Текст книги "Единородная дочь"

Автор книги: Джеймс Морроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Чего?

– Ну, я ее дочь.

– Чья, Бога? Я знала, что ты чокнутая, но… Бога?

– Бога.

Тимоти провел рукой на уровне горизонта, указывая в сторону океана.

– Такой плоский… Я думал, он круглый. – Он повернулся к Джули и ликующе взмахнул в воздухе кулачком. – Это ты меня вылечила, да?!

У Джули вдруг закружилась голова. Она почувствовала себя опустошенной, словно игровой автомат, из которого какой-то пройдоха выкачал все жетоны. Ну нет, больше никаких чудес, ее ведь могут забрать!

– Вот что, Тимоти. – Она схватила его за холодные взмокшие плечики. – Сболтнешь кому-нибудь, я тебя снова ослеплю.

Мальчик попятился назад.

– Не надо! Пожалуйста!

– Поклянись, что не будешь болтать!

– Не буду, клянусь!

– Повтори!

– Ни за что не проболтаюсь! Ни за что, никому!

Джули крутнулась на одной ноге, плюхнувшись на песок. Она его исцелила! Никакая она не Королева Зенобия! Она дочь Бога! И она снова ощутила ту самую приятную пульсацию: теплые удивительные волны, поднимающиеся от влагалища. Несмотря на всю свою смуглость, Феба вдруг странно побледнела. Да, ребята, с дочерью Бога шутки плохи. Попробуй ее подставь, еще, чего доброго, волдырями с головы до ног покроешься.

– Эй, можешь на меня положиться, – тихо проговорила Феба. – У меня рот на замке и ключ в унитазе.

– Хорошо.

Джули взяла спички и зажгла фитиль. Еще раз с гордостью посмотрела на результат сотворенного чуда. «Результат» оттянул плавки и увлеченно разглядывал то, что в них находится.

– Я должен был посмотреть, как он выглядит, – деловито пояснил он, щелкнув по животу резинкой плавок.

Замок Боадицеи взлетел на воздух трескучим огненным фонтаном. Зрелище было что надо. Главная башня, напичканная пистонами, прежде чем рухнуть, взлетела на пять сантиметров в воздух. Ров, заминированный петардами, выплеснулся миниатюрным пенистым цунами.

Феба визжала и гикала.

Арнольд бегал кругами, пронзительно визжа и взволнованно стрекоча.

– Ух ты! – наконец восторженно выдохнул Тимоти. Вот тут-то и проснулась няня.

– Кажется, тебе пора, дружище, – заметила Джули, поддев пальцем лямку купальника Фебы.

– Вот здорово! – не мог прийти в себя от изумления Тимоти.

– А что еще ты можешь? – Феба дрожала от нетерпения. – А можешь делать людей счастливыми?

Таща за собой озадаченного Арнольда, Тимоти бросился к старому пирсу.

– Миссис Фостер, миссис Фостер, представляете!..

Старушка вскрикнула. Мальчик уверенно бежал прямо к ней, ни разу не споткнувшись.

– Миссис Фостер!

Джули бросилась наутек, Феба едва поспевала за ней. Они бежали все быстрее и быстрее, прямиком через пляж, вздымая фонтаны песка. Наконец ступеньки, Променад, вот и велосипеды. Сердце Джули готово было выпрыгнуть из груди, и, вторя ударам босых пяток о раскаленный асфальт, в голове стучали молоточки: больше никогда, больше никогда, больше никогда.

Глава 5

Принстонский университет отверг дочь Бога. Тем не менее она получила приглашение в Уэсли, Антиохию и университет Пенсильвании. Кроме того, пришло уведомление из Вассара, что ее включили в резервный список.

Джули отдала предпочтение Пенсильвании: большой город, Высшая лига и от дома недалеко. Только вот отец по-прежнему сводил концы с концами лишь благодаря донорству в обосновавшемся на новом месте Институте Сохранения, и идея постижения университетских премудростей в то время, как отец будет слоняться внизу в холле Института, заставила Джули призадуматься. Ее раздумьям положило конец бюро материального содействия университета, пообещавшее ей стипендию в размере полной платы за обучение в сочетании с работой в университетском книжном магазине. Так что она станет, как и отец, книжным червем. Через неделю после ее дня рождения они с отцом погрузили в «сааб» скудные накопления ее бестолковой жизни – баскетбольный мяч, CD-плейер, электробигуди и прочую дребедень – и отправились через серый неприветливый Делавэр в Филадельфию.

