Текст книги "Безжалостные Существа (ЛП)"
Автор книги: Джей Ти Джессинжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
23
Нат
Я всегда представляла себе секс в душе менее похожим на то, как это бывает в фильмах – гламурная, чувственная атмосфера – и это действо больше похожее на сценку с двумя слонятами, неуклюже катающимися в крошечном детском бассейне, когда их опрыскивают садовыми шлангами: плавки летают, ноги путаются, все хаотично, странно выглядит устроенный беспорядок.
Кейдж упрощает ситуацию, прижимая меня к стене душа, заламывая мне руки за спину и трахая меня стоя.
Когда гулкие крики нашего удовольствия стихли, он прижался лбом к моему плечу и выдохнул.
– Жаль, что я не встретил тебя много лет назад, – шепчет Кейдж, нежно целуя мою влажную кожу. – Ты заставляешь меня хотеть измениться, стать другим человеком.
От печали в голосе Кейджа что-то в моей груди сжимается.
– Мне нравится, какой ты человек.
– Только потому, что ты недостаточно хорошо меня знаешь.
Кейдж отстраняется от моего тела, затем поворачивает меня к теплым брызгам. Стоя позади меня, Кейдж впрыскивает в руку каплю шампуня и втирает его в мои волосы.
Это так приятно, что я почти абстрагируюсь от того, что он только что сказал.
Почти, но не совсем.
– Тогда начинай говорить. Что я должна знать?
Шум воды не может заглушить его вздох.
– Что ты хочешь знать?
Я на мгновение задумываюсь.
– Где ты вырос?
– В «Адской кухне»(Бандитский район Манхэттена, также известный как Клинтон. Границами района являются 34-я и 59-я улицы, 8-я авеню и река Гудзон).
Поскольку я никогда не была на Манхэттене, я мало что знаю о его различных районах. Но я знаю, что Адская кухня не считается высококлассным районом.
– Ты ходил там в школу?
Его сильные пальцы массируют мне кожу головы, проводя шампунем по волосам.
– Ага. Пока мне не исполнилось пятнадцать, и моих родителей не убили.
Я застываю в ужасе.
– Убили? Кто?
В его голосе появляется жесткая, ненавистная нотка.
– Ирландцы. Тогда их банды были самыми смертоносными в Нью-Йорке. Самыми большими и хорошо организованными. Моих родителей хладнокровно застрелили перед принадлежавшей им мясной лавкой на 39-й улице.
– Это еще зачем?
– Они просрочили платеж крыше. Всего один. – Тон Кейджа становится убийственным. – И за это их убили.
Я оборачиваюсь. Обхватив Кейджа за талию, я вглядываюсь в его лицо. Взгляд тяжелый, замкнутый и немного страшный. Я шепчу:
– Ты был там, не так ли? Ты видел, как это произошло.
Мускул дергается у него на челюсти. Он не отвечает. Кейдж просто поправляет душ и наклоняет мою голову назад, чтобы смыть шампунь с моих волос.
После напряженной паузы он продолжает:
– После этого я бросил школу и начал работать полный рабочий день в магазине.
– В пятнадцать?
– Мне нужно было присматривать за двумя младшими сестрами. И никаких родственников – мои родители оставили всех, когда эмигрировали из России. Они почти не говорили по-английски, когда приехали, но они отличались трудолюбием. У нас было немного, но этого было достаточно. Но после их смерти я стал главой семьи. Это был мой долг – заботиться о сестрах.
Я вспоминаю, как Кейдж сказал мне, что теперь это его долг и удовольствие – заботиться обо мне, и думаю, что теперь я понимаю его немного лучше.
Кейдж хватает кусок мыла и начинает мыть меня, осторожно и методично, забираясь во все мои уголки и щели, пока мое лицо не краснеет. Ополаскивая меня, Кейдж продолжает говорить.
– В тот день, когда мне исполнилось шестнадцать, в магазин вошли двое мужчин. Я узнал их. Это были те же двое, которые застрелили моих родителей. Они сказали, что дали мне время из уважения к мертвым, но теперь настала моя очередь начать платить им за защиту. Когда я послал их к черту, они лишь посмеялись надо мной. Они стояли прямо посреди магазина моих родителей и смеялись. Поэтому я их застрелил.
Закончив со мной, Кейдж начинает намыливать грудь.
Я в ужасе смотрю на него.
