Текст книги "Единородная дочь"

Автор книги: Джеймс Морроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Я слышала, там бывает очень жарко.

– В Филадельфии тоже. – Он опустил рубашку и посмотрел на нее с подозрением.

– А еще постоянно дожди.

– Джули, что ты такое говоришь?

– Говорю, что я не хочу ехать с тобой на Галапагосские острова. – Она откусила едва ли не полбулочки сразу. – Говорю… что не хочу.

И тут Говард разразился упреками, обвиняя ее во всех смертных грехах – от лени до вампиризма. Она его использовала, говорил он, притворялась, что любит, а сама запустила клыки в его интеллект, высосала его разум.

– Помнишь, что ты сказала как раз перед тем, как я впервые пригласил тебя в ресторан? Ты сказала, что веришь в Бога.

– Я и верю. Прости, Говард, но я не в состоянии целое лето выслушивать твои излияния об устройстве мироздания.

– Я тебя сделал, черт возьми. Я научил тебя мыслить.

– Мыслить твоими мыслями.

– Если бы не я, ты так бы и осталась обычной безграмотной девчонкой.

И тут Джули выбралась из постели и влепила остаток булочки Говарду в лоб. Плавленый сыр прилип ко лбу, словно шутовская пародия Каиновой печати. Наскоро одевшись, Джули выскользнула из квартиры и зашагала в университетский музей. Там она и провела остаток дня, разглядывая забальзамированных египтян. Мужчин.

На следующий день она собрала пожитки и вернулась в «Око Ангела». Недавно сюда переехали и Феба с Джорджиной, которых выселил хозяин их прежней квартиры, новый апокалиптик, прослышав об их плюрализме в сфере сексуальных наклонностей. Милая Феба, милая Джорджина, какими же заботливыми и непреклонными няньками они были! Особенно Джорджина, неустанно готовившая свои экстравагантные снадобья для укрепления папиного сердца и кормившая его витаминными салатами из овощей, которые умудрялась выращивать на скудной песчаной почве.

Джули завела дневник и старательно его заполняла в надежде, что, доверяя мысли бумаге, она сможет лучше понять саму себя.

Ее храм, этакая монашеская келья со свечами от Смитти Смайла, оказался идеальным местом для упражнений в эпистолярном жанре. Удивительно, что Феба старательно следила за обновлением вырезок, но еще более удивительно, что вырезки больше не успокаивали Джули, как это бывало раньше. Ее сознание стало каким-то ранимым и хрупким, ее суперэго едва ли не кровоточило. С появлением каждого нового сообщения о жертве апартеида или дорожном происшествии Джули все больше убеждалась, что в действительности Феба преследовала определенную цель. И эта цель была ей ясна. Она, казалось, говорила: Кац, ты не имеешь к этому никакого отношения. Но был и другой, скрытый, смысл: Кац, все в твоих руках.

«Бог прислал меня не для показных трюков, – отстаивала Джули на бумаге свои позиции, – и очень жаль, что Феба этого не понимает. Кстати, она слишком много пьет в последнее время». И правда, сейчас просто не было смысла воспринимать Фебу всерьез. Они словно жили на двух разных планетах. Джули, член Высшей лиги и начинающий проповедник эмпиризма, – и Феба, исключенная за неуспеваемость студентка и служащая магазина приколов. Что знает Феба о пределе Чандрасекара или о постоянной Планка, о Сейфертовых галактиках, Гильбертовых пространствах? Бедняжка, ей бы выбраться из Южного Джерси и поднакопить знаний. Быть может, подобно тому, как Говард опекал Джули, ей самой следовало бы сейчас заняться Фебой, увлечь ее волнующим путешествием в сферу космогонических премудростей.

Говард. Ах да, Говард. «В своем неустанном крестовом походе во имя науки Говард что-то упустил, – писала Джули. – Квантовая механика и общая теория относительности вовсе не объясняют Вселенную, они ее срисовывают, подобно хрустальным сферам Аристотеля и планетарной системе Ньютона». Она перечитала абзац. Так значит, упустил, а не упускает. Выходит, все действительно позади, она, не задумываясь, пишет о Говарде в прошедшем времени. Прекрасно. «Говард принимал модель за реальность, – продолжала она, – белковый суррогат – за бифштекс. Настоящий исследователь космоса наверняка уловит скрытую мораль в знаменитом соотношении неопределенности Гейзенберга. В недрах истины скрывается сияющее облако незнания, бесценный самородок сомнений, светящаяся хорда непостоянства, не ограниченные несовершенством знания».

