Текст книги "Досье Дракулы"

Автор книги: Джеймс Риз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Письмо
Брэм Стокер – Холлу Кейну

Суббота, 16 июня 1888 года

Дражайший Кейн!

События прошедшей недели, несомненно, требуют того, чтобы о них рассказать, но пришлось повременить с этим до настоящего момента, за что прошу прощения. Впрочем, это и к лучшему, ибо теперь у меня имеется больше, гораздо большезаслуживающих изложения сведений. Сейчас 2.35 утра, я только что вернулся домой после долгой прогулки с Генри по так хорошо знакомому тебе Уайтчепелу и его окрестностям. Я подчеркиваю это «знакомому», потому что там сегодня… Но нет, обо всем, даже о нём, в свою очередь.

Пока же позволь мне просто сказать, что дела не двигаются или, во всяком случае, так это выглядит. Я хочу сказать – настоящиедела, ибо боюсь, не стал ли я жертвой разыгравшегося воображения… О, прости меня, друг мой. Мне сейчас нехорошо, и даже если бы я поднаторел в искусстве повествования… Впрочем, в том, о чем я намерен рассказать, искусство никакой роли не играет.

Начну с того, что относится к леди Уайльд.

Слава богу, она мне поверила!Широк ее ум, но дух ее еще шире. Более того, она получила подтверждение от ирландского поэта, присутствовавшего при «сетианских» событиях. Вот что она об этом сообщила.

Мой поэт отклонил приглашение прийти ко мне сейчас, и я написала ему вторично, с укором. Его ответ состоял из трех пунктов: 1. Что-то тогда случилось. 2. Что именно, он понятия не имеет. 3. Он просит, чтобы я никогда больше не заговаривала с ним на эту тему. Куда более обходительным оказался римлянин. Хотите узнать больше, приходите поскорее.

Сперанца

Разумеется, я отправился немедленно.

Упомянутый римлянин является священником и другом леди Уайльд. Она получила от него сведения, касающиеся, в частности, одержимости, о чем я вскоре поведаю, но сначала… Ох, Кейн, извини, что пишу так бестолково. Сумбур на этих страницах отражает сумятицу последних дней.

Прости меня, друг мой, что не послал телеграмму: виной тому ужасное происшествие, имевшее место еще до моего возвращения.

Я медлил в надежде раздобыть побольше фактов, но из этого ничего не вышло. Немногие же имеющиеся приведу ниже.

Некто (нет сомнений в том, что именно он) зажарил обеих своих собак на гриле «Бифшекс-клуба», удалив сначала у них сердца. Сущий кошмар! Но хуже того, Генри привлек к нам недреманное око инспектора Скотленд-Ярда Ф. Дж. Эбберлайна, в чьем ведении некогда находился Уайтчепел и т. п. Если ты что-нибудь знаешь об этом человеке, срочно телеграфируй. Не бойся, от инспектора (но не от Сперанцы) я твое имя утаил. И опять же не бойся: она женщина мудрая, многоопытная и свои насмешки приберегает для простофиль. Художники для нее – вне общепринятой морали, а раз эти законы к ним неприменимы, то и не могут быть нарушены.

О Кейн, как бы я хотел, чтобы ты был здесь! Боюсь, этот устаревший способ общения, на который уходят дни, не адекватен моменту. Будь добр, установи у себя телефонный аппарат. И держи у двери собранный в дорогу саквояж, ибо может случиться, что ты будешь срочно вызван в Лондон, будем надеяться, мною, а не инспектором Эбберлайном. Времени на сборы может не оказаться. И Кейн, как только получишь вызов, приезжай! Ты должен! Ты будешь нужен здесь леди Уайльд и мне, дабы наша троица стала полной. Ибо онпокажется снова. Точнее, уже показался. Нынешней ночью.

Но сначала о римлянине.

Он задал Сперанце такой вопрос: установлено ли нами, какого рода одержимость Тамблти – полная или неполная? Понимая, что тебе это ничего не говорит, привожу пояснения, которые этот священник дал Сперанце, а уж она, в свою очередь, мне.

Итак.

