Текст книги "Досье Дракулы"

Автор книги: Джеймс Риз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Письмо
Брэм Стокер – Холлу Кейну [76]76
  На почтовой бумаге пароходной линии «Белая звезда».


[Закрыть]

8 мая 1888 года

Дорогой Кейн!

Когда обнаружишь мои краткие мемуары, друг мой, знай, что я благодарен тебе за совет их написать. Это действительно помогло мне отвлечься от повседневности, от текущих дел. Однако ты увидишь, что не все мои воспоминания благостны. Увы, я нахожу, что не могу преодолеть печаль, Кейн, при всем моем старании. И я опасаюсь, весьма опасаюсь возвращения домой.

Мы все ближе к Ливерпулю, к Лондону, к возобновлению рутины. Мне пока трудно представить себе, как это будет, но я строго следую завету Уитмена. Я обязательнонапишу новую жизнь, новое письмо, которое, возможно, когда-нибудь удостоится божественной подписи. Но это будет нелегко.

Г. И. расхаживает словно лев в клетке. Как только он вырвется в Лондон… боюсь, что б о льшая часть его деловитости, как всегда, падет на мои плечи. Говорил ли я тебе, что он исполнен решимости поставить своего «Макбета» к концу года? Обязательно, говорит он, но сначала мы обновим постановку нашего «Купца» для тех, кто пропустил сезон.

Я должен собрать чемоданы, но хотел подготовить эту вступительную записку, чтобы отправить ее вместе с моими мемуарами, ибо предполагаю, что не увижу тебя на причале в Ливерпуле. Я понимаю твое нежелание показываться… на «большом острове» – конечно, из-за тех самых цепких мытарей, о которых ты упоминаешь, – но я все равно говорю: « Приезжай!» Ты должен приехать, Кейн, нам нужно многое обсудить.

И скажу снова: привози своего американского друга в «Лицеум», когда ему будет удобно.

Ну вот, неожиданно оказывается, что я в ужасной спешке! Только что на горизонте показалась земля, и, как всегда, выясняется, что я всем позарез нужен: мне уже барабанят в дверь. Посему, Кейн, я и заканчиваю с благодарностью тебе за временное облегчение, обретенное мною во вложенных страницах, писание которых напомнило мне, насколько я тебе предан.

Твой Стокер

Телеграмма
Брэм Стокер – Флоренс Стокер

8 мая 1888 года

Прибыл Ливерпуль. 2 часа пополудни буду у твоей двери. Пжста про следи, чтобы Ноэль спал как положено.

Брэм

Вторая пора
НОЧЬ

Письмо
Брэм Стокер – Холлу Кейну

14 мая 1888 года, понедельник

Дражайший Кейн!

Прошло более месяца с тех пор, как я вернулся к своей рутине, всяческой рутине, и часто ловлю себя на мысли: может быть, я не прав, жалея о том, что моя жена грамотна?

Чтобы ты не подумал, будто это шутка, я немедленно приведу список тех томов, которые были приобретены в мое отсутствие и теперь выстроились передо мною в ряд на столе, где я сейчас пишу тебе, и в которых теперь Флоренс находит бесчисленные сведения, не дающие покоя ни ей, ни мне, viz. [77]77
  Сокращение от латинского videlicet, означающее: «то есть» или «именно».


[Закрыть]

Прежде всего это «Энциклопедия домашнего хозяйства. Затруднения, с которыми сталкивается молодая жена» Уорда и Лока, книга, заголовок которой сулит гораздо больше, чем она дает. И конечно, «Повседневная книга леди» с подзаголовком «Практическое руководство к изящным искусствам и ежедневные трудности домашней жизни». Вот уж воистину «ежедневные трудности». Не обошлось, разумеется, и без «Книги ведения домашнего хозяйства» почтенной миссис Битон.

Помимо всего прочего, есть немало томов, посвященных общей теме – экономике домашнего хозяйства, – хотя их страницы не разрезаны. Будь они даже разрезаны, собранная моей женой библиотека не была бы достаточным подтверждением того факта, что она много читала на тему экономики, домашней или какой-либо иной.