Вошел папа. С каждым днем он казался чуточку меньше. Его плечи опускались чуточку ниже. Жизнь послушно следовала известной кривой: человек растет, взрослеет и увядает. Папа тоже потихоньку сморщивался, словно усыхал от ветров, обдувающих маяк.

«Какую бы форму ни приняло мое служение, – писала Джули, – я буду проповедовать Закон Неопределимости, свидетельствовать о царстве непостоянства». Она резко захлопнула дневник, словно хотела раздавить паука, заползшего на страницу.

– Пойду зажгу маяк, – сказал папа, подтягивая пояс своего ужасного клетчатого халата. – Сердечникам полезно иногда поупражняться.

– Кто сегодня? – спросила Джули сквозь зубы. С возрастом папина эксцентричность определенно становилась менее привлекательной. – «Люси И»?

– «Уильям Роуз», по-моему. Сейчас июль?

– Ты же и сам знаешь, что июль.

– Если июль, то, значит, «Уильям Роуз».

– Ты индерал принял?

Тяжкий вздох.

– А ланоксин? А кинидин?

– Принял, принял, Джорджинин сок тоже.

И он, по-стариковски шаркая, вышел.

«Трагедия людей в том, – записала Джули, – что они не живут в своем времени. Гомо сапиенс не сводит глаз с исторического зеркала заднего обзора, упрямо отказывается смотреть вперед, выворачивая шею, лишь бы разглядеть предполагаемый утраченный рай, какую-то золотую…»

Джули замерла. Папа пошел зажигать маяк. Физические нагрузки полезны для сердечников, но… 126 ступенек?

«Человечество разрушает себя своей нелепой ностальгией», – написала Джули.

Ручка выпала у нее из руки. 126 ступенек.

Она бросилась к двери, забыв закрыть дневник.

Все, что угодно, только не этот взгляд, застывший, запрокинутый, неестественно округлившийся. Джули не видела такого напряженного взгляда с тех пор, как вернула зрение тому мальчику, Тимоти. Отец лежал на площадке третьего пролета, прижав руки к груди, словно стараясь вновь запустить вдруг остановившееся сердце.

Она рванула наверх. 1985 год, лагерь герлскаутов. Она проходит курсы оказания первой помощи, получает наградной значок. Три толчка – искусственный вдох. Безжизненное тело казалось ужасно нелепым, эти торчащие из ноздрей темные волоски, зияющие на щеках поры. Толчок, толчок, толчок, вдох. Толчок, толчок, толчок, вдох. Когда Джули исполнилось одиннадцать, он начал приносить с работы фотографии, и они вместе раскладывали их на кухонном столе. Женщины с эмоциональными проблемами, фотографировавшие расчлененные манекены и плюшевых мишек, валяющихся в грязи, были автоматически дисквалифицированы. Как и кандидатки, чьи проявленные пленки являли любовников, мужей или ватаги резвящихся чад. Толчок, толчок, толчок, вдох. «А как тебе эта, Джули?» – «Какая-то сварливая тетка». – «А вот вроде ничего» – «Не-а». Толчок, толчок, толчок, вдох. Из этой затеи ничего не вышло. Из десятка женщин, кандидатуры которых были одобрены, ни одна не проявила к папе благосклонности. Толчок, толчок, толчок, вдох. А он был так искренен в своих намерениях, так серьезно настроен: да, он искал себе подругу, но, главным образом, хотел найти достойную мачеху своей дочке.

Постепенно Джули поддалась одолевающим ее инстинктам, некоему подобию материнского чувства. Положив ладонь на солнечное сплетение отца, Джули заставила его сердце ожить. Почему бы и нет, ее вмешательства никто не увидит, ни одному диверсанту даже в голову не придет. Толчок, теперь уже изнутри, еще и…

Подумай как следует, сказал он ей когда-то. Настоящее оживление – это не игрушки, это тебе не в краба карандашами тыкать. Во-первых, нужно завести сердце, потом ведь к этому времени из-за кислородного голодания уже отключилась центральная нервная система, превратив мозг в желе разобщенных полушарий и путаницу извилин. Все это тоже нужно привести в порядок.