При неполной одержимости одержимый является добычей своего… скажем так, захватчика, но остается при этом самим собой. В теле одержимого обитают две сущности, которые борются между собой, и экзорцист может вмешаться в эту борьбу, изменив баланс сил в пользу одержимого. Иное дело – полная одержимость, встречающаяся, по словам римлянина, гораздо реже, когда личность одержимого полностью подавлена, воля к сопротивлению отсутствует. Он как бы становится соучастником, сам желая одержимости. (А если кто и ищет благосклонности инфернальных сил, так это, несомненно, Фрэнсис Тамблти!) Полностью одержимый человек проявляет безволие, никакой борьбы с силами зла не происходит, а там, где нет внутренней борьбы, экзорцизм не приносит результата. НИЧЕГО ПОДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ. [163]163
  Эти слова Стокер писал с таким нажимом, что прорвал бумагу.


[Закрыть]

Если в случае с Тамблти это так – он и есть истинное зло.

Кейн, Кейн, Кейн, что же мы будем делать? Что-то, конечно, делать придется, ибо было бы глупо надеяться, что мы больше не услышим об этом человеке и о вселившемся в него демоне. Ну а если одержимость полная, человек и демон составляют единое целое. Так ли это в данном случае, мы должны выяснить. Пойми, Кейн, если можешь, мы должны найти изверга и установить: неполной или полной является его одержимость. В первом случае можно рассчитывать на помощь Церкви в изгнании беса: что порождено ритуалом, ритуал и исправит. Во втором случае, если Тамблти одержим полностью, зло пребывает среди нас, и…

Римлянин пишет, что единственное средство в такой ситуации – убить одержимого: тогда демон вынужден будет покинуть его тело.

Убить, вот так! Но прежде чем назвать меня безумцем, Кейн, позволь еще раз напомнить тебе, что Тамблти уже явился! Или это я пришел к нему? Но тогда, выходит, он притянулменя. Не в этом суть, главное: я знаю о его присутствии.

Предваряя рассказ, я должен сообщить, что мы с Генри в определенной степени восстановили дружеские отношения как раз в связи с этой жуткой историей с собаками. Поскольку трудно было не связать ее с исчезновением Тамблти, это заставило Генри взглянуть на него в совершенно новом, не столь благоприятном свете. Генри не смог отрицать факты и склонился к общему мнению об этом человеке, хотя того, что ошибался на его счет, признать все-таки не пожелал. Что же до меня, то я могу лишь выразить надежду – от своего имени, от твоего и от имени всех, кроме инспектора Эбберлайна, – что мы видели след доктора Тамблти в последний раз. Чтобы успокоить Генри, а также отвадить Эбберлайна от «Лицеума», мне пришлось уволить ни в чем не повинную женщину по имени миссис Лидия Квиббел. Однако, упуская все эти жалостные подробности, я лишь скажу снова: да, мы с Генри достигли своего рода примирения и по этому случаю после вечернего спектакля, как это часто бывало, отправились с ним на прогулку. Из-за самоуверенности нашего Бассанио Генри кипел от ярости, и все же прогулка обещала стать бодрящей и долгой. Так оно и вышло.

Нас понесло в Уайтчепел.

Вообще-то Генри не против того, чтобы его узнавали во время посещения трущоб. Однажды мы с ним даже случайно встретились с принцем Уэльским. Но нынче был другой случай, ибо в Генри все еще бурлил гнев.

Покинув «Лицеум» в спешке, он умудрился остаться в том самом черном плаще Шейлока, на котором так хорошо видны плевки Антонио. [164]164
  «Венецианский купец», акт 1, сцена 3. Согласно пьесе, Антонио часто плюет на еврея Шейлока. Как это играли на сцене «Лицеума», мне не известно, хотя Стокер здесь утверждает, что слюна или ее имитация использовалась при каждом представлении. Вообще-то странно, что Генри Ирвинг носил этот испачканный сценический плащ вне сцены.


[Закрыть]

А поскольку он еще и не стер грима, его бледность привлекала такое внимание, что я посоветовал ему поднять повыше ворот плаща. Так он и сделал, впрочем, от воротника и накидки не было никакой пользы. По настоянию Генри мы зашли в «Десять колоколов», засели в углу за его любимым столиком и стали наблюдать, а точнее, «изучать жизнь низших представителей нашего вида». К счастью, Генри никто не узнал.

Поскольку сейчас стрелка часов приближается к трем утра, выходит, что мы с Генри вновь вышли на улицу примерно часа два назад, минуты не в счет.

Идея послоняться по закоулкам Уайтчепела принадлежала Генри. У меня еще теплилась надежда, что удастся поспать, однако, когда я сказал об этом Генри, он меня и слушать не захотел. В том настроении, в котором он пребывал той ночью, ему во что бы то ни стало была нужна компания. Хоть моя, хоть обезьяны по имени Джек, которая так потешает публику в зверинце Риджентс-парка.

