Текст книги "Досье Дракулы"

Автор книги: Джеймс Риз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

– Простите, Стокер.

Фамильярно, более чем фамильярно. Он не получал моего разрешения так ко мне обращаться.

– Я искал вас только затем, чтобы узнать, собираетесь ли вы уходить.

Я промолчал, и Тамблти продолжил разговор за меня:

– Значит, мы уходим?

К сожалению, потом мы ушли вместе.

На улице Тамблти сообщил, что Уайльд весьма его позабавил. Я в свою очередь дал ему понять, что он может избавить меня от подробностей. На мой взгляд, сказал я, Оскару еще далеко до того, чтобы сравняться остроумием со своей матерью, а значимостью – с отцом. И при первом удобном случае я попытался указать американцу в сторону Бэтти-стрит.

– Это окольный путь, – отозвался он, услышав мое предложение, – не так ли?

– Как вам будет угодно, – сказал я, после чего Тамблти пристроился рядом со мной.

Может быть, он говорил что-то еще. Я помалкивал, хотя про себя от души клял Кейна. Ну а когда еще через несколько кварталов Тамблти решил наконец распрощаться, он сопроводил это крайне неприятным рукопожатием и, как мне показалось, чем-то похожим на насмешку.

– Ну что ж, Стокер… первого июня, если не раньше.

Что бы этозначило? Но не успел я спросить его, как Тамблти коснулся кончика своей дурацкой шляпы и распрощался. Я же прошел еще полквартала, прежде чем услышал его слова, действительно услышал их. И только тогда понял, что он, без сомнения, подслушал наш тайный разговор в буфетной.

…Я заканчиваю, и вовремя: скрип колес экипажа говорит мне, что жена и ребенок возвращаются из Гримз-Дайк.

Письмо
Брэм Стокер – Эллен Терри

24 мая 1888 года

Моя дражайшая и послушнейшая дочь! [106]106
  Эллен Терри и Стокер обращались друг к другу необычно: как мать и дочь. Сохранилась фотография Терри, надписанная Стокеру: «Моей матушке – ее послушное дитя. Эллен Терри. Февр. 1888 года».


[Закрыть]

Твоя Порция в прошлый вечер, как всегда, была великолепна. Генри сидит за столом напротив меня в нашем кабинете и просит присовокупить свои похвалы, что я и делаю.

Что касается твоей недавней просьбы, связанной с изучением образа леди Макбет, мне трудно будет решиться сопровождать тебя в приют для душевнобольных. Однако, понимая, что одного «НЕТ!» от твоей старушки-матери недостаточно, чтобы разубедить тебя, я обратился за советом к моему брату Торнли.

В ответе, который пришел с сегодняшней почтой, говорится, что благодаря посредничеству Торнли в пользу своего любимого брата мы с тобой будем желанными гостями Степни-Лэтч в среду на этой неделе. Торнли пишет также, что нам разумнее нанести визит до полудня, пока ночные пациенты еще спят, а утренние принимают лекарства. Если день и час тебя не устраивают, дай мне знать сразу, ибо я должен написать некоему доктору Стюарту, чтобы окончательно согласовать детали.

Я надеюсь, дорогая, ты знаешь, что делаешь!

Твоя любящая матушка,

он же Стокер

P. S. Торнли советует нам отправиться инкогнито, поскольку мы не можем быть уверены в том, что безумцы достаточно разумны, чтобы не читать лондонскую прессу. Если тебя узнают, то последует сущеебезумие.

P. P. S. Ни словаоб этом Генри, хорошо?

Дневник Брэма Стокера

28 мая

Слякотный, пасмурный понедельник. Получен совет Торнли. Он высказывает мнение, что, если «новая женщина», такая как Э. Т., побывает в приюте для душевнобольных, таком как Степни-Лэтч, ничего страшного для нее не случится. Я, конечно, буду ее сопровождать, правда, если об этом проведает Генри, мне не сносить головы! Он сочтет этот план чересчур рискованным, что, кстати, не лишено оснований. Но я давно питаю жалость к Эллен Терри – актриседо кончиков ногтей.

Генри упорно отказывается работать с ней над ее ролями. На эту тему он говорит лишь: «Лучше не спрашивай колибри, как она летает, ведь если птица начнет задумываться над тем, как махать крылышками, то, не ровен час, упадет». Эллен, однако, склонна задумываться о том, как «махать крылышками», и, придя ко мне, призналась, что ужасно боится приближающегося конца года, ибо чувствует себя совершенно не готовой к роли леди Макбет. Это ведь она подала идею (саму по себе сумасшедшую) изучить с этой целью настоящих сумасшедших, а я, словно со стороны, услышал, как говорю: «Подумаю, что можно сделать».

