Текст книги "Досье Дракулы"

Автор книги: Джеймс Риз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Я сразу проникся симпатией к этому человеку и должен сказать, что, хотя наше близкое знакомство было оборвано его кончиной, за все последующие годы не встречал человека умнее. Признаю, впрочем, что его репутация немыслимого вольнодумца и распутника была им вполне заслужена, ибо он действительно отличался крайней небрежностью и в одежде, и в манерах, с виду же был весьма похож на обезьяну.

Лет, примерно, за десять до того, как я познакомился с Уайльдами, а именно в 1864 году, доктор Уильям Уайльд, недавно ставший сэром Уильямом, столкнулся с пятнавшим его новый титул громким скандалом. Его бывшая пациентка, некая мисс Мэри Трэверс, обвинила его в непристойных поползновениях. Поскольку это дело получило широкую огласку и подробности, Кейн, безусловно, тебе известны, я не стану приводить их здесь. [50]50
  Поскольку современный читатель, в отличие от Холла Кейна, не посвящен в детали печально известного судебного разбирательства девятнадцатого века, я предлагаю здесь его вниманию первый куплет баллады, исполнявшейся в мужских курительных комнатах:
Сей добрый сэр живет на Сквер, он там врачует очи.Прослыл талантливым весьма по части разных дел,И я сейчас всем расскажу, кто выслушать захочет,Как некой мисс Трэверс он глаза открыть сумел.

[Закрыть]

И хотя все обвинения по делу Трэверс были с него сняты, эта история не прошла бесследно, и сэр Уильям, которого я впервые увидел в тот вечер за столом, выглядел каким-то съежившимся. Видимо, сказывались и дурная репутация, и привычка слишком много работать. А после ужина, когда гости перешли из столовой в гостиную, стало заметно, что сэр Уильям не только значительно старше своей жены, но и гораздо ниже ростом, да и вообще меньше.

И когда сэр Уильям подошел к нам со Сперанцей, он заглянул в лицо жены в поисках знака – да или нет, – желая прочитать по нему, стоит ли тратить на меня свое время. Очевидно, ответ был утвердительный, ибо вскоре я был приглашен в святая святыхсэра Уильяма, в библиотеку, она же кабинет, рядом с фойе, где за закрытыми дверями мы взялись за сигары и быстро нашли интересующую обоих тему: Египет.

В первый раз сэр Уильям совершил путешествие в Землю Тайн в 1838 году. Именно он, увидев пролежавшую века рядом со Столпом Помпея Иглу Клеопатры, начал кампанию за водружение этого монолита на его нынешнее место, то есть на набережную Темзы. [51]51
  Странно, что Стокер выделяет среди многих свершений сэра Уильяма Уайльда именно это. Человек незаурядный, он известен своими изысканиями в глазной и ушной хирургии, совершенствованием способов лечения глухоты, не говоря уж о достижениях в области антропологии, фольклора и, конечно, египтологии.


[Закрыть]В тот вечер, когда мы сидели в библиотеке сэра Уильяма в окружении такого количества книг, какого я в жизни не видел в частном владении, причем на корешках многих томов значилось имя Уайльд – или его, или супруги как авторов книг, – мой хозяин поведал о том, как в песках близ Саккары отыскал мумию. [52]52
  Считаю нужным оповестить читателя «Досье» о том, что несколько лет спустя Стокер воспользовался историей с Саккарой, включив ее в свой роман 1903 года «Сокровище семи звезд», который сам теперь превратился в мумию. Из всего богатого творческого наследия Стокера бессмертия по иронии судьбы удостоился один «Дракула».


[Закрыть]

Я сидел, внимая с восторгом каждому слову, ибо семейству Уайльдов присущ удивительный дар рассказчика. И я бы покривил душой, сказав, что волоски на моих руках не поднялись дыбом, когда в конце истории, выдержав эффектную паузу, сэр Уильям кивком головы указал на саркофаг, лежавший на железном стенде в дальнем углу библиотеки.

– Нет, – сказал я. – Это невозможно!

– Да, – заявил сэр Уильям. – И это возможно.

– Но как вы… – воскликнул я, вскакивая с места.

– На самом деле в этом не было ничего особенного.

Сэр Уильям тоже поднялся и принялся бережно перекладывать книги, которые были свалены на этом многовековом саркофаге, что делало его похожим на грубо вырезанный и броско раскрашенный стол.

– Законы, регулирующие вывоз, гораздо менее строги, чем должны бы быть, а деньги довершают все остальное. Мне пришлось всего лишь заплатить пошлину, сопоставимую с той, какую с меня взяли бы за партию соленой рыбы соответствующего веса.

– Неужели?

– То-то и оно!

Сэр Уильям продолжал уверять меня, что, вывезя мумию, избавил ее от гораздо худшей участи: она попала бы в руки куда менее щепетильных контрабандистов.

– Наверно, мне действительно следовалооставить ее в Каире. Но я пообещал молодому Баджу, что завещаю мумию ему или, вернее, Британскому музею… потом. [53]53
  Имеется в виду Уоллис Бадж (впоследствии сэр), в то время египтолог с хорошей репутацией, работавший в Британском музее и позднее возглавлявший там отдел древностей. Именно к его переводу «Книги мертвых» мы продолжаем обращаться сегодня, спустя более ста лет после ее первой публикации.