Все-таки она в колледже! Покинутая матерью, обремененная божественностью, Джули все же потихоньку пробивала себе дорогу в жизни.

Ко Дню всех святых пришло предчувствие, что ее ждут переживания, одновременно романтичные и плотские. Говард Либерман, заведующий магазином, был старшим научным сотрудником Института Сохранения, где проводил опыты со спермой макак. Он определил Джули в отдел научной литературы, где все полки были уставлены книгами по основам физики, принципам геологии, учебниками по психологии приматов, медицинской антропологии, введениями в астрономию.

– Безусловно, здесь больше подошел бы термин «астрология», наука о звездах, – пояснил Говард, показывая Джули складское помещение. Небольшой аккуратный рот, очки в тонкой металлической оправе, рубашка а-ля Кропоткин  [8]8
  Косоворотка.


[Закрыть] – вылитый Том Кортни в роли революционера Паши Антипова в любимом фильме Джули «Доктор Живаго». Роджер Уорт был красив, красив сногсшибательно, но здесь перед ней стоял настоящий мужчина, человек, который не боялся подойти к краю пропасти, чтобы заглянуть в нее. – К сожалению, «астрологией» завладела банда гороскопщиков, а нам осталось слово «астрономия» – законы звезд.

– Все это так интересно. – Джули потрогала корешок с надписью «Элементарные частицы».

– Физика?

– Физика, биология, звезды…

– Похвально, – сказал Говард. – В наше время люди все больше интересуются мистикой. Для женщин, Джули, увлечение наукой – вообще большая редкость.

Удивительный человек: чуткий, как скрипка, осторожный, как кошка.

– Моя мама – инженер-механик, – сказала она. Говард вынул свою перьевую ручку и на полоске перфорированной бумаги составил небольшой список.

– Рекомендую прослушать вот эти курсы…

Джули впервые увидела такой строгий каллиграфический почерк. Список выглядел как Священное Писание.

– Я думаю, тебе это будет небезынтересно.

Еще бы! Джули все равно бегала бы на квантовую механику, астрофизику, проблемы макроэволюции, чтобы угодить Говарду. Но вышло так, что каждая лекция была настоящим праздником для души.

Наука привела Джули не столько к атеистическому пониманию Вселенной, сколько к выводу, что Бог, создав ее, неохотно, но вынужденно самоустранился. Вселенная была вещественна. Энергия, частицы, время, гравитация, электромагнетизм, пространство – все это материально. Могло ли существо духовное осесть во всецело физической обители? Правильно, не могло. Бог физики был вынужден оставаться в не поддающемся научному описанию мире, в запредельной Вселенной, которую человеческий разум так и не постигнет никогда, вплоть до рокового конца в стонущем водородном вихре. Бог физики мог исподтишка забросить в Млечный Путь какую-нибудь яйцеклетку или сперматозоид, но никак не мог заявиться сюда собственной бестелесной персоной. Он мог засылать сюда своих детей, но для него самого этот мир был недоступен.

Наука даже объясняла природу сверхъестественных измерений: рая, чистилища и огненных владений Эндрю Вайверна. Так называемая копенгагенская интерпретация квантовой механики настаивала даже на существовании недоступных альтернативных миров.

– Множество противоречивых миров, – читал лекцию профессор Джером Делакато, – бесконечно ответвляющихся друг от друга, словно ветви огромного дерева. Так что, возможно, что где-нибудь там, в другом мире, я в данный момент читаю лекцию, доказывая беспочвенность теории существования множественных миров.

Все это выводило Джули из себя. Сидя в увитой лианами аудитории, она конспектировала безумные теоретизирования Делакато, чуть ли не корчась от досады. Маме следовало бы дать о себе знать. Пусть трещина, нет, пропасть, разделявшая их, широка, как космос, – Бог должен найти способ перебросить мост на эту сторону.