Стокер позаботится об этом.

И я об этом позаботился. Нас ожидают в Степни-Лэтч через два дня. Там Э. Т. понаблюдает за обитателями лечебницы в привычной для них обстановке и познакомится с различными формами душевного расстройства в надежде на то, что сможет позаимствовать что-то для себя полезное и от буйных, и от смирных помешанных. Конечно, она отправится инкогнито. Хотя меня и знают в определенных кругах, это отнюдь не Дантовы круги ада, а вот слава и лицо Эллен Терри, безусловно, равно узнаваемы как в аду, так и на небесах.

Итак, мы встречаемся завтра утром в костюмерной «Лицеума». Там мне предстоит с завистью созерцать превращение Эллен Терри в кого-то еще.

Позднее

После спектакля. Сегодня вечером Бассанио преуспел: суфлер, сообщил мне, что две минуты наверстаны (незаметно от Г. И.).

Не чувствую усталости. Нет желания обедать. Губернатор ушел в «Гаррик-клуб» неизвестно с кем, поэтому я буду прогуливаться, пока не откроются рынки и вместе с первыми лучами солнца раздадутся первые крики торговцев. Будет ли это Уайтчепел? «Десять колоколов»? Нет. Нынешней ночью я обойдусь тишиной и уединением, пока сон не унесет меня прочь спустя долгие часы.

( На заметку.Телеграфировать Констанции завтра. Буду 1 июня. Сообщить место, час и так далее.)

Дневник Брэма Стокера

29 мая

Странный день. Действительно странный.

Как и планировалось, несмотря на то что накануне я исходил мили вдоль и поперек Уайтчепела, мы с Эллен встретились в костюмерной ровно в десять утра. За завтраком – пшеничные лепешки с лимонным творогом, поглощаемым за столом костюмерши среди лент, перьев и тому подобного, – мы без особого удивления обнаружили, что относительно ее нового обличья для Степни-Лэтч мыслили в одном направлении.

Сначала мы оба решили, что лучше всего для нее отправиться в мужском обличье, благо ей, несчетное количество раз выходившей в нем на сцену, не привыкать к мужскому костюму. Однако потом, поразмыслив, пришли к заключению, что если она и могла бы просидеть всю сессию среди членов парламента, не будучи разоблаченной, то насчет безумных женщин из Степни-Лэтч такой уверенности у нас не было. Сошлись на том, что достаточно будет парика, обильного грима и вдовьей вуали. Это был куда более удачный и надежный план, тем более что доктор Стюарт дал нам всего одно указание: «Не взбалтывать котел».

Поскольку наша костюмерша пребывала в полном неведении о том, что леди «Лицеума» вздумалось побродить среди безумцев, мы объяснили ей, что для роли, которую мисс Терри предстоит играть в будущем сезоне, нам необходим наряд старой девы. Что есть в нашем распоряжении?

Увы, не прошло и минуты, как шарившая по полкам костюмерша разразилась потоком таких выражений, каких я не слышал от женщин с тех пор… как блуждал прошлой ночью по Уайтчепел-роуд.

– В чем дело, миссис Шпилька?

Вообще-то, имя у нее, конечно, было другое, но поскольку она во время примерок частенько колола артистов шпильками, это прозвище прилипло к ней намертво. Держалось крепко, как ее шпильки или как вот сейчас собачий кал на стоптанном каблуке одного из ее башмаков с боковой пружинной защелкой.

– Позвольте спросить, мистер Стокер, сэр, разве нет правил насчет собак, чтобы они не бегали по театру? За исключением, конечно, вашего, мадам, славного Барабанчика и Флосси нашего Губернатора.

– Собак? – не понял я. Лишь потом увидел каблук и учуял запах. Вот уж не думал, что в «Лицеуме» объявятся приблудные собаки. – Собаки, вы говорите? Здесь?

– Собаки. Именно это я и говорю, мистер Стокер, и да, здесь в мастерской. Кто, кроме шавок, может такое натворить?

Миссис Шпилька придвинулась поближе, чтобы продемонстрировать нам свидетельство на своем башмаке, весьма… свежее.

– В самом деле, мистер Стокер, собакам не положено…

– Собаки не состоят в труппе «Лицеума», миссис Шпилька, – выразительно заявил я, – и будьте уверены, я обязательно поговорю с нашими привратниками.

