Текст книги "Единородная дочь"

Автор книги: Джеймс Морроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Еще бы рельсы узкоколейки – и пещера, к которой они пришли, могла показаться очередной шахтой. Но из нее струился золотистый свет, озаряя десятки обнаженных людей, ожидавших у входа. Смрад это сборище источало такой, что невозможно было дышать. Говард занял место в конце очереди, а Джули решила воспользоваться своим положением и прошла к пещере. У входа с нетерпением ожидал худенький японец, на табличке которого значилось «10.58».

– Следующий! – прозвучал изнутри мужской голос, и японец бросился в пещеру так стремительно, словно это слово было эстафетной палочкой. Джули взглянула на часы: 10.58.

На место японца встал рыжеволосый подросток с лицом, усеянным юношескими прыщами и точечными кислотными ожогами. Ровно через шестьдесят секунд японец вышел уже без таблички. Как же безмятежно и счастливо он улыбался! Она шагнула внутрь.

Обстановка в пещере была скудной: плоский гранитный камень, керосиновый фонарь, стоящий на сталагмите, и старенькое, обитое гобеленом кресло, на котором восседал чернобородый мужчина лет тридцати. По полу пещеры серебряной жилой струился прохладный искристый ручей.

– Следующий, – выкрикнул бородач, и Джули быстро нырнула в тень. На плиту упал мальчик, у которого на табличке значилось «10.59». Бородач быстро погрузил в поток тыквенную бутыль и плеснул воду на голову пленника.

– Простите.

– Да. – Водолей приложил бутыль к растрескавшимся губам мальчика.

– Меня зовут Джули Кац.

– А, та самая Джули Кац, – с издевкой протянул бородач, устремив на нее темные блестящие глаза. Точеный семитский нос, высокий лоб – довольно приятный молодой человек. Вот только эти ужасные дыры на ступнях и запястьях. – О вашем прибытии все только и говорят.

Мальчик жадно и громко хлебал воду, звуки эхом отражались от гранитных стен.

– А мне сказали, что вы в Буэнос-Айресе, – заметила Джули.

– Кто сказал? – удивился Сын Божий.

Он снял с мальчика табличку и отбросил ее в глубь пещеры.

– Сатана.

– Он лжет. – Иисус поднял мальчика с плиты и повел его к выходу. – Не всегда, но часто. – Кожаные сандалии брата были стоптанными, растрескавшимися, а на левом даже не было ремешка. В накидке зияли прожженные дыры. – Я же умер. Как я могу находиться… где ты говоришь?

– В Буэнос-Айресе.

– Ничего подобного. Я мертв. Меня распяли на кресте. – Иисус сунул указательный палец в изувеченное запястье. – А тебя как убили?

– Меня не убили, я жива.

Чего это все решили, что она умерла?

– В таком случае что ты здесь делаешь?

«Он неоправданно резок со мной», – обиделась Джули.

– Мне в Джерси было плохо, и я никак не могла понять своего истинного предназначения.

– И ты решила, что тебе будет лучше в Аду. – Нагнувшись над потоком, Иисус снова наполнил бутыль. – Ты в этом видишь свое предназначение, девочка? Следующий!

«Что он юродствует? И при чем здесь девочка?»

– Мне там вовсе не стало житья. Все за мной охотились. И я не девочка.

Тощий сморщенный старик упал на камень.

– А где все-таки этот Буэнос-Айрес? – спросил Иисус.

– В Аргентине.

– Малая Азия?

– Южная Америка.

– Ладно, я очень занят, – отрезал Иисус, поливая старика. «Грубит, – подумала Джули, – специально грубит».

– Не знаю, что привело тебя в ад, – добавил брат, – но в этой скорбной пещерке тебе делать нечего.

– Еще бы.

– Ну так уходи, что же ты.

– Вы хоть знаете, кто я такая?

– Да, моя сестренка, одетая с большим вкусом, я знаю, кто ты такая, и мне больше нечего тебе сказать. – Иисус вздохнул, глубоко, протяжно, устало и с оттенком раздражения. – Так что ступай себе, дочь Бога.

Может, он сегодня просто не в духе, может, на самом деле он внимательный и отзывчивый. Вряд ли. Этот человек, который каким-то непостижимым образом поднялся над миром и историей, избежал суда потомков, человек, во Имя которого строили храмы и сжигали города, этот человек, ее брат, был заносчивым воображалой.

