Текст книги "Пропавшие"

Автор книги: Джейн Кейси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Приятный вечер, правда?

– Да, – почти беззвучно отвечаю я.

– Это ваш дом?

Я киваю.

– Мы только что поселились чуть дальше от вас. Семнадцатый дом. – Он кивает в ту сторону. – У меня маленькая дочка примерно твоего возраста – Эмма. Ей девять лет. А сколько тебе?

– Мне тоже девять, – отвечаю я.

– Прекрасно. Что ж, приходи как-нибудь к нам, вы поиграете вместе. Она ищет новых подруг.

Я киваю, широко улыбаясь. Новая подруга. Я уже представляю себе девочку – такую же темненькую, как я – светленькая; девочку, которая не боится высоты и пауков; девочку, которой нравятся рассказы про животных и балет и которая любит наряжаться в старую одежду, чтобы разыгрывать сцены из книг.

Позади меня входная дверь распахивается с такой силой, что ударяется о стену внутри дома.

– Убирайтесь отсюда! – Лицо мамы искажено почти до неузнаваемости. – Оставьте мою дочь в покое!

Мужчина делает шаг назад, утаскивая собаку за спину, оцепенев от шока.

– Простите… я… я не подумал. Просто… мы переехали на эту улицу и…

– У него есть дочка, – говорю я маме, желая, чтобы она поняла и перестала так на него смотреть.

– Разве вы не учите ее не разговаривать с незнакомыми людьми? Не заботитесь о ее безопасности? – Она почти кричит.

Мужчина быстро извиняется и уходит, не прощаясь. Я надеюсь, он вернется вместе со своей дочерью и мы еще сможем подружиться, как только я объясню ему про маму, Чарли и правило.

Мама ждет, пока мужчина скроется из виду, и тогда крепко хватает меня за руку.

– Иди в дом и отправляйся в свою комнату! Я же запретила тебе с кем-либо разговаривать.

– Но… – начинаю я, желая защититься.

– В дом!

Она тащит меня через порог и толкает к лестнице, выпустив мою руку, когда я теряю равновесие, поэтому я падаю, ударившись головой о перила. Я начинаю плакать, через рыдания обращаясь к отцу, маме и пытаясь найти хоть какое-то утешение.

Мама стоит спиной к входной двери, прислонившись к ней и зажав руками рот. Глаза у нее круглые, и я вижу, как дрожит ее юбка – так ее трясет. Слева от меня – какое-то движение. Отец стоит в дверях гостиной, глядя не на меня, а на маму. Я прекращаю визжать, но продолжаю непрерывно всхлипывать, напоминая папе, что я здесь, на полу, мне больно.

– Лора, – говорит он не своим голосом, – так не может продолжаться. Ты обижаешь людей. Обижаешь Сару. Ты должна остановиться.

Мама сползает по двери, сворачивается в комочек, плечи у нее трясутся. Она шепчет, так тихо, что я едва улавливаю:

– Я не могу…

Папа хватается за голову.

– Так не может продолжаться, – повторяет он. – Я не могу так жить.

Затем он разворачивается и захлопывает за собой дверь в гостиную, уходя от нас обеих.

Я поднимаюсь с пола и иду наверх, оставив маму в прихожей. Я иду в родительскую спальню, где в зеркале вижу свое красное и несчастное лицо. Глаза у меня большие, в них стоят слезы. Над правым глазом уже набухает шишка, а на руке видно кольцо из пяти красных отметин, заканчивающихся пятью алыми полумесяцами – там, где мамины ногти вонзились в мою кожу. Острыми углами в горло впивается ощущение, что она меня не любит и я снова ее подвела. Я проглатываю это, чтобы оно комом опустилось в желудок. Я не очень поняла произошедшее между родителями, но знаю: виновата в этом я. Я не послушалась маму и подвела ее. Отныне я буду хорошей. Я буду лучше, чем хорошей. Я буду идеальной. И никогда больше ее не разочарую.