– Спасибо, сэр, – сказала она, опустившись на стул и принявшись отчищать свой башмак старой щеткой.

– Эллен, – спросил я, – ты извинишь меня?

– Конечно, – ответила она, но я не мог определить, устремились ли ее мысли, как и мои, в направлении Тамблти и его двух собак.

Прежде чем уйти, я сам стряхнул с подметки налипшую… грязь и велел миссис Шпильке взять опись и сообщить мне о любом пропавшем наряде, мужскомнаряде.

Обоим привратникам «Лицеума», клятвенно заверявшим, что они неотлучно были на месте два часа или больше, я задал уже знакомый вопрос: видели ли они в то утро американца? Не видели. Не видела и миссис Квиббел. Однако миссис К. сообщила мне, что прошлым вечером американец сопровождал Генри в «Гаррик-клуб». Может быть, перед этим Тамблти наведался в нашу костюмерную – либо один, либо с Генри? Если один, то не завелся ли у него собственный ключ? Во всяком случае, то, как свободно он входит и выходит, указывает на это. Господи! Неужели Генри Ирвинг настолько поддался его чарам, настолько был одурачен американцем, что выдал ему ключ для личного пользования? Не удивлюсь, если получу утвердительный ответ, потому что… Тамблти, осмелюсь предположить, оказывает на всех гипнотическое воздействие. Но если этот пройдоха сумел разжиться ключом от наших дверей, я должен настоять, чтобы он немедленно его вернул.

Позднее

Генри не заинтересовался моим вопросом. Совершенно. Выслушал его и оставил без внимания. А вот я по-прежнему гадаю: есть ли у Тамблти ключ? Я должен спросить и обязательно сам спрошу его об этом при следующей встрече, хотя буду счастлив, если такая возможность представится мне не скоро.

Дневник Брэма Стокера

30 мая

После унылого дня настала бессонная ночь, сижу и пишу.

Вчера вечером Генри снова ужинал в «Гаррике» с Тамблти. Назло мне? Чтобы заглушить мои подозрения?

Я не видел американца со времен приема у Сперанцы, но, когда увижу, все равно поставлю свои вопросы ребром. Есть у него ключ? И его ли собаки нагадили в костюмерной? Наверняка они. Никакие другие собаки не могли этого сделать, поскольку терьерам больше не разрешается выбегать из уборных, с тех пор как Барабанчик Эллен чуть было не выскочил на сцену, чтобы дебютировать в «Повелительнице львов». Более того, позволю себе попутно в духе Холмса отметить тот не вполне деликатный факт, что таких весомых следов, как в костюмерной, крохотные терьеры не оставляют. [107]107
  Несомненная ссылка на Шерлока Холмса – персонаж, созданный Артуром Конан Дойлом (впоследствии сэром), еще одним из друзей Стокера, снискавших на литературной ниве больший успех, чем он.


[Закрыть]

Но что делал доктор Тамблти в костюмерной? Мотив воровства маловероятен: зачем ему красть то, что он запросто может попросить и получить во временное пользование? Правда, об этом мне мало что удалось узнать от миссис Шпильки, которая утверждает, что сейчас она слишком занята текущей постановкой «Венецианского купца» и подготовкой к «Макбету», поэтому не имеет возможности провести инвентаризацию гардероба. Короче говоря, обнаружить пропажу чего-либо она сможет лишь тогда, когда это «что-то» ей понадобится и не найдется, и мне пока придется этим удовлетвориться.

Еще один вопрос, который я непременно задам американцу: надолго ли он планирует задержаться в Лондоне? Я стану относиться к нему гораздо лучше, когда нас будет разделять море. Многовопросов накопилось у меня к Кейну. Кейн, Кейн! Оказывается, если противный Кейн хочет оградить себя от расспросов, остров Мэн может стать далеким и недосягаемым, как Луна.

…Мое перо слишком часто возвращается к Тамблти. А ведь вроде бы эти страницы были открыты, чтобы изложить впечатления о сегодняшней поездке в Степни-Лэтч. Так тому и быть.

Я доехал до дома Эллен в кебе. Мой «Брэдшоу» не подвел: мы добрались до вокзала Кинг-Кросс вовремя и успели занять места первого класса в утреннем поезде на Парфлит, где нас ожидал доктор Стюарт. [108]108
  Железнодорожный справочник Брэдшоу, публиковавшийся в период между 1839 и 1961 годами, содержал все железнодорожные расписания и маршруты Британии. Замусоленный «Брэдшоу» Стокера на 1888 год приложен к «Досье», и в нем действительно значится поезд на Парфлит, отбывающий в 9.14. Парфлит находится в пятнадцати милях к востоку от Лондона, на северном берегу Темзы. Впоследствии именно там Стокер разместит лондонское поместье графа Дракулы и близлежащую психиатрическую лечебницу, которой заведует доктор Джон Сьюард. (Возможно, этот образ навеян знакомством с доктором Томасом Стюартом, который уже упоминался в «Досье» и вскоре появится вновь.)