Бредя домой сквозь сернистую мглу, Джули размышляла о том, какое место занимал Иисус в общей схеме адской иерархии. Было ли то, что он делал, тайной, одинокой попыткой противостояния? Да нет, узники не скрывали своих табличек, ведь так? Скорее всего работа ее брата – это что-то вроде черного рынка в России – терпимое, неофициально санкционированное отклонение от общего порядка вещей.

Как же она была счастлива вернуться в свою обитель к возвращающему жизненные силы душу, к изысканной кухне Антракса, к своей коллекции фильмов. Так значит, Иисус раздает воду. Подумаешь, великое дело! Это напомнило ей о том, как папа зажигал маяк, как бы приветствуя корабли, которые давно затонули. Так трогательно.

Но Сын человеческий не шел у нее из головы. С ковшом-тыквой в руке он нависал над Джули, проникал в сны, когда она дремала у камина, завладевал воображением, когда она ела любимые блюда. На роскошном ложе с балдахином Джули провела беспокойную ночь, ерзая на шелковых простынях, постеленных на пуховую перину. Она спорила с ним, опровергала, не соглашалась, обличала его, но к утру брат взял верх. Влетев в уставленную шкафчиками и тумбочками кухню, Джули вывернула на пол содержимое чуть ли не сотни ящиков. На грохот серебряной посуды прибежал Антракс.

– Прости, – сказала Джули, заметив озадаченность на лице своего опекуна, – ты, наверное, думал, что здесь воры.

– Уровень преступности в аду очень высок, – закивал Антракс.

– У нас есть ковш?

– Что?

– Ковш, мне нужен обычный ковш, – уже раздражаясь, повторила Джули и пнула ногой серебристую гору утвари. – Есть у нас ковш, черт подери, или нет?

Антракс открыл узкий шкафчик, висевший над плитой. Тому, что он извлек оттуда, недоставало первобытного очарования тыквенной бутыли Иисуса. Это была алюминиевая посудина с черной пластмассовой ручкой, годившаяся разве что для разливания пунша на вечеринке первокурсников. Но Джули она вполне устраивала. Она приказала Антраксу заложить лошадей и к полудню была возле пещеры. В припорошенных серной пылью джинсах и футболке Джули деловито прошагала мимо вереницы страдающих от жажды покойников. На гранитной плите лежала девчушка с белокурыми кудряшками. Иисус поднял глаза, и его сияющий, лучистый взгляд обратился к Джули.

– Я права? – спросила она, показывая свою жалкую черпалку.

– Ты ведь и сама знаешь, – тихо ответил Иисус, погладил девчушку по голове и улыбнулся.

Джули зачерпнула воду из ручья, облила ребенка и дала напиться. Девочка жадно пила воду, с восторгом поглядывая на Джули.

– Тебе рады здесь, – сказал своей сестре Сын Божий.

Глава 11

Вот так брат и сестра, бок о бок, день за днем, утешали страждущих. «Мы словно ухаживаем за садом, – подумалось Джули, – будто клумбу из страждущей человеческой плоти поливаем». Они разделили обязанности: Иисус обливал водой тела, Джули поила жаждущих. У него были удивительные руки, они, словно легкокрылые птицы, неустанно порхали над несчастными. Только ветер свистел в стигматах, оставленных на запястьях гвоздями палачей.

– Расскажи мне о себе, – как-то попросил он.

И Джули рассказала. Все-все. Поведала о своем удивительном зачатии, о своем храме, об эмпирическом откровении во время оргазма, о папиных сердечных приступах, о своей рубрике в «Луне», о чудесах, которые она пыталась совершать на расстоянии, о пожаре в Атлантик-Сити и внезапном бегстве Фебы из «Ока Ангела».

Когда ее рассказ подошел к концу, Иисус, раскрыв рот от изумления, смотрел на нее округлившимися, как у лемура, глазами.

– Я рад, что ты решилась погасить пожар, – наконец сказал он.

– Это было непросто. – Джули хотелось плакать. Ее душила невысказанность. Рассказ оказался таким коротким и каким-то неправдоподобным, что ли, мишурным, ей не удалось передать величия или, как сказала бы тетка Джорджина, космичности происходившего.

