Текст книги "Единородная дочь"

Автор книги: Джеймс Морроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Глава 14

Феба Спаркс бухнула на столешницу пластмассовую кружку с изображением Плуто – забавного пса из мультика – и велела бармену повторить.

«Прочти “God” наоборот и получишь “Dog”, – подумала она. – Из Бога получишь Плутона, хозяина подземного царства. Вот интересно, что же творится в этом Аду, если там заправляет мультяшный пес?»

Бармен, двухметровая горилла с хищным взглядом, очень неплохо справлялся со своими обязанностями. Он наполнил кружку Фебы «Баккарди» пополам с колой и перемешал все своим волосатым пальцем. Феба поднесла Плутона к губам и глотнула. Ах, благословенный Ихор, кровь порочных богов! Как всегда, снадобье сделало свое дело. Стены кухни перестали колыхаться, словно белье на веревке; горилла, заправский бармен, снова превратилась в холодильник; надгробия на могилках ее нерожденных детей, летопись абортов и выкидышей вновь превратились в коробки из-под печенья.

В деле самоуничтожения свои правила этикета. «Да нет, все это ерунда», – решила Феба. Ну что она может написать в предсмертной записке? «Заинтересованным лицам: моя жизнь никогда никого не интересовала, а значит, даже эту записку никто не прочтет. Мама куда-то исчезла, отец и не появлялся, в Нью-Йорке меня все ненавидели, вот я и приехала сюда, где меня тоже никто не любит».

Она обнаружила револьвер, привычно обыскивая клиента. В ее бизнесе правило номер один гласит: приступать к обслуживанию, лишь убедившись, что клиент безоружен. Стилеты, кастеты, ножи и гранаты подлежат изъятию. Леонардо, как он себя назвал, едва исполнилось семнадцать. Он страдал каким-то кожным заболеванием. Пока мальчишка сидел у нее на кровати и беззаботно потягивал ром, Феба тихонько сунула его «смит-вессон» в комод, в ящик с колготками. Может, из-за выпитого рома, может, в силу небрежного отношения к оружию, но бедняга так ничего и не заметил. Он удалился, окруженный туманной дымкой стыда, парами «Баккарди», оставив на память по себе «смит-вессон» и миллион чешуек отшелушившейся кожи.

С ума сойти, она уже прокаженных принимает! И все же свободное предпринимательство лучше работы на кого-то. Договариваясь с клиентом по телефону, Феба в два счета отличала реального заказчика от сутенера. Правда, как-то раз один сводник обманул ее бдительность, тогда-то она и прибегла к помощи динамита из «Довиля». Одного взгляда на Фебу со спичкой в руке и с нитроглицериновым стержнем в зубах было достаточно. Для пущей убедительности она заменила электрические детонаторы пороховыми запалами. Сутенер понял, что имеет дело с женщиной, которая под настроение может и водородную бомбу ему в штаны сунуть.

Феба приготовила себе еще один ром с колой и, отпив немного, чмокнула мокрыми губами своего маленького друга, коричневого игрушечного медвежонка, съела несколько печений. Допила ром. Почесала «вессоном» левый висок. «Классная пушка, – подумала она. – Дуло пахнет, как задница у робота Робби».

Давай, девочка. Сделай это. Умри. Она обхватила дрожащим пальцем курок, повращала барабан – все ячейки заняты. Как беспроигрышная рулетка. Рука тряслась так, словно она держала отбойный молоток. Медленно нажала на спуск. Сильнее, еще сильнее. Может, она еще и оставит после себя послание, написанное прямо на стене кровью и разлетевшимися во все стороны мозгами.

Ба-бах!

Пуля оцарапала лоб и врезалась в холодильник.

Промазала. Промазала? Да как же тут можно промазать?! По щеке струилась густая, горячая кровь, словно желток свежеснесенного яйца. Да что она возится? На этот раз она сунет дуло в рот. В своей работе Феба всегда настаивала на презервативе, но тут был особый случай.

Итак, палец – на курок, дуло – в рот, маслянистый металл щекочет гланды, нажать…

Зазвенел телефон.

Ох уж этот вершитель судеб – телефонный звонок! Он может прервать важную беседу, половой акт, предотвратить самоубийство – все, что угодно. Феба сняла трубку.

– Прием окончен. Поиграй с ладошкой.