[Закрыть]

На станции Парфлит я и миссис Стивенсон – Э. Т., конечно, изображавшая вдову важного лица, которая подыскивает приют для душевнобольных, чтобы поместить туда своего внушающего беспокойство сына, – наняли другой кеб, Чтобы добраться до Степни-Лэтч. Поскольку кучер лишь однажды мельком взглянул на знаменитейшую актрису Англии, мы с Эллен удовлетворенно кивнули и заняли свои места. Время поездки весьма сократилось благодаря моему обещанию добавить гинею к плате за проезд, если экипаж будет ехать вдвое быстрее. Кучер разогнался так, что мы не на шутку опасались, как бы с головы «миссис Стивенсон» не съехал на сторону седой парик, но в ход пошли шпильки, и он удержался на месте. Вскоре кеб сбавил скорость перед усадьбой, казалось идеально соответствовавшей своему назначению. Каменное здание простирало свои крылья на обширной, занимавшей множество акров территории, обнесенной невысокой, местами обвалившейся стеной. Прилегающая местность так густо поросла деревьями, что казалось, будто она пребывает в вечной тени. Это мрачное впечатление усилилось, пока мы катили по длинной подъездной аллее, из-за низкого свинцового неба.

– Ох, надо же! – задумчиво молвила миссис Стивенсон, когда мы проехали под железной аркой, на которой было написано или, вернее, начертано:

ЛЕЧЕБНИЦА ДЛЯ ДУШЕВНОБОЛЬНЫХ СТЕПНИ-ЛЭТЧ

Наше приближение по покрытой ракушками и песком подъездной аллее было таким долгим и шумным, что доктор Стюарт оказался оповещен о нем еще до того, как мы подъехали к зданию. Он вышел нам навстречу в сопровождении медицинской сестры, низенькой и довольно тучной. Едва мы с миссис Стивенсон выбрались из кеба, как доктор Стюарт узнал мою спутницу, но виду не подал. Получивший плату за проезд и гинею сверху кучер развернул кеб и покатил прочь. После этого мы, стряхнув поднятую колесами пыль, обменялись положенными при знакомстве рукопожатиями.

Медсестру звали Нурске, и, когда доктор назвал это имя, мне, признаться, подумалось, что он говорит о каком-то зверьке. Только вот никаких зверьков поблизости не было, и, когда я попросил повторить имя, он так и сделал, четко, чтобы рассеять мои сомнения: «Да, сэр, медсестра Нурске».

Тогда я представил свою миссис Стивенсон, которую назвал так в честь автора «Дж. & X.» – книги, о которой все еще говорит весь мир. Сейчас она находится рядом с моим креслом для чтения, и она так хороша, так чертовски хороша, что я разрезаю страницы со скоростью улитки, чтобы продлить удовольствие от чтения. [109]109
  Роман, о котором идет речь, – это, конечно, роман Роберта Луиса Стивенсона «Доктор Джекил и мистер Хайд», опубликованный в 1886 году и потом поставленный на сцене театра «Лицеум». Постановка имела оглушительный успех, хотя заглавные роли исполнял не Генри Ирвинг, а Ричард Мэнсфилд. Подарочный экземпляр этого романа, принадлежавший Стокеру, был частью лота на аукционе Сотби и был приобретен моим родственником. Теперь им владею я, последние страницы еще не разрезаны; интересно, что Стокер нашел причину не дочитать « чертовскихороший» роман своего друга о человеке с раздвоенной личностью.


[Закрыть]

Благодаря актерской выдержке Э. Т. сумела подавить улыбку, когда ее поручили попечению медсестры Нурске, при этом миссис Стивенсон бросила в мою сторону взгляд, который побудил меня попросить доктора Стюарта удалиться в сторонку на пару слов.

Мы отошли на два шага от женщин. Я слышал, как Э. Т. произносит банальности, приличествующие любой ситуации, даже такой странной, как эта: фразы о погоде, о нехватке солнца и тому подобное. Нурске воспринимала их с молчанием столь же каменным, как и здание, в котором она работала. Значит, мне пора приступить к своему делу.