– И то, что ты говорила о науке… нужно иметь большое мужество, чтобы отказаться от собственных убеждений. Я просто восхищен.

– Исторически беспрецедентный подход, – вздохнула Джули, уронив в ковш слезинку.

– Эта идеология стоит того, чтобы ее проповедовать. Я бы даже поставил ее на один уровень с любовью. Но…

Иисус так проникновенно смотрел на Джули, что она не выдержала и прикрыла глаза.

– Что «но»? – спросила она разом охрипшим голосом.

Иисус на пальцах принялся загибать все «но».

– Бестолковое возвращение к жизни отца, все эти уклончивые вмешательства, бегство от толпы на пляже, отторжение больных и калек, окруживших маяк, отказ помочь страдающей от алкогольной зависимости подруге, – нас вовсе не для этого посылали на землю, Джули. Следующий!

В пещеру вошла азиатка с болезненной испариной на лице.

Волна возмущения пронзила позвоночник Джули.

– Хорошо-хорошо, но ты ведь тоже не Господь Бог. Скольких калек, прокаженных и слепых ты оставил на произвол судьбы?

– Не без сожаления.

– Но оставил?

– Конечно, святость ставит человека в щекотливое положение. Это почти как проклятие. – Опять этот пронзительный взгляд. Джули вспомнилось, как в детстве, ловя солнечный свет увеличительным стеклом, Феба поджаривала муравьев на асфальте. – Но послушай, мы не должны считать это оправданием Оклеить стены спальни всякими скорбными историями и пережидать затаившись – не выход.

Джули чувствовала себя премерзко. Жабры отчаянно пульсировали, глаза наполнились слезами.

– Какая же я была идиотка!

С Иисусом произошла внезапная перемена: только что он безжалостно обличал ее, а сейчас готов был снова утешать. Из высокомерного судьи он превратился в ангела милосердия.

– Что было, то было. – Он уложил женщину на камень, облил ее иссохшее тело прохладной влагой. – Иногда мне кажется, что и от моей жизни было мало толку.

Признание было столь неожиданным, что Джули выронила ковш из рук.

– Правда?

– Да.

– Трудно поверить.

– Прошлой ночью я перечитал Евангелия, – пояснил Джули покойный брат. Спохватившись, она наполнила ковшик и поднесла его к губам каторжницы. – Правдивыми биографиями их не назовешь. Но все же Марк довольно четко придерживается хронологии, Матфей постарался как можно точнее передать все мои речи. Правда, Иоанн вдается в чрезмерную образность да еще расставляет все по полочкам:

Добро – Зло. Влияние гностиков, надо полагать. Потом, его животный антисемитизм. Это, конечно, мелочи. Но даже в них можно усмотреть противоречие моей основной цели. – Иисус помог женщине подняться на ноги. – Я ведь хотел стать Мессией евреев, так? Изгнать римлян, восстановить трон Давидов, заставить нацию возродиться духовно. Это я и называл Царством Божьим.

– А еще Царством Небесным, – заметила Джули, снимая с женщины табличку.

– Рай на земле под присмотром благожелательной иудейской монархии. – Вынув из-за пазухи Библию, Иисус открыл ее на Евангелии от Матфея. – Как бы то ни было, я, посланник Божий, его единородный Сын, так и не сумел осуществить свой замысел. «Истинно говорю вам: все сие придет на род сей». – С тех пор не одно поколение сменилось, ведь так? – Азиатка вышла из пещеры, и Иисус приложил руку к сердцу, словно усмиряя боль. – И все же многое из того, чему учил я, мне отрадно. Следующий!

– «И кто захочет взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду», – процитировала Джули.

– Неплохо сказано.

Вошел новый посетитель, мужчина с зобом размером с мускусную дыню.

– Погоди, – Джули помогла страдальцу опуститься на камень, – ты хочешь сказать, что ничего не слышал о своей Церкви?

– О чем? – Иисус старательно лил воду на человека с зобом.

– Разве проклятые никогда не рассказывали тебе о Церкви Христовой?

– Когда они приходят ко мне, им не до разговоров. – Иисус снова раскрыл Библию. – Ты имеешь в виду вот это место в Деяниях, Иерусалимский храм? Там все еще отправляют службы?

– Нет.