– Феба? – Женский голос.

– Созвонимся на том свете. Не забудь захватить аспирин.

– Это ты?

– Простите, сейчас я не могу подойти к телефону. Я стреляюсь. Если и на этот раз промахнусь, то есть еще динамит.

– Феба, это же я, Джули!

– Кац? – Феба обмотала руку проводом, как жгутом. – Джули Кац?

– Прекрати, слышишь? Ничего не делай!

– Кац? Пятнадцать лет! Нет, скажи, это ты?

– Да я же, я.

– Пятнадцать лет, черт возьми!

– Пятнадцать. Дай мне свой адрес. Где ты находишься?

– Похороны самые простые, пожалуйста. Никаких цветов. Только музыкантов пригласите.

– Ты в Западной части, да?

– Только не духовиков, а рок-группу. Феба, Запад? Юг, Сорок третья улица. А где на Сорок третьей улице? Какой номер? Ты правда в городе?

– Да. Номер, подружка.

– Ты о чем?

– Да номер свой скажи!

– Сорок три.

– Да нет, номер дома.

– Пятьсот двадцать два. Что, хочешь трахнуться?

– Слушай, сейчас к тебе выезжает Бикс. Это мой муж. А ты не клади трубку. Будешь жить с нами. Давай споем, Феба! «В приморском граде на Променаде гулять мы будем, как во сне». Поговори со мной, солнышко, только ничего не делай!

– А я и не буду ничего делать, только на спуск нажму.

– «В приморском граде на Променаде…»

– До встречи в аду.

Феба дважды разрядила револьвер в телефон, обрушив на многострадальный холодильник шквал пластмассовых осколков, и нежно лизнула горячее, дымящееся дуло.

Дом № 522 по Сорок третьей улице был обычной «свечкой» – одна квартира на этаж – и ничем не отличался от своих жмущихся друг к другу собратьев. На почтовых ящиках простым карандашом неразборчиво нацарапаны номера, так, словно жильцы не особенно интересовались своей почтой. «Ф. Спаркс, № 3». Джули судорожно схватилась за ручку – латунную луковицу, гладкую и блестящую после многолетней шлифовки человеческой плотью.

Ну что за идиотка – взяла и повесила трубку! Неужели Феба не могла хоть раз в жизни сделать то, о чем просят? Дверь открылась, Джули взбежала на второй этаж, обогнула перила. Бикс, пыхтя, еле поспевал за ней.

Если бы не физиология, не насущная потребность опорожнить мочевой пузырь, она ни за что бы не нашла этот роковой телефонный номер. Неистовый марафон, посвященный поискам Фебы, начался в первом же отеле, в котором они остановились. За три дня они просмотрели телефонные книги всех населенных пунктов в долине Делавэра, обошли все полицейские участки, ознакомились со всеми отчетами коронеров, списками налогоплательщиков, ведомостями пособий по безработице. Они поместили объявление в «Филадельфия дэйли ньюс»: «Феба, дай о себе знать. Королева Зенобия, абонентский ящик 356». И вот спустя десять минут после того, как мировой судья Верхнего Дерби объявил их мужем и женой, Джули пошла в туалет и там на выкрашенной в серый цвет панели прочла нацарапанную надпись: «Профессиональный секс. Тел. 886-1064, спросить Зеленую Нимфу. Приглашаются гости обоего пола».

Дверь в квартиру № 3 была заперта. Джули постучала – никакого ответа. И тут на помощь пришел Бикс, отец Парадокс, обрушивший на хлипкую дверь все свои двести двадцать фунтов.

В квартире было все вверх дном, как после торнадо. Бесформенными кучами лежала грязная одежда, валялись старые газеты и пустые пивные бутылки. В углу среди коробок из-под герлскаутского печенья и оберток от бисквита понуро сидел грязный плюшевый мишка, в закоптелой кухоньке у стола примостилась фигурка в бледно-зеленом халате. Голова упала на стол, на лбу – запекшаяся кровь.

Джули замерла. О, мама, верни мне мою божественность! Я не дрогну, каждый нейрон приведу в порядок…

– Привет, – промямлила Феба, вяло взмахнув над головой револьвером. – А за дверь, толстый, заплатишь. – Она осушила содержимое пластиковой чашки с изображением Плутона.