– Доктор, – тихо, как заговорщик, произнес я, – мой брат Торнли настойчиво просил передать вам наилучшие пожелания.

– Я в долгу перед вашим братом, сэр, за услуги, оказанные в Дублине, – сказал он, – и останусь в долгу, надеюсь, лишь на некоторое время.

– Что ж, сэр, – сказал я, – если так, знайте: мой брат вовсе не настырный заимодавец.

Я сам имел возможность убедиться в этом за прошедшие десятилетия, и не раз…

– Так вот, что касается меня и, – я прокашлялся, – миссис Стивенсон, мы благодарны вам за потворство тому, что могло показаться вам причудой, но уверяю вас, сэр, если вам когда-нибудь доведется увидеть мою спутницу, – я перешел на шепот, – на сцене, вы поймете, что ее искусство…

– Я видел ее, мистер Стокер, и не раз.

В его голосе прозвучало волнение, при этом обнаружился легкий акцент, который выдавал либо ирландское происхождение, либо достаточно долгое пребывание в Ирландии.

– И хотя я обязан вашему брату – братьям, позвольте сказать, ибо я имею честь называть другом также и Джорджа Стокера, [110]110
  Джордж, младший из братьев Стокеров, находился тогда в самом начале своей медицинской карьеры, которая почти повторит карьеру Торнли. Он был специалистом по болезням горла и в этом качестве частенько консультировал в «Лицеуме». Являлся поборником ныне общепринятых способов кислородного лечения ожогов и ран, основанных на методах, которые он наблюдал у зулусов. Его перу принадлежит книга «Неописуемое: два года экспедиций по европейской и азиатской Турции», к которой позже обратится его брат-писатель, сам никогда не бывавший в Трансильвании.


[Закрыть] – должен признаться, что ваше присутствие здесь сегодня стало возможным и благодаря тому, насколько глубоко мисс… или, вернее, миссис Стивенсон тронула меня, когда я во время гастролей театра в Манчестере увидел ее игру в «Гамлете» вместе с мистером Ирвингом. Я не могу упустить случай сказать ей об этом лично, даже в такой неподходящей ситуации, но будьте уверены, сэр, что я передам ей свои комплименты шепотом.

После этого мы направились к дубовым дверям лечебницы.

Когда Эллен, отойдя от своей спутницы, подалась ко мне, доктор Стюарт, истолковав это по-своему, сказал успокаивающе:

– Мистер Стокер, миссис Стивенсон, у нас есть крыло, в котором содержатся больные обоего пола. Вчетвером мы там составим partie carée, [111]111
  Здесь:компания из четырех человек ( фр.).


[Закрыть]так что не бойтесь.

– Превосходно, – одобрил я, несмотря на неприятие иноязычного словосочетания, напомнившего мне о мадемуазель Дюпон, Ноэле и о том, что я, по-видимому, пренебрегаю отцовскими обязанностями, пребывая в Степни-Лэтч среди безумцев, в то время как мог бы, долженбыл проводить эти часы дома. Увы.

– Но имейте в виду, сэр, – добавил наш проводник, – что некоторые из самых тяжелых пациентов проживают в западном крыле. Мы держим их вместе, поскольку именно они нуждаются в наибольшей нашей заботе, денно и нощно.

Услышав это, Эллен напряглась, и я мог бы упрекнуть доктора за то, что он так напугал ее, если бы несколько минут, которые мы провели, беседуя, после встречи, не решили дело в его пользу.

Доктор определенно мне понравился. Он действительно был родом из Ирландии, его лицо выдавало твердый характер, сильная челюсть подчеркивала относительную привлекательность, подпорченную лишь тем, что его черные волосы преждевременно поредели. Поскольку на вид доктору было не больше тридцати, мне пришло в голову, что, вероятно, Торнли учил его в Дублине, а может быть, являлся попечителем во время его пребывания в больнице декана Свифта.

Лишь позднее, возвращаясь на поезде в Лондон, я задумался о том, что, возможно, доктор Стюарт пренебрегает некоторыми из многочисленных снадобий, которыми ежедневно пользует пациентов. Сон для некоторых людей скорее проблема, чем успокаивающее средство, а администратор Степни-Лэтч выказал заметные симптомы бессонницы, такие как легкая дрожь в руках и лиловые круги под темными глазами. Что неудивительно: ведь личные покои доктора находятся на территории самой лечебницы, куда мы вошли под хор завываний и прочих ужасных звуков, способных лишить сна и глухих.

