Текст книги "Единородная дочь"

Автор книги: Джеймс Морроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– А?..

Там, в аду, она только начинала об этом задумываться, на шхуне, заваленной отбросами, это было прихотью, любопытством. Но теперь…

– Я хочу ребенка.

– Кого? – Бикс отстранился, высвобождаясь из объятий.

– Я хочу ребенка вот сюда, себе в животик. – Это была правда. О, бог физики, это действительно было так. Пусть ее мать создает планеты и черные дыры, ее собственные амбиции будут удовлетворены обычным человеческим зародышем. – Ну, знаешь, такой комочек протоплазмы, который растет, растет и вдруг становится каким-нибудь дантистом или кем-то там еще.

– На роль отца уже есть кто-нибудь на примете?

Джули тихонько развязала шнурок пижамных брюк Бикса.

– Иногда они получаются из преподавателей английского языка.

– Изящной словесности.

– Изящной словесности. – «Сначала комочек, потом ребенок, – думала Джули, – этакая визжащая органическая верига, уцепившаяся за ногу. Страшно. Но Джорджина решилась? Господи, ее отец решился, один-одинешенек в своем маяке!.. Поднимал на ноги такого проблемного ребенка». – Время идет, муженек. Так что закинь подальше свои презервативы и давай заделаем маленького.

– Ты серьезно?

Боже, да он вот-вот заплачет.

– Нет, правда?

Она поцеловала его очаровательный второй подбородок и стянула с себя ночнушку.

– Конечно, правда.

– В таком случае постараюсь тебя не подвести.

Он уже был готов. Его член торчал, как флагшток. Она устремилась к нему со всей своей страстностью, теплыми ладонями и густыми черными волосами, с бедрами, перед которыми невозможно было устоять. Ей хотелось плакать от охватившего ее желания. Вот он, ее муж – отец ее будущего ребенка. Джули ощущала себя дивной планетой. Бикс превратился в ее ось, пронзившую ее от севера до юга. В момент оргазма она была вся во власти этого безумного вращения своей сказочной плоти.

Скоро сорок: вполне приемлемый для беременности возраст. Но все же Джули решила как следует провериться. У ее малыша должно быть все самое лучшее, самый качественный дородовой уход. Изучая список женских консультаций, она никак не могла выбрать между престижно звучащей шведской в получасе ходьбы от дома и еврейской, расположенной в центре города. Если девочка – Рита, если мальчик – Мюррей, маленький Мюррей Константин Кац.

На попутке Джули доехала до рынка, что на сороковом шоссе, и села на автобус, который шел в центр.

Клиника Хаймана Левковича напоминала ухоженный питомник. В коридорах все стены были увешаны фотографиями слюнявых беззубых младенцев. А комната ожидания была просто завалена старыми номерами «Ухода за ребенком». Будущие мамаши, неуклюжие и пузатые, входили и выходили. Какими же красивыми они казались Джули, эти отяжелевшие мадонны и залетевшие афродиты!

Медсестра сделала с десяток сонограмм детородных органов Джули. «Надо было взять с собой Фебу», – подумала она. Она уже представляла себе все высказывания Фебы в отношении данной технологии: «Знаешь, что это такое, Кац? Это – принципиально новое извращение, настоящая порнография внутренних органов».

– Буду с вами откровенен, – заявил доктор Левкович, едва ли не втолкнув Джули к себе в кабинет.

Он поднес к глазам сонограмму. Страх влился в желудок Джули холодным куриным супом. Она удивленно вскинула брови.

– Плохие новости.

– Плохие? – «Рак матки. Точно. Вот уж воистину порнография внутренних органов».

– Ваши яичники…

– Что?

– Их нет. – Благодаря толстенным линзам глаза доктора словно выскакивали из орбит, совсем как у Питера Лорра. – Они у вас отсутствуют.

– Отсутствуют? Что значит отсутствуют ? У всех есть яичники.

– У вас нет. Впечатление такое, – глаза Левковича устремились на Джули, как прожекторы локомотива, – будто их просто вырвали.

И тут Джули вспомнила: голубь! Светящийся голубь, вырванный у нее из груди, ей тогда показалось, что в клювике у него оливковая веточка. Но когда Вайверн лишал ее божественности, ее сознание было затуманено невыносимой болью.