Глава 11

Хотя медицинские стационары никогда не закрываются, я позвонила в больницу Святого Мартина, куда, как сказали мне полицейские, увезли Джеффа, только после восьми. Это самая большая больница в районе, она была построена в Викторианскую эпоху, реконструирована в лучших традициях бруталистического стиля в шестидесятые годы и занимала обширный участок земли рядом с дорогой, движение по которой шло в обе стороны. Здесь имелось большое отделение несчастных случаев и скорой помощи и множество других специализированных отделений, здания которых в беспорядке располагались на ее территории. При всей серьезности ранений в этой больнице Джеффу могли оказать нужную помощь. Я сидела за кухонным столом, следила за стрелками часов, описывавших круги, и хотела позвонить и в то же время боялась – а вдруг услышу плохую новость или узнаю о его смерти. Я не лицемерила, надеясь, что он выживет. Я никогда не желала Джеффу плохого, а только хотела, чтобы он оставил меня в покое.

Не знаю, какой уж там был уровень медицинского технического оснащения, но коммутатор в больнице Святого Мартина на современный не тянул. Когда я добилась наконец соединения с отделением несчастных случаев и скорой помощи, меня трясло. Женщина, говорившая с нисходящей интонацией выходцев из Южной Африки, сообщила, что – да, Джефф Тернбулл является их пациентом, и что – нет, он еще не пришел в себя. Больше ничего о его состоянии она в данный момент сообщить мне не могла.

– О, прошу вас… – взмолилась я, до предела накачанная кофеином и напряжением.

– Я не могу, так как недавно пришла на смену, – раздраженно ответила она. – Я сказала вам все, что знаю сама.

– Ясно, – покорно проговорила я. – Я могу его навестить?

Последовала крохотная пауза.

– Если хотите. – Голос прозвучал с такой интонацией, будто более странной просьбы она никогда не слышала. Ее акцент убрал «о» из слова «хотите», оставив всего два слога, полных изумления. Если хтите.

Я поблагодарила и повесила трубку, испытывая нелепое облегчение. До тех пор пока Джефф не умер, есть надежда. А посидеть у его постели, даже если он и не придет в себя сразу, – хоть какое-то занятие. Возможно, оно даже немного приглушит чувство вины.

Больница находилась слишком далеко, чтобы я смогла одолеть этот путь пешком. Вместо того чтобы вызвать такси или выяснить расписание автобусов, я позвонила Джулз. Так мне казалось быстрее. Кроме того, она была у меня в долгу. Я неоднократно забирала ее с вечерних свиданий, которые пошли не по тому сценарию. Она, самое малое, могла отплатить мне той же любезностью.

Когда Джулз подъехала к дому, я сразу же поняла: она не в настроении, поскольку, когда я выбежала к машине, она даже не улыбнулась. Никакой косметики. Спутанные волосы стянуты в хвост. Толстовка с капюшоном и спортивные штаны. Это была Джулз прямо из постели.

– Я так тебе благодарна, – сказала я, садясь на переднее пассажирское сиденье.

Джулз водила «тойоту», знававшую лучшие дни. Заднее сиденье оказалось завалено коробками бумажных салфеток и компакт-дисками без чехлов. На тканевой обшивке у нее над головой виднелись полоски туши для ресниц – результат привычки подкрашиваться во время остановок перед светофорами; щеточка всегда поднята к потолку, когда она отводит ее вверх, разделяя ресницы ногтем. Было похоже, будто она давила там пауков.

– Еще бы. Я глазам своим не поверила, когда посмотрела на часы.

– Прости, – не вполне искренне извинилась я.

– А кстати, на сколько тебе назначено?

– На… девять тридцать.

Я сказала ей, что мне нужно на прием в больницу, а моя машина в гараже. Это показалось проще, чем пытаться объяснить, почему я хочу повидать Джеффа, когда ей известно о моем отношении к нему. При мысли о разговоре, который за этим последует, уровень моего стресса поднялся до следующей отметки. Ложь являлась единственным продуктивным вариантом. Хотя теперь, когда мы сидели рядом, мне подумалось, что я могла бы и положиться на Джулз. Все же она моя приятельница. Единственная трудность состояла в том, что я не представляла, с чего начать. Я никогда не доверяла ей настолько, чтобы рассказать правду о своей семье, о тех вещах, которые сделали меня тем, кем я стала, а теперь на это не было времени.