Мне нет нужды говорить тебе, мой весьма великодушный друг, что в настоящее время я ощущаю некоторое переутомление. Флоренс не знает ни об этом, ни о твоей ссуде, и я предпочел бы, чтобы так оно и осталось. [78]78
  И снова стоит упомянуть об успехе Кейна. Его четвертый роман за год разошелся тиражом более четверти миллиона экземпляров. Такой успех сам по себе мог явиться испытанием для дружбы любых двух авторов, но еще более осложнило их отношения то обстоятельство, что Стокеру пришлось позаимствовать у Кейна 600 фунтов, весьма изрядную сумму. Судя по всему, Кейн дал взаймы охотно, однако, говорят, он сам оказался в большом долгу перед Стокером, не в отношении денег, а скорее из-за некоей услуги, о которой он попросил своего друга.


[Закрыть]

По правде говоря, ей нельзя обо всем этом рассказывать. Я имею в виду, что посвятить ее в нашу ситуацию было бы столь же бесполезно, как посеять семена на камни. Ей все равно этого не понять, ибо она просто не допускаетсуществования реальности, отличной от ее собственной. В этом отношении она сущий ребенок и склонна винить реальность за то, что та не может соответствовать ее мечтаниям.

Что касается детей, передо мной сейчас еще одна из книг Флоренс «Советы матерям, как управляться с их отпрысками». Ее она тоже вряд ли прочитала, если только в книге не советуют проявлять холодность. О, Кейн, неужели я слишком жесток? Боюсь, что так. Конечно, написать об этом я мог только тебе одному, однако, перечитывая эти страницы, я нахожу, что не должен поддаваться разрушительным побуждениям. И действительно, если когда-то я полюбил Флоренс как раз за ее детскую натуру, то как можно теперь упрекать ее за это самое качество? Как могу я винить ее в незнании правды жизни, когда сам скрывал от нее эту правду? Могу ли я одновременно позолотить ее клетку и жаловаться на то, что она не вылетает в открытую дверцу? Не могу. О, Томми, несомненно, твое суждение более веско, чем мое, и поэтому я говорю: С-О-Ж-Г-И Э-Т-О П-И-С-Ь-М-О! Если почувствуешь, что это правильно и так нужно сделать, – сделай! [79]79
  Стокер либо копировал всю свою корреспонденцию перед тем, как ее посылать, что было бы вполне в его духе, но кажется маловероятным, учитывая его занятость, – либо попросил, чтобы его письма вернули ему, как только решил скомпилировать «Досье». Кроме того, пятна по всей рукописи «Досье» могут указывать на то, что Стокер порой использовал тогдашнюю несовершенную предшественницу современной копировальной бумаги. Так или иначе, мы можем лишь радоваться, что в данном случае Кейн проигнорировал указание Стокера.


[Закрыть]

Представь себе, вернувшись из турне, я обнаружил, что мой сын еще больше отдалился от своей матери – и, соответственно, от меня – из-за ее излишней суровости. Конечно, речь не идет о телесных наказаниях, скорее об избытке правили требований, которые не под силу выносить десятилетнему мальчику.

Конечно, Ноэль все более свободно говорит по-французски, но когда я осмелился предложить отправить мадемуазель Дюпон обратно в Дьепп с хвалебными рекомендациями и merci beaucoup – благодарностью за услуги, оказанные нашему сыну, Флоренс ударилась в слезы. И вот ведь каково женское коварство: не преминула указать мне на мое недавнее отсутствие, ставшее, должен признать, почти постоянным, – и ее стрела попала в цель, – ибо даже когда я не нахожусь на гастролях, то так загружен работой в Лондоне, что зачастую сплю, когда мой сын бодрствует, и наоборот. Ну а когда мы с ним хотим повозиться и подурачиться на ковре, Флоренс начинает жаловаться на поднятую пыль, хотя я так редко имею возможность поиграть с сыном, что едва ли это можно назвать настоящей отцовской лаской. И всякий раз я ухожу в театр под плач Ноэля: «Не уходи, папа, пожалуйста, неужели ты не можешь остаться?!»

Ты понимаешь, Кейн, что ее обвинение вдвойне бесит и огорчает меня, поскольку вполне справедливо.

Увы, семейная жизнь превратилась для меня в замкнутый круг обид, размолвок и извинений. К этому нужно добавить и бремя всего того, что осталось невысказанным. Это воистину высасывает из меня все жизненные соки, и зачастую, Кейн, я завидую и твоему замку Гр и ба, стоящему на холме, и твоим холостяцким комнатам в городе, где, как ты написал, ты надеешься в скором времени появиться. Я рад услышать эту новость, ибо есть многое, о чем нам лучше поговорить, поскольку в письмах всего не выскажешь. Приезжай, пожалуйста, как только сможешь, хорошо?