Никакая это была не оливковая веточка. Ничего подобного! Это было нечто другое. Два влажных мясистых клубочка на черенках – фаллопиевых трубах единственной дочери Бога. Вайверн… Сатана… Зло во плоти… Как жестоко он ее обманул!

– Вы меня вылечите! – взмолилась Джули. У Левковича на столе стояла фотография в золотистой рамочке. Сам доктор, полнотелая, пышущая здоровьем жена и трое сияющих детишек: мальчик, девочка и совсем еще крошечный младенец на руках у матери. Джули ненавидела их всех, детей особенно. Больше всех самого маленького – такого самодовольного, наглого… – Можно ведь сделать трансплантацию?..

– Простите, ничем не могу помочь.

– Мы же с вами в будущем. На дворе 2012 год. Я требую сделать мне трансплантацию.

Левкович глубокомысленно улыбнулся:

– Не на все вопросы наука располагает ответами.

«Ты хотел сказать, что не располагаешь всей наукой, осел», – подумала Джули.

Всю дорогу домой город измывался над ней. Тени беременных женщин преследовали ее, как агенты КГБ. Автобус тридцать первого маршрута плевал ей в лицо объявлениями об услугах детских садов и яслей, более того, он нагло провез ее мимо одного такого садика. В песочницах возились жестокие, смеющиеся над ней карлики – дети. В небе, на деревьях оглушительно щебетали птицы, миллионы живых мини-фабрик по производству помета. Вот и Баринг-авеню, 3411. Джули втащила свое стерильное стареющее тело по ступенькам и ввалилась в гостиную. У тебя будет полноценная жизнь, пообещал ей этот падший ангел. Мерзавец, получивший в свое время патент на ложь.

И тут дом содрогнулся от дикого вопля, подобного визгу скрипичной струны, терзаемой обезумевшим маньяком.

Вопль Фебы: тип первый, отчаяние.

Джули побежала. «О боже, нет!» Сегодня тот день, когда я узнала, что бесплодна, а вовсе не тот, когда Феба должна слететь с катушек.

Увы. Окно было распахнуто, но в комнате стоял такой запах, будто стены только что вымыли пивом. Плюшевый мишка сидел на полу в окружении пяти пустых бутылок из-под «Будвайзера». Феба полулежала в кресле, сжимая в руках шестую. Как всегда в последнее время, она была аккуратно одета: чистая белая блуза, юбка, завязанная на боку, как у повелтонских цыганок. На коленях – раскрытая коробка спичек.

Снова предательство, как в тот день, когда Бикс выставил ее из ее собственной помойки.

– Феба, как ты могла, как ты могла!

Феба утешила себя глотком пива.

– Умерла, – глухо прохрипела она, глядя на Джули тусклыми заплывшими глазами.

– Как ты могла?

– Она погибла, ведь так? – Феба зажгла спичку, одновременно смеясь и всхлипывая. – Думаешь, в Плайвуде нет эмигрантов из Джерси, думаешь, они не знают, что случилось с бедной лесбиянкой, хозяйкой магазинчика розыгрышей?

Джули пересчитала проклятые бутылки. Одна, вторая, третья, четвертая, пятая.

– Это еще не все. Твой отец тоже умер.

– Отец? Умер?

– Я видела его в аду.

– Умер? Ах ты, стерва! Этим ты водила меня за нос? Этим? «Эй, Феба, знаешь что? Ты ведь теперь круглая сиротка!»

Лицо Джули исказила гримаса боли. Что заставило ее сделать это? Какое-то садистское побуждение, злое желание довести страдания подруги до предела? Нет, в конечном счете эта новость пойдет Фебе на пользу. Если ее немного приукрасить.

– Отец хочет, чтобы ты отомстила. «Скажи Фебе, пусть она уничтожит этого ублюдка». Это он сказал мне на прощание.

– Отомстить? Как? Какого ублюдка? – Феба задула спичку.

– Отец погиб, когда Билли Милк взорвал Институт Сохранения.

Феба зажгла другую спичку.

– Милк? Милк. Как же я могу убить Милка? Он же шишка, первосвященник. – Спичка догорела, обжигая пальцы. Феба задрала юбку.

– Нет, ты должна убить Милка.

– Я даже себя не могу убить. Хотя, может, на этот раз получится. – Феба зажгла третью спичку и опустила ее между ног.