В качестве компромисса – редкое явление, когда имеешь дело с Генри Ирвингом, – мы сошлись на том, что пропустим напоследок по пинте в ближайшем пабе, после чего расстанемся. Я отправлюсь домой, а Генри – куда ему заблагорассудится.

Вскоре мы обосновались в «Красном льве», что на Бэтти-стрит, к востоку от Бернер-стрит, совсем рядом с Коммершиал-роуд. Там Генри узнали, и настроение его улучшилось. Мы могли бы пропьянствовать всю ночь, будь у нас обоих такое желание. Но на выпивку тянуло только его. Я потягивал свое пиво, глядя в окно, и слушал, слушал, слушал, как он разглагольствует о делах «Лицеума».

И тут я увидел Тамблти.

Собственно говоря, первым его увидел как раз Генри.

– Стокер, – тихо спросил он, – ты знаешь этого человека?

– Какого человека? Где?

– Да вон же, прямо там. Таращится с улицы.

Тамблти чуть ли не расплющил нос, прижавшись к стеклу, но при свете фонарей, падавшем сзади, казался… или это была тень…

Нет, сначала я его вообще не видел. Но он был там, был. И смотрел! Кровь застыла у меня в жилах. Тамблти вернулся, он был здесь, но хуже того – Генри его не узнавал!

– Так ведь, Генри, – недоумевал я, – это же он! Это…

– Кто, Стокер? Я его знаю? Он… стоящий человек? Позвать его к нам?

«…что я могу становиться невидимым и непонятым для любого сотворенного духа и всякой души человека и зверя, и всего, что мы видим и ощущаем, и всякого Божьего чуда и кары Божьей».

Удивительное дело.

– Нет, – сказал я. – Ты… ты его не знаешь. Не стоит подзывать его к нам, вовсе не стоит.

Тамблти тем временем неотрывно смотрел на меня, да так, что Генри, прикрыв рот ладошкой, как будто хотел прокашляться, заметил:

– Стокер, ты только посмотри, как он на меня уставился. Мне это совсем не нравится.

– Мне тоже, – только и смог произнести я в ответ.

Но как мог Генри видеть Тамблти, не видяего? Или обряд Незримости, совершенный над ним, обеспечивал не невидимость в буквальном смысле, а маскировку? То есть Генри видел его, но не узнавал.Но я-то и видел, и узнавал. А еще я его слышал.

«Сто-кер, Сто-кер», – послышался его зов.

Если Генри что-то и говорил, я этого не слышал, ибо все мои чувства были обращены на стоявшего там, за стеклом, Тамблти. Его тело было скрыто под плащом и казалось каким-то искривленным, перекрученным, словно у него появился горб. Проще говоря, его тело казалось не вполне его собственным. Даже не знаю, Кейн, узнал бы ты его или нет. Или же в миг явления Сета, когда я стоял на коленях рядом с ним, ритуал каким-то образом сделал его видимым только для меня, для меня одного? Но, боюсь, на этот вопрос, Кейн, у тебя будет случай ответить самому, ибо, похоже, выбор у нас с тобой такой: или преследуем мы, или преследуют нас, или охоту ведем мы, или она идет на нас.

Я таращился… нет, мы оба, я и Тамблти, таращились друг на друга, и он произносил, как заклинание, мое имя: «Сто-кер, Сто-кер», причем губы его при этом не шевелились, но физиономия расплывалась в улыбке, подобной… Увы, как ни хотелось мне отвести взгляд, ничего не получалось, и мне поневоле пришлось созерцать доказательство его одержимости.

Кожа на его лице была натянута, как на барабане. От морщин и всех прочих признаков возраста не осталось и следа. А когда он улыбнулся, кожа на его левой щеке, от уса кверху, лопнула и разошлась, как это было в храме, и оттуда стала сочиться та же черная, липкая жидкость. Глаза закатились так, что были видны белки, но через мгновение вернулись в прежнее положение, полыхнув огнем.

«Сто-кер, Сто-кер».

И среди этих странностей я едва расслышал вопрос Генри:

– Стокер, почему он не уходит? Ты уверен, что я его не знаю? А что, если я пренебрегаю вниманием значительной персоны?

Ответить я не смог. Хотел, поскольку считал маскировку самой мудрой линией поведения, но не мог: слова застряли у меня в горле. Я вообще способен был только сидеть и смотреть. А Генри ничего этого не видел. Ни этого дьявольского представления здесь, на Бэтти-стрит, ни последующего доказательства странностипроисходившего, когда я обнаружил на тыльной стороне своей ладони скорпиона в два дюйма длиной, белого, как свет. Я дернулся, чтобы стряхнуть его.

