поверх груды игрушек, пока Хелен стоит у двери, нетерпеливо пощелкивая авторучкой, и давно уже не улыбается.

Глава 6

Позднее, спустя довольно долгое время, Блейк заснул. Во сне он был таким же сдержанным, как и в повседневной жизни, лицо серьезное, замкнутое. Я приподнялась, опираясь на локоть, и немного его поразглядывала. Спать мне пока не хотелось. Не хотелось проснуться утром и почувствовать себя в холодном свете дня нежеланной гостьей. Лучше уйти до того, как Блейк посчитает, что мне следует уйти.

Откинув покрывало, я выбралась из постели, стараясь не потревожить Блейка, затем поискала свою одежду в полумраке спальни. На ногах я держалась не очень уверенно, у меня кружилась голова, я чувствовала легкое опьянение. Джинсы и трусы я нашла вместе, там, где сняла их – или это сделал он? Вспомнить точно я не могла, – но лифчик никак не находился. Я проверила ковер, описывая руками все расширяющиеся полукруги, и ничего не нашла на его мягком, гладком ворсе, кроме серьги в виде бабочки, мне не принадлежавшей. Я криво усмехнулась про себя: какой смысл воображать, будто Блейк впервые развлекает особу женского пола в своей спальне. Я оставила бабочку там, где нашла, и выползла в прихожую, где мятой кучкой лежал мой топ. По-прежнему ни следа лифчика. Придется уходить без него. Тонкий шелк топа оказался прохладным на ощупь, и по моей чересчур разгоряченной коже пробежала дрожь, когда я его натянула. Я чуть поморщилась, нагибаясь за лежавшей на полу сумкой; в некоторых местах начала сказываться легкая боль. Поначалу Блейк был нежен, а затем забылся настолько, что перестал стесняться, и я восприняла это как комплимент. Я невольно возвращалась к этому в мыслях, особенно потому, что считала: я для него связь на одну ночь, и ничто другое. Да и как может быть другое? Он был прав: мне не следовало приходить. Следующего раза не будет.

Я поймала свое отражение в зеркале в прихожей по пути к двери и не узнала себя: подводка под глазами размазалась, волосы растрепались. Я расчесала их пальцами, встряхивая кудри. Тут я ничего не могла сделать, а только порадоваться, что вряд ли кто-то увидит меня возвращающейся домой столь поздно – после часа ночи, заметила я, с легким удивлением, недоумевая, где я потеряла ощущение времени, прекрасно зная, что произошло это в объятиях Энди Блейка, в первый, а может, и во второй раз.

Я прикрыла за собой дверь, не осмелившись захлопнуть ее как следует, чтобы не разбудить хозяина, прикинув малую вероятность ограбления. Вниз я спустилась по лестнице, слишком взвинченная, чтобы ждать лифта. Отпирая автомобиль, я все еще чувствовала Энди Блейка на себе, в себе. Прежде чем включить двигатель, я несколько секунд посидела, глядя на свои руки, лежавшие на руле, как будто никогда их до этого не видела. Надо было поговорить с ним перед уходом; покинув его тайком, я гарантировала неловкость при следующей с ним встрече. Но сейчас я оказалась не способна справиться с реальностью. Не смогла бы спокойно встретить выражение сожаления на его лице, когда он проснется. Наш поступок никого не касался. До тех пор пока он будет о нем молчать, стану молчать и я. И никому никогда не нужно об этом знать.

Свернув с главной дороги в Уилмингтон-истейт и подчиняясь внезапному порыву, я решила не сразу поехать домой. Я чувствовала, что должна сделать то, чего избегала, и более удобного случая остаться никем не замеченной у меня не будет. Я проехала мимо поворота на свою дорогу и продолжила путь по центральной магистрали, которая, изгибаясь, шла через поселок. Дома по обе стороны дороги выглядели заброшенными в резком оранжевом свете уличных фонарей. Все было неподвижно, и на мгновение мне показалось, будто я единственный живой человек в целом поселке, во всем Элмвью. Я свернула направо, потом еще раз направо, следуя полузабытым маршрутом до небольшого открытого пространства в окружении домов, где дальновидные проектировщики 30-х годов оставили место для детской площадки. Однажды родители приводили нас сюда посмотреть фейерверк, на нас летели искры, и я расплакалась от треска ракет. Я помнила, что неподалеку отсюда находилась Морли-драйв. Мне пришлось немного поплутать, свернув пару раз не туда, но основное направление я представляла верно и в конце концов нашла ее. Я проехала по узкой дороге, глядя по сторонам, пока не увидела припаркованную на тротуаре полицейскую машину. Она должна стоять напротив дома Дженни, рассудила я, высматривая для себя место. И отыскала его на расстоянии нескольких машин от полицейского автомобиля, на противоположной стороне, где и остановилась.