– Что ты делаешь? Обожжешься.

В ответ раздалось шипение кобры, но не из горла Фебы – оттуда, снизу, куда она ответила спичку. Джули подалась вперед.

И тут она увидела. Господи Иисусе! Братик миленький! Феба сжимала в скрюченных пальцах тот самый ужасный стержень. Джули вдруг вспомнились все ее советы из «Помоги вам Бог», когда она подсказывала тем, кто не видит другого выхода, обратиться за помощью в общество Хэмлок и все сделать правильно. Феба наверняка все это читала. Определенные лекарства, которые можно запросто купить в аптеке, могли бы сделать смерть быстрой и безболезненной. Другой способ – надеть на голову полиэтиленовый пакет. Но такое? Господи, только не это!

Бикс подоспел вовремя, чтобы увидеть, как Джули выхватила из влагалища подруги стержень динамита. Кому, как не Фебе, расширять кругозор ее мужа? Даже подзаборницы Плайвуда не сподобились бы на такое.

– Нет! – заорал он.

Она должна загасить этот фитиль. Надо только плотно зажать его в ладони. Боль – ничтожная плата…

– Боже!

Фитиля уже не осталось.

Джули подбежала к раскрытому окну. Быстрый взмах, как в молодости на баскетбольной площадке, и…

Слепящая вспышка молнией пронзила вытянутую руку. Окно осыпалось дождем осколков. Джули посмотрела на Фебу. На Бикса. На медвежонка. На пустые бутылки. А затем, еще до приступа тошноты, еще до потока крови, до неизъяснимой боли, она вдруг увидела с неумолимой ясностью стробоскопической вспышки, что правой кисти больше нет.

Глава 15

Спроектированный по-настоящему набожным архитектором новый больничный комплекс Св. Ангела Милосердного с высоты птичьего полета и впрямь очертаниями напоминал ангела. Круглая смотровая площадка, словно висящая в воздухе над административным зданием, символизировала нимб. В основном здании находилось родильное отделение. Два других корпуса отходили в стороны от основного и, круто заворачивая, образовывали крылья ангела, одновременно окружая тихий пышный парк.

Джули Кац и Феба Спаркс оказались в разных ангельских крыльях: в травматологии и клинике для алкоголиков соответственно. Они общались, посылая друг другу открытки из больничного магазина сувениров.

«Дорогая Шейла, мне так жаль, – нацарапала Феба на открытке с «Успением Пресвятой Богородицы» Корреджо. – Мне так чертовски жаль».

«Еще бы тебе не было жаль», – написала в ответ Джули под «Извлечением истинного креста» Пьетро де ла Франчески. Писать приходилось левой рукой, и почерк был по-детски корявым.

«Дорогая Шейла, скажи им, пусть отрежут у меня руку и пришьют тебе», – написала Феба на «Четырех всадниках Апокалипсиса» Дюрера.

«Слишком поздно», – отвечала Джули на «Низвержении проклятых вод» Сигнарелли.

«Дорогая Шейла, у них тут собрания Анонимных Алкоголиков по четыре раза на день. Я хожу каждый день».

«Мало. Ходи все четыре раза».

«Бикс сказал то же самое».

«Ты должна его слушаться».

Бикс. Милый Бикс. Если бы не он, Джули не пережила бы весь этот кошмар. Поездка в Мэдисонскую клинику отпечаталась в сознании Джули, как ископаемые останки в граните. Вот Феба тычет своего медвежонка в изрыгающий кровь раструб – не что иное, как запястье ее лучшей подруги; вот вопросительным знаком торчит из обрубка кость; обе женщины истошно воют. Не раз еще в кошмарных снах она будет видеть мужа за рулем Фебиной «Супницы», будет слышать, как он стонет, сдерживая рыдания, то и дело повторяя, что он любит ее, любит.

– Как ты себя чувствуешь? Лучше? – спросил Бикс, ставя на тумбочку вазу с бледными унылыми розами. За эту неделю он уже третий раз проник к ней в неположенные часы.

– Нет, – коротко ответила Джули.

«Розы, так трогательно. Похоже, муж действительно приходит в норму».

– Тебе плохо в «Ангеле»? – Бикс противился переводу жены в эту клинику.