– Эта твоя машина – просто груда дерьма, – сказала Джулз, с ругательством переключая скорости. – Тебе нужна новая.

Мне нужны были запасные ключи, но тетя Люси их еще не прислала. Она пообещала, что они будут у меня к понедельнику. А пока моя машина предположительно по-прежнему стоит рядом с домом Шефердов. Желания пойти проверить у меня не возникало.

– Ты нервничаешь? – Джулз смотрела на меня с подлинным, хоть и запоздалым сочувствием. Я сообразила, что кусаю нижнюю губу.

– Да не особенно… просто проверю спину.

– Я и не думала, что у тебя проблемы со спиной. Обычно это беда высоких. Но я заметила: ты прихрамывала, когда вышла сейчас из дома. Давно это тебя беспокоит?

– Некоторое время, – туманно ответила я, глядя в окно. Мы уже находились недалеко от больницы. Движение было плотное – ясным субботним утром люди направлялись в магазины. Джулз пристроилась в конец автомобильной очереди и посмотрела на часы на приборной доске.

– Уйма времени.

– Э… да.

Больше я ничего не сказала, и Джулз, включив радио, стала подпевать какой-то незнакомой мне песенке. «О, потому что ты мне солгала… Не пытайся этого отрицать…»

Постепенно, черепашьим шагом мы продвигались вперед, и Джулз наконец смогла выбраться из потока машин, решительно свернув на полосу к больнице. Мы въехали в ворота и остановились перед доской с указателями примерно двадцати отделений.

– Куда?

Я тупо смотрела на указатели, в смятении читая надписи. «Несчастные случаи и скорая помощь» оказались налево.

– Налево, пожалуйста.

Автомобиль не двинулся с места.

– Ты уверена? – Джулз хмурилась. – Я думала, тебе надо в амбулаторию.

Стрелка на амбулаторию изгибалась на манер вопросительного знака и, судя по всему, уводила нас далеко от нужного мне места.

– Мм… нет. Кабинет специалиста, к которому я иду, находится рядом с отделением неотложной помощи, – неуклюже соврала я. – Во всяком случае, мне нужно туда.

– Правда? Как странно. Обычно эти две службы располагаются совершенно отдельно, не так ли?

Я кивнула, надеясь, что она прекратит задавать вопросы и просто отвезет меня туда.

Джулз со вздохом на меня посмотрела.

– Ладно, ради тебя я пожертвую остатком утра.

– Что?

– Пойду с тобой. Ты жутко выглядишь, Сара. Не знаю, нервы это или что-то другое, но выглядишь ты так, будто совсем не спала, и тихая такая. – Она похлопала меня по колену. – Не переживай, я с удовольствием. Только поставлю машину, и пойдем туда вместе.

– Нет! – Я начала паниковать. – Пожалуйста, Джулз. Я хочу пойти туда одна.

– Прости, что предложила. Я думала, это поможет. – С разгневанным лицом она остановилась у места высадки пассажиров перед стоянкой машин «скорой помощи». – Полагаю, тебе по силам будет добраться домой самостоятельно после твоей консультации.

– Со мной все будет хорошо. – Я предпочла оставить без внимания ударение, сделанное ею на последнем слове, и догадалась, она мне не поверила. Она хорошая подруга, лучше, чем я заслуживала, но сейчас для меня важно было только одно: узнать, как Джефф, и выяснить, что произошло. Я взяла свою сумку и открыла дверцу. – Спасибо, что подвезла.

– Не знаю, что все это значит, Сара, – сказала Джулз, глядя прямо перед собой, – но на меня это впечатления не произвело. Чем бы это ни было, постарайся справиться со всем до возвращения на работу, хорошо?

Я ей не ответила, но не стала торопиться входить в здание, а следила, как она отъезжает, надеясь, что Джулз помашет рукой, захочет простить меня. И Джулз – это Джулз: уезжая, она улыбнулась мне.