– Слава тебе… – выдохнул Бикс и выхватил у нее из руки револьвер.

Жива. Грязная шлюха с мутным пьяным взглядом. На голове – просто воронье гнездо какое-то. Но живая.

Джули едва сдержала стон. Скорее обнять это чудовище… Феба пьяно икнула. И зловонная масса из проглоченных накануне пирожных и печенья хлынула в ладони Джули, просочилась между растерянно дрожащими пальцами.

– Не очень-то я подружку встречаю, да? Просто паршиво. Помнишь, как мы на Четвертое июля демонстрантов дохлой рыбой забрасывали?

– Мы тебя заберем. – Сцепив зубы, Джули подошла к раковине, заваленной жирными сковородками и тарелками с присохшими объедками. Скользкая каша, которую она несла в руках, была теплой и тяжелой. – У нас дом на Баринг-авеню, – добавила она, подставив руки под струю воды.

– Так я и разбежалась жить с божествами и жирными свиньями, – фыркнула Феба, запихивая в рот печенье. – Что бы обо мне ни трепали, но герлскаутов я всегда поддерживала.

Они стянули с нее засаленный халат и поволокли в душ. Там ее пришлось все время поддерживать в вертикальном положении, словно елочку, которую устанавливали к Рождеству.

– Убирайся! – ныла Феба, обрушивая на Бикса мокрые кулаки. – Хочешь увидеть меня голой – сначала заплати! – Вода попала на рану и окрасилась розовым. Худоба Фебы просто пугала. У нее была плоская, как у балерины, грудь. – А ты, Кац, не смей трогать мой обмен веществ. Только попробуй – вылетишь в два счета.

– Я потеряла божественность, Феба. Теперь я обычная еврейка.

– Так я и поверила.

Они засунули Фебу в единственный комплект чистой одежды, которую удалось найти в доме – короткие черные брючки и мужскую гавайскую рубаху, – поймали такси и отвезли ее в Мэдисонский центр детоксикации. Там молодой костлявый медбрат по имени Гарри, высокий, как центровой баскетбольной команды, сделал сонограмму печени Фебы, напичкал ее витаминами и запер в боксе, оснащенном скрытой камерой наблюдения.

– Она хотела застрелиться, – поясняла Джули, входя вслед за Гарри в комнату наблюдения. На экране Феба брыкалась и молотила воздух кулаками, словно святой Антоний, отмахивающийся от искушения.

– Сюда обычно такие и попадают, – кивнув со знанием дела, ответил медбрат.

Несмотря на свой рост, он что-то не внушал Джули доверия. Похоже, мир повернулся к Фебе спиной.

– Выпустите меня отсюда! – верещал динамик.

– Оружие нашли? – спросил Гарри.

Джули кивнула.

– У нее еще где-то динамит спрятан.

– Динамит? Это что-то новенькое.

– Ублюдки! – вопила Феба. – Гестаповцы!

– Я хочу тебе помочь! – крикнула Джули в микрофон.

– Да ты в жизни никому не помогала!

Наконец появился врач, доктор Рэшфорт. Высокий важный англичанин с огромными ладонями, вплывший в комнату на облаке снисходительной благожелательности.

– Даже если вы уговорите вашу подругу бросить пить, и то лишь пятьдесят шансов из ста, что ее печень восстановится, – вещал он, просматривая распечатку сонограммы.

– Головорезы! – захлебывалась злостью Феба.

– Уговорить бросить пить? Но как? – простонала Джули.

– Нацисты! – рявкнул динамик.

Рэшфорт сплел свои толстые, как сардельки, пальцы.

– У нее есть личный психиатр? Могу вам порекомендовать доктора Брофи. И убедите ее походить на собрания Анонимных Алкоголиков. У нас в городе они проводятся каждый день.

– Пердуны!

– Но вы не можете ее выписать, – запротестовал Бикс.

– А мы ее и не вписывали, сэр.

– Пидоры! – не унималась Феба.

– Ну так впишите! – взмолилась Джули.

– Миссис Константин, мы не берем пациентов на стационар, – отрезал Рэшфорт. – Завтра позвоните Брофи. И пусть она походит на собрания Анонимных Алкоголиков.

Джули скривилась, вспомнив слова Маркуса Басса, который утверждал, что алкоголику психиатр – это все равно что мертвому припарки.