«Она не католичка, – твердил он докторам в Мэдисоне, – оставьте ее здесь». Но их убедили, что только в клинике Ангела Милосердного Джули будет обеспечен «полный комплекс реабилитационных мер, рекомендуемых в случае потери конечности».

– Доктора невнимательны?

– Да нет, все в порядке. – Доктора в Мэдисоне были правы насчет «Ангела». Это была светлая во многих отношениях клиника. Отличный уход. Залитые солнцем палаты, лики святых на стенах. Проворные монахини в высоких чепцах, снующие повсюду, как ходячие церкви, утешающие безногих и безруких граждан. – Здесь все хорошо. И дело не в руке.

– Это из-за яичников, да? Что мне сделать, чтобы ты не убивалась?

– Изящная словесность? – съязвила Джули с большей горечью в голосе, чем хотелось бы. Она потерла нос своим забинтованным обрубком. По идее, сейчас она должна быть ближе к тонкому миру – ведь ее дух отягощен меньшим количеством плоти, чем раньше. Но вместо этого она ощущала свое тело всеми фибрами души, воспринимала себя как изувеченный комок материи, скорбящий об утраченной симметрии. – Никто меня не утешит. Бог и тот не смог. Тебе когда-нибудь хотелось умереть?

– Что за глупости? Чтобы я больше не слышал. – Бикс поднес к губам ее обрубок и поцеловал его. Джули ненавидела свою рану. Этот зуд, сочащуюся сукровицу, эти вонючие бинты. Ради удачного заживления хирург пожертвовал большей частью ее запястья. Срезал искромсанные ткани, укоротил локтевую и лучевую кости и завел края кожи внутрь. Так что теперь ее культя напоминала пьяно улыбающегося сомика.

– Сегодня утром я заходил к Фебе, – сказал муж. – Она теперь настоящий фанатик собраний.

– Лишив руки лучшую подругу, обычно задумываешься, а все ли ты правильно сделала.

Кроме всего прочего, Джули донимала навязчивая идея, что ее кисть лежит себе где-нибудь под окнами дома 3411 по Баринг-авеню, целая и невредимая, словно забытый реквизит из обожаемых ужастиков Роджера Уорта «Тварь с пятью пальцами» и «Рука Орлака». В действительности же она была разорвана в клочья, фаланги пальцев разбросаны вокруг, как обломки ракушек на пляже Абсекон.

На пороге появился молодой человек в белом халате с озорной улыбкой эльфа.

– Меня зовут Кевин. Я из отдела протезирования, – радостно объявил он. – Как самочувствие, миссис Константин?

– Болит большой палец, тот, что остался в Западной Филадельфии.

Кевин строго посмотрел на ее неурочного посетителя.

– Все в порядке. Я тут тоже лечусь, – Бикс ткнул пальцем себе в пах, – только что протез установили.

– Мой муж. – Джули приподняла свою рыбообразную культю. Утраченная кисть тоже не была образцом совершенства – вся ладонь в шрамах, – но все же она была более красноречива, чем этот обрубок.

Кевин вкатил в палату тележку, на которой покоилось нечто вроде перчатки из резины и стали.

– Вуаля! – Растопырив пальцы, он сотворил над устройством некие колдовские пассы. – Программируется. Активизируется посредством голосовых команд. Температура контролируется пользователем. Знает английский, испанский, французский, корейский и японский. Молли, помаши!

Рука приподнялась на своем ложе, словно половой орган, движимый извечным инстинктом, и изогнулась.

– По-вашему, средства позволяют мне приобрести эту штуку? – Джули мысленно заткнула себе рот. «Молли? Молли? О боже!»

– Мы проверили медицинскую страховку вашего мужа, – поспешил успокоить ее Кевин. – Насколько мы можем судить, Молли уже ваша. Скоро вы будете знать ее… – он коротко хохотнул, – как свои пять пальцев. – Кевин подкатил тележку к кровати Джули и аккуратно закрепил перчатку на ее обрубке. Устройство было мягким и теплым, как инкубатор для выращивания каких-нибудь крохотных существ с влажными ротиками. – Смелее, попробуйте.

Как же в этом двадцать первом веке все неразумно устроено: миллионы высококлассных протезов рук – и ни одного механического яичника. Джули недоверчиво поднесла прибор к розам.

– Возьми цветок! – скомандовала она.

Никакой реакции.