[Закрыть]

Перед тем как поднять крышку саркофага, сэр Уильям быстро прошелся по библиотеке, запирая двери и убавляя свет.

– Не годится, чтобы узнали слуги, – пояснил он. – Наверняка они потребовали бы прибавки к жалованью, ссылаясь на наличие еще одного члена семьи, за которым надо ухаживать.

Ребенком, прикованным болезнью к постели, я выработал привычку мечтать, бодрствуя, но как бы видя сны. В этих грезах мне представлялись пещеры близ Клонтарфа, полные виски, которое контрабандисты доставляли на лодках, и буйные сборища пиратов. Потом началось мое увлечение тайными языками и шифрами. Оно привело меня к легендарным иероглифам Египта, который и стал главным объектом моих видений. Но до сего дня я и не дерзал надеяться, что смогу узреть настоящую египетскую мумию наяву, да еще так близко!

Да, в непосредственной близости! Мумия была частично развернута, и когда я помогал сэру Уильяму поднять крышку саркофага, первым, что бросилось мне в глаза, оказался поблескивающий золотой наперсток, надетый на черный, иссохший, наводящий на мысль о детской лакричной палочке палец мумии.

– Мы с юным Баджем принялись разворачивать пелены несколько месяцев назад, – произнес сэр Уильям шепотом, как будто мумия была ребенком, спящим в колыбели, – но поскольку этот наш приятель оказался слишком пропитанным смолами и хрупким, что, замечу, результат нерадивости бальзамировщиков, – мы решили, что разумнее воздержаться. Развернули только руку, кости которой…

– Кости? – переспросил я. – Почему-то я думал, что там нет костей.

– Ну конечно, – сказал сэр Уильям. – Кости скрипят, стоит до них дотронуться, звук противный, словно проводишь ногтем по стеклу. Услышав его впервые, я вздрогнул.

Это заставило вздрогнуть и меня, да так, что я отпрянул от саркофага, оставив сэра Уильяма одного бороться с тяжестью крышки.

– Послушайте, Стокер, если вы не против…

Я с извинениями снова принял на себя свою долю тяжести.

– Просто…

– Да, да, я понимаю. Редко удается увидеть мумию, невероятноредко… Потрогайте ее.

– Нет, нет, – сказал я, учуяв пряный дух столетий. – Я предпочел бы не тревожить… его или… ее?

– Безусловно, его – сказал сэр Уильям. – Мы нашли у него между ног мумифицированную лягушку, символ возрождения, но, по-видимому, также и кивок в сторону Осириса, которого…

– Которого расчленил его брат Сет и выбросил его пенис в Нил на съедение лягушкам.

– Молодец, Стокер. И впрямь молодец. Да, наш друг мужского пола, относится к Позднему царству, точнее, если верить Баджу, к шестисотому году до Рождества Христова или около того… Продолжайте.

Я снова потянулся к руке мумии, но, едва коснулся ее кончиком пальца, в дверь библиотеки постучали.

– Дорогой? Открой, дорогой.

Сэр Уильям отпер дверь, и Сперанца, величественно заплыв внутрь, укорила его:

– Нехорошо, я бы сказала, просто безобразнос вашей стороны, сэр, присваивать себе самого привлекательного и наименее шведского из наших гостей.

Пристроившись поближе, леди Уайльд взяла меня под руку.

– Почему, о почему, муж мой, – произнесла она со вздохом, – тебе не могла даровать почести страна, где люди более привычны поддерживать беседу? Например, Франция. Или Италия. Итальянцы – дивный, симпатичный народ.

– Я должен хорошенько рассмотреть эту возможность, дорогая, – отозвался, подмигнув, сэр Уильям.

Стандартная линия поведения окулиста.

Потом Уайльды включились в привычную игру, ибо леди, быстро уловив суть происходящего в библиотеке, кивнула в сторону саркофага и тоном, выдававшим лишь намек на иронию, произнесла:

– Вижу, мистер Стокер, мой муж познакомил вас со старшим из наших троих сыновей. Он не самый занятный из них, но, безусловно, самый воспитанный.

– Да, мадам, познакомил. Весьманеобычное знакомство.

– В следующие визиты, – величественно изрекла Сперанца, – вы непременно заметите, мистер Стокер, что для всего обычного двери нашего дома закрыты.

Так оно и вышло. Верным оказалось и то, что вслед за тем первым визитом последовало множество других. В те годы, последние в жизни сэра Уильяма, я часто обедал с Уайльдами и видел за их столом самое блестящее и заслуживающее внимания общество, которое мог предложить Дублин. Нередко мне случалось наведываться в дом № 1 из квартиры на Харкурт-стрит, которую я делил с моим братом Торнли. [54]54
  В описываемое время Торнли Стокер был только что назначен на должность внештатного хирурга в «Больницу для умалишенных декана Свифта», она же больница Святого Патрика в Дублине. Он исполнял приблизительно те же обязанности, что и доктор Сьюард в «Дракуле».