– В чем дело, приятель? – проворчал Генри. – Ты ведешь себя чудно. Как тот малый на улице.

Теперь за мою ладонь цеплялся второй скорпион, которого мне с трудом удалось сбросить. Хуже того, я опустился на одно колено и принялся искать на грязном полу других скорпионов, которых там и в помине не было. И никакого Тамблти на улице тоже не было. Генри поднял меня на ноги и спросил:

– Что за чертовщина с тобой, Стокер?

Вот уж действительно чертовщина.

– Где? Где?

Он наконец убрался. Надо же, каких только чудаков на свете не бывает, а, Стокер? Слушай, может, повторить? Мне кажется, тебе стоит.

Генри уже повернулся к стойке, подняв два пальца.

– Виски, – прошептал я. – Виски, пожалуйста.

И когда Генри отошел позаботиться о выпивке… что-то потянуло меня к двери, прочь из «Красного льва», на Бэтти-стрит. Выйдя на улицу, я не увидел никаких признаков Тамблти, не услышал я и своего произносимого нараспев имени. Но он был здесь!

Воздух был наполнен запахом фиалок. А на тротуаре, на том месте, где он стоял, виднелась кровь. Я наклонился и потрогал пальцем так и есть, кровь, причем свежая. Его собственная или он держал под плащом что-то кровоточащее?

Генри, подойдя ко мне, спросил, все ли со мной в порядке. Я ответил, что все нормально.

– Тогда пойдем, – сказал он, беря меня под локоть. – Похоже, виски тебе не повредит.

С этим я согласился, но, когда Генри уже вел меня назад в «Красный лев», мне показалось, будто на улице в свете фонаря что-то поблескивает – в фут длиной, покрытое мехом. Мне потребовался миг, чтобы сообразить, что это такое. Я отправил Генри в паб одного, сказав, что меня мутит, а сам, подойдя к находке, согнулся, схватившись руками за живот, чтобы как можно натуральнее изобразить рвоту.

Генри обеспокоенно краем глаза смотрел в окно, стараясь не задеть меня излишним вниманием, полагая, что если человека тошнит, его нужно оставить в одиночестве, а настоящему другу лучше сделать вид, что он ничего не замечает.

Разумеется, меня не рвало. Я согнулся над тем, что увидел, и распростер, как крылья, полы своего пальто, чтобы никто не заметил, как я достал из кармана платок и… ткнул только что убитую кошку в живот, чтобы убедиться: да, она недавно была разрезана вдоль и выпотрошена. Проверять, на месте ли сердце, я не стал: и так было ясно, что оно отсутствует.

«Сто-кер, Сто-кер».

Я снова услышал зов, но на сей раз он сопровождался смехом.

По возвращении в «Красный лев» я допил виски и заказал еще, потом кое-как попрощался с Генри, нанял первый попавшийся кеб и за двойную плату велел вознице побыстрее гнать домой. И вот я здесь, Кейн, заканчиваю это письмо, в котором изложил все странности последних дней, последних часов. Осталось только поставить подпись. Сейчас я сложу его, засуну в конверт и отошлю тебе, сохраняя достаточно здравого смысла, чтобы сказать: «СБЕРЕГИ ЭТО», ибо я более чем уверен, что мы ведем записи, которые должны уцелеть, должны сохраниться как наше свидетельство о явленном нам зле.

С.

Письмо
Брэм Стокер – Холлу Кейну [165]165
  Письмо не датировано и не содержит никаких приветствий, однако можно с уверенностью сказать, что Стокер написал его вскоре после того, как получил ответ Кейна на свое послание.


[Закрыть]

Подтверждаю получение твоего письма. Увы, с тех пор прошел не один день, и в течение всех этих дней я не мог тебе ответить. Стоило мне взяться за перо, как оно замирало в моей руке, а в голове снова и снова звучал один и тот же вопрос: как ты мог, Кейн, так обо мне подумать?

Неужели ты вообразил, будто я сам не задавался в последнее время вопросом о своем душевном здоровье? Ты предполагаешь, что нет, и решил сделать это за меня. Не очень-то это по-дружески, не говоря уж о том, что мы связаны общей тайной. Должен ли я напомнить тебе о письмах, находящихся в распоряжении твоего злодейского приятеля? [166]166
  Нехарактерное для Стокера стилистически «изящное» выражение.