– Назовите ее по имени, – подсказал Кевин.

– Молли, кажется?

– Да, да.

– Молли, возьми цветок.

С тыльной стороны ладони выдвинулся стеклянный «глаз» и, словно перископ подводной лодки, несколько раз повернулся из стороны в сторону. Большой и указательный пальцы раздвинулись и сомкнулись на стебле розы.

У Джули мурашки побежали по коже. Впервые за все эти дни у нее поднялось настроение, как после танца с хорошим партнером, и надо же, кто составил ей партию!

– Молли, брось. – Пальцы разжались, и роза упала ей на колени.

– Берегите ее, чтобы с ней ничего не случилось, – предостерег Кевин. – Второй такой мы вам не подарим. И застрахуйте ее, мой вам совет.

С этого момента с каждым днем Джули все больше привязывалась к Молли, словно та была губкой или морской звездой из ее подводного зоопарка. И в самом деле, временами Молли казалась единственным островком всепонимания и тепла в этой бессмысленной Вселенной. Тепла в буквальном смысле, поскольку способность к терморегуляции означала, что Молли можно использовать и как живую грелку, которая всегда сможет согреть любую часть тела, нуждающуюся в ее тепле.

Даже не закрепленная на руке, Молли была незаменимой помощницей. Она могла заползти в любой уголок палаты, куда бы Джули ни вздумалось ее отправить.

– Молли, подай мне пульт дистанционного управления.

– Молли, набери номер Фебы.

– Молли, почеши спину.

– Молли, переверни страницу.

Да, да, переверни страницу, поскольку Джули возобновила свои бесконечные поиски, продолжила божественную одиссею. Но сейчас дела обстояли куда хуже, чем раньше. Согласно горам книг и научных журналов, которые Бикс приволок ей из Филадельфийской государственной библиотеки, Бог не просто был за пределами времени и пространства, он был за пределами пределов времени и пространства. В апрельском номере «Nature» за 2011 год, например, известный ядерщик Кристофер Холмс, экстраполируя новую теорию виртуального времени, выдвинул постулат, что во Вселенной без границ и пределов, без начала и конца Высшему Разуму делать просто нечего.

– Молли, подай другую, в синей обложке.

Она имела в виду брошюру Карла Басмаджяна «Бог и биология». Может, она забралась в своих поисках слишком высоко? Может, Бог открыто являл себя в лилии, бабочке или в несовершенной оптике глазного яблока младенца? Быть может, призвав на помощь классический аргумент автора – нет часов без их изготовителя, нет глаз без их создателя, – Джули наконец сумеет открыть своей матери доступ в окружающую реальность?

Она прочла Басмаджяна от корки до корки. Как выяснилось, чудеса природы от крылышка пчелы до сонара летучей мыши и глазного яблока младенца были не столько совершенными устройствами, сколько сносными приспособлениями. Взять хотя бы основной козырь природы – центральную нервную систему: многие механизмы не отлажены, носят зачаточный характер. Что говорить, если возникают проблемы с выведением глазного нерва на нужную сторону сетчатки, если мозг не способен на что-нибудь стоящее без того, чтобы не искать прибежища в построении песочных замков и самоустранении – умирании нервных клеток.

– Молли, подай «Первородную глину», вон там, на столике.

Молли – ни с места.

– Молли, «Первородную глину».

Что-то, видимо, сломалось. То ли короткое замыкание, то ли силиконовая плата сгорела – что-то было явно не так, поскольку вместо привычного повиновения Молли уверенно прошагала по крахмальным простыням, схватила карандаш, которым Джули каждое утро заполняла кроссворд в «Филадельфия Инквайерер», и, вернувшись, принялась что-то писать на полях «Бога и биологии».

– Молли, я просила «Первородную глину».

«ДЖУЛИ, ТЫ ЗДЕСЬ?» – вопрошала рука.

– Молли, прекрати.

«Я НЕ МОЛЛИ».

– Что?!

Рука подчеркнула: «Не Молли».

– Э… – «Как не Молли?» – Что за шутки, Молли?

Но Джули чувствовала: это не шутка, не проделка какого-нибудь радиолюбителя. Это не Молли. Кто же тогда? Дух Мюррея Каца? Дух «Первородной глины»? Или, может… Она Сама, высшее духовное начало?