[Закрыть]Я частенько заходил туда без предварительного уведомления, а тогда, когда мы в полумраке склонились над мумией, сэр Уильям сказал, что я могу пользоваться его библиотекой как своей собственной.

– При одном условии.

– Каком, сэр?

Конечно, я бы согласился на любые условия: ведь я уже присмотрел для себя первые книги, которые возьму почитать: «Суеверия», [55]55
  Ссылка на «Ирландские народные суеверия» (1852), труд, в котором Стокер мог прочесть о dearg-due, «красных кровососах» древней Ирландии, а также о Tuatha De Danan, или «бессмертных». Не меньший интерес, несомненно, представляют стихи и рассказы миссис Уайльд, также насыщенные обращениями к сверхъестественному.


[Закрыть]сочинение самого сэра Уильяма, и сборник стихов, принадлежащий перу его супруги.

– Что из того, что вы носите при себе, представляет для вас наибольшую ценность? – осведомился сэр Уильям.

– Ну, пожалуй, это, – ответил я, показав карманные часы, которые мой отец получил в подарок при выходе на пенсию.

Они перешли ко мне после его недавней кончины и служили мне больше чем хронометром – предметным уроком того, как не следует жить. Однако я очень любил отца, и мне претила мысль о расставании с его часами, которые я держал сейчас за цепочку, как делают адепты месмеризма, погружая человека в транс.

– Положите их на стол, вот сюда, – сказал сэр Уильям через плечо, ибо, взобравшись на стремянку, пытался вытащить далеко задвинутый на полке том Геродота. – Там маленькая шкатулка. Видите?

Я видел. Она была из чеканного золота с филигранью.

– Ключ от этой шкатулки я держу в этой книге. Если, сэр, я найду ваши часы в шкатулке, то буду знать, что одна или более из моих книг покинула эту комнату с вами, а значит, находится в надежных, заботливых руках. Мне не нужны никакие другие заверения, и я не стану выдвигать никаких других условий.

Тут леди Уайльд, все это время молчавшая с серьезным видом, многозначительно прокашлялась.

– О да, да, – продолжил сэр Уильям, поняв намек. – И если, мистер Стокер, вы войдете в эту комнату и найдете меня за работой, склонившимся над книгой или чистым листом, с пером наготове, прошу вас, пожалуйста, не заговаривайте со мной, пока я сам не заговорю. Хотя в последнее время поезд моих мыслей бойко катится по своей колее, сход его с рельсов я переношу не слишком хорошо, нет, совсем нехорошо.

– Ни слова более, – сказала Сперанца, поднеся к губам указательный палец, и, кивнув в сторону мумии, добавила: – И молчок сами знаете о ком.

– Ни слова, – сказал я, тем самым как бы скрепив печатью клятву, благодаря которой получил доступ к самой лучшей частной библиотеке в городе, но зато оказался в положении человека, никогда не знающего точного времени, потому что мои часы все время находились в той шкатулке.

Не будет преувеличением сказать, что я прочитал или, по крайней мере, просмотрел каждый том, имевшийся у Уильяма Уайльда. (Я не говорю о библиотеке его жены Сперанцы, находившейся наверху и закрытой для всех и каждого, включая ее любимых избалованных сыновей.)

И вот, некоторое время спустя, сидя в кресле сэра Уильяма и размышляя, какие из его книг взять с собой на Харкурт-стрит, я в первый раз увидел – и тут, Кейн, я подхожу к моменту, который собираюсь развить, – Женщину в Черном. [56]56
  В данном случае Стокер не может отказать себе в удовольствии обыграть название получившего абсурдную популярность у викторианцев романа У. Коллинза «Женщина в белом», некоторые структурные особенности которого он заимствовал как для «Дракулы», так и для предшествующего ему «Досье».


[Закрыть]

Оторвавшись от письменного стола в замке [57]57
  Дублинский замок, где Стокер работал в должности клерка второго класса гражданской службы. Клерки имели право отлучаться из замка только с разрешения старшего клерка и отчитывались за каждые полчаса проведенного на службе времени. Впоследствии, когда Стокер был назначен инспектором Малых сессий, его расписание стало чуть более свободным, хотя работа оказалась не намного более вдохновляющей.


[Закрыть]и променяв получасовой обед на поход в библиотеку Уайльдов, я прибыл в дом № 1 в полдень. Помню, я торопился за очередными томами Еврипида и Шекспира. Я не ожидал увидеть Сперанцу, потому что она редко одевалась и спускалась до второй половины дня – терпеть не могла дневного света. Но в ту пору сумрак иного рода уже опустился над домом № 1, ибо сэр Уильям уже несколько недель был прикован к постели, и недавно мы получили неутешительный прогноз. Конец его был близок.