А значит, Феба остается у них на шее – пристрастившаяся и пристрастие. Они выволокли ее из центра детоксикации, затащили в метро.

– Дорогая Шейла, я вонючая шлюха! – то и дело выкрикивала она под грохот электрички. Пассажиры шарахались от них, как иудеи от прокаженного. – Я хочу жрать! У меня в кишках ветер гуляет! Покормите меня, черт возьми!

Они зашли в какую-то забегаловку в китайском квартале, где, угрожая раздеться догола и устроить сцену, Феба раскрутила их на бутылку сливового ликера. Она выдула его в пять секунд и, схватив блинчик с мясом, посыпала его содержимым ближайшей пепельницы.

– Феба, нет!

Но она уже запихивала блинчик в рот.

– Ням, – сказала Феба, с усилием проглотив свой деликатес. Перепачканным пеплом языком она вытолкнула осиротевший бычок «Мальборо», этакая языческая пожирательница пепла, притворщица, изображающая раскаяние. – Ням-ням, – повторила она и тут же вырубилась.

Все смотрели на них. Сцену она все-таки устроила.

– Что теперь? – вздохнул Бикс.

– Я хочу забрать ее домой, – сказала Джули. – То есть я не хочу. Но…

– Это безумие.

– Я знаю. А что ты можешь предложить? Учитывая скромную плату, их неовикторианский дом в Повелтон-Виллидж – богемном анклаве на западном берегу Шуилкила, мирке кирпичных тротуаров, сонных кошек и гаражей с молодыми бородачами, превращающими горы смятого металла в произведения искусства, – так вот, этот дом казался просто огромным. Да, он был стар, наводнен тараканами, но зато был сказочно просторен и включал относительно свободную от посягательств насекомых гостиную. Они водрузили все еще находящуюся в бессознательном состоянии Фебу на кушетку и занялись тягостными приготовлениями. Забили окно деревянными планками, отодрав их от кровати, и убрали все, чем она могла воспользоваться себе во вред: портьерный шнур, настольную лампу, кран от батареи. Грядет война, чувствовала Джули. Им ничего не остается, как перепоясать чресла и начать рыть окопы.

– Может, позвоним этому психиатру? – спросил Бикс после того, как все приготовления были закончены.

Джули продела тесьму в ключ от гостиной.

– Я думаю, психиатр здесь не поможет, Бикс. – Она скорбно повесила ключ на шею, как медальон святого Христофора, как жернов, как тяжелое, изводящее безумие Фебы. – Я думаю, нас ждет война.

– Веселенький медовый месяц, – вздохнул Бикс.

Если бы Джули не довелось пожить во владениях Эндрю Вайверна, она могла бы назвать все, что происходило в течение последующих шести дней, адом. «Не жизнь, а мыльная опера», – стонала она. Войти в гостиную – «Вот, Феба, съешь цыпленка; давай, детка, я горшок вынесу» – означало нарваться на огненный смерч по имени Феба, обрушивавшийся на тебя, как демон-фашист, оставляющий синяки на лодыжках и выдирающий волосы. Война. Настоящая война с осадой, перестрелкой, воплями Фебы, а в промежутках уговорами Джули: «Феба, угомонись, Феба, возьми себя в руки». Словно эскимосы, у которых каждая разновидность снега имела свое название, Джули и Бикс классифицировали вопли подопечной. Они различались определенным тембром и продолжительностью. Был вопль, означавший отчаяние, вопль, сопровождавший ее мольбы о пиве и роме, вопль, подкреплявший требование вернуть ей «смит-вессон». У них в доме словно поселился вампир, жаждущий крови и ночью, и днем. Временами начинало казаться, что они перенеслись на Платформу Омега – последний причал погибших душ. де бы раздобыть серебряную пулю, что угодно, лишь бы упокоить Фебу-оборотня и самим избавиться от всей этой тягомотины. Временами они были готовы рассадить Фебе башку какой-нибудь тростью с серебряным набалдашником, следуя примеру Клода Рензи из любимого фильма Роджера Уорта «Человек-волк», который укокошил таким образом Лона Чейни.

На седьмой день Джули решительно подошла к двери Фебиной комнаты, оттянув ключ от гостиной, по-прежнему висевший у нее на шее.