Что потом? Убрать со стенок артерий и вен холестериновые бляшки? Да, пожалуй, но лишь затем, чтобы они тут же начали оседать снова. Папа был прав: на определенном этапе придется переделывать весь мир, а для этого по меньшей мере нужно быть Богом.

И все же она должна попытаться. Толчок. Еще. Еще один. Как вдруг то, что уже наполовину перестало быть папой, ожило, конвульсивно дернулось, прерывисто задышало.

– И, ид… – задыхалось ее творение.

– Папа? Да, папа? Что?

– И, ид… иди.

– Идти куда?

– Ж… жизнь.

– Жизнь?

– Ид-ди радуйся…

Последовал резкий хриплый вздох, словно у ее папы вместо легких был орган старой карусели, что на Железном пирсе. И тогда, во второй раз за вечер, он умер.

– Папа! Папа!

Пульса нет, дыхание не прослушивается.

– Папа!!!

Зрачки расширились и застыли.

Итак, вместо воскрешения, вместо второго Лазаря, было это полное слез восхождение на башню маяка. Иди, радуйся жизни, хотел сказать он. Что ж, так она и сделает. Она была послана не для того, чтобы сражаться со смертью. Возвращение к жизни – не ее призвание. Она и не взглянет в зеркало заднего вида, будет смотреть только вперед, жить в своем времени.

Джули знала: спички в жестянке возле фонаря. Она подняла линзы, завела часовой механизм. Керосина хватит? Отец всегда следил, чтобы резервуар был полным. Она чиркнула спичкой, повернула ручку. Встретив крохотный огонек и подхватив его, от центральной горелки, словно кобра из корзинки, поднялось пламя.

– Приветствую тебя, «Уильям Роуз», – задыхаясь от слез, вспухшими губами проговорила Джули. – На этот раз… у тебя… получится. – Она опустила линзы. Пошел вниз свинцовый поршень, нагнетая керосин к горелкам.

Джули знала: там, за пеленой слез, ярко горело пламя маяка.

И вот настал момент епитимьи, агонии, неизбежной для тех, кто не смог вернуть к жизни своего отца. Ну что, древний корабль увидел наш маяк? Ослепленная слезами, Джули протянула вперед правую руку и крепко прижала ладонь к кожуху фонаря. Невыносимая, неизъяснимая, доселе не испытанная боль… Она не отнимала ладони, Пока не почувствовала запах горелого мяса, и кричала, кричала так, что казалось – голосовые связки вот-вот лопнут. Нашел дорогу домой? Рыдая, она убрала дымящуюся, покрывшуюся волдырями, подвергшуюся нещадной пытке ладонь. Нашел?

Остаток дня со всеми его отвратительными деталями Джули прожила, как в кошмарном сне. Вызвала агента из похоронного бюро. Вызвала агента из похоронного бюро во второй раз, когда он не пришел после первого звонка (он, оказывается, спутал мыс Бригантин с бухтой Бригантин). Потащилась в Атлантик-Сити в больницу, где ей смазали и забинтовали руку, назначили курс антибиотиков и приказали впредь избегать керосиновых фонарей. Список друзей и родственников был коротким: Феба, Джорджина и Фреди Каспар с Родни Бальтазаром с пожарной станции. Уже без Херба Мельхиора, который шесть лет назад умер от рака легких.

– Бедняга хотел жениться на мне, – всхлипывала Джорджина в телефонную трубку. – Звучит как вступление к дурацкому телешоу, да? «Верно, Берни, этот стареющий книжный червь, и его подруга-лесбиянка съезжаются, он не требует, чтобы она завязывала с женщинами, хотя в душе ревнует. Они вместе воспитывают своих детей и…» Ты хочешь сказать, что позволила ему умереть?! И ты ничего не сделала?

– Я пыталась.

– Так попытайся снова! Отправляйся в эту чертову похоронную контору сию же минуту и подними его! Сию же минуту!

– Он этого не хотел.

– Зато я хочу. И ты.

Желудок у Джули превратился в колодец с ледяной водой. Дико болела обожженная рука.

– Я должна прожить обычную жизнь, Джорджина, это была главная цель его жизни.