Дом из красного кирпича я знала по выпускам новостей, и странно оказалось видеть его в действительности. Все окна были задернуты шторами, и никаких впечатлений не оставалось, только возник вопрос: здесь ли Шеферды или сбежали на нейтральную территорию, подальше от журналистов? В оранжевом свете уличных фонарей дом выглядел безупречно: аккуратно покрашенный, с подстриженной живой изгородью и вишней в садике перед домом, которая еще цвела. Но приглядевшись, я увидела большой, ручной вязки букет, стоявший на крыльце, а рядом лежал другой. Трава пробилась сквозь бордюрный камень, окаймлявший подъездную дорожку, словно стрижку газона раза два пропустили. Когда еще это снова станет для Шефердов первостепенной заботой, если вообще когда-нибудь станет? Кто будет беспокоиться о поддержании внешнего вида своего дома, когда потерял самое дорогое, что в нем было?

Я сидела в машине и просто смотрела на этот дом. Я не знала, что надеялась увидеть. Просто хотела побыть здесь, лично увидеть, как близко от меня прожила Дженни свою короткую жизнь, почтить ее память, разделить горе Шефердов и почувствовать его, как я знаю свое. Небольшие признаки запущенности, заметные мне с моего места, были подобны пятнышкам на переспелой груше – знаком гниения, добравшегося от сердцевины. Внешних признаков порока у дочери Шефердов не наблюдалось, но они все равно там присутствовали, и когда пресса о них пронюхает, если уже не пронюхала, Шеферды еще раз потеряют Дженни. Я поежилась от этой мысли, от мечты редактора таблоида и кошмара матери из средних слоев общества, представителем которых являлся этот красивый ребенок, имевший двойную жизнь. Бедная Дженни, с ее невинным личиком и взрослыми проблемами. Она была единственным ребенком. Неужели это помешает Шефердам когда-нибудь оправиться от случившегося? Смогут ли они сохранить свои отношения и поддержать друг друга? И поможет ли им знание о том, что с ней случилось и кто несет за это ответственность? Неизвестность – вот что разрушило мою семью. Мои родители разошлись, вместо того что сблизиться, и я упала в пропасть между ними.

Где-то в глубине сознания начала оформляться мысль – идея. Я долго жила, не думая о Чарли, не позволяя ему стать частью моей жизни. Я постаралась о нем забыть, поскольку жить с этой потерей было только труднее. Но я ощущала потребность узнать, что с ним случилось. Никто другой этого не сделает. Вряд ли полиция поможет в деле, исчерпавшем все зацепки шестнадцать лет назад. От всех остальных я не могла ожидать ничего, кроме равнодушия. Но мне оказалось не все равно, призналась я себе. Смерть Дженни всколыхнула мою жизнь. Мне нужно было найти кое-какие ответы или по крайней мере попытаться. Я хотела помочь Шефердам, а на самом деле мне самой требовалась помощь. И никто не запретит мне этого сделать, подумала я, но щеки у меня вспыхнули, когда я вспомнила о предостережении Блейка, сделанном всего несколько часов назад. Очень даже стоит произвести небольшое расследование. Да, конечно, дело я, вероятно, не раскрою, но мне действительно нужно узнать, что случилось с моим братом. Голые факты мне вполне знакомы, но, без сомнения, имелось множество нюансов, которые в силу своего нежного возраста я в то время понять не могла. Не говоря уж о том, сколько воды утекло под разными мостами с 1992 года. Не повредит, если я попытаюсь установить связи между исчезновением Чарли и другими преступлениями, случившимися в округе с тех пор. Я смогу увидеть то, что все остальные проглядели.