– Феба. – Тесьма, словно пыточный железный ошейник, вдавилась в шею Джули. – Феба, ты меня слышишь?

– Я хочу выпить.

– Феба, у меня для тебя важная новость.

– Пива. Хотя бы один несчастный «Будвайзер».

– Это очень важно. Я видела твоих родителей.

– Ну да. Конечно. Мне шесть баночек, пожалуйста.

– Твоих маму и папу. Я их видела.

Тишина. Затем:

– Папу? Ты видела моего отца? Ни фига себе… Где?

Слава богу, подумала Джули, кажется, клюнула.

– Я тебе обязательно расскажу… при условии, что ты будешь ходить на собрания Анонимных Алкоголиков.

– Как там мама? А папа – он жив?

– Пообещай, что пойдешь на собрание Анонимных Алкоголиков.

– Анонимных ослов! – взвыла Феба. – Я ходила. Знаешь, что это такое? Кучка долбаных мужиков, заливающих о своих похождениях. И думать забудь. Что с мамой? Хоть это скажи.

– Дай слово, – стояла на своем Джули, – и мы поговорим о твоих родителях.

– Две рюмки в день, идет? А как папик выглядит? Он в Америке?

– Нуль рюмок в день.

– Врешь ты все! Никого ты не видела.

– Подумай над моим предложением.

Может, сыграла роль неделя вынужденной трезвости, а может, предложенная сделка показалась заманчивой. Но десять часов спустя Феба объявила, что видит свет в конце туннеля.

– Я решилась, Кац.

– Так-так. На что именно? – с готовностью отозвалась Джули.

– Правда решилась. Я теперь совсем другой человек. Так где мои родители?

– Ты меня любишь, Феба?

– Конечно, люблю. Где они?

– Обещай, что ради меня бросишь пить.

– Я же сказала, что стала другим человеком. Что я, совсем уже падла?

– Три месяца продержишься? – За это время, прикинула Джули, Феба окончательно придет в себя. – Сумеешь, точно?

– За кого ты меня принимаешь?

– Так значит, двенадцать недель.

– Как скажешь.

Двенадцать недель, а дальше? «Вот тебе правда, детка: твоих родителей убили. Мне очень жаль».

– Через двенадцать недель я все тебе расскажу.

– Идет. Отпирай эту гребаную дверь.

Совсем другой человек? Не очень-то убедительно. Хотя внешне все выглядело не так уж плохо. Феба вернулась в дом № 522 на Сорок третьей и преуспевала, подрабатывая одновременно в нескольких местах: официанткой в «Макдоналдсе», приемщицей в прачечной, подносчицей продуктовых сумок. Каждый день она звонила Джули.

– Трезвость – путь к лучшей жизни, Кац. – Голос Фебы был грустным, но ясным. – Кто трезвым встает, тому Бог подает.

– Продержишься?

– Руки трясутся. Во рту все время привкус гуталина. Конечно, продержусь, Киса. Вот увидишь!

По словам Бикса, преображение Фебы было чистым блефом, а эта их сделка – дешевым фарсом. Он твердил, что ее трезвость не прочнее яичной скорлупы. Джули не соглашалась: Бикс не знал Фебу так, как знала она. Он никогда не писал с ней с моста и не забрасывал демонстрантов дохлой рыбой. Любовь Джули и Фебы победит все! Она победит Курвуазье с Наполеоном, прикончит летучую мышь Баккарди, повергнет наземь вепря Гордона, сразит старика Гранд Дэда, Джека Дэниэлса, Джима Бима, Джони Уокера…

В день рождения Фебы Джули отравилась на Сорок третью улицу с бутылкой уэльского безалкогольного шампанского и огромным шоколадным тортом. «С третьей неделей выздоровления!» – вывел на глазури любезный кондитер.

– Знаешь, какой подарок я хотела бы получить? – спросила Феба, потягивая девственное шампанское. Ее лицо осунулось, а глаза напоминали ржавые подшипники. – Я бы хотела упаковать своего мишку и переехать жить к моей лучшей подруге.

– У нас тараканы. – Джули вскрыла упаковку торта стилетом, изъятым Фебой у одного из своих бывших клиентов.