Джорджина сокрушалась целую минуту. Она рыдала так, что Джули просто видела, как с телефонной трубки стекают слезы.

– Послушай, Джули, мы должны все сделать правильно. Если не ошибаюсь, мы должны рвать на себе одежду и сидеть на таких маленьких табуреточках до самого понедельника. Я с радостью сделаю это, солнышко. Ради него я свою задницу неделю с места не сдвину.

– Не думаю, что это будет ради него.

– Ну должны же мы хоть что-то сделать. Как ты, детка?

– Как сирота. Мне так одиноко.

В итоге они его просто кремировали. Небольшая унылая процессия – Джули, Феба и Джорджина – вышла из маяка, пересекла лужайку и двинулась вдоль пирса. После того как Джули прочла кадиш, Джорджина вынула баночку из-под орехового масла с другой золой, специально подготовленной путем сожжения папиных «Приключений Гекльберри Финна». Феба открыла урну и, высыпав в нее содержимое баночки, перемешала все кухонным ножом, соединяя Мюррея Каца с его любимой книгой.

– Я всегда любила его, – сказала Феба, закрыв урну и передав ее Джули. – Мне всегда хотелось иметь такого папу, хоть он и думал, что я плохо на тебя влияю.

– Но ты и правда плохо на меня влияла. – Обожженной рукой Джули открыла урну, чтобы взглянуть на легкие темные хлопья, оставшиеся от отца. – Папуля…

Феба с Джорджиной ушли, а Джули так и стояла на пирсе в монотонном равнодушном шуме прибоя. Правильно ли они поступили? Не обидят ли его похороны не по иудейскому обряду?

– Теперь поздно, – пробормотала Джули и, словно обезумев, принялась рвать на себе траурное платье. Еще и еще, пока на ней ничего не осталось. Затем прижала урну к груди и вошла в воду.

Вначале было Слово. И Слово стало плотью и обитало с нами. Ее жабры пульсировали, жадно впитывая из воды кислород, один галлон за другим, но он не мог разбавить ее едкие слезы и смыть чувство вины. Два десятка лет во плоти, а она не привнесла на эту огромную многострадальную планету ни одного атома добра.

Коснувшись дна, Джули быстро похоронила урну. Приключения Гекльберри Каца.

Вначале было Слово, но словарный запас Бога потихоньку расширялся. Первое Слово было английским существительным «savior» – «Спаситель». Но вторым будет французский глагол «savoir» – «знать»: наконец-то, Джули, как говорил Говард, мы получили возможность знать. Еще три года в колледже – и она купит компьютер и опубликует свой Закон Неопределимости, провозгласит Царство Непостоянства, разрушит Империю Ностальгии и будет проповедовать Правду Сердца. Сердце – это насос? Почему бы и нет, но с одной оговоркой: в данный момент истории «насос» – самая подходящая метафора для того, чем является сердце.

Она утоптала могилку, вздымая миниатюрные песчаные торнадо.

Почка – это фильтр. Земля вращается вокруг Солнца. Болезни вызываются бактериями. Да! Ее время не за горами. Она не пойдет опасной дорогой, но и легкие пути не для нее. Это будет ее собственный, неповторимый путь. Она пошлет свои заповеди на экран каждого телевизора, запишет на каждом диске, впечатает на каждой странице. В начале было Слово, но в конце появится миллион слов, десять миллионов, сто миллионов слов, и все они будут исходить от нее – единородной дочери самого Бога.

Часть вторая
Мессия из Атлантик-Сити

Глава 6

Бикс Константин, угрюмый, тучный, прямолинейный, всегда видел мир таким, каков он есть, а не таким, каким люди хотели его видеть.

Еще в раннем детстве он задумывался над тем, как в детских книжках описывались отношения между людьми и домашними животными. И вскоре ощутил противоречие между этими радужными картинками и содержащими белок фактами, каждый вечер появлявшимися у него на тарелке. Как-то раз, вскоре после того как он пошел в школу, мама сказала ему, что роса – это слезы эльфов, а он выдал, что у нее голова забита всяким дерьмом. В тот вечер отец устроил ему основательную взбучку, и с тех пор Бикс был уверен, что ему вменяют в вину вовсе не грубость, а неприятие лжи.