– Протяженность наблюдаемого космоса – десять миллиардов световых лет, правильно? – спросила она Говарда. – Или, как заметил Дирак, в 1040 раз больше субатомарной частицы. Но смотрите, соотношение гравитационной силы между протоном и электроном также составляет 1040. В этом прослеживается элемент творчества, что подразумевает наличие Творца, любящего, заботливого Бога.

Его взгляд выражал смесь раздражения и горечи.

– Нет, – сказал он, поджав губы, – это всего лишь означает, что в данный момент протяженность космоса именно такова.

– У меня есть веские причины верить, что Бог есть. – Джули едва сдержала самодовольную ухмылку: ее сексуальный, совершенный во многих отношениях шеф знал далеко не все.

– Послушай, Джули, подобные вопросы лучше обсуждать за бокалом вина и изысканной закуской, скажем, в каком-нибудь ресторане. Тебе нравится греческая кухня?

– Очень. – Она терпеть не могла греческую кухню. – Я от нее просто без ума.

Так состоялось их первое свидание. Все было просто и мило. Они бродили, взявшись за руки, – парень и девушка. Ходили в кино, в музей Родена, в Институт Франклина, в музыкальную академию. Биолог-атеист, еврей – такой выбор папа непременно бы одобрил. И тут уж обошлось бы без дурацких шуточек, которые он отпускал всякий раз, когда Джули приводила домой Роджера Уорта.

За столиком греческого ресторана, объясняя устройство Вселенной, Говард проявлял необычайную страстность.

– Большинство людей не понимают одной простой вещи: мир уже не тот, в нем появилось нечто такое, чего раньше не было. Бам – наука – и внезапно предположение становится истинным, потому что оно истинно, Джули, а вовсе не потому, что у его сторонников самые большие приходы, самые свирепые инквизиторы или они дольше всего продержались в списке бестселлеров «Нью-Йорк тайме». – Его глаза напоминали двух хищников, беспокойно меряющих шагами свои клетки. – Земля вращается вокруг Солнца. Бактерии вызывают заболевания. Почка – это фильтр, сердце – насос. – Говард все повышал голос, так что в их сторону уже начали оборачиваться. – Наконец, наконец-то, Джули, мы получили возможность знать!

Они решились пойти в Саутворкский экспериментальный театр и после двухчасового созерцания посредственных актеров, изливавших душу газовым печкам и стиральным машинам, наконец уединились в квартире Говарда. Его жилище было таким же всклокоченным, как и он сам. На стенах, небрежно прилепленные пластырем, висели плакаты с портретами Эйнштейна, Дарвина и Галилея, повсюду бесформенными кучами валялась одежда, на корпусе компьютера красовались засохшие круги от кофейных чашек.

– Пиво будешь?

– Кофе, – с готовностью откликнулась Джули. – И честно говоря, я проголодалась.

– У меня есть пицца, разогреем в микроволновке.

– Обожаю.

Они пировали прямо на полу, посреди разбросанных носков и старых номеров «Сайентифик Америкен». На этот раз Джули твердо решила не отступать.

– Говард, а у Вселенной есть начало? – спросила она вкрадчиво, поглаживая его руку.

– Я думаю, да. – Он наклонился, и их губы встретились. До мастерства Фебы ему было далеко, но тем не менее получилось очень даже ничего. – Статика – не моя стихия.

– Я так и думала. – Она приоткрыла рот, и их языки сплелись, словно вьюны-задиры.

– Традиционное заблуждение заключается в том, что взрыв произошел в определенной точке пространства, подобно взрыву здесь, на Земле. – Говард засмеялся, он был весь желание. – Скорее он заполнил собой все пространство, он был само пространство.

Джули легла прямо на пол, увлекая Говарда за собой, все еще наслаждаясь его языком. Ее бедро ощутило мощную эрекцию возлюбленного.

– У меня в сумочке презерватив.

Он сунул руку в валявшуюся тут же на полу кроссовку и вытащил из нее несколько презервативов, скрепленных вместе, как леденцы на палочках.

– Не беспокойся.

Пуговицы, молнии, пряжки, кнопки и крючки сами расходились под их нетерпеливыми пальцами. Окружающий хаос тут же поглотил их одежду.

– Я никогда не делала этого раньше, – призналась Джули, – вообще ни разу.