А пока расскажи мне, как поживают твои Мэри и Ральф? Ты счастлив, находясь во главе своего дома, теперь, когда твоя исповедь – полагаю, что могу назвать это так, Кейн, не обидев тебя, – состоялась и в Эдинбурге все было исправлено? Возможно ли, что эти тайные шотландские обеты были произнесены два года тому назад? [80]80
  Намекая на «тайные шотландские обеты», как прояснит «Досье», Стокер подшучивает над Кейном.


[Закрыть]

«Santo Cielo!» – как сказала бы Сперанца.

Кстати, раз уж речь зашла о леди Уайльд, я знаю, что она была бы очень рада видеть тебя на одной из ее бесед. Сможешь быть здесь в субботу на следующей неделе? Если да, возможно, мы втроем отправимся к леди Уайльд – я имею в виду, конечно, твоего американского друга, который сообщил мне о своем приезде и о комнатах, снятых на Бэтти-стрит, приложив к записке и буклет своего патентованного средства от прыщей. Должен сказать, Кейн, мой интерес к этому доктору чрезвычайно вырос, похоже, он совершенно уникален. Надеюсь, этот господин наведается в «Лицеум» довольно скоро.

Позднее

Я оторвался от этого письма, не завершив его, и, скажу тебе, Кейн, не напрасно: я нахожу, что глоток чая весьма улучшил мое настроение. И хотя мое супружеское ложе давно остается холодным, я не могу допустить, чтобы мое сердце охладело к жене подобным же образом. Это было бы нехорошо и непростительно грубо. Поэтому я буду делать все от меня зависящее, чтобы сохранять нашу совместную клетку в доме № 17, не давая облупиться с нее сверкающей позолоте, но что касается позолоты другого сорта, проистекающей изо лжи, то от нее как-нибудь постараюсь избавиться. Но, увы, Кейн, – порой мне кажется клеткой не только дом, но и вся эта жизнь!В заключение признаюсь, что связывал с давно задуманным переездом в этот дом на Чейни-уок надежду на обновление и улучшение, но, наверно, просить о таком четыре стены и крышу – значит требовать от них слишком многого. В этом доме есть то же, что и в остальных, и если моя жена была права, называя наш прежний дом посещаемым привидениями, то она не знала, что настоящим призраком был ее увешанный медалями муж, а вовсе не утопленник, который умер на ее обеденном столе. [81]81
  Этот загадочный параграф отослал меня в глубины биографии Стокера, где я обнаружил следующее.
  Стокер, когда проживал на Чейни-уок в доме № 27, переправлялся через Темзу в «Лицеум» и обратно на пароме. 14 сентября 1882 года, когда «Сумрак» приближался к причалу, в конце Окли-стрит Стокер увидел, как какой-то пожилой человек прыгнул за борт. Нагнувшись, Стокер сумел схватить его за одежду, хотя предполагаемый самоубийца сопротивлялся, не желая спасения. Однако Стокер прыгнул в реку и вытащил его. Извлеченного из Темзы и почти утонувшего человека отнесли в дом Стокера, где незнакомцу все-таки удалось осуществить задуманное: он умер на обеденном столе.
  В некоторых публикациях прессы того времени Стокера осуждали: мол, семейный человек не имел права рисковать своей жизнью и здоровьем, а это, несомненно, так и было в данном случае. С другой стороны, в «Антракте» было высказано следующее мнение:
  «Мистеру Ирвингу повезло, что в качестве управляющего у него служит мускулистый христианин, такой как мистер Брэм Стокер. Если популярному трагику когда-нибудь будет трудно выбраться из глубин своего искусства, он знает, что его верный Брэм всегда готов совершить прыжок в пучину и прийти на выручку». В основном Стокера превозносили как героя, а Королевское общество человеколюбия наградило его бронзовой медалью.
  Что касается Флоренс, которая стояла рядом, когда самоубийца испустил дух на ее выполненном в стиле Морриса обеденном столе красного дерева, предназначенном для размещения от десяти до двенадцати живых гостей, она немедленно начала кампанию по передислокации. Наконец Стокеры все-таки переехали в дом № 17 на Сент-Леонардс-террас. На момент написания письма, в середине мая 1888 года, Стокер проживал там.


[Закрыть]

Стокер

Дневник Брэма Стокера

16 мая, среда [1888 года]

Театр вчера, с 10 часов утра до 3 часов дня и с 7 часов вечера до 4 часов утра.

Нанята: Лидия – Лавиния? Люция? – нет, Лидия, миссис Лидия Квиббел, овдовевшая тетушка не помню кого и посланная этим невесть кем к Г. И. относительно устройства ее на работу.