Он говорит:
– Я знал, кому позвонить, чтобы те позаботились о телах. Конечно, это была не полиция. Это были русские. Ирландцы были не единственными, у кого были тесные социальные связи. Хотя мой отец и не был мафиози, его уважали. После его смерти глава русской мафии дал понять, что, если мне понадобится его помощь, я могу на него рассчитывать.
Последовала короткая, напряженная пауза.
– За определенную цену.
– Имеешь в виду Максима Могдоновича?
Удивленный Кейдж бросает на меня острый взгляд.
– Да.
– Слоан сказала мне.
– Должно быть, Ставрос проболтался.
Из уст Кейджа это звучит зловеще. Я не хочу, чтобы на моих руках была кровь, поэтому я уточняю.
– Я не знаю, сделал он это или нет. Может быть, она что-то подслушала. Или Слоан искала его в Интернете. В этом смысле она подкована... в исследованиях. Она знает много всяких вещей.
Кейдж улыбается, поворачивает меня в другую сторону и ополаскивается под струей.
Это похоже на просмотр порно.
Мыло чувственно скользит по акрам пульсирующих мышц. Сильные руки бегают вверх и вниз по его широкой татуированной груди. Он опускает голову в воду, закрывает глаза и ополаскивает волосы, открывая мне великолепный вид на его красивую шею и бицепсы, его грудные мышцы и твердый пресс.
Затем Кейдж трясет головой, как собака, разбрызгивая воду повсюду, затем выключает воду и говорит:
– Ты очень предана своей подруге.
– Она моя лучшая подруга. Это необходимо.
– Как ты думаешь, у нее есть настоящие чувства к Ставросу?
У меня на это был бы отрицательный ответ. Мужчины для нее как золотые рыбки: из них получаются милые домашние животные, но они неотличимы друг от друга и заменяемы практически бесплатно.
Но я не собираюсь говорить об этом Кейджу, учитывая его склонность стрелять в людей.
Настороженно глядя на него, я говорю:
– Почему ты спрашиваешь?
Он хихикает.
– Не будь такой подозрительной. Мне просто любопытно.
– Скажем так, она не относится к породе романтичных особ.
Кейдж берет мое лицо в ладони. Он смотрит на меня, его губы изогнуты в нежной улыбке.
– Я тоже. Она просто еще не встретила Того Единственного.
У меня пересыхает во рту. Мой пульс учащается.
Кейдж говорит мне, что Я для него Единственная? Я имею в виду, одержимость и настоящая любовь – это две абсолютно разные вещи.
Но у меня не хватает смелости спросить, поэтому я меняю тему.
– У тебя снова кровоточит плечо.
Он смотрит на него и хмурится.
– Насколько хорошо ты управляешься с иглой?
Я чувствую, как кровь отливает от моего лица, но препоясываю свои ментальные чресла. Если Кейджу нужно, чтобы я зашила его, я это сделаю.
Делаю вдох и расправляю плечи.
– Я уверена, что справлюсь.
Кейдж усмехается, увидев мрачное выражение моего лица.
– Я знаю, что ты справишься. Ты можешь справиться с чем угодно.
Гордость в его голосе заставляет меня лучиться от счастья. Я, наверное, мечтательно моргаю, смотря на Кейджа маленькими красными конфетти-сердечками вместо глаз.
Мы выходим из душа, и он вытирает нас, тщательно промокая мои волосы полотенцем, а затем еще более тщательно расчесывает их пальцами от головы до кончиков, чтобы убрать спутанные волосы. Даже когда я говорю Кейджу, что в ящике есть расческа, он хочет делать это пальцами.
– Тебе нравятся мои волосы, не так ли?
– Ты нравишься мне целиком и полностью. Твоя задница на втором месте после волос. Или, может быть, твои ноги. Нет, твои глаза.
Притворяясь оскорбленной, я говорю:
– Извините, но я больше, чем сумма частей моего тела. На самом деле я цельная личность, если вы не заметили, сэр. И да, у меня есть мозг. На самом деле, очень большой мозг.
Кроме тех случаев, когда речь заходит об алгебре, но я не учитываю это, потому что это просто смешно.
Кейдж хихикает, прижимая меня к своей груди. Он опускает голову и нежно целует меня в губы.
– Он не может быть и близко таким большим, как твой рот.
– О, забавно. Теперь ты у нас стендапер.
Кейдж еще раз нежно целует меня, а затем говорит:
– Я скоро вернусь.
Намек на мой следующий сердечный приступ. Мой пульс ускорился за две секунды.
– Зачем? Куда ты направился?
– Домой.
– Ты уже возвращаешься в Нью-Йорк?