Внутри я встала в конец очереди, образованной будущими пациентами, которые осаждали регистратуру с ошеломляющим ассортиментом проблем, и для их решения, похоже, требовалось посидеть на оранжевых пластмассовых стульях, дожидаясь, пока тобой займутся. За двустворчатыми дверями лежала земля обетованная, где оказывали медицинскую помощь, но хотя через них непрерывно сновал больничный персонал, словно рабочие пчелы в солнечный день, никого из комнаты ожидания, судя по всему, туда еще не уводили. Стулья заполнялись. Я совершенно не испытывала никакого желания сидеть там и надеялась, что меня ждать не заставят. Это отделение для пострадавших от несчастных случаев превосходило размерами отделение в скромном медицинском центре, куда я обычно ездила с мамой, но по организации процесса большей рациональностью не отличалось.

Взгляд регистратора за защитным стеклом просветлел, когда я наконец-то добралась до ее стола. В отличие от большинства других людей в очереди крови на мне не было и изъяснялась я связно. Даже просьба у меня оказалась простая – я лишь хотела увидеть Джеффа. Тем не менее регистратор, видимо автоматически, попросила меня сесть на один из пластиковых стульев слева, но в этот момент из двустворчатых дверей стремительно вышел врач в измятом голубом хирургическом костюме и перебил ее:

– Карен, тебе удалось разыскать ближайших родственников Джеффа Тернбулла?

– У меня не было возможности, – холодно ответствовала она, взмахом руки указав на очередь. – Я немножко занята.

Врач со вздохом расчесал пятерней свои очень неопрятные волосы.

– Нам нужно будет поставить их в известность, если потребуется операция.

Это был подарок.

– Я могла бы помочь.

– Кто вы? – Врач уставился на меня. У него был длинный острый нос. Я почувствовала себя жуком, которого разглядывает голодная птица.

– Я коллега Джеффа. В смысле… приятельница. Я могла бы раздобыть номер его родителей в школе, где мы работаем. Если хотите.

Врач этот, с огромными мешками под глазами, махнул в сторону Карен.

– О, на сей счет не волнуйтесь. Это ее работа, если только у нее дойдут до этого руки.

Регистратор одарила врача ядовитым взглядом, который, кажется, ничуть его не смутил.

– Тем не менее дайте ей номер телефона школы, – с легкой усмешкой сказал он. – Облегчите ей труд.

Я нацарапала его на обрывке какого-то бланка, который регистратор подсунула под стеклянную перегородку.

– Это домашний телефон школьного секретаря, если вы предпочтете такой вариант, – объяснила я. Дженет регулярно жаловалась, что по выходным ей приходилось принимать срочные звонки. По моему разумению, это, конечно, относилось к категории срочных звонков.

Спасибо, – мило улыбнулась мне Карен, когда я просунула бумажку назад под перегородку. Затем моментально снова нахмурилась в адрес врача.

Он повернулся ко мне.

– Вы приехали увидеть мистера Тернбулла?

– Э… да… если можно.

Врач кивнул, шагнул к двустворчатым дверям и, не глядя по сторонам, открыл одну створку, ожидая, что я пойду за ним. Я бегом присоединилась к нему.

– Придется идти в интенсивную терапию. Кстати, я доктор Холфорд.

– Сара Финч, – представилась я, слегка запыхавшись.

Он был высоким, худым и двигался быстро – я приложила немало усилий, чтобы поспеть за ним. Коридоры сменялись коридорами, пока мы торопливо проходили через отделение для пострадавших от несчастных случаев, в котором им оказывали неотложную помощь. Стрелки на полу указали путь в рентгенологию, затем в отделение гематологии. Доктор Холфорд шел в реанимацию своим особым, кратчайшим путем. Похоже, я никогда не выберусь назад одна. Вот когда я пожалела, что не взяла с собой Джулз. Или клубок ниток.

– Состояние у него неважное. В ближайшие сутки мы за ним понаблюдаем. Если отек мозга не спадет, придется оперировать. – Доктор Холфорд говорил отрывисто, выплескивая слова короткими очередями, как будто они рождались у него внутри и затем вырывались наружу. – А вы его подруга, не так ли?

Я заколебалась, испугавшись, что мне не позволят повидать его, если мои отношения с Джеффом покажутся не слишком близкими.

– Э… очень близкая, – в итоге выбрала я формулировку.