Приняв это решение, я почувствовала себя хорошо; второй раз за эту ночь у меня возникло ощущение, будто я контролирую ситуацию. На Морли-драйв я увидела достаточно. Пора было ехать домой. Я бросила последний взгляд на дом Шефердов, затем повернула ключ в замке зажигания. Влажно кашлянув, двигатель отказался заводиться. Я тихо ругнулась и сделала новую попытку, потом еще одну, с ужасом сознавая, сколько произвожу шума. Пару раз автомобиль беспомощно содрогнулся, а затем умолк. Заглох. Я с досадой хлопнула по рулю, на машину это не произвело никакого впечатления, а мне причинило немалую боль, но я почувствовала себя чуточку лучше. Не в первый раз мой автомобиль меня подводил, однако сейчас он выбрал жутко неподходящее время. В такой час нечего было и думать о звонке в Автомобильную ассоциацию. Это вызовет суету на тихой улочке и привлечет ко мне внимание, которого я избегала. И все же я оказалась недалеко от дома и могла дойти пешком. По крайней мере это случилось не у дома Блейка. Я представила мое возвращение к нему через пять минут после того, как тихо слиняла, и просьбу довезти до дома. Неловко получилось бы, не то слово.

Ночной воздух словно холодными пальцами схватил меня за голые руки. Пиджак взять я не подумала. Я заперла автомобиль, хотя ничего ценного в нем не было и вряд ли кому-нибудь захотелось бы его угнать, ну разве что утащить на буксире. Милости просим, кисло подумала я, опуская ключи в сумку, но на самом деле этого не хотела. Я любила свою машину, какой бы ненадежной и убогой она ни казалась. Я несколько утешилась мыслью о стоявшем поблизости полицейском автомобиле: может быть, за ней приглядят до утра, когда я смогу вернуть ее на дорогу. Вероятность того, что услышанное от нее стало предсмертным вздохом, я не позволила себе даже рассматривать. Она нужна была мне в рабочем состоянии, иначе я буду связана по рукам и ногам.

Я быстро шла вдоль дороги по тротуару, мои шаги звучали неестественно громко. И я гадала, существует ли какой-то другой звук, который с такой же силой передает ощущение одиночества, как шаги человека в ночи. Тонкий налет конденсата размывал мое отражение в окнах автомобилей, мимо которых я шла, обхватив себя руками, чтобы согреться. При выдохе мое дыхание на долю секунды превращалось в пар. Ледяной белизны луна сияла прохладным совершенством, высоко и далеко. Ясная ночь поглотила тепло дня. Сумка ритмично постукивала меня по бедру в такт шагам, и я позванивала, точно караван груженых верблюдов в пустыне. Мне казалось, что в любую минуту кто-нибудь отдернет занавеску и сердито посмотрит на меня.

Мне, похоже, потребовалось много времени, чтобы добраться до главной дороги. Я перешла ее, автоматически глянув в обе стороны, хотя приближение чего угодно услышала бы за милю. Дорога уходила вдаль. С того места, где я находилась, до Керзон-клоуз оставалось добрых десять минут пешком. Я пошла по полоске травы, окаймлявшей дорогу, а не по тротуару, нарочно приглушая шаги. Джинсы снизу намокли от росы, и ноги влажно скользили в босоножках. Спортивная площадка справа от меня была темной и пустынной, и я сглотнула, уверяя себя, будто не боюсь. Гусиная кожа, сухость во рту и влажные ладони являлись реакцией на что-то совершенно другое.

Почти дошла. Почти дома.