Забавляясь моей паникой от одной мысли о том, что он так скоро уедет, Кейдж говорит:
– Мой дом по соседству. У меня там есть чистая одежда. Я не могу надеть рубашку, в которой приехал сюда, и уехать, не собрав сумку.
Мое облегчение смягчается замешательством. Я кошусь на него.
– Ты приехал сюда прямо с перестрелки?
– Да.
– Это было заранее спланировано?
– Нет.
Я прищуриваюсь сильнее.
– Раненый, истекающий кровью, без багажа, ты спонтанно ехал по пересеченной местности. Сюда. Чтобы просто увидеть меня.
Кейдж берет мое лицо в ладони и смотрит на меня сверху вниз, позволяя мне видеть все. Все, что нужно. Всю его тоску. Все темные желания.
– Вот куда люди идут, когда им нужно чувствовать себя лучше: домой.
– Но твой дом в Нью-Йорке.
– Дом также может ассоциироваться с человеком. Вот кто ты для меня.
На глаза наворачиваются слезы. Мне приходится сделать несколько прерывистых вдохов, прежде чем я могу что-то сказать, и даже тогда мой голос выходит сдавленным.
– Если я узнаю, что ты где-то это прочитал, я выстрелю тебе прямо в лицо.
Его глаза сияют, когда Кейдж целует меня.
Затем я тяжело выдыхаю и смахиваю слезинку с глаз.
– Но тебе не нужно идти домой. У меня есть для тебя одежда.
Он приподнимает брови.
– Ты хочешь увидеть меня в одном из своих платьев? И ты говоришь, что ты не извращенка.
– Нет! Я имею в виду, что у меня есть для тебя мужские вещи. Для больших парней. Я купила все вещи размера 3XL.
Я с сомнением оглядываю широкие плечи Кейджа.
– Хотя теперь я думаю, что этих иксов может быть недостаточно.
Кейдж хмуро смотрит на меня.
– Ты купила мне одежду?
Он кажется таким удивленным, что я смущаюсь. Надеюсь, я не перешла какую-нибудь чисто «мужскую» черту, когда он возьмет и подумает, что я пытаюсь быть его матерью, и почувствует, что я душу его своей гиперопекой или что-то в этом роде.
Оглядываясь назад, возможно, это была не такая уж хорошая идея.
Глядя на свои ноги, я говорю:
– А еще свитера. И носки. И футболки. Вещи, которые ты мог бы надеть, например, после душа. Или перед сном. Чтобы было удобно. Так что у тебя здесь есть кое-какие вещи, если ты хочешь провести ночь…
Я замолкаю, не зная, что еще сказать, потому что все это звучит так неубедительно вслух.
Кейдж приподнимает мой подбородок костяшками пальцев. Когда наши глаза встречаются, в его взгляде сквозит неподдельное ликование.
– Ты купила мне одежду.
Он говорит это пылким тоном благоговения и удивления, как будто вам кто-то сказал, что Небеса реальны, и я тому свидетель!
– Верно.
– На свои собственные деньги.
– Чьи же еще, если не мои?
– Я имею в виду, что они были не с твоего трастового счета. Ты еще не снимала с него ни цента. Так что это должны были быть твои кровные. Те, которые ты заработала. Сама.
Я изучаю выражение его лица.
– Я понимаю, что ты не часто оказываешься в ситуации, когда тебе дарят подарки.
– С тех пор как умерли мои родители, мне никто ничего не покупал.
– Серьезно? Даже твои сестры? На дни рождения или что-то в этом роде?
Я сразу же понимаю, что его сестры – неподходящая тема для разговора. Его взгляд становится отстраненным. Его лицо становится жестким. Он опускает руки по бокам.
Затем Кейдж поворачивается к раковине и говорит безжизненным голосом:
– Их тоже убили ирландцы. После того, как узнали, что я сделал, они забрали моих сестер в отместку. – Кейдж на мгновение замолкает. – Им повезло меньше, чем моим родителям. Перед тем как их расстреляли, их насиловали и пытали. Затем их нагие, переломанные тела бросили на пороге нашего дома. – Он понижает голос. – Саше было тринадцать. Марии было десять. – Я закрываю рот обеими руками. – Там же был брошен конверт с фотографиями всего, что с ними сделали до того, как их наконец застрелили. Это заняло у меня несколько лет, но я нашел всех парней, что были на тех фото.
Ему не нужно говорить, что он сделал, когда нашел их.
Я уже знаю.