– Я и не надеялся. После всего, что я затеял… Петр, Иаков, Иоанн – они надеялись, думали, что я тут же вернусь обратно и все расставлю по местам. «Конец близок», – говорил Петр. А вот Иоанн: «Итак, мы знаем, что это в последний раз». Но мертвые никогда не возвращаются, правда? Нам из ада обратной дороги нет.

– Иерусалимская церковь канула в небытие. – Джули дала бедняге напиться и сняла табличку. – Но появилась другая, не иудейская Церковь.

– «Я был послан только заблудшим овцам Израилевым», – это, по-моему, у Матфея. Как же могла появиться другая Церковь?

– Павел…

– Павел? Ах да, помнится, он проповедовал всепрощение и любовь к ближнему. Молодчина, светлая голова. – Иисус принялся листать последние страницы Библии. – Так Павел основал Церковь?

– Ты и вправду не знаешь, что произошло наверху? – Джули погрузила ковш в воду. – Не в курсе, что стал знаковой фигурой западной цивилизации?

– Я?

– Угу.

– Шутишь.

– Да христиане есть в каждом уголке земного шара.

Иисус помог страдальцу подняться и проводил его к выходу.

– Есть кто?

– Христиане. Они тебе поклоняются. Называют тебя Христом.

– Поклоняются мне? Помилуй. – Иисус приложил ко лбу холодную тыкву. – «Христос» – это ведь из греческого, так? Означает «помазанник», «царь». Следующий!

– Для большинства верующих «Христос» означает Спаситель, Бог во плоти.

– Странная трактовка… – Иисус наполнил бутыль, а в пещеру вошла женщина с обгоревшими до самого основания волосами, что делало ее похожей на раковую больную после курса химиотерапии. – А что еще проповедуют эти христосники?

– Они говорят, что, уверовав в тебя, человек избавляется от первородного проклятия. Ты разве этого не знал?

– От первородного греха? Да разве я хоть словом обмолвился об этом? – Иисус оросил безволосую женщину. – Меня прежде всего интересовала этика. Читай Библию. – Он взмахнул своими легкими руками и смиренно сложил их на книге короля Иакова. – От первородного греха? Ты это серьезно?

– Твоя смерть искупила Адамов грех!

– Да что ты, в самом деле, – фыркнул Иисус. – Это же язычество, Джули: Аттис, Дионис, Осирис – божество-жертва, чьи страдания искупают грехи своих последователей. Да в мое время в каждом городе было свое божество. А Павел откуда родом?

– Из Тарсуса.

– А, я был там однажды. – Иисус снова принялся листать Евангелие. – Если не ошибаюсь, местное божество у них называлось Баал-Тарс. – Он приложил к груди раскрытую Библию, как компресс. – Господи Всевышний, так вот кем я стал для них – очередное примиряющее божество.

– Мне очень жаль, что ты узнал об этом от меня. – Джули напоила лысую женщину.

– Так значит, неевреи взяли все в свои руки? И вот почему в книге Иоанна речь идет не о Царстве, а о жизни вечной? Выходит, христианство стало религией, проповедующей бессмертие?

– «Примите Иисуса как своего Спасителя, – процитировала Джули, – и вы воскреснете и будете взяты на Небеса».

– На Небеса? Да нет же, «да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя как на земле, так и на небе», помнишь? А мои притчи? Все эти донельзя земные метафоры: Царство Божье есть закваска, горчичное семя, сокровище, зарытое в поле.

– Бесценная жемчужина, – добавила женщина, лежащая на камне.

– Верно. Тут ни слова о Небесах. – Руки-крылья Иисуса порхали, только ветерок свистел в дырах. – Это же утопия. Ну при чем здесь вечность? – Руки беспомощно упали. – А, я, кажется, понял, это они так объяснили то, что я не вернулся, да? Они перенесли воссоединение в некий потусторонний мир.

– По-видимому. – Джули сняла с лысой грешницы табличку.

– Какая чушь.

– Раз уж об этом зашла речь, – снова заговорила грешница, – может, вы проясните один спорный момент? Правда ли, что тело Ваше превращается в хлеб насущный, а кровь – в вино?

– Чего-чего? – опешил Иисус.