– Знаю. – «Выздоровление» Феба так и не произнесла. Последнее время она следила за собой. Сейчас на ней была блуза из супермодного зеленого шифона, а в левом ухе поблескивала золотая сережка в форме колечка. – Я по ним скучаю.

– И еще мой муж.

– Он меня не любит, ведь правда?

– Что ты! Ты Биксу нравишься, – успокоила подругу Джули. Бикс Фебу на дух не выносил. Он, конечно, согласится. Это Джули знала наверняка. Со временем он становился все более покладистым. – Так, значит, я снимаю с окна доски?

– Ура!

Действительно, другой человек. Раньше Феба не любила солнца.

На Повелтон тихо опустилась весна, и Джули неожиданно для себя самой вдруг поняла, что по сравнению с собственным приходом уход за конкретным живым человеком требовал гораздо большей отдачи, но и приносил большее удовлетворение. Она спасала подругу от алкоголизма, и это было куда важнее всех ее попыток спасти человечество от ностальгии. Тем более что первое казалось теперь вполне реальной задачей.

Не сказать чтобы эти переживания занимали ее всецело. Пусть в Филадельфии неоапокалиптики никак о себе не заявляли, по эту сторону Дэлавера никто не охотился за еретиками, и автор Завета Неопределимости должна была чувствовать себя в доме № 3411 по Баринг-авеню в полной безопасности. Но факт оставался фактом: хищная теократия Милка была всего в семидесяти милях отсюда, так близко, что по ночам Джули казалось, будто она слышит, как урчит мотор пикапа Ника Шайнера, везущего трупы грешников по увешанной скелетами автостраде.

К тому же Бикс нуждался в ее помощи не меньше Фебы. Если подруга могла в любой момент вернуться к бутылке, то муж мог впасть либо в свой юношеский нигилизм, либо в более позднюю религиозность. Но, похоже, он все-таки шел на поправку.

– Ты должна понять, – объяснял он как-то вечером во время очередного рейда против тараканов, – то, что ты учудила на Космической башне, сразило меня наповал. Я же был совершенно не готов. Жил себе обычный южанин, никого не трогал – и тут вдруг такое! Конечно, у меня крыша поехала.

– Сейчас все это позади. – Джули сняла тапочку, вскинув ее, как молоток.

– Едва ли. Разве нас не коснулась некая вселенская тайна?

– Коснулась. Наверное.

– Задумайся, ты обладала сверхсилой, ты действительно была божеством.

Шлеп. Джули послала таракана в ад.

– Вселенские тайны в последнее время меня мало интересуют.

– Слушай, Джули, поговоришь с тобой – и легче станет. Мне кажется, я потихоньку становлюсь нормальным человеком.

– Знаешь, что должно быть у нормального человека, Бикс? У нормального человека должна быть работа.

– Работа? – Бикс прибил еще одного таракана бумажным полотенцем.

– Мы нашли бы, куда тратить деньги, солнышко. И потом у нас появилась бы медицинская страховка.

С начала века государственной системе образования Филадельфии не хватало преподавателей английского, и Бикса, бывшего редактора «Полночной Луны», ухватили с руками и ногами. В качестве рекомендации достаточно было лишь американского гражданства, которое формально сохранили те, кто остался в Джерси после отделения. Не прошло и недели, как Бикса направили обучать «изящной словесности» сто двадцать студентов факультета имени Уильяма Пенна.

Он был в ужасе. Бедняга не знал, как к этим первокурсникам подступиться.

– Черт-те что у них на уме, – признался он Джули. – Они постоянно в каком-то движении. Я не могу за ними уследить.

– Это обычная проблема любого начинающего преподавателя.

– Они говорят, что я толстый.

– Ты и есть толстый, и я тобой горжусь. У тебя за плечами солидный путь, Бикс. От отца Парадокса до респектабельного господина.

В том году государственное образование Америки отошло от традиционной программы. Все увереннее заявлял о себе прогрессивизм. В школе Уильяма Пенна, насколько мог судить Бикс, было лишь три правила, требовавших обязательного соблюдения: не оставлять следов от кетчупа на столах, не вступать в сексуальный контакт со студентками и по окончании занятий оставлять жалюзи приспущенными. Это было время творческих поисков, нововведений и делового подхода. Бикс то и дело заговаривал о какой-то «стимулирующей программе». И когда Джули предложила отойти от расписания и вместо обычных занятий издавать с учениками газету, обновленную «Полночную Луну», круглое лицо мужа расплылось в улыбке. Газета! Ну конечно, как он сам не догадался! Джек Ианелли будет вести спортивную колонку. Рози Гонзалес займется гороскопами.