Миссис Стивенсон не отходила от меня ни на шаг, испытывая облегчение оттого, что ее здешняя роль состоит всего из нескольких строк. Она наблюдала молча, приложив к носу и рту носовой платок с лиловой каемкой.

– О, матушка, – шептала она в первые минуты нашего обхода, – разве это не ужасно? У меня такое впечатление, будто мы оказались в человеческом зоопарке.

– Некоторые сочли бы, что так оно и есть, – поддержал ее я. – Торнли порой рассказывает мне такие истории, что у вас, миссис Стивенсон, этот парик встал бы дыбом.

Ну а поскольку речь уже все равно зашла о парике, который она, непроизвольно взявшись за голову, сдвинула, я ободряюще подмигнул ей и посоветовал надвинуть его вперед на четверть дюйма. Надо признаться, что поблизости от пациентов доктора Стюарта меня самого пробирала дрожь. Атмосфера Степни-Лэтч и впрямь казалась наэлектризованной, как если бы безумие представляло собой своего рода излучение.

Мне было бы легче, если бы Э. Т. обратилась ко мне – неважно, в соответствии с исполняемой ролью или вразрез с ней – и попросила бы увести ее отсюда. У меня самого не было никакой нужды наблюдать за душевнобольными, и я сомневался, что созерцание безумных женщин, воющих, стоя у стены, многое ей даст. Не говоря уже о том, что хрупкий мир в «Лицеуме» зависел от нашего своевременного возвращения. Нельзя было допустить, чтобы Г. И. хватился нас и стал бы гадать, куда мы подевались. Из моего справочника Брэдшоу было ясно, что самым подходящим для нас был поезд в 2.20, которым мы могли бы вернуться из Парфлита в Лондон, и у нас еще осталось бы время. Надо постараться попасть именно на него. Тем временем наш обход продолжался.

Мы миновали общую палату, где седая, почти беззубая женщина весьма неделикатно драла себя ногтями.

–  Такомунет места на сцене, – сказал я миссис С.

Другая женщина при виде нашего величавого шествия отвесила земной поклон. Третья спросила, не принесли ли мы пастилки, которые обещали ей в прошлое воскресенье, и в ответ на наши извинения разразилась воплями, которые подхватили другие, так что вскоре загудели сами камни лечебницы. От всего этого становилось буквально не по себе. Мы прибавили шагу, чтобы поскорее выбраться отсюда, причем заметьте, это была не та палата, относительно которой нас предупредили.

Мне стало жалко наших хозяев. Быть душевнобольным в таком месте плохо, ужасно плохо, но быть здоровым среди безумцев еще хуже. Остается лишь надеяться, что Эллен все же извлечет пользу из посещения нами сей юдоли скорби. А я? Для меня это бесполезно, разве что отвлекусь. Находясь среди душевнобольных, я, по крайней мере, не задумывался над вопросами, которые изводили меня на протяжении многих дней, а именно:

О чем я условился на завтра с Констанцией и юным Биллиамом? Что с Кейном? Придется ли мне самому разыскивать его, или этот Тамблти все-таки куда-нибудь уберется? Тамблти, проклятый Тамблти! Снова этот человек водит моим пером и пьет мои чернила, а я вопреки здравому смыслу упоминаю его имя, даже когда повествую о нашем посещении Степни-Лэтч!

Добравшись до конца холодного, длинного и мрачного, но зато, к счастью, менее, чем остальная территория, наполненного какофонией коридора, мы подошли к широкой лестнице и стали подниматься по ней, но тут на середине пролета на медсестру Нурске напал кашель. То ли ее время от времени одолевала чахотка, то ли, что более вероятно, ей хотелось что-то сообщить доктору Стюарту. Конечно, разгадка таилась именно в этом, но доктор был занят Э. Т., поглощен ею, как это часто бывало с мужчинами в ее обществе, и воспользовался относительным затишьем, чтобы сложить свои восторги к ногам актрисы. Он делал это шепотом, зато Нурске докашлялась до хрипоты. Именно в этот момент мы достигли верха лестницы и повернули в крыло с надписью «Запад», и все – кроме Нурске, конечно, – встрепенулись, услышав рокочущее, но при этом вполне благопристойно прозвучавшее приветствие.

Оно донеслось из комнаты, три стены которой были обиты стеганым холстом или парусиной, а четвертая представляла собой железную решетку. За ней стоял говоривший, человек в смирительной рубашке.

– Доброе утро, доктор Стюарт.