– Речь идет о таинстве евхаристии, – пояснила Джули, – согласно верованию, хлеб – тело Господа, а вино – кровь. – Ее голос дрогнул. Говорить ему или нет? – И тогда… тогда…

– И тогда?

– И тогда мы вас едим, – закончила лысая узница.

– Что?!

– Едим вас.

– Какой ужас!

– Да нет же, в этом сокрыт возвышенный смысл, – поспешила добавить лысая. – Через это таинство мы как бы соединяемся с Вами, причащаемся Святых тайн и приобщаемся к Жизни Вечной. Сходите как-нибудь на литургию. Посмотрите.

– Я должен над этим подумать, – загрустил Сын Божий. – Следующий!

Как же Джули любила эти тихие обеденные часы! Они с братом запирали пещеру и, оставив позади вереницу измученных грешников, поднимались на утес. Оттуда открывался вид на самую крупную сталеплавильню.

Они много говорили о развитии научной мысли.

– Расскажи мне об эволюции, – бывало, просил Иисус, – об углеводородных кольцах, черных дырах, принципе неопределенности Гейзенберга.

Его любознательность была безграничной. Рассказы Джули о бесконечной Вселенной, простиравшейся далеко за пределы видения пророков, о сказочных галактических узорах, неистовых квазипульсарах и схлопывающихся звездах, поглощающих свет, о том, как все это разлеталось в бесконечности, получив толчок во время Большого Взрыва, захватывали Иисуса не меньше, чем двусмысленность притчи о добром самаритянине и бесплодной смоковнице.

– Безусловно, эти модели будут пересматриваться, – заметила Джули, прочитав мини-лекцию о гравитации, – по мере поступления новой информации на основе таких фактов, как мое путешествие сюда и реальность Ада. Но в этом вся прелесть науки, она самосовершенствуется, корректирует самое себя, приветствует все новое.

– Если Эйнштейн прав, то Космос – это бесконечная резиновая плащаница. – Иисус с восторгом взмахнул краем своей видавшей виды накидки. – Крупные космические тела вызывают в пролетающих мимо объектах естественное разрежение.

Джули открыла корзинку с продуктами и вручила брату сандвич с цыпленком.

– Эйнштейн говорил, что, когда наука работает на высоких оборотах, можно услышать мысли Бога.

– Когда-нибудь этот башковитый еврей появится у нас.

– Бог?

– Эйнштейн. – Иисус вытаскивал из сандвича ломтики огурца и швырял их вниз с утеса. – Как бы я хотел с ним встретиться.

– С Богом?

– С Богом.

С Богом. Итак, тема затронута, гнойник вскрыт, генеалогическое древо пошатнулось.

– Что я могу сказать, – пожал плечами Иисус, – как ни крути, нашего прародителя понять трудно. Может, Эйнштейн и слышал мысли Бога, но у меня что-то не получается.

Всколыхнулись старые обиды, поднялась волна негодования, расплескалось через край одиночество покинутого ребенка.

– Если б меня назначили во Вселенной за главную, я бы первым делом арестовала свою мать за преступную халатность по отношению к своему ребенку.

– Ну, это уж слишком, Джули.

– Тебе легко говорить, о тебе Бог заботился. У тебя и золото было, и ладан, и мирра. А у меня? Подушки-вякалки и резиновые какашки.

– Но если речь идет о боге физики, о непознаваемом первичном импульсе, мы едва ли вправе судить его. – Иисус положил в рот шестой, последний, кусочек сандвича. – Что, если Бог и хотел бы вмешаться, да только такое вмешательство разорвало бы временное пространство и разрушило бы физическую Вселенную? Вот он вместо этого и посылает нас на Землю.

– Я думала об этом еще в колледже. – Джули принялась за дольку дыни. – Но все равно не могу смириться. Как бы далеко ни была моя мать, она не должна допускать существование этого мира.

– Ад – владения Вайверна, а не Бога.

– Пусть разорвет временное пространство! Пусть! – Джули захлебнулась собственным криком. – Что угодно, лишь бы положить конец этим бесконечным страданиям.

– Этот вопрос рассматривается, – спокойно ответил Иисус.

– А? – Вопрос рассматривается – столько эсхатологии в двух словах. – Что?

– Я говорю…

– Непохоже, чтобы этой сталеплавильне там, внизу, что-то угрожало.

Руки-птицы затрепетали.