– Стокер? – раздался оклик, тот самый, который вызывает холодок у каждого члена труппы.

Я увидел Губернатора, стоявшего за кулисами, рядом с выходом на Б-стрит. [82]82
  Вход в театр «Лицеум» с Берли-стрит предназначался исключительно для Генри Ирвинга, Эллен Терри и Стокера.


[Закрыть]

– Что случилось, Генри?

– Нет, ничего, совсем ничего.

Что-то, конечно, случилось, и не нужно быть слишком прозорливым, чтобы понять: это имело отношение к старой женщине, стоявшей рядом с Генри.

– Стокер, – говорит он, – позволь мне представить тебе миссис…

Он так не смог вспомнить ее имя, леди назвала его сама.

– Квиббел, сэр. Миссис Лидия Квиббел. Здравствуйте, сэр.

Генри продолжил:

– Это матушка…

– Тетушка, сэр.

– Да, да, тетушка мистера… Хм. Ты ведь хорошо знаешь этого человека, Стокер, верно?

Это сопровождалось лукавым выгибанием брови.

– Знаю, конечно, знаю, – сказал я, поддержав ложь Генри. – Прекрасный малый, весьмадостойный во всех отношениях.

– Да, да. Так вот, Стокер, племянник направил миссис… Короче говоря, эта почтенная леди, стоящая перед нами, пришла узнать, не можем ли мы предложить ей какую-нибудь работу за жалованье.

Последние слова миссис Квиббел восприняла как сигнал для того, чтобы излить на нас свои недавние горести. Лишь спустя некоторое время Генри, который незаметно добрался до двери, выходящей на Берли-стрит, наконец прервал ее излияния:

– Да-да, ужасно печально, ужасно. Мое сочувствие безмерно, мадам.

Между тем его бровь вновь выразительно изогнулась, выдавая, что он размышляет. Это могло означать только одно: скоро мне поручат дело. Так и случилось.

– Стокер, ведь у нас множество кошек, за которыми никто не приглядывает, верно?

– Да, Генри, но, если помнишь, в прошлом месяце ты велел мне нанять двух женщин, которые занимаются уходом за ними в настоящее время.

– Две смотрительницы кошек, говоришь?

– Да, две.

И тогда Генри, уже выставив одну ногу на улицу, сказал:

– Что ж, раз так, значит, так. Пусть тогда эта добрая женщина присматривает за теми двумя женщинами, которые ухаживают за кошками. Займись этим, Стокер.

И дверь сцены плотно захлопнулась, оставив меня в полумраке трясущим руку новой смотрительницы смотрительниц котов театра «Лицеум», жалованье которой, фунты и пенсы, мне, очевидно, придется сотворитькак по волшебству на манер хлебов и рыб.

Позднее, 3 часа дня

Сегодня устал. Б. К. разошелся почти в четыре часа утра. [83]83
  Б.К. – это «Бифштекс-клуб», известный также как «Высочайшее сообщество бифштексов», – помещение за кулисами, где в готической роскоши Ирвинг обедал с приглашенными им гостями. К рашперу, подвешенному к потолку в 1735 году и пережившему два пожара в здании, Стокер добавил новые приспособления, призванные разнообразить привычный ассортимент мясных блюд. Обшитые панелями стены наряду с доспехами украшали портреты предшественников Ирвинга – Дэвида Гаррика, Эдмунда Кина, Уильяма Чарльза Макриди – и, конечно, портрет самого Ирвинга в полный рост в роли Филиппа II работы Уистлера – последний штрих, завершавший убранство.


[Закрыть]

Только что велел подать в кабинет чай. Буду писать, чтобы отогнать сон, пока его не принесут. Я мог бы свернуться клубочком в укромном уголке и проспать всю оставшуюся жизнь, но увы.

Вчера прибыл американский доктор Кейна. Законченный чудак, но мне кажется, он может оказаться забавным. Конечно, вчера вечером Генри с немалым интересом изучал этот оригинальный типаж: он продолжал оживленно беседовать с доктором Тамблти еще долгое время после того, как ушли последние гости. А вот Э. Т. этот человек не понравился с первого взгляда, что оченьна нее не похоже.