Чувствуя, что меня сейчас стошнит, я дотрагиваюсь дрожащей рукой до плеча Кейджа. Он выдыхает, затем поворачивается и крепко прижимает меня к своему телу, сжимая в медвежьих объятиях, как будто он никогда не хочет меня отпускать.
– Прости, – шепчет он, склонив голову к моему уху. – Мне не следовало тебе этого говорить. Тебе не нужно знать все подробности моей лишенной прикрас жизни.
– Я рада, что ты это сделал. Я не хочу, чтобы ты нес эту ношу в одиночку.
От моих слов по груди Кейджа пробегает легкая дрожь. С трудом сглотнув, он прижимается лицом к моей шее и крепче сжимает меня.
Они называют его Жнецом из-за всех ужасных вещей, которые он совершил, но он все еще человек, такой же, как и любой другой.
Он скорбит. Он истекает кровью. Он состоит из плоти и костей.
И он был одинок с тех пор, как был мальчиком, и ничто не поддерживало его, кроме ужасных воспоминаний. Воспоминаний, которые превратили Кейджа из мальчика в миф, когда он поднялся в рядах организации, известной своей безжалостностью, пока не оказался на самом ее верху.
Весь его успех в этой организации обусловлен тем, что произошло с его семьей.
Насилие – его визитная карточка, реки крови – его товар, но настоящее бьющееся сердце этого человека – месть.
Он сказал мне, что был коллектором, тем, кто собирает долги, но только сейчас я смогла понять значение его слов.
Долги, которые он собирает, оплачиваются кровью.
Когда я вздрагиваю, Кейдж отстраняется и смотрит на меня – действительно смотрит на меня, глубоко заглядывая в мои глаза. В его взгляде есть что-то грубое. Что-то отчаянное.
Как будто он ждет, когда я распрощаюсь с ним.
Но я уже слишком глубоко провалилась в кроличью нору, чтобы вернуться к своей прежней жизни. Я не могла вернуться, даже если бы сильно этого захотела.
А возвращаться и впрямь у меня нет никакого желания.
Я понятия не имею, где эта темная часть меня спала, как она так долго дремала в моем сердце, но история Кейджа пробудила что-то твердое и сильное в моих костях. Некое существо, которое верит, что цель оправдывает средства, какими бы кровавыми они ни были.
Огнедышащий дракон пробудился внутри меня, щелкая открытыми щелочками глаз.
Дракон говорит: «Мне плевать на твое прошлое. Плевать, на то, что ты совершил. Как ты сюда попал. Может быть, мне и следовало бы, но я этого не делаю. Я забочусь о тебе, и о том, что я чувствую, когда я с тобой, и о том, как ты вернул меня к жизни. Тебе никогда не придется говорить мне то, чего ты не хочешь. Я не буду давить на тебя. Но если ты действительно хочешь поговорить, я выслушаю тебя без осуждения. Неважно, что ты скажешь. Неважно, как ужасно ты думаешь, я буду рядом с тобой».
– Потому что, хотя ты и сказал мне, что ты плохой человек, я не верю, что это правда. Но даже если это так, даже если ты плохой человек, тогда ты лучший плохой человек, которого я когда-либо знала.
Застыв, Кейдж смотрит на меня. Его губы приоткрываются. Он делает небольшой, неглубокий вдох.
Затем Кейдж целует меня так, словно от этого зависит его жизнь. Как будто на кону его душа.
И если я чувствую малейший намек на боль в его поцелуе, малейший оттенок страдания и сожаления, я знаю, что это, должно быть, разыгралось мое воображение.
24
Кейдж
Я должен сказать ей.
Сказать Натали, и пусть она ненавидит меня какое-то время, пока я не смогу заставить ее понять. Пока я не найду правильные слова, чтобы объяснить, что обещание самому себе не говорить ей до сих пор не было ложью, то был один из тех секретов, которые, как я сказал, я должен хранить, чтобы она была в безопасности.
Только она бы знала, что это чушь собачья. Нат слишком умна для этого.
Она уже слишком хорошо меня понимает.
Эту тайну я храню не ради ее безопасности, а из эгоистических соображений.
Потому что я знаю, что, если бы я сказал ей, что все это время знал, что ее пропавший жених не упал с горы, как она думает, она бы меня возненавидела.
Если я скажу ей, зачем на самом деле приехал в город в сентябре прошлого года, она никогда мне этого не простит.
И если бы я сказал ей, какие последствия будут для нее, если Макс когда-нибудь узнает, что я солгал ему, она бы реально захотела, чтобы я сдох.
Я должен уйти, пока до этого не дошло.