[Закрыть]Должен ли я напомнить тебе, что, прежде чем ты познакомил меня с Тамблти, я был просто несчастлив, тогда как сейчас мне и слов не подобрать для описания своего состояния. Но вот ты, похоже, нашел нужное слово: безумие. Увы, если мой рассудок покинул меня, именно ты, Кейн, указал ему дорогу.

Помнишь ли ты день в конце 1886 года, когда мы вместе ездили в Эдинбург? С нами еще был Генри. Это было накануне твоей свадьбы, накануне того, как ты выбрался из совершенно неприемлемой ситуации. Выбрался, позволю себе заметить, с помощью превосходного плана, предложенного мной. Тогда мы, трое друзей, забрались в таверну, которая находилась в тени городского замка, высоко вознесшегося над Королевской Милей, и там напились до состояния незамутненной откровенности, в результате чего ты, Кейн, признался, что однажды, глянув в зеркало, не увидел там ничего. Безумие? Разве я тогда поставил тебе столь оскорбительный диагноз? Нет! Я не сделал бы этого никогда! Почему же ты сейчас так поступаешь? Почему ты не можешь оказать мне любезность, выказанную Сперанцей? Такова твоя вера в друга. Это ведь такая же любезность, какую я оказал тебе в Эдинбурге, когда ты признался, что однажды утратил свое «я».

В завершение скажу лишь одно: оставь свой замок, приезжай в Лондон, и вместе мы убедимся, что твое имя не будет произноситься шепотом на улицах. До тех пор пока ты не окажешься в городе, рядом со мной, чтобы видеть то, что вижу я, слышать то, что слышу я, ты, конечно, можешь называть меня сумасшедшим. Но знай, до тех пор я буду называть тебя трусом.

Некогда твой,

Эб. Стокер

Дневник Брэма Стокера

Воскресенье, 1 июля

Прошел месяц с «сетианских» событий и две недели после написания моего столь холодного письма Кейну. (Без ответа.) Еще две недели, и сезон завершится, труппа «Лицеума» разъедется.

В последнее время я не обращался к этим страницам, не вел записи и, какое счастье, Тамблти не объявлялся и не произносил мое имя. ( Вопрос.Если я слышу его, значит, он рядом?) Необходимость постоянно присматриваться и прислушиваться выматывает меня, хотя хуже всего – ожидание. Ибо я знаю, что он появится: мое имя, произнесенное как заклинание, вероятно, обещает это. И вот я всматриваюсь во тьму и вслушиваюсь в тишину в страхе, не прозвучит ли снова мое имя, которое нашептывает Тамблти-Сет, порождение того темного альянса, свидетелем которого я стал месяц назад?

Но я должени буду терпеть. Еще две недели «Венецианского купца», а потом сезон закончится и Генри отправится на Средиземное море. А Фло с Ноэлем уедут на лето в Дублин. И я останусь дома один. Если, конечно, тоже не снимусь с якоря. Уеду ли я? Могу ли остаться? Отправлю ли снова Кейну письмо с просьбой приехать? ( Вопрос.Извиниться?)

Вопросы, ничего, кроме вопросов, и в ожидании ответов я убеждаю себя: если я полезен, то буду вменяем. Сейчас ночь, глубокая ночь, но я боюсь спать, страшусь своих снов. И того, что, когда я проснусь, этот смутный сон все равно останется со мной. Хуже того. Когда я наконец понимаю, что проснулся, вернувшись, хочу я того или нет, к жизни, мысли мои тут же обращаются к бедолаге Пенфолду. Почему? Почему?

Дневник Брэма Стокера

14 июля, суббота, 2 часа ночи [167]167
  Раннее утро, затем воскресенье, 15 июля.


[Закрыть]

Дело сделано, еще один сезон пережит. «Лицеум» погружается в спячку, хотя ненадолго, боюсь, совсем ненадолго, поскольку Генри только и толкует что о «Макбете». Как там дела у Харкера с реквизитом? Когда мы наконец выберемся в Эдинбург? Что с крылышками жуков для украшения платья леди Макбет? И все в таком роде. Я обещал телеграфировать ему в несколько портов вдоль побережья Ривьеры, поскольку завтра он отплывает из Саутгемптона с лордом и леди Гарнер, планируя в скором времени оказаться в Ницце.

Ф. и Н. уже два дня как благополучно находятся в Дублине, в безопасности. Сперанца пока остается в городе. Но вот новость из новостей: Кейн телеграфировал, что приезжает. Скоро! Он клянется в этом. [168]168
  Кто первый извинился – Стокер перед Кейном или наоборот, – я сообщить не могу: «Досье» не содержит упоминания об этом, но к середине июля 1888 года они вновь были союзниками и друзьями.