( На заметку. Нас за столом было восемь человек: я, Генри, Эллен, наши декораторы Харкер и Хэйвз Крэйвен, доктор Т., Сара Бернар и Дамала. Меню: бараньи котлеты, грибы в сливочном масле, чечевичный пудинг, кларет и, конечно, любимое шампанское мадам Бернар.) [84]84
  Согласно написанным Стокером «Личным воспоминаниям о Генри Ирвинге» (1906): «Сара Бернар с удовольствием, как и все наши друзья, проводила время в „Лицеуме“… Несколько раз, когда она приезжала из Парижа в Лондон, она спешила с вокзала прямиком в театр и смотрела чуть ли не все, что тогда ставилось. Ее приезд был для Ирвинга и мисс Терри предметом гордости и восторга, тем более что она старалась, когда это было возможно, остаться на ужин. „Клуб бифштексов“ всегда был наготове, а телефонная связь с рестораном Гюнтера гарантировала доставку блюд. Эти ночи были восхитительны. Иногда с ней приходили некоторые из ее товарищей: Мариус, Гарньер, Дармон или Дамала. В последний раз, когда пришел Дамала, за которым она была замужем, он выглядел как мертвец. Я сидел рядом с ним за ужином и никак не мог отделаться от мысли, что соседствую с покойником. Думаю, он принял мощную дозу опиума, ибо двигался и разговаривал как во сне. В его глазах и бледном, восковом лице совершенно не было жизни».


[Закрыть]

Ожидалось, что Сара и доктор Тамблти приедут в течение недели; прибытие их обоих во вторник было весьма удачным. Или так показалось сначала.

По указанию Губернатора я только что встретился с Харкером, хотя особой нужды заново пересказывать ему первоначальный замысел Генри в отношении задников «Макбета» не было. Харкер не только прекрасный художник, но и исполнительный служащий. А еще я должен был предложить шотландцу участвовать в экскурсионной поездке в Эдинбург, которую Генри надеется предпринять и, к счастью, непременно предпримет. ( На заметку.Когда? С кем еще?) Покончив с этим делом, я с удивлением услышал скрип петель двери кабинета и увидел Харкера, выглядевшего по меньшей мере ошеломленным.

– Харкер, в чем дело? – спросил я, оторвавшись от своего гроссбуха.

– Сэр, в рисовальной, – так он называет помещение под сценой, где они с Крэйвеном творят свои чудеса, – вас дожидается один человек.

– Человек? Пришел, чтобы увидеть меня?

Харкер еще недостаточно меня знал и не уловил моего цинизма.

– Да, сэр. Человек.

И поскольку было ясно, что он хочет сказать что-то еще, я подождал. Молчание.

– Харкер, – вздохнул я, – вы новичок в здешней маленькой семье и пришлись весьмако двору, но позвольте вам заметить, что бесчисленное количество раз в течение дня, любого дня, мужчины, женщины и кто тольконе приходит сюда, чтобы повидать меня. Так, по крайней мере, все они заявляют. В два раза больше народу приходит повидать Губернатора, хотя, конечно, встречать их должен именно я… Итак, мой дорогой друг, не надо бояться сообщить мне, что кому-то приспичило меня увидеть. Но могу я полюбопытствовать, мистер Харкер, есть у этого самогочеловека имя?

– Я не спросил его, сэр.

– Понятно, – сказал я. Забавно было поддразнивать красавчика Харкера, который так потешно краснеет, не иначе как стесняясь своего раскатистого шотландского говора. – Вы угодили бы мне куда больше, догадавшись спросить, как его зовут, но скажите мне, где сейчас находится этот безымянный господин?

– Там, где я его оставил, сэр, во всяком случае, так я предполагаю.

И снова смиренный Харкер не решился сказать больше, хотя впечатление было такое, будто ему есть что поведать.

– Так вот, мистер Харкер, если…

– Мистер Стокер, сэр, – произнес он, набравшись смелости, – может, конечно, вы и привыкли видеть у своих дверей множество всякого люда, но сомневаюсь, чтобы среди них попадались такие, как этот тип.

– Послушайте, – не выдержал я, – а попроще нельзя?

Харкер прошел от двери в глубь кабинета и выпачканными в красках пальцами передал мне визитную карточку, на которой было написано: «Д-р Фрэнсис Тамблти».

– А, этот американец. Его не ждали.

Я встал, положил в сейф гроссбух и заметки – вместе с этой самой книгой – и вышел из кабинета в надежде уделить другу моего друга полчаса своего времени, хотя в моем распоряжении его было совсем немного. В сопровождении Харкера я спустился в недра театра.

По дороге я выяснил, как именно попал к нам мистер Джозеф Харкер.