Когда я свернула на Керзон-клоуз, что-то захрустело у меня под ногами. На земле валялись осколки, скопление оранжевых искр поблескивало там, где уличный фонарь высвечивал мозаику останков винной бутылки. В воздухе стоял сильный, грубый запах дешевого сладкого вина. Я пошла медленнее, стараясь не наступить на самые большие осколки, помня, что в босоножках большие пальцы ног беззащитны. Ночь была тихой, ветерок не развеял запаха – бутылка могла разбиться несколько часов назад. За мной никто не шел, никто не таился в тени, и причин, по которым волосы зашевелились бы у меня на затылке, не было. С другой стороны, не повредит и проверить. Я остановилась и оглянулась, постаравшись сделать это непринужденно, но готовая броситься бежать, если придется, однако не увидела ничего достойного такого отчаянного сердцебиения. В раздражении тряхнув головой, я стала нащупывать в сумке ключи. Двигаясь по дорожке к двери, облегчения я не испытывала и никакого звука не услышала, а лишь краем глаза увидела тень, отделившуюся от разросшегося куста, когда проходила мимо него. Не совсем сознавая, что происходит, действуя исключительно инстинктивно, я пригнулась, рванувшись в сторону, и удар, метивший мне по затылку, попал по плечу. Удар оказался сокрушительным, и я тяжело упала на одно колено. Боль огнем прострелила мне бедро.

Не думаю, будто я потеряла сознание, но на несколько минут после удара я утратила всю свою бдительность. В голове у меня мутилось, я тонула в море боли, из-за шока не появлялось ни одной связной мысли, а когда меня подхватили под мышки и рывком поставили на ноги, я и не пыталась сопротивляться. Я привалилась к теплому телу позади меня, обмякнув как тряпичная кукла. Левая рука висела как плеть, я ее не чувствовала. Со странной отчужденностью я гадала, что с ней случилось, хотя и понимала – есть более серьезные причины для беспокойства. Медленно, болезненно зазвучали вдалеке колокола тревоги, приближаясь, становясь громче, пока не зазвенели в голове, вытесняя все остальное. «Я в опасности, – подумала я. – Нужно что-то делать».

Пока часть моего мозга по-прежнему функционировала нормально и пыталась вызвать отклик в остальной, я смутно анализировала действия напавшего на меня. Он – а я поняла, что это мужчина, по его силе и смеси запахов: сигарет, машинного масла и жаркого, едкого возбуждения – тащил меня под прикрытие кустов, подальше от глаз возможного прохожего. Тогда во мне вспыхнула паника, и я открыла рот, чтобы закричать, но стремительным, кошачьим движением он схватил меня за шею, надавив на гортань. Крикнуть я уже не могла. И дышать тоже. Перед глазами закружились и взорвались белые огни, я почувствовала, как у меня подгибаются колени. Если бы он меня не поддерживал, я бы точно упала.

Прошли, казалось, века, прежде чем давление на горло ослабло и он убрал руку. Я стала судорожно хватать ртом воздух. А когда снова обрела способность говорить, то проскрипела:

– Что… вы… хотите?

Ответа, честно говоря, я не ожидала и не получила. Я скорее почувствовала, чем услышала, его смех, горячее дыхание обожгло мне висок, взлохматило волосы. Он провел пальцем по моей щеке, и швы его перчатки царапнули кожу. Он взял меня за подбородок и закинул мне голову назад, так что напряглись связки на шее, а другая его рука скользнула по моему торсу, к груди, он взял в ладонь мою левую грудь, сжал ее, сначала мягко, затем достаточно сильно, чтобы исторгнуть из меня слабый звук, продиктованный наполовину болью, наполовину страхом. Я ощутила, как он вздрогнул от удивления, обнаружив, должно быть, что под легким топом на мне ничего нет. Он поднес руку к лицу и стащил перчатку зубами; я едва обратила на это внимание, а он уже запустил руку под топ и снова принялся меня щупать, я чувствовала прикосновение его влажных пальцев к своей коже. Слезы брызнули у меня из глаз. Я не могла поверить, что это происходит со мной, на моей подъездной дорожке, в шести шагах от входной двери. Я, наверное, могла бы оказать сопротивление, но в тот момент не понимала, каким образом. Если бы я стояла с ним лицом к лицу… если бы не отказала моя левая рука… если бы он не был гораздо тяжелее и сильнее меня… может, у меня и остался бы шанс.

– Пожалуйста, – проговорила я, не представляя, что сказать дальше. Пожалуйста, не убивайте меня. Пожалуйста, не насилуйте меня. Пожалуйста, не причиняйте мне вреда. Он причинил бы, если б захотел. Это было так просто.