– Состояние у него неопределенное. Я не собираюсь вам лгать. Следующие несколько часов – решающие. Сидеть в постели и разговаривать с вами он не будет.

Я попыталась вообразить, что почувствовала бы, будь я связана с Джеффом эмоционально, если б он являлся моим парнем, если бы я его любила. Успокоила бы меня резкая манера доктора Холфорда? Вызвала бы раздражение? Расплакалась бы я?

Доктор Холфорд остановился у двери с надписью «Отделение интенсивной терапии». На стене рядом с дверью висело перечеркнутое изображение мобильного телефона, и я стала искать в сумке свой телефон, пока молодой врач набирал код, чтобы открыть дверь. Когда мы переступили через порог, уровень шума немедленно упал. Освещение также оказалось приглушенным в отличие от всех остальных помещений больницы, где резкий свет длинных люминесцентных ламп нагонял тоску. Перед нами находился центральный сестринский пост, где сидели и писали в картах две медсестры, а позади него – шесть палат. При виде доктора Холфорда обе сестры широко улыбнулись.

– Как вы? – спросила одна из них.

– Да так себе. – Потом он пояснил для меня: – Двойная смена. Почти заканчиваю. Двадцать пять минут сна за последние двадцать два часа.

Это объясняло красные глаза и разговор якобы через силу. Я кивнула и печально улыбнулась, теряя интерес к доктору Холфорду, так как в другом конце помещения увидела и узнала человека – он сидел на стуле перед одной из палат и читал газету. В последний раз я видела его в церкви, на поминальной службе по Дженни. Тогда он стоял рядом с Блейком. Крупный мужчина плотного телосложения с боксерским носом, он крайне неловко примостился на маленьком стуле, выставив одну ногу перед собой. Доктор Холфорд тактично переступил через нее, все больше и больше напоминая аиста.

– Ваш парень здесь, – сказал он, подталкивая меня вперед.

Я проскользнула мимо полицейского, не заговорив с ним, сжавшись от страха: вдруг он меня остановит и спросит, что я здесь делаю. Глазами я с ним не встретилась, хотя и почувствовала, как он проводил меня взглядом в палату. Я подошла к изножью кровати, все еще ожидая в любой момент приказа остановиться и дать объяснения. Доктор Холфорд проверял аппараты, которые пищали по обе стороны кровати, и я могла без помех посмотреть на Джеффа. Я порадовалась тем нескольким секундам, которые у меня оказались, чтобы собраться с духом, поскольку увиденное ужасало.

Если бы врач не сказал мне, что там лежал Джефф, я бы его не узнала. Лицо у него распухло и лоснилось от синяков. Веки стали черными, налились кровью. От носа тянулась кислородная трубочка, а другая цеплялась за край рта. Голова скрывалась под огромной повязкой, из которой на макушке торчал лишь клок спутанных волос. Жуткий контраст по сравнению с тем, как выглядело его тело ниже шеи: Джефф был одержим телесной красотой и по-спортивному здоров и гибок. Руки его лежали поверх одеяла, ладонями вниз, неподвижно. Обнаженный торс укрыт до подмышек.

Должно быть, я издала какой-то звук, так как доктор Холфорд повернулся ко мне.

– Я вас предупреждал. Не очень-то хорошо он выглядит.

Я откашлялась.

– Как он? Ему… лучше?

– Без изменений. – Врач посмотрел на меня, и я увидела, как смягчилось его лицо. В нем сочетались доброта и острый ум. – Знаете что, сядьте здесь и побудьте какое-то время. Разговаривайте с ним, если хотите.

– Это поможет?

– Это может помочь вам.

Он решительно покинул палату, на ходу что-то пробормотав сестрам.

В отделении интенсивной терапии было жарко, душно. Я сняла куртку и перекинула через руку. Я почему-то не решалась сесть на стул, поставленный в изголовье кровати. Я самозванка. Этот стул предназначался для тех, кто вместе с врачами и медсестрами сражался, молясь, торгуясь и шепча обещания, чтобы не дать любимым людям уснуть навеки. Впервые я по доброй воле проводила время с Джеффом. Лгать я не могла; помогало то, что он находится в коме.