– Эта вода, которую мы раздаем… Помнишь свадьбу в Кане Галилейской, когда вода превратилась в вино?

Джули указала на юношу, оттаскивавшего тяжело груженную тачку от печи.

– Ты хочешь сказать, что на самом деле мы их поливаем вином?

– Нет, обезболивающим. Это мой собственный рецепт. Судя по тому, что ты рассказала мне о химии, я думаю, это производное опиума, что-то похожее на морфин.

– Морфин? Так мы раздаем им морфин?

Сын Божий откусил жесткую верхушку банана и выплюнул ее.

– Это вещество воздействует на центральную нервную систему в течение нескольких недель, повергая узников в сладкое забытье, на этот раз в истинную смерть, но уже без воскресения в Аду. В момент окончательной потери сознания узник как бы бросается в огненное море и испаряется.

– А Вайверн думает, что это просто вода?

Иисус кивнул.

– Он потешается, глядя, как мы впустую тратим время, говорит, что мы накладываем повязки на трупы после вскрытия.

– Теперь понятно, почему они уходят отсюда такими счастливыми. Но ты почему сразу не сказал мне об этом?

– А когда ты думала, что это просто вода, ты разве сомневалась, что поступаешь правильно?

– Шутишь? «Давай махнем в Ад, там нас слегка поджарят, но зато дармовой стаканчик воды гарантирован!» Ну конечно, я сомневалась.

– И все же приходила, день за днем.

– Приходила, – фыркнула Джули.

– Где же здравый смысл?

– Они страдали.

– Правильно.

– Им хотелось пить.

– Именно.

– Они были брошены на произвол судьбы.

Борода Иисуса дрогнула в улыбке.

– Равви Гиллель не сказал бы лучше. – Он нагнулся к ней, крепко и нежно помассировал Джули спину. – Я еще сделаю из тебя иудейку, дочь Бога, – прошептал он, легко коснувшись губами ее щеки.

Джули Кац не могла бы с уверенностью сказать, что пятнадцать лет в аду, а именно столько лет она под носом у Сатаны раздавала проклятым морфин, были лучшими годами ее жизни. Но они были преисполнены блаженной простоты и ритуальной целесообразности, которые, как она верила, впоследствии станут ее самыми светлыми воспоминаниями. Она буквально физически ощущала, как с каждым днем стареет ее плоть. На руках и ногах проступили вены, волосы подернулись сединой, словно она чудом осталась в живых после казни на электрическом стуле. Размягчились десны, шатались зубы, кровь стала более густой, кости – более хрупкими.

Часто, протягивая обреченному ковш с морфином, Джули представляла, что тем самым она пробивает квантовый барьер, получая доступ в тот мир, который покинула. Она тосковала по странной привязанности Бикса. Теперь она поняла: он вовсе не был предателем, это ее собственное упрямство обрекло «Помоги вам Бог» на провал. И Феба, милая, исстрадавшаяся Феба. Ах, мама, пусть у нее все будет хорошо. Пусть она сохраняет трезвость. И пошли ей, мама, «Оскара» за лучший фильм на тему жизненной эротики.

Если бы не покойный брат, отвлекавший ее от стонов проклятых и от вспышек острого чувства сожаления, Джули, наверное, сошла бы с ума. Когда Иисус был в настроении, он распевал псалмы своим приятным грудным голосом. А когда уставал или раздражался, то без обиняков называл своих подопечных вонючками. Он упрекал самого себя за склонность к слишком широким и смелым обобщениям. Теперь Джули видела, что Иисус из Назарета был вполне нормальным парнем.

– Следующий!

В пещеру вошел человек с тележкой.

Помнится, на земле этот человек был так, ничего особенного. Присматривал за маяком и работал в фотолаборатории. Святый Боже, да это он! Несмотря на кремирование… Господи!

Джули выронила ковш.

– Папа! Папа!

– Джули?

Он вез обычную тележку, предназначенную для вывоза неизбывной продукции адских домен. Но сейчас вместо железных чушек в ней лежал человек, приятный чернокожий дядька с залихватскими усами. Тележка, как выяснилось, была очень кстати, поскольку туловище пассажира резко заканчивалось на уровне талии.