Я вошел и увидел слуг со слезами на глазах. Оскар был дома, а Уилли, о котором Оскар сказал, что он «на празднике бутылки», должен был вот-вот прийти. И когда я стоял в прихожей, разговаривая с Оскаром, и вполне невинно расспрашивал его о Флоренс, с которой он познакомил меня несколько недель тому назад, я, вернее, мыуслышали, как открылась входная дверь. Безусловно, и Оскар, и слуги, несмотря на все свидетельства противоположного, видели и слышали то же, что и я, – женщину, одетую во все черное, с лицом, закрытым плотной вуалью, которая молча вошла в дом, беспрепятственно проследовала через прихожую и поднялась по лестнице. Однако никто не обратил на нее внимания. Невероятно! Был ли то призрак? Неужели эту женщину не увиделникто, кроме меня? Как иначе объяснить всю эту нелепицу?

С отвисшей челюстью наблюдал я за тем, как движется женщина, но когда мои мысли обратились от Оскара и слуг к констеблям – ведь это была, несомненно, посторонняя! – и я обернулся, то оказалось, что нахожусь в прихожей один: Оскар и слуги куда-то подевались. Выходило, что Женщина в Черном тоже скрылась в верхних помещениях дома № 1. Что мне было делать? Выбор у меня был невелик, потому что я никогдабы не решился подняться по этой лестнице без приглашения и сопровождения, и, более того, мне следовало через четверть часа, не позднее, вернуться обратно в Замок. Итак, с Еврипидом и Бардом под мышкой я удалился, но когда зашел к ним через два дня, снова в полдень, я опять увидел гостью, одетую в черное. Она вошла и безмолвно направилась вверх по лестнице, пока я смотрел на нее, не отрывая взгляда.

Мое удивление медленно уступило место подозрению, ибо я был еще зелен и неискушен. На самом деле мои подозрения подтвердились лишь несколько лет спустя, когда мы с Оскаром встретились, чтобы за бокалом вина оставить позади историю с Флоренс. Только тогда у нас зашла речь о Женщине в Черном. Разговор об этом, конечно, первым завел я, и должен признаться, что к удовлетворенному любопытству примешивалось огорчение, ибо мне пришлось узнать, чего стоила леди Уайльд ее любовь.

Женщиной в Черном была, конечно, последняя и предпочтенная леди Уайльд любовница сэра Уильяма. И каждое утро его медленного нисхождения в смерть она приходила в дом № 1, всегда в черном, всегда под вуалью, и садилась рядом со своим любовником. Оскар утверждал, что его мать была решительно не способна на такое вульгарное чувство, как ревность, но, я думаю, те мрачные дни стоили ей очень дорого. Ни одна женщина из тысячи не потерпела бы присутствия соперницы у смертного ложа своего мужа, но Сперанца не только пошла на это, но попросила своих сыновей и слуг безропотно сделать то же самое. Зная, что сэр Уильям любил эту женщину, она не могла отказать мужу в счастье, которое дарило ему ее присутствие.

И все же именно она, Сперанца, была дамой сэра Уильяма, а он – ее рыцарем. Мне кажется, она поступила правильно. И к тому же я верю в их любовь, какова бы она ни была. Убежден по собственному опыту: есть только одна правильная позиция, чтобы судить о браке, – изнутри.

Что же касается Оскара, то уж не знаю, усвоил ли он урок благоразумия у матери. Боюсь, что он его лишен и это не доведет его до добра.

Памятная записка
(продолжение)

Как я уже говорил, именно леди Уайльд рассказала мне, что ты, Кейн, приехал в Лондон в качестве нового секретаря Россетти.

Шел август 1881 года, и поводом для объявления этого известия послужило возобновление леди Уайльд ее субботних дневных приемов, или, как она их называла, conversazioni, [58]58
  Приемы, собрания ( ит.).


[Закрыть]которые были столь популярны в Дублине. Конечно, ее салону в Лондоне требовалось некоторое время, чтобы приобрести подобную популярность. [59]59
  Здесь Стокер приукрашивает действительность: Сперанце, недавно обедневшей и несчастной из-за вынужденного отъезда из Ирландии, потребовалось немало усилий, чтобы получить известность в лондонском свете. Это удалось ей лишь в то время, в которое – а не о котором – пишет Стокер, то есть в 1888 году, причем своим восхождением она была целиком обязана возраставшей известности Оскара. В 1888 году он стал редактором популярного журнала «Женский мир» и опубликовал книгу «Счастливый принц и другие сказки».


[Закрыть]

Я постучался в дверь дома № 146 на Окли-стрит, поскольку колокольчик был сломан. Ирландка Бетти появилась незамедлительно, прищурилась и от своего имени извинилась за полумрак внутри.

– Знаете ведь, что леди любит обращать дневной свет в свет свечей. Ступайте за мной, – сказала она, после чего я проследовал в салон по коридорам с низким потолком, обшитым темными панелями.

Войдя, я увидел, что комнаты леди Уайльд набиты до отказа. Не сколько человек сидело на лестнице. Другие толпились вокруг. Стоя в тени, я услышал, как меня снова и снова окликают по имени, и стал проталкиваться туда, где сидела леди Уайльд. [60]60
  Еще один гость записал в дневнике: «Сегодня был с матерью с визитом у леди Уайльд. Она сидела в полном одиночестве и во всем своем великолепии в таких крохотных комнатах, что мы с матерью потом недоумевали, как эта особа в них поместилась. Она производила впечатление корабля в бутылке».