Доктор отступил на шаг от решетки, а узник, улыбнувшись ему, сухо кивнул в сторону Нурске и, обращаясь к доктору Стюарту, спросил:

– Чему мы обязаны этим визитом? Ибо, судя по тому, что у миссис Нурске нет палки, это светский визит. Да, давненько вы не приводили ко мне гостей, доктор Стюарт, и, хотя я искренне вам благодарен, право, все же было бы не лишним меня предупредить. Я мог бы…

Тут он напрягся, оглянулся через плечо на свою палату, и на его шее при этом движении вздулся багровый шрам, какие остаются у жертв удушения.

– В общем, я мог бы немного прибраться, – заключил он театрально, с явной иронией, поскольку в его каморке не было ничего, кроме простого умывальника и прорезиненного тюфяка на полу.

– Прошу прощения, – сказал доктор Стюарт, после чего представил нам пациента так, как если бы этот человек был неодушевленным и невидимым, а не стоял в нескольких футах от нас, пусть и за решеткой: – Мистер Т. М. Пенфолд, пятидесяти с лишним лет от роду. Прежде кавалерист на службе Ее Величества. Сангвинический темперамент, большая физическая сила, болезненно возбудимый и склонный к продолжительной меланхолии…

– Я бы не стала в этом сомневаться, – пробормотала миссис Стивенсон.

– …стремится к нанесению себе увечий и даже к самоубийству, – закончил доктор Стюарт.

– Самоубийство, – повторил я, глядя на пациента, и едва успел произнести это слово, как сразу пожалел об этом. – Но почему… зачем смирительная рубашка?

– Боюсь, что Пенфолд, – тот, конечно, слушал так же внимательно, как и мы, – если освободить ему руки, порвет собственную плоть своими же пальцами. Да и зубы у него есть. Кроме того, надо заметить, что за годы содержания взаперти он развил в себе, я бы сказал, настоящий… талантк побегу.

– Ну и ну, – задумчиво промолвила Э. Т., прижимая свой платочек ко рту и к носу, будто слова, которые она только что услышала, сами по себе издавали зловоние.

Пораженный самой мыслью о том, что человек – этотчеловек – способен убить себя, я уточнил:

– Вы хотите сказать, доктор, что мистер Пенфолд желает истечь кровью и умереть? Или им движут инстинкты хищника?

Я обращался к доктору, восприняв его привычку дистанцироваться от присутствующего при разговоре пациента, но тут внезапно вмешался сам Пенфолд:

– Могу я ответить на это, доктор Стюарт? – осведомился больной.

Это было произнесено тоном, вполне уместным для любой лондонской гостиной.

Доктор Стюарт промолчал, и мистер Пенфолд продолжил.

– Чего я желаю, сэр, – сказал он мне, – так это просто умереть. Или, вернее, я больше не хочу жить. И поскольку никакой другой способ самоубийства в этой обитой материей клетке для меня невозможен – здесь нет никакой утвари, никакого инструмента, нет даже твердого угла, о который можно вышибить мозги, – доктор говорит правду: я действительно готов, если смогу, рвать и терзать свою плоть пальцами и зубами. Не руководствуясь инстинктами хищника, нет, но скорее для того, чтобы избавиться от себя, моего тела, его крови, ибо кровь, сэр, – это жизнь, а я, как уже говорил, покончил с жизнью.

Кровь есть жизнь.Откуда эти слова?

И тотчас сам Пенфолд ответил на мой невысказанный вопрос:

– Об этом говорится во Второзаконии, глава двенадцатая, стих двадцать третий, где среди запретов есть тот, что я цитирую: «Удостоверьтесь, что не кровь вы едите, ибо кровь есть жизнь». Конечно, мистер Стокер, у меня нет ни малейшего желания пить собственную кровь. Однако на то, как она изливается из меня, я бы посмотрел с удовольствием. Да, за тем, как красная субстанция моей жизни покидает меня, я бы наблюдал с огромным облегчением.

Я был настолько поражен тем, с какой здравой логикой были высказаны эти безумные мысли, что лишь последним из всех понял: Пенфолд назвал меня по имени. Выйти из оцепенения меня заставил громкий вздох Эллен, которая неожиданно взяла меня за руку. Возможно, она даже шепнула мне, что произошло. Не могу вспомнить.

– Мы знакомы, сэр?

Хотелось бы думать, что я произнес эти слова невозмутимо, но никакое хладнокровие не могло сравниться с той холодной улыбкой, которой одарил меня Пенфолд.

– Я полагаю, – сказал доктор Стюарт, – нам следует покинуть сейчас Пенфолда, поскольку такой разговор наверняка расстроит…

– Расстроит мисс Терри? – спросил Пенфолд.