Я осторожно подошла к стулу и положила сумку и куртку на пол, наблюдая за реакцией на этот звук. Даже веко не дрогнуло.

Я услышала, как снаружи одна из сестер бранит полицейского. У нее оказался сильный акцент уроженки Вест-Индии.

– Нет, дорогой. Никаких мобильных телефонов здесь. Правила вам известны.

Я робко присела на стул. Отсюда я видела, как массивный полицейский навис над краем стойки сестринского поста, чтобы дотянуться до их телефона, прижимая одну руку к уху. Кожаный пиджак собрался складками на согнувшейся спине и натянулся по швам, как брезентовый парус при сильном ветре.

В этот момент в палату вошла сестра, заслонив от меня полицейского.

– Можете взять его за руку, милая, – сказала она. – Не бойтесь.

Пожалуй, меньше всего на свете я хотела держать Джеффа за руку, но признаться в этом медсестре не могла. Она ждала, ободряюще улыбаясь. В смущении я коснулась тыльной стороны ладони Джеффа, накрыв ее своей рукой. Она была горячей и сухой, но липкой на ощупь. Грязной. Я перевернула его руку ладонью вверх, очень осторожно, и увидела, что черная грязь въелась в складки ладони и кончики пальцев, выявив завитки и полоски папиллярных линий. На ладони оказалась не только грязь, но и темная, засохшая кровь. Она запеклась у него под ногтями. Я вздрогнула и выпустила руку Джеффа, мне стало нехорошо.

Это случилось рядом с моим домом. Возможно, из-за меня.

Я откинулась на стуле и сложила руки на груди, стискивая ладонь, которой касалась руки Джеффа, пока ногти не впились в кожу, пытаясь стереть воспоминание об этой горячей, чуть липкой коже, до которой дотронулась. Я все еще ощущала ее, как человек с фантомными болями на месте ампутированной конечности, призрачный раздражитель, проигнорировать который не было никакой возможности. Я уставилась на стену напротив меня, сожалея об отсутствии окна. И кому пришло в голову выбрать для отделки этого помещения такой точный оттенок бежевого, очень напоминающий цвет младенческих какашек. Я спрашивала себя, зачем я здесь. Я гадала, придет ли в себя Джефф, простит ли меня когда-нибудь, прощу ли когда-нибудь себя я?

Не знаю, как долго я просидела там, когда вдруг услышала голос Энди Блейка, – наверное, довольно долго, поскольку в условиях отделения интенсивной терапии теряешь ощущение времени и способность следить за его течением. Он разговаривал с полицейским за дверью, довольно тихо, поэтому я уловила только его тон, серьезный тон. Голос я узнала прежде, чем увидела Блейка, а когда откинулась назад взглянуть на него, обнаружила, что оба полицейских смотрят на меня. На помятом лице более старшего была написана открытая враждебность. Блейк хмурился. Не кивнув мне, он толкнул коллегу в бок, побудив выйти из отделения. Я почувствовала себя уязвленной, по-детски раздраженной и захотела побежать за ними с криком: «Да я все равно не слушала! Мне наплевать, что вы там обо мне говорите. Мне неинтересно».

Рядом со мной спал Джефф. Его родители дали согласие на операцию, и доктор Холфорд вместе с хирургом оценивал его состояние. Я вышла и встала одна в коридоре. Думать я могла только о том, что Джефф не лежал бы там, если бы я вела себя по-другому. Если бы умела отказывать. Если бы впустила его и поговорила с ним. Если бы он нашел кого-нибудь другого для своих приставаний. Если бы я преподавала в другой школе. Если бы я вообще не была учителем. Чувство вины висело на мне физическим грузом. Разговор оказался невозможен. Я прислонилась к стене, пока медсестры без суеты, не беспокоя меня, сновали туда-сюда по своим делам. В соседней палате лежала жертва падения с высоких, оказавшихся ненадежными строительных лесов, он находился между жизнью и смертью. Мужчина с обширным инсультом, случившимся за обеденным столом, теперь благополучно был помещен под наблюдение в палату на другой стороне отделения. Посетители толпились в обеих палатах, мертвенно-бледные от ужаса либо крайне благодарные. К Джеффу же никто, кроме меня, не пришел. Друзей его я не знала. Родители были слишком немощны, чтобы навестить сына, как сказали медсестры. Я не знала, есть ли у него братья или сестры. Я вообще ничего о нем не знала помимо того, что нравилась ему и он хотел понравиться мне, но мы оба очень плохо с этим справились. Я пришла к выводу, что моя реакция оказалась действительно неадекватной. Я вспомнила все его слова, все поступки и увидела их в новом свете. Он не имел в виду ничего дурного. Он не хотел причинить мне зло.