Мальчик взрослел, его мировоззрение расширялось. Бог? Санта-Клаус для взрослых. Любовь? Эвфемизм прошения об отставке. Брак? Первый симптом приближающейся смерти.

Утром 13 июля 1996 года Бикс Константин обнаружил нечто еще более неприятное, чем дорога на работу пешком по утыканному грязными забегаловками и казино Променаду. Хуже этого было только одно – идти на работу и при этом знать, что скоро останешься без всякой работы. Никто не понимал, почему «Полночная Луна», до сих пор столь популярный бульварный листок, сбавляла обороты. Ни Бикс, ни его подчиненные, ни Тони Бьяччо, бывший мафиозо, а ныне владелец газеты. «Ребята, похоже, нам скоро крышка, – по меньшей мере раз в неделю провозглашал Тони в течение уже двух лет. Тема «крышки» в «Полночной Луне» вообще была довольно популярной («Жена выходит из комы после того, как любимый муж прощается с жизнью», а также «Маньяк в палате реанимации» и «Не убивайте меня! – телепатирует матери дочь, находящаяся в коматозном состоянии»).

Бикс не спеша миновал «Тропикану» и, поравнявшись со входом в «Золотой Телец», украшенный колоннами и сверкающий, словно рай фундаменталистов, купил в автомате стакан кофе. «Сегодня: Нил Седака!» – кричали афиши. «На следующей неделе: Вик Дэймон и Диоген Кэррол». Неужели кто-то клюнет?

Когда ему было десять лет, отец притащил его сюда на праздник. Как раз прошел референдум по казино и азартным играм, и на Променаде играл духовой оркестр, плясали девушки в коротких юбках, клоуны кувыркались на пирсах и раздавали всем воздушные шарики. «Ничего не выйдет, – сказал отцу маленький Бикс. – Завалится толпа и все разгромит, – объяснил он, на что отец лишь пренебрежительно ухмыльнулся. – Толпа все сметает на своем пути, ты разве ничего не читал об этом, папа?»

Прихлебывая растворимый кофе, Бикс свернул на Соверен-авеню. На перекрестке с Арктик-авеню громоздилась гора отбросов, порождавшая зловонные испарения. Город был облачен в граффити, даже бока у бродячих собак были разрисованы.

Неужели «Луна» пошла на убыль? Разве их инопланетная рубрика была менее извращенной, чем в «Сигнальном Горне»? А их леденящие душу снежные люди менее отвратительны, чем в «Национальной Комете»? Разве их фантастические хирургические операции, беременные прабабушки, сиамские четверняшки и духи знаменитостей не вписывались в общепринятые стандарты бизнеса? Вписывались, соответствовали, были никак не хуже, и все же факт оставался фактом. Тони дал обед для всех сотрудников – очень удобно попросить сразу всех написать заявления об увольнении. Поравнявшись с домом 14/75 по Арктик-авеню, он подошел к наружной лифтовой шахте. Сам лифт, недвижный и разбитый, покоился на дне ее, словно затонувший корабль. Бикс бросил в квадратный провал пустой стаканчик, поволок свою тушу вверх по разваливающейся лестнице и пришвартовался на третьем этаже, где Мадж Бронстон, хронически не улыбающаяся секретарша, сообщила ему, что в его кабинет только что проникла какая-то твердолобая девица.

– Наверное, насчет работы, – предположила Мадж.

– Блеск! Я и сам бы не отказался от работы.

– Я пыталась ее вытолкать, честное слово. Но она такая упрямая!

Бикс открыл украшенную монограммой дверь, и его посетительница, коренастая, с золотистой кожей девушка лет двадцати с небольшим, оторвалась от коллекции фотографий НЛО, висевших на стене, и одарила его сногсшибательной чувственной улыбкой.

– Всегда мечтала слетать на Плутон, – сказала она с акцентом Южного Джерси, – Марс звучит избито, на Сатурне тяжелая атмосфера, а вот Плутон… – Ее рука вспорхнула ему навстречу, словно птичка, и Бикс как-то машинально ее пожал. – Меня зовут Джули Кац, а вы, должно быть, мистер Константин?

– Эхе-хе.