Мы стояли как громом пораженные.

– О, думаю, нет, доктор. Мисс Терри очень даже… мирская особа.

– Сэр, – сказал я, подойдя ближе к клетке, – прошу вас объясниться. – Я бы взял его за лацканы, если бы не разделявшая нас решетка, да и никаких лацканов смирительная рубашка не имела. Я стоял так близко, что ощущал его затхлый запах. – И если вы джентльмен, каким желаете казаться, обращайтесь ко мне, а не к мисс Терри.

Впрочем, Эллен уже оправилась от потрясения и стояла рядом со мной.

– И как вы меня узнали? – спросила она.

Я мог лишь гадать, что смутило Эллен больше: его фамильярное замечание или то, что ей не удалась роль миссис Стивенсон. Как говорит Генри, этих актеров не поймешь, но они никогда не забывают свиста.

Пенфолд обошел кругом свою камеру, видимо радуясь появлению столь внимательных слушателей, и наконец соблаговолил дать объяснения:

– Первым я узнал мистера Стокера, мадам, но позвольте посоветовать, если вам снова заблагорассудится исполнить роль… миссис Стивенсон, следует внимательнее отнестись к реквизиту. Леди ее предполагаемого положения не станет пользоваться чужим платком, а на вашем в уголке хорошо заметны вышитые инициалы Э. Т.

Так оно и было, а мы об этом и не подумали!

– По этому платку я заключил – благодаря не столь уж длинной, всего из нескольких звеньев, дедуктивной цепочке, – что вижу перед собой мускулы и мозги «Лицеума» – мистера Брэма Стокера.

Я не оценил услышанное как комплимент.

– Вынужден еще раз настоятельно поинтересоваться, мистер Пенфолд: мы знакомы?

– В настоящее время похоже на то, но ранее – нет. Вот если доктор, у которого мы оба в гостях, развяжет меня, мы сможем познакомиться, как подобает мужчинам, с рукопожатием.

– Вы шутите, мистер Пенфолд, – сказал я.

– Если я и шучу, сэр, то только затем, чтобы подольше побыть в вашем обществе, поскольку здесь, в Степни, общество – довольно редкий товар, и чтобы провести время, конечно… Кстати, о времени, сэр, у меня его слишком много.

– А у нас нет, – сказал доктор Стюарт, делая попытку увести нашу компанию в сторону лестницы, по которой мы недавно поднялись, – я должен настоять…

Но Пенфолд прервал его и, рискну предположить, приковал своими словами к месту всех нас.

– Вы ведь понимаете, что мы, – сказал Пенфолд, очевидно имея в виду пациентов клиники, своих товарищей по несчастью, – обитали когда-то… снаружи.

До этого он с серьезным видом мерил шагами помещение, но сейчас энергично кивнул в сторону зарешеченной щели окна, добавив:

– И пока мы были там, мне посчастливилось увидеть, как вы, мисс Терри, играете вместе с мистером Ирвингом. Это было событие, которое я не скоро…

– Господи боже мой! – воскликнула медсестра Нурске. – ГенриИрвинг, он имеет в виду Генри Ирвинга? Значит, вы Эллен Терри, леди «Лицеума»?

– Боюсь, что да, – ответила огорченная Э. Т., засунув предательский платочек в сумочку.

Уверен, она бы сняла с себя и парик, если бы под ним не было сеточки для волос.

– Я прошу прощения за этот маскарад, но…

Она так и не договорила, в то время как Нурске бочком придвинулась к звезде. Судя по выражению ее одутловатого лица и подергиванию курносого носа, можно было предположить, будто она надеется вдохнуть аромат славы.

– Ваша Офелия, – снова заговорил Пенфолд, – была безукоризненна!

При этом доктор Стюарт, забыв свою роль, принялся кивать, как спаниель, которому предложили колбасу.

– Благодарю вас, сэр, – сказала Эллен, все еще чувствуя себя глупо.

– Я очень завидовал той милостивой смерти, которой вы ее удостоили.

– Подобные комплименты в большей степени можно отнести к Шекспиру, – возразила Эллен, – нежели к нам, актерам.

– Ах, – сказал Пенфолд, – тогда я был прав, осуждая нашего доктора Стюарта за то, что тот отказался освободить меня, ибо он, несомненно, автор моей судьбы, как Шекспир – автор судьбы Офелии. Обладай доктор хотя бы унцией, малой толикой художественного воображения, он счел бы мое освобождение если не обоснованным, то романтичным, но, увы…