[Закрыть]

– Мистер Брэм Стокер, – прозвучало обычное приветствие.

– Леди Уайльд, – произнес я, низко поклонившись.

– Скажите нам, – промолвила она, с легкостью употребляя монаршее «мы», – как поживает миссис Стокер в последнее время?

– С ней все хорошо, и она передает свои извинения.

– Ее извинения приняты, как всегда. [61]61
  По-видимому, Стокер намекает на некий холодок в отношениях между семьями. И действительно, хотя самого Стокера леди Уайльд, очевидно, быстро простила, она сохранила обиду на Флоренс, давшую отставку ее Ас-кару.


[Закрыть]

Я кивнул:

– Вы, миледи, выглядите воистину замечательно.

Она действительно была великолепна в одеянии из пурпурного шелка, головном уборе в тон ему и золотых серьгах, которые свисали до уровня ее многочисленных брошей. Воздух вокруг нее, как всегда, благоухал розами. Когда она протянула руку для поцелуя, на ее запястье зазвенели браслеты.

– Так у меня и вправду все замечательно, – сказала она и, под манив меня поближе, продолжила: – Хотелось, чтобы то же самое можно было сказать о бедной мисс Портер, вон она. Пожалуйста, Брэм окажите услугу. Скажите бедняжке, что оттенки гнилой спаржи и огурца ей совершенно не к лицу. И ей не следует так много говорить. С таким лицом ей лучше молчать, храня серьезную мину.

Она лукаво улыбнулась.

– И я отнюдь не шучу. Если она немедленно не удалится, мне придется переставить свечи. Видите, она крадетсвет, который по праву принадлежит баронету рядом с ней?

Сперанца имела в виду свечи в алебастровых подсвечниках с красными ободками. Их розоватого света было явно недостаточно, что давало повод для толков, будто бы стесненные обстоятельства не позволяют леди содержать более одной служанки, упоминавшейся выше немного бестолковой Бетси. Той казалось, что легче держать помещения в темноте, чем содержать их в чистоте. Я, конечно, опровергал эти слухи, привыкнув и раньше видеть Сперанцу в полутьме, и убеждал всех, что леди Уайльд давно избегает естественного освещения. [62]62
  Некоторые из современников леди Уайльд, среди них Шоу и Йейтс, высказывали даже предположение, что неприятие света Сперанцей было симптомом своего рода гигантизма.


[Закрыть]

Все еще сокрушаясь по поводу внешности мисс Портер, леди Уайльд заметила:

– Ах, будь здесь Ас-кар, он нашел бы, что ей сказать…

– Оскара здесь нет? – уточнил я, испытав, признаться, при этом известии некоторое облегчение.

– Нет. Мой Ас-кар отсутствует, и это такогорчительно, но я прочитала в «Панче», что он навел изрядного шороху в своем турне по Америке.

Затем Сперанца продолжила с притворным изумлением:

– Можете себе представить, Брэм, среди моих гостей есть такие, которые приходят на мои субботы только в надежде встретить здесь Ас-кара? Я чувствую, что становлюсь егоматерью, тогда как прежде он был моимсыном. Но разумеется, я смиряюсь с этим как с естественным порядком вещей. [63]63
  Здесь Сперанца несколько опережает события, поскольку на тот момент она, вероятно, еще оставалась самой известной или пользующейся дурной славой из Уайльдов. На самом деле Оскар, описывая свое первое турне по Америке, где он действительно произвел много шума, рассказывал, как был тронут тем, что здесь все привечают его как сына Сперанцы, которую ирландцы, эмигрировавшие во времена голода, хорошо помнят и как поэтессу, и как патриотку. Даже в 1891 году, когда дублинский журнал «Хозяйка дома» провел опрос, призывая читательниц назвать «величайшую из ныне живущих женщин Ирландии», Сперанца получила 78 процентов голосов.


[Закрыть]

Потом Сперанца сжала мою руку:

– О, Брэм, я нахожусь в несколько затруднительном положении. Мне так хочется, чтобы Ас-кар писал мне чаще, хотя это, конечно, оставило бы ему меньше времени на болтовню, а в этой области он проявляет большой талант. Но вы ведь поговорите с ним на эту тему ладно, Брэм? Как старший брат? От нашего Уилли в этом отношении нет никакого толку.

Что мог я сказать Оскару Уайльду? Это не возымело бы никакого действия: тогда, как и теперь, он был абсолютно не восприимчив к каким-либо уговорам, равно как и к общественному мнению. Конечно, я дал леди обещание, чувствуя, впрочем, что покривил душой, и тут же перевел разговор на другую тему.

– До вас доходили слухи о Россетти? Вы знаете, он сейчас живет в доме номер шестнадцать, всего в нескольких шагах от нашего двадцать седьмого.

– Слухи? – Сперанца встрепенулась.

Я кивнул:

– Нашего Ноэля порой будят павлины Россетти, разгуливающие в общем дворе. Кричат оглушительно, уверяю вас. Возмутительно: он содержит целый зверинец, и соседи настроены против него, естественно из-за слухов.

– Из-за слухов? О, расскажите же, мистер Стокер. О чем слухи?