Белое пляжное платьице девушки просто слепило Бикса, и, наверное, именно такие сочные губы, как у нее, заставляли восточных вельмож требовать, чтобы женщины прикрывали лица. Скользнув взглядом чуть выше, Бикс отметил острый вздернутый нос, бирюзовые глаза и копну черных вьющихся волос.

Вот так все и начинается: позывы либидо, затем первое свидание, ухаживание, лицемерные брачные клятвы, сопливые дети, обоюдная иллюзия постоянства, внебрачные связи (в основном с его стороны, но она наверняка тоже изменит пару раз в отместку) и развод как неизбежная развязка.

– Боюсь, что ваши старания обречены на провал, мисс Кац. – Бикс прошел к кофеварке, которую Мадж каким-то чудом не забыла включить, и наполнил свою чашку с надписью «Я пришел к выводу, что один человек может быть совершенно бесполезен для другого. Поль Сезанн». – Здесь вы работу не найдете.

Незваная гостья постучала по летающей тарелке своим длинным закругленным ногтем.

– Вы верите?

– Дверь там, милая.

– Нет, скажите, вы верите, что НЛО существуют?

Он глотнул кофе (пожалуй, единственное, что было стоящего в этом мире).

– На сегодняшний день – десять тысяч столкновений, но никто не удосужился прихватить у них какой-нибудь клочок с письменным доказательством или хоть одну паршивую блошку. Послушайте, наша газета – это вовсе не то, что вам нужно. У нас самая жесткая цензура. Мы – «Правда» этого полушария.

Недалеко от истины, подумал Бикс: как и советские газеты, абсурдность и приторность тоже должны были придерживаться партийной линии. Человек, побывавший в состоянии клинической смерти, должен говорить только о свете и ангелах, а если его рассказ будет серым или ужасающим, то он даже до стола редактора не дойдет.

– Вам пора.

Она шагнула вперед и вручила ему конверт из вощеной бумаги. Бикс заметил, что правая ладонь девушки сплошь покрыта белыми грубыми рубцами.

– Прочтите это.

– Я занятой человек.

– Моя колонка. Пока только вступление. Чтобы давать советы, я сначала должна обрисовать свои принципы.

– У нас есть колонка советов.

– Такой, как моя, нет. Я предлагаю что-то вроде Завета. Хочу избавить широкие массы от ностальгии. И ваша газета – одна из немногих, которые они читают.

– У нас не такая уж большая аудитория.

– Я всегда смогу обратиться в «Сайентифик Америкен» или в «Скептикал инквайерер», но какой смысл проповедовать обращенным? – Снова эта обольстительная улыбка. – Мой брат Иисус совершил серьезную ошибку: он не оставил никакого письменного наследия.

– Ваш брат… кто?

– Иисус Христос. Сводный брат.

– Вы сестра Иисуса? – Бикс залпом осушил чашку. Сестра Иисуса. Это по крайней мере что-то новое. – Со стороны Марии?

– Бога. – Она покровительственно похлопала его по плечу. – Это трудно осмыслить, я сама с трудом понимаю.

Большую часть сознательной жизни Биксу приходилось иметь дело с самоуверенными святыми и спасителями человечества. С целителями веры, предсказателями судеб, ясновидящими и медиумами. С теми, кто проводил отпуск на Венере, а выходные – в астрале. А тут является эта девица со своими заявочками, и при этом она не больше похожа на средней руки медиума, чем сводка новостей на описание оргазма.

– Ну, если вы превратите мой кофе в джин… – сказал он.

– Вы агностик, мистер Константин?

– Был раньше. – Бикс снова наполнил чашку. – А потом в один прекрасный день… Вам это интересно?

– Моя любимая тема.

– В один прекрасный день я взял на руки своего новорожденного племянника и вдруг понял, что в любой момент это трогательное невинное создание может погибнуть в автокатастрофе или заболеть лейкемией. Это было настоящее откровение, дорога в Дамаск. Вот так я стал атеистом.

Она засмеялась. Он мог ожидать от нее чего угодно, но не этого непосредственного, добродушно-снисходительного смеха.

– Вы знаете, если бы не моя божественность, – сказала она, – я бы, наверное, тоже была атеисткой. – И тут Джули Кац исполненным обаяния эротическим жестом обхватила его чашку ладонями и вместе с его рукой поднесла к губам. – Это, безусловно, самый разумный выбор, – сделав глоток, добавила она.