– Итак, – сказал я, – вы настоящий уроженец Эдинбурга. Это хорошо, вы, наверно, сможете послужить нам проводником, когда мы отправимся туда на экскурсию.

– Да, сэр, – кивнул Харкер. – Со всем моим удовольствием, сэр.

– Зови меня просто Стокер. И не называй за спиной Дядюшкой Брэмми, как другие. Понял?

На самом деле это прозвище меня нисколько не раздражает. Я просто нахожу забавным смущение молодого Харкера.

– Да, сэр, – отозвался он. – То есть… да, Стокер.

– Вот и хорошо, – сказал я со вздохом. – Во всяком случае, для начала.

История Харкера меня не удивила. По-видимому, давным-давно его отец – Харкер-старший – каким-то образом был связан с Королевским театром Эдинбурга и проявил доброту к молодому Генри Ирвингу. Генри отдал долг тем, что впоследствии взял на работу Харкера-младшего, который, к счастью, оказался талантливым. Его случай совершенно не похож на случай с миссис Квиббел, которая, боюсь, будет сосать грудь театра «Лицеум» до конца своих дней, даже если окажется, что она годится для участия в массовых сценах, скажем, в «Много шума из ничего» или станет изображать простолюдинку в «Ю. Ц.». [85]85
  «Юлий Цезарь», конечно, конкретная ссылка на акт 1, сцену 1: «Входят Флавий, Марул и несколько простолюдинов».


[Закрыть]

…Чай прибыл и выпит. Ничто не восстанавливает силы так, как сэндвич с ранними огурцами. Продолжаю.

Я нашел декорационный цех непривычно тихим. Обычно среди разбросанных, полузавершенных элементов сценического оформления шумно возятся детишки. [86]86
  Упоминание о детях может относиться к Гордону Крейгу, сыну Эллен Терри от предыдущего неудачного брака, который, повзрослев, стал известным театральным художником и теоретиком. (По-видимому, Эллен Терри имела доминантный ген приверженности к театру: ее внучатым племянником окажется Джон Гилгуд.) // Можно также отнести эти слова к Ноэлю Стокеру, который, как писал в «Воспоминаниях» его отец, был «мастер по части позолоты». // Однако резонно предположить, что Стокер не имеет в виду двух юных сыновей Генри Ирвинга. Хотя оба они и стали актерами, но не проводили много времени за кулисами «Лицеума». Согласно легенде, Флоренс Ирвинг встретила как-то своего мужа за кулисами словами: «Генри, ты собираешься смущать меня так каждый вечер?» После этого Генри Ирвинг ушел к себе и больше с женой никогда не разговаривал. Однако она неизменно присутствовала в его ложе во время премьер, внимательно глядя вниз на сцену и всегда имея наготове едкий комментарий. В конце концов, именно эта женщина приучила своих сыновей называть их отца Антиком, а Эллен Терри Девкой.


[Закрыть]Вчера никаких детей не было. В углу два плотника заканчивали починку балок Бельмонта, дома Порции, на которые пришелся главный удар колышущего «Германик» моря. Это меня обрадовало. Губернатор невыносим, когда ему приходится заниматься декорациями или реквизитом, которые во всех отношениях несовершенны, и потому мне не терпелось сообщить ему: только что усовершенствованные балки замка будут нерушимо стоять на сцене сегодня вечером, как оно и случилось. Но я отвлекся – вернемся к прерванному разговору.

– И где же он? – спросил я у Харкера, потому что, хотя мастерская была достаточно хорошо освещена, никакого незнакомца я там не увидел.

– Там, сэр, – ответил Харкер.

В его тоне я услышал сожаление, что он не рассказал мне о посетителе больше, пока мы спускались вниз. Но теперь нужда в этом отпала: следуя взглядом за пальцем Харкера, указывающим в дальний угол комнаты, я увидел, как из тени выступил весьма примечательный человек.

– Спасибо, мистер Харкер, – произнес я, и декоратор, услышав эти слова, радостно покинул меня, мастерскую… и американца.

Безусловно, Тамблти мог бы пересечь комнату и подойти ко мне. Правила приличия диктовали ему поступить так. Я, конечно, сыграл бы свою роль, и мы, встретившись в первый раз, сделали бы это в духе… ну, скажем, нейтральности. Однако гость остался стоять там, где стоял. Хуже того, он не просто стоял, но и вроде как прихорашивался. Признаюсь, Харкер тут же основательно вырос в моих глазах. Он был прав: людей, подобных этому Тамблти, я видел нечасто. Сознавая свой долг перед Кейном, я направился навстречу этому человеку, туда, где он стоял, но мне пришлось резко остановиться, когда из-за его спины показалась рычащая собака оттенка слоновой кости и ростом до колен посетителя. Миниатюрная итальянская гончая с черной ленточкой на шее. К счастью, на мне были прочные, как рог, башмаки, и я было собрался дать шавке такого пинка, чтобы летела до Тимбукту, но ее хозяин, извинившись, отогнал собачонку.