– Мама? – «Да неужто? После стольких лет ожиданий?» – Мама, ты?

«НЕТ, СЕСТРИЧКА, – писала рука. – ПРОСТИ».

– Иисус?

«ИИСУС», – написала рука.

– Иисус! Брат!

«ЕМ ЕМI»  [17]17
  Аз есмь (арам.).


[Закрыть], – написала рука.

Странно. Джули немало повидала в жизни, и все же ей было не по себе: вот так выкрикивать в пустоту вопросы и получать ответы от какой-то железяки.

– Я скучаю по тебе, брат! – выкрикнула Джули. – Мне так плохо.

Рука подчеркнула: «прости».

– Ты ни в чем не виноват.

«Я ХОЧУ ТЕБЯ ПРЕДУПРЕДИТЬ», – писала рука.

– О чем?

«ПЛАЙВУД-СИТЙ».

– Там небезопасно?

«ДА».

– Мне туда больше не ездить?

«ОПАСНОЕ МЕСТО», – писал Иисус.

– Но я так хотела снова туда поехать. Я им нужна.

«ТЫ ИМ НУЖНА», – согласился Иисус.

– И наш куриный суп.

Иисус подчеркнул «да» и обвел «опасное место».

– Так мне не ездить?

Иисус обвел «ты им нужна».

– Я знаю: скоро зима.

«СУП, ОДЕЯЛА, ТЕПЛЫЕ ВЕЩИ», – писал Иисус.

– И все же это опасно? Если скажешь – я не поеду.

Молли разжала пальцы. Карандаш скатился по странице «Бога и биологии» и исчез в складках простыни.

– Иисус! – Джули снова сунула карандаш Молли. – Ответь, мне не ехать?

Тишина.

– Скажи, как мне быть?

Но рука оставалась без движения.

«Дорогая Шейла, я сражена наповал, – писала Феба на больничной открытке («Христос перед Пилатом» Тинторетто) за два дня до того, как их с Джули должны были выписать. – Ее зовут Айрин Эббот. Она одна на всем белом свете. Шейла, это любовь».

«Теперь тебе есть для чего жить», – ответила Джули.

«Я хочу, чтобы она переехала к нам, и, Шейла, у нас такая новость! Такие вещи сообщают своим самым близким подругам за ужином в китайском ресторане».

Эксцентричная сентиментальность Фебы подсказала ей выбор ресторана. Это была «Золотая Булавка». Именно сюда Джули с Биксом затащили ее в тот вечер, когда она едва не застрелилась. Во время ужина с тонких губ Айрин Эббот то и дело слетали заповеди, заученные на собраниях Анонимных Алкоголиков: будь здесь и сейчас, радуйся своим удачам, живи сам и дай жить другим. Она повторяла их так часто и так старательно, что казалось, будто эти банальности вытеснили из ее мозгов все остальное. И как только Феба могла запасть на такую скучную особу, как она могла полюбить эту болтливую лесбиянку, бледную и тощую, словно высосанную пиявками.

– Главное – понять, что нами движет высшая сила, – заявила Айрин, когда принесли коржики с запеченными в них предсказаниями судьбы. – Я вверила себя Богу, и он оттащил меня от бутылки. – Застенчиво улыбаясь, она взглянула на Фебу. – Конечно же, с помощью Фебы Спаркс и собраний.

– Как мило, – процедила сквозь зубы Джули.

«Бог, видите ли, оттащил Айрин от бутылки. Может, и так. Хорошо поработала, мамуля».

– Джули, ты тоже должна походить на собрания, – заявила Феба. – Ты многое узнаешь о жизни.

– Боюсь, что я и так знаю о жизни больше, чем хотелось бы. – Джули велела Молли взять чашку с чаем «Черный дракон» и поднести чашку к губам. Хотя ее брат был прекрасным человеком, его давешняя немногословность – «опасное место, ты нужна им» – очень раздражала. И вообще, что-то тут не стыковалось.

В «Ангеле» не только раздавали руки, там еще делали настоящие чудеса с бывшими пьяницами. Феба просто налилась здоровьем, волосы блестели. Худоба, конечно, осталась, но спокойная собранность обещала дальнейшие перемены к лучшему.

– На собраниях Анонимных Алкоголиков люди совершенно откровенны друг с другом, – пояснила она. – «Привет, меня зовут Феба, и я алкоголичка». Все искренне.