«Я влюблен», – подумал Бикс. Он открыл конверт и вынул из него листок с подколотой к нему черно-белой фотографией автора.

Дорогие читатели «Луны»!

Бог существует! О да! У меня есть доказательства! Только представьте!

«Что же это за доказательства?» – спросите вы. Представьте женскую репродуктивную клетку, несущуюся к нам из запредельных миров, преодолевая время и пространство, проникающую через кирпичные стены здания и стеклянные стенки пробирки, чтобы найти себе пристанище в донорской пробе спермы живущего в безбрачии старого еврея. Вот так я попала в этот мир. Да, вы не ошиблись. Я дочь Бога. Я та, кто может ходить по воде, родня Иисусу, исповедник Сатане, наперсница рыб и светлячков. Вот вам и доказательства!

И все же я немного огорчу вас. Как и любое божество, я – порождение своей эпохи. Я живу в своем времени, в данном случае – в этом суетном, неопределенном двадцатом веке. Простите. Я бы хотела утешить вас обещаниями исцеления и бессмертия. Я не могу. Но Бог существует! Подумайте об этом!

Вы страдаете? Я понимаю. Вас пугает смерть? Скажите мне об этом. Вас постигло разочарование в браке или карьере? Вы не одиноки. С нетерпением жду ваших открыток и писем, а также любые предметы, которые помогли бы мне прочувствовать ваши страдания. Вместе мы свергнем империю ностальгии!

С любовью, Шейла  [10]10
  Шейла – Sheila (в англ. транскрипции Шила). Буквально это имя означает «Тот, кому он принадлежит» (древнеевр.), т.е. принадлежащий Богу. В некоторых арамейских переводах это слово заменено словом «Мессия».


[Закрыть], Дочь Бога.

– Ну? Что скажете?

Что Бикс мог сказать? Он сказал бы, что Джули Кац подкопала административное здание «Луны» и нашла сундук с испанскими золотыми дублонами. Это вам не НЛО и не лохнесское чудовище, не мальчик, который наполнил ванну пираньями, думая, что это золотые рыбки, а те сожрали его собаку. Это неслыханный, гениальный бред. На это можно было поставить. Бред Джули Кац либо исцелит полудохлую газету, либо похоронит ее навсегда.

– Вот эта фраза насчет ностальгии нам совершенно ни к чему, – сказал он.

– К чему. Человечество должно перестать жить в прошлом.

– А почему «Шейла»?

– Я хочу сохранить инкогнито, иначе мне просто житья не будет. И потом, в этом есть свой смысл.

– Исцеление и бессмертие не мешало бы оставить. Это привлечет читателей.

– Эра чудес прошла.

– Эра разума тоже прошла. Мы живем в эпоху абсурда, и у газеты своя политика.

– Плевать я хотела на вашу дурацкую политику.

– Эй, детка, тебе издатель нужен или как?

– А вам рубрика нужна или как? – Она откинула со лба волосы, открыв тонкий, S-образный, шрамик. – Думаю, в «Сигнальном горне» ею заинтересуются.

– В конце концов, мое мнение – это еще не все. Последнее слово по любому нововведению за мистером Бьяччо.

Как и следовало ожидать, своего номера телефона она не оставила, но обещала позвонить во вторник. Она промелькнула мимо Мадж Бронстон и уже шла через холл, а Бикс все не мог оторвать от нее глаз. Но стоило девушке скрыться из виду, как он уже стоял, согнувшись над их привередливым ксероксом, и копировал ее письмо.

Эти влажные губы, эти роскошные волосы! Ну почему сумасшедшие так необычайно чувственны?

Тони начал собрание, как Бикс и предполагал: «У нас распространение хуже, чем кровообращение у трупа». Но сегодня он пошел дальше. Пришло время, заявил Тони, окончательно и бесповоротно сворачивать дело.

– А что, если попробовать вот это? – Бикс открыл свой кейс. Наступила минута молчания, в течение которой каждая крыса тонущего корабля под названием «Полночная Луна» сидела, углубившись в экземпляр письма Джули Кац.

– Она шизофреничка, да? – сделал вывод Петти Рот, начальник отдела распространения.

– Трудно сказать, – ответил Бикс.

– Параноидальная шизофрения, похоже на то.