Потом Тамблти заговорил.

– Симпатичный человек этот ваш мистер Харкер, – начал издалека, словно бросая пробный шар, визитер. – И кажется, хорошо знает свое ремесло, не так ли, мистер Стокер?

– Да, сэр, хотя я бы скорее назвал его не ремесленником, а художником.

– Я не хотел никого обидеть, – сказал доктор Тамблти.

– В таком случае от имени мистера Харкера осмелюсь заверить вас, что никто и не обижен.

После чего, пожимая поданную доктором Т. руку – слишком теплую, слишком влажную, недавно вынутую из перчатки, – я спросил:

– А вы, сэр, знаток сценического искусства?

Правда, этот вопрос не был для меня особенно важен. Гораздо больше меня интересовало, как этот американец – к тому же еще и с собакой! – попал, никого не спросив, прямиком в берлогу Харкера.

Тамблти говорил, меняя тональность речи, как это свойственно американцам:

– Знаток? Боюсь, что нет, мистер Стокер. Правда, я с большим восхищением отношусь к таким лицедеям… как вы, способным… своими талантами подкупать реальность.

– Ах, боюсь, сэр, тут вы ошибаетесь. Меня никак не следует причислять к талантам.

– Вовсе нет, – решительно отмел мои возражения мистер Тамблти. – Наш Томас говорил мне совершенно иное. Он весьма высокого о вас мнения.

Томас? Наверняка он имел в виду Кейна, но, если так, он употребил более официальное имя, от которого наш друг давным-давно отказался. Это подтолкнуло меня задать следующий вопрос:

– Как давно вы знаете… Томаса?

Наше сближение состоялось: я прошел большее расстояние с вытянутой рукой, но когда он сделал шаг или два, чтобы выйти из тени и пожать мне руку, я услышал клацанье… шпор, самых настоящих, больших, звонких шпор на сапогах. Я таких в жизни не видел и уж никак не чаял узреть в Лондоне. Впрочем, повторюсь, это в полной мере относилось не только к шпорам, но и к доктору Тамблти как таковому.

Передо мной стоял человек среднего роста, может быть, на голову ниже меня, который казался старше меня лет на десять. [87]87
  На самом деле Тамблти был старше Стокера на тринадцать лет. В 1888 году ему было 55, а Стокеру – 42.


[Закрыть]Он имел хороший цвет лица, был здоров, крепок, даже красив. Над глубоко посаженными яркими черными глазами нависали густые черные брови, вполне гармонирующие с тоже густыми и черными, кажется, избыточно ухоженными, нафабренными на кончиках усами. Одни только эти усы могли бы показаться неким излишеством, если бы не множество иных, более броских излишеств в его облике. По правде говоря, доктор Тамблти выглядел так, будто уже заведовал нашей костюмерной, хотя вряд ли даже из запасов «Лицеума» можно подобрать ансамбль, благодаря которому он казался в равной мере спортсменом, солдатом и арлекином.

Его костюм был сшит из шерстяной шотландки, на которой красновато-коричневый цвет и разные оттенки зеленого боролись друг с другом за превосходство. Эти соперничающие цвета казались сторонами, подписавшими весьма хрупкое, неустойчивое перемирие, при котором каждая сторона пытается извлечь из ситуации максимум выгоды. [88]88
  Это ироническое описание представляет особый интерес, поскольку благодаря ему мы можем сделать вывод, что Тамблти еще продолжал немного забавлять Стокера.


[Закрыть]Этот костюм доктор счел уместным увенчать остроконечной шляпой, украшенной плюмажем из перьев. Она производила впечатление военного головного убора, хотя мне, разумеется, трудно было догадаться, какой полк осчастливлен подобными киверами. Шляпа была сбалансирована – если слово «баланс» здесь уместно – сапогами из блестящей черной кожи, которые доходили почти до колен. К ним были прикреплены вышеупомянутые шпоры, которые царапали пол мастерской, когда Тамблти наконец двинулся мне навстречу.