Джули просто не узнавала Бикса. Человек, который и собственную мать не очень-то любил, просто души не чаял в кучке юных сорвиголов и шалопаев. А тут еще Феба. Вот где простор для разговоров о духовном возрождении! Во что только не веровала теперь Феба: в восстановление девственных лесов, в лесбийскую гордость, в спасение китов, в полные желудки и пустые ракетные установки.

– Во мне спала скрытая сила, – любила говорить она, – а теперь она просто из ушей прет.

Она купила небольшой грузовичок и превратила его в некое подобие походной кухни. На это ушли все сбережения, накопленные за годы на панели. Но зато теперь у подъезда дома № 3411 по Баринг-авеню красовался очаровательный подержанный фургончик, перекрашенный в ярко-зеленый цвет. «Зеленая супница», – окрестила Феба свою походную кухню, этакую возлюбленную на колесах.

– Вы должны посмотреть, как живут эти люди, – как-то сказала она Джули и Биксу. – Вместо дома у них картонная коробка, хорошо еще, если таковая имеется. Поехали со мной в воскресенье, Кац, и ты, Бикс, в Плайвуд-Сити  [16]16
  Plywood – фанера (англ.).


[Закрыть].

– Что, там дровяной склад? – небрежно бросил Бикс.

– Эти люди продают свою кровь, – продолжала Феба. – Продают свои тела. Поедете?

– Поедем, – весело ответила Джули.

– Поедем, – мрачно отозвался Бикс.

Вечно этот его скептицизм, это неверие в выздоровление Фебы. Он по-прежнему утверждал, что ее трезвость не прочнее яичной скорлупы.

В воскресенье выяснилось, что Плайвуд – никакой не дровяной склад, а трущобный поселок к западу от Филадельфии: дощатые халупы, расползшиеся на полмили между запасными путями станции «30-я улица». Можно было подумать, что Управление железных дорог Пенсильвании взялось создать тематический заповедник «Страна нищеты» и начало экспозицию с Плайвуда. Феба въехала в самую глубь товарного двора и припарковалась за рефрижератором из Огайо, этакой скотобойней на колесах. Джули представила, как внутри, словно пассажиры метро, схватившиеся за поручни, висят туши, которых жителям Плайвуда хватило бы на год. Джули с Биксом выгрузили две раздаточные тележки и повесили на них таблички «Бесплатно». Их ассортимент включал свежезаваренный кофе, сахар, молоко, апельсины, посыпанные сахарной пудрой пончики. Но главное, они будут раздавать Фебин домашний суп – наваристый бульон с рубленой морковкой и огромными кусками курятины.

– Чего бы им на самом деле хотелось, – сказала Феба, – так это чтобы вместо супа им пивка привезли.

– Еще бы, – отозвался Бикс.

– А тебе? – спросила Джули, не зная, стоит ли подчеркивать, что Феба заговорила о спиртном.

– Хорошая кружечка «Будвайзера» мне бы не помешала.

Джули страдальчески поморщилась.

– Это тебя сразит наповал.

– Как пуля, – добавил Бикс.

– Где мои родители? – вдруг спросила Феба.

– Еще пять недель. – Джули была непреклонна. – Тридцать пять дней.

Феба оттянула золотую сережку с такой силой, что мочка, казалось, вот-вот порвется.

– Где они?

– Пять недель.

– Знаешь, Кац, божеством ты была куда покладистей, скажу я тебе.

– Тридцать пять дней.

– Все. Молчу.

Феба встряхнулась и толкнула с места свою тележку. Суп выплескивался через края бидона. Джули вдруг подумалось, что шальная непредсказуемая подруга могла бы сейчас здорово отличиться. Феба способна на поступок. Она могла бы, например, взломать рефрижератор и, словно полномочный представитель Санта-Клауса, раздавать людям мясо.