– О слоне, конечно.

Сперанца отпрянула, приложив руку к сердцу. По правде говоря, ее рука пребывала в нескольких дюймах от вышеупомянутого органа, отделенного от ладони пышной грудью и парчовым нагрудником, напоминавшим слюнявчик, к которому были прикреплены ее броши.

– Продолжайте, мистер Стокер. Что общего может иметь Россетти с толстокожим животным?

– Говорят…

Тут я сделал паузу, главным образом для того, чтобы леди могла сполна прочувствовать предвкушаемое удовольствие.

– Говорят, будто он намеревается завести слона, держать его во дворе и обучить мыть окна Тюдор-хауса.

– Santo Cielo! Святые небеса! Не может быть, вы шутите!

– Но порой могубыть серьезным и сейчас вовсе не шучу.

– Завести слона? Здесь, посреди Челси? Какое транжирство, какое потрясающее транжирство!

Потом в ней проснулось что-то вроде сочувствия.

– Бедный Россетти, бедный, разумеется, только умом, ибо, говорят, он богат, как Крез. Безусловно, он сумасшедший… Представьте себе, я слышала, и говоривший заслуживает доверия, будто Россетти плакал, как дитя, потеряв своего вомбата. Но слон? В голове не укладывается! [64]64
  У Россетти действительно был вомбат, он любил держать его на коленях, почесывая ему брюшко, и после его гибели горько оплакивал. Насчет слона сведений не сохранилось, но, зная биографию Россетти, легко предположить, что у него могло возникнуть такое намерение.


[Закрыть]

– Помогите мне встать, – сказала Сперанца, протянув руку. – По части слухов я в большом долгу перед той графиней в углу, и слон Россетти как нельзя лучше подойдет для уплаты.

И она, шурша шелком и позвякивая украшениями, отбыла в указанном направлении, напоследок промолвив:

– Непременно загляните к нам в следующий вторник вечером на чашку чая, мистер Стокер. Есть вопрос, который я собираюсь обсудить именно с вами, вопрос о книгах… Не очень приятный, поэтому я не стану портить свою субботу, затрагивая его сейчас. [65]65
  Вероятно, леди имела в виду необходимость обратить свою библиотеку в наличность, как ей пришлось поступить с библиотекой сэра Уильяма, ставшей библиотекой Стокера, перед отъездом из Дублина.


[Закрыть]Что же касается Россетти, я слышала, у него новый секретарь – Крейн, или Бэйнс, или что-то в этом роде. Нет, нет, Кейн. Говорят, он из Ливерпуля, хотя в прошлый четверг мне показалось, будто он из Лилипутии: проезжая мимо в карете, я увидела, как этот человек, далеко не великан, с немалым трудом взбирается по ступенькам Тюдор-хауса. Надеюсь, мистер Стокер, ко вторнику вы разузнаете побольше и все мне расскажете… Так, говорите, слон? Ну и дела – слон!

И она на всех парусах поспешила к ничего не подозревавшей графине.

Кейн… Я слышал это имя раньше.

Ах да. Сперанца вроде бы сказала Ливерпуль? Кажется, Ирвинг перед каждой премьерой, помимо всего прочего, напоминал: дескать, желательно, чтобы на спектакле присутствовал некий Кейн из Ливерпуля, представляющий «Городского крикуна». Да, так оно и было. И не тот ли это самый Кейн, который, еще чуть ли не мальчишкой, отозвался об игре Ирвинга в «Гамлете» в столь лестных для актера выражениях, что он захотел с ним познакомиться и пригласил Кейна? [66]66
  Знакомство Кейна с Ирвингом предшествовало знакомству со Стокером. Что же до рецензии, то она была написана в 1874 году, когда Кейну был всего 21 год.


[Закрыть]Да, так оно и есть. И теперь этот Кейн наконец приехал в Лондон и остановился у Россетти, в половине квартала от моего дома. Весьма любопытно. [67]67
  Возможно, Стокер учуял соперника? Если так, ему можно посочувствовать Холл Кейн, хоть был моложе Стокера на шесть лет, уже встречался с Генри Ирвингом и произвел на него впечатление своими талантами, весьма сходными с талантами Стокера. Стоит вспомнить, что в августе 1881 года Стокер был все еще очаровав Генри Ирвингом и рад возможности состоять у него на службе.


[Закрыть]

В 1862 году Россетти, безутешный после потери своей любимой Лиззи, [68]68
  Жены, не вомбата.


[Закрыть]поселился в Тюдор-хаусе. Он арендовал весь дом, значительную часть которого стал сдавать в субаренду. Друг напротив друга на первом этаже жили поэты Джордж Мередит и Алджернон Суинберн, первый – с хорошими манерами, последний – склонный к выпивке и имевший, напившись, обыкновение смазывать перила Тюдор-хауса жиром и съезжать по ним в голом виде. Отрезвляющее влияние на этс гнездо пороков оказывал брат Россетти Майкл. [69]69
  Майкл, брат Россетти, издавал в Англии Уолта Уитмена. Сестра Кристина сама была известной поэтессой.