Быстрые чуткие пальцы Говарда и его проворный, раскрывающий истину язык, казалось, были везде: мяли мышечную ткань, проникали в кости, рождали в душе удивительные эфемерные узоры. Островок черных волос у него на груди походил на созвездие Андромеды.

– И после этого взрыва пространство продолжало растягиваться, как воздушный шарик или резиновое полотно. – Он распечатал презерватив и развернул его на своей обрезанной «протяженности», не переставая прикасаться к ней, рождая сладостные вибрации.

– Резиновое… – со стоном вторила Джули.

– Заметь, растяжение было одновременно изотропным и гомогенным…

Она дрожала каждой своей благословенной клеткой. Косточки словно раскалились, спинной мозг превратился в горячий желатиновый шнур, пронизывающий позвоночник. Скрипя зубами от наслаждения, она прижала к полу ладони и, словно превратившись в некую жидкую субстанцию, потекла в неведомую даль.

– То есть изученный космос не имеет центра. – Говард забрался на нее.

Наконец она коснулась берега. Глаза широко раскрылись, и взору Джули предстали покосившиеся книжные полки Говарда. «Новейшая физика», – прочитала она. «Фи-зи-ка». От этого слова отделился радужный энергетический сгусток и, вытянувшись в рассеянный луч, влился ей прямо в голову. Джули закрыла глаза. Дендриты плясали. Синапсы искрились.

– То есть какая бы то ни было привилегированная точка отсутствует, – развивал свою мысль Говард. Джули направила расширяющуюся Вселенную в себя и, смеясь, ощутила, как она пронзила ее. – Таким образом, мы должны отказаться, – он продолжал прокладывать себе дорогу аккуратными ритмичными толчками, исписывая каллиграфическими строчками стенки ее влагалища, – от всякой идеи о разлетающихся галактиках.

Клеточная биология! Аналитическая химия! Геофизика! Филогенез! Сравнительная анатомия! Кровь пела в венах у Джули, тело радовалось потоку поступающей информации, эротическому потоку экспериментально подтверждаемых знаний. Не может быть! Так значит, ее пришествие в этот мир связано с наукой? Выходит, она была послана, чтобы проповедовать Евангелие эмпирической правды?

– На макроуровне, – Говард сопел, как загнанная немецкая овчарка, – звезды почти неподвижны, они удаляются друг от друга лишь по мере того, как сам космос, – последовал низкий извечный рык наслаждения, – растет. – Он излился в нее, и Джули представила бесчисленные галактики, изображенные на его презервативе, разлетающиеся по мере того, как «Вселенная» наполнялась его семенем.

– Ты веришь, что у науки есть ответы на все вопросы? – спросила она.

– А?

– У науки, у нее есть ответы на все вопросы?

– Ох уж эти умники, которые любят говорить, что у науки нет ответов на все вопросы!

Вот оно. Свершилось. Девственность утрачена, плоть восторжествовала, мама кусает локти, миссия открыта. Да здравствует благая весть эмпирической правды! Да! О да!

– У науки есть ответы на все вопросы, – сказал Говард, вставая. – Проблема в том, что у нас нет всей науки.

– Дыши глубже, – приказала Джорджина. Мюррей повиновался. Боль все нарастала, раздирала грудную клетку, скреблась по рукам, рождая рваные пики на экране осциллографа. Как же все повязано в этом мире, думал он. Прибор работал на электричестве, добываемом из угля. Выходит, в какой-то определенный момент какой-нибудь шахтер из Западной Виргинии дал на-гора здоровенную глыбу, благодаря которой в данный момент дежурная медсестра, или кто там, еще могла убедиться, что мистер Кац все еще в числе живых.

– Бесполезно, – простонал Мюррей, сминая в кулак накрахмаленные простыни. Он был как марионетка на веревочках: катетер, трубка капельницы, хитросплетение проводов, прилепленных к груди. Измученное, затромбированное сердце посылало сигналы. «Интересно, – подумал он, – когда сигналы на мониторе исчезнут, я замечу это или к тому времени буду уже мертв?» – Что отец, что сын.