Его рукопожатие было неприятным, даже обескураживающим. Это была рука человека, непривычного к труду. Похоже, доктор имел обыкновение носить перчатки, а когда он их снял, взору открылись длинные пальцы с ногтями, отполированными до столь же чрезмерного блеска, как и его сапоги. Когда мне показалось, что доктор слишком долго держит мою руку, я убрал ее. При этом что-то сверкнуло в глубине его темных глаз: теперь он удерживал мой взгляд так же уверенно, как до того мою руку. На какой-то момент мне показалось, что он удерживает и мою волю. ( Вопрос. Может быть, доктор интересуется месмеризмом? Нужно спросить об этом Кейна.)

Недоумевая, кто он вообще такой, этот Тамблти, я стал задавать ему вопросы, подобающие первому знакомству, начав с банального: «Давно ли вы в Лондоне, сэр?» – но тут же понял свою оплошность: ведь этот человек уже написал мне о своем недавнем прибытии.

– Всего несколько дней, – сказал он. – Меня привели сюда дела.

– Понятно, – пробормотал я.

Кейн упомянул лишь о том, что доктор занимается патентованными снадобьями, главным из которых был носивший его имя лечебный отвар для выведения прыщей. Запонки из чеканного золота со вставленными драгоценными камнями говорили об успехе этого предприятия. Разговор, банальный и ничем не примечательный, продолжался в том же духе до тех пор, пока я, смущенный угрюмым видом гостя, не предложил ему прогуляться по театру. Предложение было принято с готовностью, пожалуй, даже избыточной.

Однако, прежде чем мы отправились, из тени вышла еще одна собака – у него их было две. Тамблти соединил их общим поводком, так что они шли бок о бок, и вся процессия последовала за мной по лабиринту театральных помещений. Чем дальше мы шли, то сворачивая, то поднимаясь, то спускаясь, тем сильнее становилось ощущение, что они все трое бывали в недрах театра раньше. Подтвердить это было нечем, а сам доктор дважды, если не трижды повторил, что совершенно не исследовал театр до того, как случайно застал Харкера за работой. [89]89
  Позднее Стокер сделал в этом месте на полях своего дневника пометку: «Ни Джимми А., дежуривший у дверей сцены, ни миссис Фоули, сидевшая в коридоре, не отметили в журнале появление посреди дня постороннего человека. Весьмастранно».


[Закрыть]

К сожалению, наша компания случайно нарвалась за кулисами на Генри. Я совершил ошибку, упомянув о нашем общем друге Кейне, поэтому Г. И. пригласил доктора Т., причем не только на нынешнее вечернее представление «Венецианского купца» – обычная любезность, – но и на ужин в честь Бернар, который должен был за ним последовать. Я бы предпочел, чтобы он этого не делал, – ведь теперь мне нужно было звонить Гюнтеру, чтобы изменить заказ, не говоря уж о том, что само общество доктора Тамблти вызывало у меня все большее раздражение. Странно, но ничего тут не поделаешь. Однако я улыбался, выслушивая приглашение Губернатора, даже когда оно закончилось неизменным «Стокер обо всем позаботится».

( На заметку. Только что пришел суфлер и сообщил мне, что в прошлый раз занавес второго акта опустился в 8.42, на две минуты позже графика. Странно, что Генри этого не заметил. Нужно поторопить нашего Бассанио, расхаживающего с важным видом в акте 1, сцены 1: «Наследница богатая живет в поместии Бельмонт» [90]90
  Перевод П. Вейнберга.


[Закрыть]и т. д. Проследить.)

Прошлым вечером Тамблти занял ложу Губернатора вместе со своими собаками, сидевшими буквально у его ног, а после спектакля рассыпался в комплиментах. За ужином я усадил его между Э. Т. и Дамала, и за это Эллен не скоро меня простит. Она, обычно такая раскованная, была напряжена и весь вечер теребила свою салфетку. Сначала я подумал, что это, возможно, из-за присутствия мисс Бернар, но нет, оказалось, из-за Тамблти. Кроме того, мисс Б., похоже, отнеслась к нему с пренебрежением и едва удостоила пары слов. Тамблти вроде бы и не заметил этого, или ему было все равно. Я же сидел, наблюдая за похожим на покойника Дамала. Бедняга. Опиум, что ли? Или он просто потускнел, оттого что божественная Сара выпила весь его свет? Так или иначе, его бледность, нет, его полупрозрачностьобращала на себя внимание, и ее следует отметить особо.

Телеграфировать или написать Кейну. Обязательно проследитьза сценой с Бассанио, пока не прослышал Г. И.