[Закрыть]

Со временем в Тюдор-хаусе не осталось жильцов, кроме одного: Россетти не нуждался в обществе, но уединение вскоре перешло в изоляцию, потом в привычку, потом в манию и наконец в безумие, Об этом последнем состоянии и свидетельствует отношение Россетти к своей любимой Лиззи спустя долгие годы после ее кончины. [70]70
  Рассказать об этом Стокер предоставляет мне. Россетти совершил поступок с одной стороны, несказанно восхитивший романтиков, с другой же ужаснувший более трезво мысливших современников: спустя годы после погребения жены он велел извлечь ее прах из могилы. В порыве скорби он похоронил с ней вместе многие из своих неопубликованных поэм, которые потом захотел вернуть. Если читатели усомнятся во впечатлении, которое это произвело на Стокера, отсылаем их к «Дракуле», глава 16, где Люси Вестенра, которую считают умершей, хотя это не так, выкапывает из могилы ее жених, Артур Холмвуд, и все это в итоге оборачивается не слишком хорошо.


[Закрыть]

За два десятилетия до появления Кейна через Тюдор-хаус прошла целая процессия помощников. Между прочим, в 1881 году, когда Кейн в первый раз написал некогда знаменитому поэту, выпрашивая сонет для задуманной им антологии, Россетти только что выгнал со службы последнего из своих секретарей. Поскольку Кейн, хоть и стремился начать жить литературной жизнью в Лондоне, все еще обитал в Ливерпуле, Россетти обратился к нему с просьбой выполнить для него в Ливерпуле непростое поручение, которым Кейн занялся и успешно с ним справился. [71]71
  После нескольких месяцев переговоров Кейн добился желаемого: полотно Россетти «Видение Данте о Беатриче» было выставлено в Художественной галерее Уокера в Ливерпуле, где оно пребывает и по сей день. Говоря об успехе, Стокер, несомненно, намекает на 1500 гиней, которые Кейн выручил для Россетти за эту картину, – сумму, сопоставимую с нынешними 75 000 фунтов.


[Закрыть]В качестве вознаграждения он был приглашен отужинать в Тюдор-хаус, где признательный Россетти, сменивший поэзию на живопись в надежде на более высокие доходы, пожаловал Кейну полные права на бывшие покои Суинберна. Предложение было с готовностью принято.

(Верно ли я изложил все вышесказанное, друг мой? Я намеренно рассказывал о тебе несколько отстраненно, чтобы лучше все вспомнить. Но ты, конечно, можешь подкорректировать эти страницы, если пожелаешь.)

Вскоре после разговора со Сперанцей я в первый раз встретился с Кейном. Чтобы устроить эту встречу, потребовалось всего лишь переговорить с Генри Ирвингом, который очень обрадовался, узнав о том, что молодой Кейн приехал в Лондон, и поручил мне пригласить его в нашу театральную трапезную. Быстро выяснилось, что у нас с Кейном так много общих пристрастий, интересов и всего другого, что мы начали проводить наши (увы, редкие) часы досуга в компании друг друга: то у камина в моем доме № 27, то в комнатах Кейна неподалеку, в доме № 16, Чейни-уок, Челси. [72]72
  Среди «общих пристрастий», упоминаемых Стокером, мы можем, не рискуя погрешить против истины, назвать следующие: служение искусству, любовь к театру, литературные амбиции, ночной образ жизни и бесполые браки. В связи с этим мы даже вправе говорить о писательской «гомосексуальной предрасположенности», латентной в случае Стокера, но более активной в случае с Кейном. Правда, говоря это, мы, современные люди, должны понимать особенности викторианского мировосприятия и помнить, что само слово «гомосексуальный» вошло в обиход только в 1892 году.


[Закрыть]

Я побывал в доме под № 16 полдюжины раз, прежде чем наконец познакомился с самим Россетти. Обычно мы с Кейном сидели в гостиной, наша беседа подстраивалась под ритм шагов Россетти, который расхаживал в студии наверху и казался лишь чуть более реальным, чем печально знаменитые привидения, населяющие дом. [73]73
  Одним призраком была женщина, имеющая обыкновение появляться на лестнице, второй облюбовал себе место в буфетной, тогда как третье привидение «проживало» в неиспользуемой спальне, выходившей окнами на Темзу. Это была тема, о которой Россетти всегда умалчивал. Однажды, когда Кейн вызвался переночевать в упомянутой спальне и тем самым развеять миф о ее обитателе, Россетти запретил ему это. Когда Россетти вынуждали объясняться, он говорил лишь, что видел и слышал мертвых. Сравните это с приемом, который оказал Джонатану Харкеру его хозяин в замке Дракулы: «В замке вы можете войти в любую дверь, в какую пожелаете, кроме тех, которые заперты, а туда вам и не захочется входить. Есть причины для того, чтобы все было так, как оно есть, и если бы вы видели то, что вижу я, и знали то, что ведомо мне, возможно, вам бы все стало понятней». «Дракула», глава 2. Сравните также трех привидений Россетти с тремя дочерьми Дракулы.


[Закрыть]И когда наконец Россетти показался, представление о реальности существования этих призраков не рассеялось. Он сам казался привидением!