– Да, мне, наверное, было бы полезно. «Привет, меня зовут Джули, я дочь Бога».

– Ты, я вижу, с религией не в ладах, – вставила Айрин.

– Меня больше интересует физика.

Феба разломала коржик и вынула из него записку.

– Здесь написано: «Ты собираешься сообщить своей лучшей подруге удивительную новость», – объявила она.

– Правда? – встрепенулась Айрин.

– Не новость, а просто сенсация! – продолжала Феба. – Потрясней, чем «Я была суррогатной матерью снежного человека».

Джули натянуто улыбнулась:

– Потрясней, чем «Ученые доказали, что конституцию Соединенных Штатов написали инопланетяне»?

– Потрясней. Мы с Айрин… Слово, солнышко!

– Женимся, – подсказала Айрин.

– Женимся, – эхом повторила Феба и, подмигнув, потрогала пальцем обручальное кольцо Джули.

– Вы, я вижу, действительно любите друг друга, – растерянно произнесла Джули, заставив себя улыбнуться.

– Ну что такое? – встревожилась Феба. – Ты ведь не ревнуешь?

– Не ревную.

Что и говорить, Джули ревновала. Кто бы не ревновал на ее месте? После стольких лет она наконец вернула Фебу к жизни, и нате вам – придется делить ее с этой занудой.

– Кац, мне это необходимо. Ты всегда будешь моей лучшей подругой. Но по большому счету помочь алкоголику может только алкоголик.

– Свадьба – это еще не все, – подлила масла в огонь Айрин. – Мы хотим маленького.

– Ага, маленького, – поддакнула Феба.

Джули сжала зубы и уцелевший кулак. Ее истерзанная, выхолощенная матка скукожилась от зависти.

– И кто из вас будет его вынашивать?

– Я проверилась, – с готовностью сообщила Феба. – Я здорова, как девчонка из группы поддержки. Осталось только изловить какого-нибудь эльфа с волшебным порошком и – пух! – Она погладила живую руку Джули. – Послушай, Киса, я знаю, тебе хреново, эта история с твоими яичниками Но это будет общий ребенок: мой, Айрин, Бикса и твой. Мы ей никогда не скажем, кто из нас настоящая мама.

Джули разломала коржик и вынула из него свою «судьбу». «Вы тщательно и методично готовитесь к своему предприятию», – гласила записка. Она должна радоваться за Фебу. Должна.

– Здесь говорится: «Твоя лучшая подруга собирается забеременеть, и ты очень, очень за нее рада».

– Правда? – встрепенулась Айрин. – Действительно так написано?

– Ты уверена? – покосилась Феба. – В самом деле рада?

– Ну конечно рада. – У Джули заболел правый большой палец. Она машинально потерла левой рукой большой палец Молли. – А волшебный порошок? Какой-нибудь эльф есть на примете?

– Угу. Отцом будет человек, которым я всегда восхищалась.

– И кто же?

– Просто замечательный человек! Один из лучших мужчин, каких я знала.

Они могли и подождать пару дней, но терпением Феба никогда не славилась. Так что сразу после ужина они рванули к универу. Проникнуть в Институт Сохранения оказалось плевым делом. Достаточно было изложить суть проблемы Молли, и замки один за другим послушно защелкали под стальными пальцами.

Три женщины стремительно шли по коридору, залитому 60-ваттным светом. Вдоль стен в три яруса тянулись толстые стальные дверцы морозильных камер. Наконец, на одной из них Джули увидела латунную табличку с номером отца – 432. Она открыла дверцу, и ей в лицо вздохом мертвеца пахнул морозный туман. Джули потянула на себя покрытый инеем контейнер. На каждой пробирке – жесткий от мороза ярлычок с датой. Видимо, после лонгпортского взрыва из-под развалин Института выкопали все, что удалось: даты на ярлыках охватывали весь период папиного донорства. По ним можно было читать историю, как по древесным кольцам. Мюррей Кац не был прогульщиком: первую пробу он сдал в марте 1965 года и двадцать с лишним лет после этого исправно оставлял сперму каждый месяц – как правило, первого числа. После декабря 1973 года наступил перерыв до июня семьдесят шестого, когда разоренный Институт возобновил работу в Пенсильвании. Выходит, декабрь – месяц ее зачатия. Подсчитать несложно: от 1 декабря до 1 сентября – ровно девять месяцев. Значит, она родилась в срок. Как же иначе? Там, где Бог проявляет личную заинтересованность, сбоев быть не может.