– Чокнутая она или нет, я бы все-таки дал ей шанс. Он должен увидеть ее снова, признался себе Бикс. Просто должен.

– Судите сами, у «Горна» есть этот самодовольный фашист Ортон Марг с его возмутительными передовицами. «Комета» держит нос по ветру: там четко знают, половым членом какой кинозвезды интересуются ее читатели, а у «Луны», и только у «Луны», будет живое, дышащее слово нового Божьего отпрыска.

– Ну допустим, но она еще не набила руку, – заметил Тони. – Я полагаю, эту ерунду насчет века ты уберешь?

– Сначала я так и собирался сделать, но сейчас начинаю думать, что ей это придает некую… самобытность, что ли…

– Но это не мы. Это не «Луна». – Тони провел дряблой рукой по седеющим волосам. – Я хочу, чтобы она описала, как выглядит рай. Поговоришь с ней, Бикс? Потом пусть попробует несколько небольших предсказаний.

– Может, стоит заняться прошлыми жизнями читателей, – подсказал Петти.

– Назначьте призы за лучшие письма, – продолжал Тони.

– Сомневаюсь, что она на это пойдет, – возразил Бикс.

– Эй, идея-то у нас, зачем нам вообще нужна эта девчонка? – спросил Майк Алонзо, научный редактор газеты («Погибшие астронавты строят город на Венере»). – Почему бы не отдать эту рубрику Кендре Маккэндлессу?

Одно имя Кендры заставило Бикса сморщиться. Кендра Маккэндлесс – путешественник по астралу, чревовещатель и старый дурак – был внештатным астрологом газеты.

– Не-ет, от Кендры вы получите только «Вселенную с ее удивительными загадками», тайну, покрытую мраком, как всегда. А вот Джули Кац, это… даже не знаю, это что-то новое.

– Искра Божья? – фыркнул Майк.

– С ней все не так просто, ее сразу не поймешь. Но мне кажется, это то, что нам нужно.

– Мы можем ей предложить три сотни за колонку, – сказал Тони. – Думаешь, она согласится?

– Не знаю.

– Заголовок. Нам нужен заголовок.

– Об этом я еще не думал. «Дорогая Шейла»?

– Лично меня не трогает. Пол?

– «Письма к Шейле»? – откликнулся Пол Кваттрон, финансовый репортер газеты («Выдающиеся физики предсказывают рыночный переворот»).

– «Уголок Шейлы»? – предложил Сэлли Ормсби, кинокритик («Новая лента с Элвисом, уцелевшая при крушении НЛО»).

– «Записки из преисподней»? – выдал Лу Пинкус, редактор отдела спорта («Сатанисты используют человеческую голову в качестве хоккейной шайбы»).

– «Советы с того света»? – рискнула Вики Мальдонадо; ее коньком были сгоревшие дети и Бермудский треугольник.

– Стоп, – вмешался Тони. – Это твердый орешек, ребята. Это сестра Иисуса Христа. Мы собираемся печатать то, о чем все мечтают узнать.

– Мозговой штурм, Тони? – робко предложил Петти.

– «Сорок дней и сорок ночей»?

– «Доверьтесь нам»?

– Рубрика этой девочки будет называться… пишите: ПОМОГИ ВАМ БОГ.

Дорогая Шейла,

Это письмо пишет за меня мой зять, потому что три недели назад я попал в ужасную катастрофу и сломал шею. Теперь я паралитик, и от меня никакого толку ни моей жене, никому. Ты просила прислать какую-нибудь памятную вещь. Я высылаю свою фотографию, сделанную прошлым летом. Это я во время занятий виндсерфингом на мысе Код.

И вот мой вопрос, Шейла: как мне лучше всего себя убить?

Отчаявшийся из Массачусетса.

Дорогой Отчаявшийся,

Прижав твою фотографию к сердцу, я пришла к убеждению, что твое будущее гораздо более оптимистично, чем ты себе представляешь. Ты совершенно определенно относишься к числу тех 70% парализованных, которые способны вести нормальную половую жизнь. Помимо этого обнадеживающего факта, наука и технология предлагают множество подспорий для оказавшихся в подобном положении: специальные устройства, автоматизированную бытовую технику, компьютеры, снабженные специальным устройством для набора текстов, электрические инвалидные кресла.