Это был человек, выглядевший старше своих лет, среднего роста и склонный к полноте, с лицом скорее круглым, чем яйцевидным. Его довольно длинные волосы поредели, но были не такими седыми, как его бородка. И он был бледен, зловеще бледен, на лице выделялись его большие глаза с черными зрачками, а веки покраснели от бессонницы.

Действительно, Россетти, боявшийся своих снов, презирал сон. Он рисовал, пока позволял дневной свет, а праздные часы глубокой ночи были для него мучением. Он бродил вместе с ночными феями и эльфами по окутанным тенями холлам Тюдор-хауса, вечно одетый в мешковатый балахон собственного покроя длиной по колено, заляпанный красками и наглухо застегнутый до подбородка, и ложился спать на рассвете, лишившись последних сил. Я задавался вопросом: чему больше был обязан Россетти своим маниакальным состоянием – а оно, несомненно, таким и было, – бессоннице или средству, которым он с ней боролся, а именно хлоралу? К нему он пристрастился давным-давно, и со временем это превратилось в зависимость. [74]74
  «Не пережившему мук ночи неведомо, как сладостно и дорого сердцу и очам бывает утро». «Дракула», глава 4. Что касается хлорала, это прозрачная, бесцветная, вязкая жидкость, получаемая от воздействия хлора на этанол. После смешивания с водой он превращается в гидрат хлора – сильнодействующее снотворное, наркотический эффект которого недооценивался врачами викторианской эпохи, свободно прописывавшими это сомнительное снадобье.


[Закрыть]

Кейн узнал о хлорале вскоре после своего переселения в Тюдор-хаус. Россетти сам признался Кейну, что регулярно принимает шестьдесят гранул с наступлением ночи, еще шестьдесят – через четыре часа и так далее, короче говоря, употребляет в сутки достаточно хлорала, чтобы погрузить в сон десять человек. Правда, лечивший Россетти доктор успокоил Кейна, заверив, что его пациент не принимает хлорал в том количестве, какое ему воображается. Врач вступил в тайный сговор с фармацевтом, и знаменитому больному под видом полных выдавали уменьшенные дозы. Разумеется, доктор обрадовался возможности доверить часть своих хлопот надежному человеку и вручил Кейну ключ от дорожного кофра, в котором хранилось снадобье, первым делом строго-настрого наказав выдавать Россетти по одному флакону в день, и не больше, как бы он ни просил.

Конечно, Россетти все время выпрашивал у Кейна ключ, чтобы добраться до хлорала, а когда Кейн засыпал (со временем стало казаться, что он просто потакал своему подопечному), Россетти перерывал весь дом в поисках ключа и, если ему улыбалась удача, устраивал себе праздник, словно обжора, дорвавшийся до еды. Кончалось это печально: Кейн, проснувшись, находил своего идола падшим, причем буквально. Россетти с флакончиками в руке валялся на полу своей студии, на холодных каменных плитах буфетной, а однажды – какой стыд! – на голой земле во дворе, прямо среди павлинов.

Если необходимость заботиться о пристрастившемся к наркотик) человеке и замедляла литературное восхождение Кейна, он тем не менее прогрессировал. Подготавливая свою давно запланированную антологию, Кейн был весьма доволен тем, что ни один известный поэт не отказывался поместить свой сонет в сборник Кейна, если просьба была подписана самим Россетти, а он делал это с удовольствием, попутно вводя своего секретаря в литературные круги Лондона.

Со временем Россетти привык к моему присутствию, во всяком случае сносил его без видимого раздражения. Мы втроем порой засиживались чуть ли не до рассвета, играя в покер или рассуждая на избранные нами темы. Так и получилось, что я находился в доме № 16 в ту ночь, когда пагубная привычка Россетти неожиданно привела к прискорбному, но закономерному результату.

В предыдущие недели тяга Россетти к хлоралу усилилась, и он все чаще неустанно бродил ночами по коридорам Тюдор-хауса в поисках ключа. Вероятно сообразив, что спящий Кейн может держать ключ при себе, он даже прокрался в спальню молодого человека и стал обшаривать его. Прикосновение холодных рук разбудило Кейна. Россетти смутился, отпрянул от кровати, бормоча извинения, на его освещенном луной лице поблескивали слезы.

В эту ночь Россетти был более беспокоен, чем обычно. Кейн вслух читал из Теннисона, поглядывая наметанным глазом на своего подопечного, который мерил шагами студию, и вдруг Россетти рухнул на диван, заявив со вздохом, что левая сторона его тела потеряла чувствительность.

Кейн спустился вниз, чтобы вызвать доктора, а я отнес Россетти на его постель. [75]75
  Подобное распределение обязанностей представляется разумным. В Стокере было 6 футов 2 дюйма, в Кейне 5 футов 3 дюйма.


[Закрыть]Россетти с закрытыми глазами казался трупом или хуже того – парализованным. Жизнь его еще не покинула, но я заметил мало ее признаков. Собственно говоря, Россетти так и не поднялся с кровати, на которую я его положил. На ней он и угас в пасхальное воскресенье 9 апреля 1882 года, да упокоится душа его с миром.