– Это будет наша самая блестящая афера. – Джули вынула из контейнера пробирку с самой поздней датой и, словно драгоценный трофей, вручила ее Фебе.

– У нее твой носик, Джули. Я ее уже люблю.

– Носик? – переспросила Айрин.

Феба передала пробирку своей возлюбленной.

– Держи, солнышко, пойдем сообразим маленького книжного червячка.

«ОПАСНОЕ МЕСТО». «ТЫ ИМ НУЖНА». «Поеду», – решила Джули.

Хотя Феба для пущей верности разделила сперму на две равные части, уже первое введение было успешным. С помощью специального набора для тестирования определить точную дату овуляции было несложно, остальное довершила маленькая спринцовка. «Как Джорджина, – повторяла Феба. – Точь-в-точь как мамуля».

– Почему ты мне ничего не сказала? – обиделся Бикс, когда узнал, что Феба беременна. – Я как-никак тоже здесь живу.

– Этому дому нужен ребенок, – уверенно заявила Джули.

– Этому дому нужен спрей от тараканов и исправный душ. Дети – они как котята, Джули. Милый ангелочек вырастает и превращается в гнездовье всех пороков. Ты не представляешь, какую сумятицу внесет в нашу жизнь ребенок. Просто не представляешь!

– Мы возьмем ее численным превосходством: четверо на одного. Будем воспитывать ее все вместе.

– Я не буду.

– Стоит ей появиться, ты сразу полюбишь ее, я же знаю. Будешь брать ее с собой на работу, рассказывать своим студентам, что собой представляют детки.

– Мои ученики большей частью прекрасно знают, что собой представляют детки.

– Бикс Константин, ну не порти ты всем настроение. Не сейчас. Все будет хорошо!

Человечество не владело всей совокупностью научных знаний, но к 2012 году оно освоило простой и надежный способ определения пола будущего ребенка уже на восьмой неделе беременности. Идешь к доктору Левковичу, делаешь сонограмму матки, и минуту спустя лаборант Боб сообщает результаты обследования.

– Мальчик, – объявил Боб.

– Мальчик! – радостно визжала Феба, носясь по всему дому. – У меня в животе мальчик! – кричала она Джули, Айрин и Биксу.

Мальчик. Ревность Джули окончательно растаяла. Мальчик, Мюррей Джейкоб Кац-младший. Сколько всего интересного расскажет она маленькому братишке про их папу!

– Назовем его Мюррей.

– Мюррей-младший? У нас будет маленький Мюррей Спаркс? – Феба словно смаковала звуки, пробовала их на вкус. – Ну конечно, солнышко, решено! Маленький Мюррей!

Приятное тепло затопило Джули до самых кончиков стальных пальцев.

– Он правда будет настолько же моим, как и твоим?

– Слово герлскаута. Он будет одинаково любить всех нас.

Хотя ничто в биографии Фебы, далеко уже не юной женщины – алкоголички, воровки динамита и бывшей проститутки, – не обещало серьезного отношения к материнству, именно так и случилось. Она самозабвенно следовала всем предписаниям Левковича: отказалась от кофе, тоннами глотала витамины, каждый день вставляла специальные вагинальные свечи для предотвращения срыва. Сначала она хотела рожать дома. «В естественном окружении», – говорила она. «Как троглодитка», – ворчал Бикс. Но потом согласилась, что если все пойдет слишком «естественно» для ее здоровья, то Бикс с Айрин немедленно отвезут ее в Мэдисонскую клинику.

Беременность Фебы заполняла весь дом, как цветочный аромат, проникала в каждую трещинку и щель, поливала паркет благоуханной мастикой плодородия. Ее лицо блестело, как коричневый фарфор, голос стал мягким и влажным. Маленькая грудь набухла. Подстрекаемая языческой кровью Джорджины, она повадилась прогуливаться по их увитой азалией оранжерее и выставлять живот с маленьким Мюрреем навстречу зрелому ноябрьскому солнцу.

И все же Джули чувствовала: под земной корой материнства в ее подруге клокочут древние необузданные страсти.