– Прости, если мешаю… – Я вздрогнула от тихих слов. Блейк выглядел очень серьезно. – Можно тебя на пару минут?

Я медленно оторвалась от стены. Выбор слов сразу же меня раздосадовал. Чему, по его мнению, он мешал? И чего вообще хотел от меня? Плохое настроение ощутимо нарастало во мне как грозовая туча, пока я шла за Блейком по отделению к двери с надписью «Комната для родственников». Стеклянная часть двери была тщательно задрапирована тусклой зеленой шторкой, обеспечивая уединение. В маленькой и загроможденной мебелью комнате оказалось по крайней мере окно, хотя вид из него открывался на трубу крематория, выпускавшую в этот момент клубы темно-серого дыма в ясное голубое небо.

Блейк подождал у двери, плотно закрыв ее за мной. Я осторожно прошла среди стульев, наставленных вокруг журнального столика, направляясь к окну, чтобы выглянуть наружу.

– Я немного удивился, увидев тебя здесь.

Я не обернулась.

– Почему?

– Мне показалось, он тебе не нравился, – спокойно сказал Блейк.

– Не нравится.

– Ты не хочешь повернуться ко мне?

Можно было бы отнестись к его словам как к просьбе, но это, несомненно, приказ. Я повернулась, встала, прислонившись к подоконнику. Блейк садился к журнальному столику. Я вдруг поняла, что мебель расставили для импровизированной беседы. Вот почему стулья теснились и мебель располагалась в таком непонятном порядке.

– Проходи, садись, – сказал Блейк, указывая на стул напротив.

Из упрямства я стала сопротивляться.

– Я лучше постою. Насиделась.

– Это правда?

– Да, – напряженно ответила я. – Мне захотелось прийти и посмотреть, каково состояние Джеффа. Он… у него никого больше нет.

Блейк откинулся в низком кресле и подложил руки под голову.

– О, понятно. Теперь он стал объектом твоей заботы, да? Неудивительно, что ты изображаешь здесь из себя Флоренс Найтингейл [4]4
  Английская сестра милосердия и общественный деятель.


[Закрыть].

– В каком смысле?

Мне повезло, что я стояла спиной к свету, так как кровь бросилась мне в лицо.

– Это в твоем духе, не так ли? Что-то случается со знакомым тебе человеком, и тебе обязательно надо помочь.

Я хмуро смотрела на Блейка.

– Например?

– Например, твое скромное участие в деле твоего брата.

Он достал из-под кресла газету, которую читал его коллега. Это оказался таблоид с жирными черными заголовками. С того места, где я стояла, мне удалось прочесть шапку, раскинувшуюся на разворот: «ТРАГЕДИЯ УЧИТЕЛЬНИЦЫ: «Я НАШЛА ДЖЕННИ, НО НЕ СМОГЛА НАЙТИ СВОЕГО БРАТА»». И рассмотреть фотографию под ним: крупным планом мое лицо, у школы, повернутое от камеры, лоб нахмурен.

– Когда ты собиралась рассказать нам об этом? – спросил Блейк, протягивая мне газету.

Я как во сне оторвалась от окна и прошла по комнате за газетой. Проклятая Кэрол Шэпли. Она и в самом деле сработала очень быстро, если от интервью до напечатанной страницы прошло так мало времени. Вот тебе и сочувственная история.

Слезы мешали говорить опечаленной Саре Финч, когда она рассказывала мне о том, как нашла тело своей любимой ученицы. Знакомая с трагедией не понаслышке, она в свое время испытала боль утраты. «Я знаю, что должна чувствовать семья Дженни, – плакала она. – Но у них хотя бы есть тело, которое они могут похоронить».