Джули с Биксом покатили вторую тележку, окруженные человеческими отбросами, преследуемые смешанной вонью лежалого табака, гнилой капусты, мочи, фекалий и прокисшего пива. Заросшие трехдневной щетиной урки сидели на двухсотлитровых баках и тупо, бездумно смотрели перед собой. Мальчишки с грязнющими ногами писали прямо на свои лачуги, украшая фанерные стены причудливыми узорами. Из транзистора лилась заунывная мелодия. По рассказам Фебы, почти все жителей Плайвуда были отверженными того или иного рода. Во-первых, люди, которые предпочли холод и лишения бездомной жизни своему еще более холодному и бессердечному домашнему окружению: жестоким мужьям, назойливым родителям, вшивым приютам и исправительным колониям. Вторая по численности категория объединяла пропойц и наркоманов, завсегдатаев Мэдисонского детоксикационного центра или благотворительной клиники в Западной Филадельфии. Встречались и случаи клинического бродяжничества – постоянной психической потребности к перемене мест. С такими вполне можно было иметь дело, если они не забывали разжиться бесплатным хлорпромазином у доктора Даниэля Сингера, странствующего пенсильванского психиатра, раздававшего лекарства из окошка своего вагончика, этакой походной кухни для чокнутых.

Джули чувствовала, что жители Плайвуда, каждый по-своему, ненавидели своих благодетелей. Благотворительность – это еще не торжество справедливости. Пусть эти трое целый день раздают им пищу, прекрасно, но наступит ночь, и что же – они останутся в этой клоаке или все-таки вернутся в свой уютный домик в Повелтоне? Признаться, их неприязнь не была лишена взаимности. Джули не могла с уверенностью сказать, что любит этих людей или даже испытывает к ним хоть какую-то симпатию. И все же она продолжала отдавать дань уважения своему брату. Ад внизу – Плайвуд наверху, внизу морфин – наверху куриный суп. Вот она окунает черпак, наливает суп в одноразовую миску, протягивает ее худенькой малайке, толстому пакистанцу с гноящимися глазами, мальчишке из Пуэрто-Рико, мазнувшему по ней оценивающим взглядом.

– Если б только она согласилась походить на эти собрания, – выпалил вдруг Бикс.

– Феба? Она же держится.

– Собрания – это то, что надо. Я много слышал о них.

– Это не в ее стиле. (Ковш в бидон, суп – в миску.) Она уже семь недель не пьет. (Миску – в сморщенные руки старичка с седой дрожащей бородкой, похожего на недоверчивого Иезекииля.) Наш уговор действует.

– Семь недель, – эхом отозвался Бикс. – Я над этим думал. Когда имеешь дело с алкоголиком, грош цена такому уговору, Джули. Тут нужна целая реабилитационная программа. Иногда требуется три или четыре курса, чтобы поставить такого человека на ноги.

– Это просто еще один подход.

– Семь недель – это пустой звук. Оттянутое время. Болезнь вернется, как это обычно происходит. Я читал об этом.

– У Фебы огромная сила воли.

– Сила воли здесь ни при чем. Ей нужны какие-то новые переживания, нечто такое, с чем она не сталкивалась раньше. Необходим какой-то противовес.

– Какой, например? Бог? (Ковш в бидон, суп – в миску.) И думать забудь.

– Например, собрания. А пока мы не придумаем что-нибудь в этом роде, у нас, солнышко, будет яичная скорлупа под ногами трещать.

– Ты только об этом и говоришь.

– Так и есть. Яичная скорлупа. Хрусь!

Желудок Джули словно стянулся в некий гордиев узел – попробуй развяжи!

– Я тебе рассказывала, что происходит после смерти?

– Ты уходишь от темы. Яичная скорлупа, Джули.

– Все прокляты, – напомнила она. (Миска с – в жилистые руки старой карги с вонючими волосами, словно вышедшей из сказок братьев Гримм.) Прах – он и есть прах.

– У вас перец есть? – прошипела ведьма.

– В следующий раз захватим, – пообещал Бикс.

– Смотрите! – погрозила пальцами старуха.

– Обещаем, – успокоил ее Бикс.

Саму себя не обманешь. Джули буквально чувствовала под ногами округлые скорлупки, почти слышала этот хруст.

Утром 24 июля 2012 года Джули проснулась с готовым решением. Осознание настоятельности его воплощения в жизнь было таким острым и ярким, словно кульминационный момент сновидения. Обхватив богатырский торс мужа обеими руками, она заявила, что пришло время нового поколения.