– Вот остолоп! – Джорджина нервно теребила прядь своих седеющих растрепанных волос. Глядя на нее, Мюррей старался угадать, сколько ему еще осталось. Чем больше нервничала Джорджина, тем ближе надвигалось небытие, – Дыши, тебе говорят, мне в таких переделках это помогало! – Мюррей принялся старательно дышать ртом. На экране по-прежнему вздымались пики, боль постепенно утихала. – Джули уже едет.

Джули, улыбнулся он. Милая, как же ей непросто в жизни. Хорошо все-таки, что она росла разумной девочкой и теперь ничем особенным не отличалась от своих сверстниц.

– Мы ведь все делали правильно в отношении Джули, правда?

– Правильнее не бывает, – успокоила его Джорджина.

– Она все еще обычная девочка, как сотни других, – продолжал Мюррей. – Ее враги ничего и не подозревают.

– Я боялась, что еще в детстве все раскроется. Слава богу, они с Фебой перебесились.

– А чего им беситься?

– Как чего, у меня и то крышу рвало. – Джорджина включила телевизор. На экране священник-неоапокалиптик сообщил, что в Трентоне умирают тридцать больных диабетом. – Думаешь, легко было молчать? Утром просыпаешься, и хочется кричать на весь мир, чтобы все знали. А я прикушу язык и молчу. Вот как я люблю тебя.

Боль окончательно улеглась.

– Правда любишь? Ты не просто добра ко мне, потому что мой ребенок связан с чем там, с Первичным Гермафродитом?

– Если бы я не была лесби, Мюр, я бы вышла за тебя замуж.

– Правда? Вышла бы за меня?

– Клянусь твоей задницей.

– А что, и правда, выходи за меня. – Он переключил телевизор на другой канал. На экране волна наводнения только что смыла цивилизацию с филиппинского острова. – А, Джорджина, давай поженимся? Тебе вовсе не обязательно завязывать с женщинами. Можешь приводить их домой.

– Звучит заманчиво, но боюсь, что Феба – единственный сторонник традиционного секса в семье. – Звякнув индейским браслетом племени навахо, Джорджина вытянула вперед руки, указательным пальцем повторила движение светящейся точки на экране осциллографа. – Вот что, если я когда-нибудь сменю ориентацию, то первым парнем, на которого я посмотрю, будешь ты, обещаю. А тем временем давай лучше просто останемся друзьями, хорошо?

– Хорошо.

– Понимаешь, жениться кто попало может, Мюр. А вот дружба – дело серьезное.

На сердце потеплело. Дружба – дело серьезное, правда. Бывало, Джорджина доводила его до белого каления всеми своими сумасбродными идеями об энергии пирамид и душах радуг. Но если не считать дочери, с ней было связано все лучшее в его жизни. Он ни за что не променял бы дружбу Джорджины на самую лучшую жену.

– Может, хоть Джули выйдет замуж, – сказал он.

– О, ты еще у нее на свадьбе погуляешь.

Мюррей посмотрел на экран осциллографа. Шторм на мониторе утих, и сердечное море мерно катило свои волны. Он улыбнулся. Свадьба Джули – как приятно об этом думать. Интересно, его внуки не будут обременены Божественностью, или это передается по наследству?

Скользнула в сторону занавеска, и на пороге появилась она, свежая и стройная. Ну, может, килограмма три лишних, не больше. С огромным букетом хризантем в руках.

– Контрабанда, – нарочито весело сказала Джули, ставя цветы на тумбочку. – Вообще сюда с цветами не пускают, дескать, они тут воздух портят. Все-таки отделение интенсивной терапии. – Когда взгляд Джули скользнул по дюжине датчиков, торчавших у него на груди, она так побледнела, что шрамик на лбу стал почти незаметен. – Эй, а ты ничего выглядишь. – Голос предательски дрогнул. Она поцеловала Мюррея в щеку. – Как ты тут?

– Устаю быстро. Время от времени – боли. Слезинки повисли у Джули на ресницах. Уголки губ опустились.

– Я знаю, о чем ты думаешь: вот так же и твой отец. – Одна слезинка упала. – Но сейчас врачи столько всего знают, правда. Сердце – это всего лишь насос.

– Вот и дай ему новый, – твердо проговорила Джорджина.

Джули стала белой как мел.

– Что?

– Что слышала.