С едва слышным вздохом он ослабил хватку. На мгновение, когда он положил руки мне на плечи, мне показалось, будто он собирается развернуть меня лицом к себе. Затем он стал давить на плечи, заставляя опуститься на колени. Правое колено сгибалось с мучительной болью, поэтому я почти обрадовалась, когда он сильно толкнул меня между лопаток и я упала, опираясь на руки и задержав лицо перед самой землей. Он шагнул вперед и нажал мне на затылок, вдавливая меня в землю. Я вдохнула крохотные частички земли и поперхнулась, силясь подняться, и снова запаниковала, но он удерживал мою голову в таком положении.

– Стоять, – раздалось позади меня, словно я собака.

Говорил он шепотом, неузнаваемым, пугающим голосом. У меня и в мыслях не было не подчиниться. Я скорее почувствовала, чем услышала, как он уходит, слегка шаркнув, когда остановился поднять что-то. Под щекой у меня тикали часы: десять секунд, двадцать, целая минута, – и я больше его не слышала. Дрожа, я оставалась на месте, пока не убедилась, что он ушел, но, приподнявшись и оглянувшись, я тем не менее совершила самый храбрый поступок в своей жизни. Меня затопила волна облегчения, за которой немедленно последовал резкий толчок смятения: мой обидчик исчез, а с ним – и моя сумка.

Казалось бы, глупо переживать из-за сумки, когда всего несколько минут назад я боялась за свою жизнь, но пропажа сумки меня разозлила, даже больше, чем разозлила, взбесила. В этой сумке заключалась вся моя жизнь, а не просто вещи, которые можно заменить, такие как банковские и кредитные карты. Там лежали фотографии моих родителей и брата, мой маленький ежедневник и блокнот, в котором я писала заметки. Она была набита визитными карточками, клочками бумаги с телефонными номерами, адресами и другой полезной информацией, которая теперь пропала безвозвратно. Ключи от дома и машины исчезли. Ничего особо ценного у меня в сумке не было, телефон – старый, помятый и, в сущности, бесполезный. Я могла бы сказать ему, если б он спросил. Да я с радостью отдала бы ему наличные деньги и кредитки. В насилии не было нужды, совершенно никакой. И тем не менее я не могла отделаться от ощущения, что ему оказалось приятно меня трогать, причинять мне боль, и мысль о сумке пришла ему потом. Лицо у меня запылало от стыда, когда я вспомнила, как он лапал меня, я почувствовала себя замаранной.

Медленно, преодолевая боль, я поднялась на ноги. Все вокруг заплясало у меня перед глазами, и я закрыла их, держась за ветки, чтобы снова не упасть вперед. Я знала: если подожду, головокружение пройдет, – но я не могла ждать. А если он вернется? Я заставила себя оторваться от куста и добраться до стены дома, передвигаясь раскачивающейся походкой пьяного. Не элегантно, но эффективно. В полном изнеможении я остановилась, цепляясь за кирпичную кладку и прикидывая, есть ли какой-то шанс, что мама не легла. Окно гостиной находилось рядом со мной, и в промежуток между шторами струился голубоватый свет – видимо, работал телевизор. Я протащилась вдоль стены и заглянула внутрь. Мама раскинулась на диване, ее лицо выглядело серовато-голубым в мерцающем свете телевизора. Из этого мира она выключилась. На журнальном столике перед диваном стоял пустой стакан. Я тихо постучала по стеклу, зная, что она не ответит, но надеясь ошибиться. Она даже не шевельнулась.

Я постояла там минуту, пытаясь сообразить, что же делать, затем очень медленно обернулась назад и огляделась. Я ведь искала ключ от входной двери, правильно? И нашла его, когда вошла в калитку, как раз перед тем, как ожили опасные тени. Присев на корточки, я стала перемещаться вдоль дорожки, вглядываясь в землю, и была вознаграждена металлическим блеском под кустами, куда улетел ключ от входной двери. Кто-то из нас – я или он – вдавил его в грязь, и виден был только блестящий брелок на кольце с ключом. Я отряхнула его от земли, ощутив пусть и слабое, но ликование. Это он не унес. Что же он хотел у меня украсть?