– Джули! – Мюррей осторожно опустил ручки тележки. Его округлый животик был сплошь усеян шрамами, борода спутана и местами подпалена. Коричневый иссохший орган, снабдивший Джули половинным набором ее хромосом, висел, как перезревшая сморщенная груша. – Девочка моя!

Долгую-долгую минуту они стояли, обнявшись. Из бирюзовых глаз Джули лились жгучие слезы.

– А Сатана сказал мне, что ты в Раю.

– Он лжет.

– Не всегда, – вставил Иисус, – но часто.

– Они тебя убили, солнышко? – хриплым, срывающимся голосом спросил Мюррей. – Все-таки достали тебя?

– Я не умерла, – успокоила его Джули.

– Не умерла?

– Я просто подумала, что здесь мне будет лучше.

– В самом деле?

– Угу.

– И тебе здесь лучше?

– По Фебе скучаю. И по Биксу – это был мой парень. Но во многом, да, здесь лучше.

Джули знала, что отцу трудно понять ее, но он ничего не сказал, лишь как-то смущенно улыбнулся. Затем он почтительно прикоснулся к плечу Иисуса:

– Для меня большая честь познакомиться с вами, равви. Я как-то читал Евангелие. Вот только не могли бы вы пояснить кое-что. «Не мир принес я вам, но меч…»

Иисус деликатно кашлянул.

– Нас поджимает время.

– Прости, папа, что я не воскресила тебя по-настоящему, – спохватилась Джули. Она взяла отца за руку, ей казалось, что она слышит, как борется со смертью его тело. – Ты не должен был противиться.

Он пожал плечами.

– Возможно, не знаю. Жизнь – сложная штука, да и смерть тоже. Все непросто.

– Ты не обиделся, что мы тебя кремировали?

– Это все в прошлом. – Мюррей прикоснулся покрытым волдырями пальцем к плечу безногого. – Джули, я хочу тебя познакомить… не догадываешься, кто это? Это отец Фебы, тот самый доктор-маринист.

Перегнувшись через край тележки, человеческий обрубок протянул Джули руку, и она пожала теплую, мягкую ладонь.

– Маркус Басе, – представился он глубоким раскатистым голосом.

Джули возбужденно вздохнула. Отец Фебы!

– А я Джули. – Господи, если б только они с Фебой познакомились, наверняка Маркус сумел бы отговорить ее от очередной бутылочки «Баккарди» и от последующей тоже.

– Ты первый, – сказал папа, наклоняя Маркуса к плите.

– Нет, дружище, – воспротивился обрубок, – ты.

– Ты здесь намного дольше моего, – не уступал Мюррей.

– Я настаиваю. – Маркус отстранил руку друга. Мюррей взобрался на камень, и Иисус окатил его влагой.

Джули поднесла к губам отца ковш и напоила его, поддерживая голову рукой. Он жадно глотал влагу, дарующую священное забытье. Сколько месяцев кряду по шесть раз в день вот так он поил ее молочной смесью из пластиковой бутылочки. «Пей, папуля, пей досыта, допьяна, до смерти», – думала Джули.

– Расскажи Маркусу о его дочери, – попросил Мюррей.

– Я гордился бы Фебой? – спросил Маркус.

– Она была моей совестью, – сказала Джули, снимая с папы табличку. По его груди катилась жижа из пота, гноя и морфина. – Неблагодарная роль. Я только теперь это поняла. Я очень ее любила.

– Простите. – Иисус кивнул, указывая туда, где должна была находиться нижняя часть тела Маркуса. – У вас есть дочь?

– Раньше меня было вдвое больше, – грустно пошутил Маркус.

– Это Вайверн над вами поиздевался?

– Нет, человече, один чокнутый пастор.

– Мы решили, что это был Билли Милк, – пояснил Мюррей.

Джули задрожала, как те несчастные, которых она поила. Этот Милк и здесь будет ее преследовать? Надо было утопить его, когда была такая возможность.

– Фебе сейчас, наверное, тридцать восемь, да? – спросил Маркус. – И чем она занимается? Замуж не вышла?

– Я думаю, она занялась кинематографом, – сказала Джули. – Она была очень независимой девушкой.

– Непоседой, да, заводилой? – Мюррей, усмехаясь, поднялся с камня.

– Это в точку про нашу Фебу, у нее вечно из заднего кармашка рогатка торчала, как хвостик.