– Джорджина, – укоризненно, почти шепотом, произнесла Джули.

– Я никому не скажу, слово скаута.

– Джорджина, ты просишь…

– Новое сердце, детка. Забудь об эре космической гармонии, забудь синергетическую конвергенцию, просто дай папе новое сердце.

Когда Джорджина выходила из палаты интенсивной терапии, по телевизору рассказывали о террористах, взорвавших ручную фанату на борту греческого пассажирского корабля.

Она хотела сказать: «Джорджина, ты просишь слишком многого», – догадался Мюррей. На лбу дочери постепенно проступал шрамик – по мере того как румянец возвращался на ее лицо. Он ни минуты не сомневался в том, что Джули может его исцелить, как и в том, что он этого хочет. При мысли о смерти у него во рту слюна вскипала от гнева. Как это – придет смерть, уничтожит его мысли, он больше никогда не увидит дочь, лучшую подругу, свои книги?

И все же Джули была права. От нее хотели слишком многого. Она должна держаться в стороне от опасного пути.

Стоит вмешаться один раз – и конца уже не будет. Сейчас новое сердце, за ним другое, и пошло-поехало. Исцеление жертв СПИДа, предотвращение циклона, отвод грязевого потока, мирное разрешение революции. Они не успеют опомниться, а враги уже тут как тут, поджидают у двери.

– Слышишь, если я тебе кое в чем признаюсь, – спросил Мюррей, – это будет как исповедь перед смертью?

– Ни в коем случае.

– Я никогда никому не говорил, но я знал отца Фебы.

– Вот это да! А как его найти?

– Его больше нет.

– Больше нет… – скривилась от огорчения Джули.

– Он был в старом здании Института, когда оно взорвалось. Его звали Маркус Басе. Это он убедил меня стащить тебя… твою камеру.

– А Феба-то уверена, что найдет его.

– Увы.

– Сказать ей?

– Нет смысла. У бедняги было четверо детей. Мальчики. Время от времени я посылаю им бейсбольные карточки.

Как же ему хотелось снова увидеться с Маркусом Бассом, посмотреть на него, обнять, поблагодарить. Ведь это он убедил Мюррея, что эмбрион ему необходим.

– Солнышко, тебе Бог никогда не говорил, что происходит после смерти?

– Вовсе ты не умрешь. – Джули крепко сжала кулаки. – Тебе еще «Герменевтику повседневности» заканчивать.

– И все-таки интересно, не говорил?

– Нет. Мама где-то за пределами Вселенной. Она у меня Бог физики, я в этом уверена. – Джули рассеянно переключила канал. На экране забибикал Роуд Раннер. – Мы ведь знаем, о чем каждый из нас думает, да? Джорджина сказала…

– Терпеть не могу этот мультик… – Мюррей сердито посмотрел на экран телевизора. – Муравьев ему в перья!

Так значит, мама Джули – это простой энергетический импульс, толчок, спровоцировавший Большой Взрыв? Это многое объясняет, размышлял Мюррей.

– Мой ответ – нет. Я должен сам выкарабкаться.

Джули погладила его покрытую проводами грудь.

– А если я просто добавлю немножко новых клеток…

– Подумай сама. Допустим, на какое-то время ты приведешь сердце в порядок. А как бороться со стрессами, куда девать лишние килограммы? Придется заняться целым миром. Починишь сердце, меня долбанет аневризма сосудов мозга, или почки откажут, или начнется болезнь Альцгеймера.

– Я не дам тебе умереть.

Вошла живописно-роскошная медсестра, что-то вроде «Мисс Ноябрь», только в одежде – навязчиво пышная грудь, идеально очерченные чувственные губы, – и сунула Мюррею в рот таблетку.

– Время посещений подошло к концу.

– Моя дочурка, – сказал Мюррей, проглотив таблетку. Ну как смерть может заявиться и забрать его из этого сказочного мира медсестер?

– Славная девочка, вы просто молодец! – Медсестра одарила Джули лучезарной улыбкой. – Цветы нужно забрать.

Джули снова поцеловала Мюррея в щеку.

– Ладно, папа, держись.

Осциллограф по-прежнему не спеша катил свои волны. Мюррею захотелось спать.