[Закрыть]

Служанки тоже отсутствуют. В доме непривычно тихо. Может, мне пройтись, попробовать нагулять сон?

Позднее, около 5 утра. [169]169
  Запись с пометкой «5 утра» сделана трижды: содержание идентично, но почерк с каждым разом слегка разборчивее. Создается впечатление, что это не черновики, скорее Стокер переписывал одно и то же машинально, стараясь найти в процессе письма успокоение для своей руки и сердца.


[Закрыть]

Дурак! Только отпетый дурак станет ворошить худшие свои страхи, а я поступил именно так.

Ибо меня понесло в Уайтчепел.

Там я увидел одну старую знакомую. [170]170
  Непонятно, что за знакомая. Работница из Уайтчепела? Его внучатый племянник Дэниэл Фарсон, автор опубликованной в 1975 году биографии, предполагает, что Стокер искал сексуальных утех вне семьи, и даже называет третичный сифилис причиной как его угасания, так и причудливости поздних произведений. Однако я склонен присоединиться к мнению большинства биографов, которые считают, что писатель скончался от последствий удара.


[Закрыть]Поскольку она живет неподалеку от Бэтти-стрит, я спросил, не знаком ли ей мужчина, соответствующий по описанию Тамблти? Она посмотрела на меня с удивлением и ответила отрицательно. Но тут есть и моя вина: как можно было его правильно описать? Были ли его волосы черными, как при первой нашей встрече, или рыжими, какими стали после вселения в него Сета? Делала ли его моложе своего возраста странным образом туго натянутая кожа? Зарубцевался ли шрам на его щеке? И что сказать об этой искривленной осанке, из-за которой кажется, будто его тело принадлежит не только ему? Увы, боюсь, я сам запутался и запутал ее, описывая нескольких человек как одного. В конце концов я ограничился тем, что посоветовал ей остерегаться.

– Чего? – спросила она, но я, не ответив, молчаливо откланялся.

Я слишком долго задержался на Бэтти-стрит, мне надо было спешить домой. На самом деле мне вообще не следовало никуда ходить! Но нет, я рыскал по этим грязным, туманным улицам, высматривая, выжидая. И конечно, дождался. Сначала зов зазвучал как-то торопливо, сбивчиво: «Стокер, Стокер», но очень скоро приобрел свой привычный, размеренный ритм: «Сто-кер, Сто-кер». И все это сопровождалось смехом.

Я заметался туда-сюда чуть ли не бегом, а потом… ничего. Имя мое больше не звучало. Смех стих, сменившись тишиной, которая нарушалась лишь звоном колоколов церкви Святого Ботольфа, стуком конских копыт да гомоном выпивох в пабах, не подозревавших, что среди них затесался демон.

Мог ли я найти его? Что бы сделал, если бы, обогнув угол, столкнулся с представшим из тумана Тамблти? Узнал бы я его? Всегда ли он остается самим собой? Можно ли с ним поговорить, попытаться урезонить его? Может ли он самостоятельно говорить и приводить свои доводы или же постоянно находится во власти Сета? Куда лучше было бы, окажись он придурком, каким выглядел, но это сомнительно, ибо разве дьявол не великий обманщик? Увы, вопросов множество, а наверняка я знаю лишь то, что, пока меня носило по Уайтчепелу, злодей поспешил сюда, ко мне домой, дабы продолжить свою отвратительную игру, безошибочные признаки которой были налицо.

На моем крыльце он оставил пугающую композицию: пятнистую кошку с мышью в зубах.

Что-то заставило меня схватить трупики и поспешить в дом. Не могу сказать, звал ли он меня: «Сто-кер, Сто-кер», но что-то там определенно было. В этом я уверен. Я это нутром чуял. Был ли он рядом? Остается ли рядом? Рядом и невидим?

И вот я сижу, прислушиваясь, выжидая. И пишу, пишу, пишу при свете фонаря. На рассвете я отскребу кровь с крыльца. Возьму лопату и закопаю всю эту кровавую гадость на заднем дворе. Пока же я чувствую, что не могу сдвинуться с места. Я лишь сделал то, что должен был сделать. Проверил пальцем полости на местах разрезов в трупиках животных и убедился в том, что знал и так. Сердец не было, как и у кошки с Бэтти-стрит. Как нет сердца у того, кто это сделал.