– Я тоже таким был, – сказал Маркус. – Однажды я сжег в родительском доме гараж: собирался ракету на Луну запустить.

– Вот только меня беспокоит, что она много пьет, – сказала Джули и осеклась.

Ну надо же, само вырвалось. Вот черт! Теперь этот славный дядька будет переживать и уже не отойдет с миром в небытие.

– Она, э-э-э, она… – У Маркуса вырвался не то стон, не то вздох, как у загнанного быка. – Пьет? Что ж, неудивительно, обе ее тетки были алкоголичками. Это передается по наследству.

Вдвоем Иисус с Мюрреем приподняли то, что осталось от Маркуса, и перенесли его на плиту.

– Вот интересно, я совсем не знаю Фебу, – Маркус улыбался под морфиновым водопадом, – но я все же чувствую, что она моя маленькая девочка. – Он вдруг помрачнел. – И что, Джули, она много пьет?

– Сейчас я уже не знаю. Я здесь так долго. Феба… всегда вами гордилась, она знала все о вашей работе.

– Только бы ее не отправили к психиатрам. Благодаря моим сестрицам я успел понять: алкоголику психушка все равно что мертвому – припарки. – Маркус сжал руку Джули. – Ты ведь была ей хорошей подругой, правда?

– Старалась. – Джули поднесла чернокожему порцию морфина. – Мне стыдно, что я здесь застряла.

– Но ты ведь еще не умерла?

– Мне очень жаль, но мы нарушаем график, – вздохнул Иисус.

Джули в сердцах, так, чтобы никто не видел, стукнула себя ковшом по колену. Все тело пронзила острая боль. Совсем непохоже, чтобы она была мертва. И все же она здесь.

– А Джорджина, наверное, еще не появлялась, – задумчиво произнес Мюррей. – Было бы здорово увидеть ее снова. Я всегда был немного влюблен в нее.

– Джорджина? Можешь не сомневаться, живет и здравствует! – подбодрила отца Джули. – Папа…

И они снова бросились друг к другу в объятия – две планеты, повстречавшиеся в безграничном космосе и подчинившиеся закону гравитации любви. Отец казался хрупким и каким-то невесомым, и все же, как и раньше, в нем было столько любви и тепла, которых хватило бы на обоих родителей.

– Я люблю тебя, папочка.

– Я куда-то улетаю, – улыбнулся Мюррей. Медленно, нехотя они отстранились друг от друга. – Голова кружится, как на карусели. Я люблю тебя, Джули.

– Это наркотик, – пояснил Иисус.

– Боль уходит, – восхищенно выдохнул Мюррей, круглое лицо его озарила светлая улыбка. – Правда уходит. Невероятно!

– Они умерли, – сказал вдруг Маркус, когда Мюррей переносил его обратно в тележку.

– Кто? – спросила Джули.

– Сестры. Бутылка их убила.

– Следующий! – уже приглашал Сын Божий.

– Шолом алейхем, папа, – прошептала Джули.

– Алейхем шолом, – эхом отозвался Мюррей.

Он поднял ручки тележки и направился к выходу. А Джули смотрела ему вслед, понимая, что видит отца в последний раз. Именно таким она будет помнить его до самой смерти: маленьким сгорбленным старичком евреем, толкающим перед собой тележку с безногим другом, который навсегда убедил Джули, что среди мертвых ей не место.

– Ты точно решила уходить? – спросил Иисус.

Джули промолчала, лишь задумчиво посмотрела вниз, туда, где горели адским огнем печи сталеплавильни. Это был их последний совместный обед, и Джули постаралась, чтобы сегодня все было как-то по-особенному. Она принесла пиццу, холодного цыпленка, вино «Гулящая монашка», пироги.

– Я до сих пор чувствую себя девушкой из Нью-Джерси, – наконец сказала Джули, разламывая пиццу. – Теперь я понимаю, почему папа продолжал зажигать маяк. Это так здорово, когда тебе предоставляется Вторая Возможность. В этот раз все будет иначе, я покончу с голодом, разберусь с парниковым эффектом, восстановлю девственные леса Амазонки, уничтожу запасы ядерного оружия, вот увидишь.

– Ничего этого ты не сделаешь, – тихо ответил Иисус, запихивая в рот кусок.