– За меня не переживай, пусть у тебя все будет хорошо. Ступай, радуйся жизни.

– «В приморском граде на Променаде гулять мы будем, как во сне», – беззаботно напевала Феба. Противный мартовский ветер гнал ее мимо Железного пирса с мертвой каруселью. Старая скаутская фляга похлопывала по бедру, словно ребенок, пытающийся привлечь к себе внимание. – «В приморском граде на Променаде в любви признаешься ты мне».

Старые рассыпающиеся пирсы, как жалкое подобие афинского Акрополя, служили напоминанием о безвозвратно ушедшем славном прошлом. Но, кроме того, как успела выяснить Феба, здесь было здорово прогуливаться в обеденную пору: людей почти нет, можно расслабиться.

Она открыла флягу и поднесла горлышко к губам. Мама не возражала против баночки пива от случая к случаю, крепкие же напитки – ни-ни-ни! Но бывали такие минуты, когда только ром «Баккарди», это чудодейственное зелье, делал окружающий мир пригодным для жизни.

На краю пирса кто-то рыбачил.

Облизнув губы, Феба закрыла флягу.

– Ну, как улов?

Он оглянулся. Белый. И значит, не отец. Как всегда.

– На прошлой неделе подцепил барракуду, но сегодня они что-то неохочи до моих наживок. – Рыбак был довольно приятным мужчиной с аккуратно подстриженной бородкой. Мускулистый торс обтянут красным свитером с высоким воротом. – Как поживаете, мисс Спаркс?

– Так вы меня знаете?

Незнакомец ухмыльнулся. У него были белые, блестящие, слегка кривые зубы, напоминавшие неправильной формы жемчужины.

– Я был в отеле «Довиль», когда ты нашла динамит. Мы разговаривали с Джули.

– Так вы и есть тот самый друг ее мамы?

– Ваш покорный слуга Эндрю Вайверн. – Он смотал удочку и принялся ее разбирать. – Буду с тобой откровенен: меня беспокоит бедняжка Джули.

– Да, жизнь у нее не сахар, – согласилась Феба. Что-то ей этот Эндрю Вайверн не нравился. Типичный казиношный заправила: этакий фамильярно-пренебрежительный тон. – Божественность – это вам не шуточки. Вечно кажется, что ты недостаточно много делаешь.

– Феба, золотко, я должен сказать тебе нечто важное.

Феба похлопала по фляжке.

– Глотнете? Это ром.

– И тебе не советую. Ты знаешь, что тебе доведется сыграть решающую роль в жизни Джули?

– Что-то она меня не особенно слушается.

Вайверн подобрал рыболовные снасти и, сверкая зубами, направился к Променаду.

– Ты собираешься подарить ей несколько газетных вырезок для ее храма, – вдруг сказал он. – На Хануку  [9]9
  Ханука – иудейский праздник, празднуется в декабре.


[Закрыть].

– Ага, и на день рождения. – Она пошла вслед за Вайверном к карусели вопреки всякому благоразумию. – А откуда вы знаете?

– Да так, угадал случайно.

Ну конечно, друзьям мамы Кац ничего не стоило угадывать подобные пустяки.

– Правильно рассуждаешь. Ты собираешься сказать ей, что она вовсе не обязана избавлять мир от боли и страданий, ведь их слишком много. Все верно.

Вайверн забрался на шершавого, кишащего термитами льва. От собеседника Фебы пахло апельсинами, медом и обманом. Король рулетки? Нет, здесь, пожалуй, что-то похуже, чувствовала она.

– Но все может выйти из-под контроля, – предупредил он. – Если мы не уследим, она может, как одержимая, попытаться вылечить, предотвратить и исправить все до мелочей. Стоит ей встать на этот путь, и она сойдет с ума.

– Я раньше тоже так думала. Ничего подобного. И знаете, сейчас я уже хочу, чтобы ее чертов храм вправил ей наконец-то мозги. Я хочу, чтобы она почувствовала себя обязанной. – Феба взобралась на разваливающегося единорога, кое-как удерживающего на гвоздях, болтах и заплатках из стекловолокна все свои части. – Кац должна помогать людям: лечить болезни, доставлять еду в Эфиопию, должна положить конец гражданской войне в Турции, она должна сразиться с Сатаной!