– Я этого не говорила, – пробормотала я, в основном для себя, стремительно пробегая глазами статью. Здесь было все: исчезновение Чарли, мамин нервный срыв, папина смерть, смерть Дженни, – но история стала практически неузнаваемой, гладко изложенная, разделенная для алчного читателя на легкоусвояемые абзацы. Я дошла до третьей страницы, где рассказ перетекал в догадки о случившемся с Дженни и в то, что Кэрол выдавала за мои благие пожелания родителям Дженни. («Я надеюсь, они останутся вместе, поддерживая друг друга. Они преодолеют это, но никогда не забудут».) Прочитав последние строчки, я на секунду прикрыла глаза. Мне не требовалось читать это снова – вероятно, я смогла бы процитировать статью наизусть слово в слово, – но я вернулась к началу и смотрела, не различая слов. Мне не хотелось, опустив газету, встретить пристальный взгляд, который, я знала, направлен на меня.

– Прошу прощения, я ничего не сказала о своем брате, поскольку не думала, что это как-то связано, – наконец произнесла я, садясь и для удобства обхватывая колени руками.

Брови Блейка взлетели.

– В самом деле? Я был бы не против узнать об этом раньше средств массовой информации. Кстати, как ей стало известно об этом?

Без всякого выражения я рассказала ему о Кэрол и ее настойчивости. Я объяснила: в тот момент мне показалось, что у меня нет другого выхода, кроме сотрудничества с ней.

– Она мне солгала, – сказала я, щелкая ногтем по раскрытой газете. – Она обещала не использовать мою новую фамилию или любые сведения, по которым меня можно будет узнать. Вот почему это не постановочная фотография. Я не знаю, когда сделан этот снимок. Вероятно, когда все они выстроились за школьной оградой, на следующий день после того, как нашли Дженни.

– На следующий день после того, как ты нашла ее, – подчеркнул Блейк.

Я подняла на него глаза.

– И что?

Он не ответил прямо, просто сердито посмотрел мимо меня.

– Послушай, – сказала я, снова горячась, – не обманывайся, думая, будто во всем этом есть что-то еще, кроме совпадения. Я никому не говорила о Чарли. Я вообще о нем не говорила. О таких вещах не упоминают походя в разговоре, тебе не кажется? И я не могу ожидать, будто другие люди так уж близко к сердцу примут исчезновение моего брата и то, что я так и не смогла это пережить. Это случилось. Я росла, и мне приходилось жить с этим, как, впрочем, и теперь, с той лишь разницей, что сейчас большинство людей либо не помнят, либо им все равно. Поэтому хотя бы переживать свое несчастье я могу без свидетелей? Я привыкла загонять все в себя и даже не представляла, как могу с кем-то поделиться. Скрывать это стало для меня естественным.

Он пожал плечами.

– Зачем же ты здесь осталась? Ужасно, должно быть, жить в том же доме.

– Из-за мамы, – просто ответила я и объяснила: ей необходимо было оставаться в доме, где мы всегда жили, на случай чудесного появления Чарли.

Он покачал головой.

– Об этом я и говорю, Сара. Пускай она не уезжает, ладно. Это ее дело. Почему тебе обязательно с ней жить? Она взрослый человек. Даже если она губит свою жизнь, из этого не следует, что и ты должна губить свою.

– Я не могу ее бросить. – Я снова и снова машинально водила ногтем по шву джинсов. – Все остальные ее бросили. Я не могу так с ней поступить.

– Как не можешь оставить Джеффа, лежащего в коме, – напористо сказал Блейк. – Я не очень-то удивился, найдя тебя здесь. – Он подался вперед. – Ты хоть осознаешь, что при другом раскладе – если бы ты рассказала мне о его поведении – ему могли предъявить обвинение в преследовании?

Я не подняла взгляда.

– Это совсем не тот человек, из-за которого ты должна страдать, – произнес Блейк, наполовину раздраженно, наполовину сочувственно. – Ты можешь даже сказать, что он получил по заслугам.