С Сатаной? Ну конечно, это он. Феба отвинтила флягу и сделала основательный глоток. Чудодейственная жидкость придала ей сил, словно заполнила защитный ров вокруг сердца. А сейчас благоразумная девушка слезла бы с этого рогатого коня и дала бы деру, подумала она и глубже всадила в стремена ботинки: ни одной благоразумной девушке не доводилось морочить голову черту.

– Джули не должна отвлекаться на земную рутину, – продолжал Вайверн. – Ее миссия гораздо серьезнее.

– Она тут одному мальцу зрение вернула.

– Джули была послана, чтобы создать новую религию. Только так она обретет покой.

– Так вот, ваш друг Бог вовсе не приказывал ей этого делать.

– Небеса диктуют свою волю опосредованно, через таких людей, как мы с тобой.

– И по-вашему, мы должны сказать Кац, чтобы она затеяла новую религию?

– Вот именно.

– И что же это будет за религия?

– Мощная. Апокалиптическая. Ну, скажем, такая, как христианство.

– Знаете, что я думаю, мистер Вайверн? – Феба соскользнула со своего единорога и, вдохновленная выпитым спиртным, спрыгнула обратно на пирс. – Я думаю, в вас столько дерьма, что из задницы вашей уже розы растут.

Губы Дьявола задвигались, словно злобные слизняки.

– Если бы ты знала, кто я такой, ты бы…

– А я знаю, кто вы такой.

Вайверн с такой силой сжал вожжи, что его рука побелела как мел. Медленно, но непреклонно, как полуразложившийся труп, возвращающийся к жизни в одном из любимых ужастиков Роджера Уорта, карусель начала вращаться. Все быстрее и быстрее, словно гигантская прялка, изрыгающая недобрый зловонный ветерок.

– Джули не повезло, ты плохая подруга, – выкрикнул Вайверн из недр торнадо. Ожил карусельный орган, под скрип дерева и скрежет металла зазвучала убогая интерпретация марша «Вашингтон пост».

– Идите вы, мистер! – Ветер трепал жесткие волосы Фебы. Вдоль пирса, словно перекати-поле в городе призраков, неслись обрывки газет и прочий мусор.

– Ты просто ужасная подруга!

Двадцать четыре деревянных зверя, словно разом ожившие, помчались галопом, отдавая дань уважения его превосходительству Железному пирсу и его величеству Атлантик-Сити. Мухи и цикады обратились в паническое бегство. Пронесся эскадрон летучих мышей с человеческими лицами – мужскими, женскими, детскими, – иссушенными страданием, лишенными надежды.

– Джули заслуживает лучшей!

– Трахни свинью, которую ты сожрал на завтрак!

Исподволь, неохотно уступая силам трения и земного притяжения, карусель замедлила ход и наконец замерла. Лев уже был без всадника. Вайверн исчез. Сатана. Собственной персоной, будь он проклят. Оставшись одна на пирсе, Феба глубоко вздохнула и вздрогнула всем телом. Сделав последний, основательный глоток скаутского рома, она поразмыслила и твердо решила, что однажды найдет способ и убедит Джули Кац раскрыть свой творческий и божественный потенциал.

«Сердце – это насос, – записала Джули в своем дневнике на следующий день после того, как они расстались с Говардом Либерманом, – слабый и ненадежный, как и любая другая машина. И случается так, что эмболия чувств приводит к смертельному безразличию».

Их отношения закончились так же внезапно, как и начались. Все произошло дома у Говарда. Они завтракали прямо в постели – еще с апреля они жили вместе, – как вдруг ни с того ни с сего Говард начал нести что-то об их якобы предстоящей поездке на Галапагосы. Он строил планы, словно Джули только и мечтала об этих островах.

– Почему это вдруг я должна туда ехать? – спросила Джули, намазывая на булочку плавленый сыр.

– Почему? Почему? Да это же Иерусалим биологии, вот почему. – Говард задрал ночную рубашку Джули и поцеловал ее прямо в пупок – твердый, как орех, пупырышек, который когда-то соединял ее с Богом. – Это святая земля естественных наук. На Галапагосах разум освобождается от иллюзий контроля свыше.