Я должен уехать и никогда больше не возвращаться сюда.
Я должен позволить Натали найти нормального мужчину, жить нормальной жизнью и следить за ней на расстоянии.
Но когда Натали смотрит на меня своими прекрасными глазами цвета морского океана, полными эмоций, я знаю, что не сделаю ничего из этого.
Даже если я каким-то образом найду в себе силы уйти, я не смогу остаться в стороне. Она уже доказала, что слишком сильна, чтобы я мог сопротивляться. Слишком затягивает. Я окончательно и бесповоротно под действием ее чар.
Так что правда – это не вариант.
Единственный выбор, который у меня есть, – это прожить эту двойную жизнь как можно осторожнее. Все яйца по разным корзинам. Пути моего следования на восточном побережье и на западном никогда не пересекутся.
Я не могу сделать ни одного неверного шага на этом канате, по которому иду, потому что на карту поставлена ее жизнь.
А я не могу потерять ее.
Если это когда-нибудь произойдет, я выжгу весь мир дотла, прежде чем последую за ней в темноту.
25
Нат
После душа я наливаю Кейджу виски и сажаю его за кухонный стол, где хорошо освещено. Затем я достаю иголку и нитку из своего швейного набора, перекись водорода из шкафчика в ванной, маленькое хлопчатобумажное полотенце и марлевые салфетки.
Стоя перед ним, глядя на этого огромного татуированного парня, сидящего на стуле в моей кухне, на котором нет ничего, кроме серых спортивных штанов, приобретенных мной ему в подарок, я внезапно ярко ощущаю прилив обжигающего чувства счастья. Это чувство ослепляет, как будто я смотрю на солнце.
Чтобы не сморозить какую-нибудь глупость, я говорю:
– У меня нет здесь никакой ленты.
Развалившись в кресле, как настоящий король распутников, Кейдж делает глоток виски, облизывает губы и улыбается мне:
– Ленты?
– Бинты. Я не смогу их зафиксировать, мне понадобится медицинская лента.
– У тебя найдется скотч?
– Я не собираюсь заклеивать тебя скотчем! Он предназначен для технических целей! Он сдерет с тебя кожу, когда ты попытаешься его снять!
Кейдж смотрит на швейный набор в моей руке.
– Ты заштопаешь меня хлопчатобумажной нитью, которая раскрошится и занесет инфекцию, так что я могу помереть от сепсиса, но ты разграничиваешь виды клейкой ленты.
Я в ужасе смотрю на нить.
– Вот дерьмо. Что же мне тогда использовать?
– Леска подойдет. Если ее у тебя нет, то зубная нить без запаха.
Я не спрашиваю, откуда он это знает. Я просто возвращаюсь в ванную и беру зубную нить, а затем возвращаюсь на кухню. Кейдж наливает еще стакан виски.
– Хорошая идея. Это поможет заглушить боль.
– Это не для меня. Это для тебя.
– Не думаю, что с моей стороны разумно употреблять алкоголь перед подобного рода операцией.
– Я же считаю крайне неразумно со стороны моего врача пытаться оперировать меня такими трясущимися руками.
Мы оба смотрим на мои руки. Они определенно дрожат.
– Отлично. Ну же.
Выкладываю все свои припасы на стол. Кейдж протягивает мне стакан виски. Я выпиваю большую часть и возвращаю ему стакан.
– Хорошо, я сяду здесь. Тебе стоит повернуться...
– Ты будешь сидеть здесь.
Кейдж притягивает меня на колени, лицом к себе, таким образом, что я седлаю его, обхватывая бедра Кейджа своими.
– По-моему, такая позиция намного лучше.
Погрузив пальцы в мою задницу, Кейдж наклоняется и утыкается носом в мою шею.
– Для меня – определенно да.
– Я ценю твое внимание, но если продолжишь отвлекать меня в том же духе, рискуешь остаться со швами, которыми гордился монстр Франкенштейна.
– Как по мне, в ближайшее время я не планирую принимать участие в каких бы то ни было конкурсах красоты, детка. Просто очисти и зашей.
– Говоришь так, будто это легко.
– Потому что так оно и есть. Я проведу тебя через это. Сначала вылей перекись на рану.
Я наклоняюсь ближе, чтобы осмотреть ранение, прикусывая губу, когда вижу рану вблизи.
Выглядит не так уж жутко. Она даже не особенно длинная, и не сказать, что большая. Тем не менее, из раны сочится кровь, о чем он, похоже, даже не подозревает.
– Видишь? Я же говорил тебе. Это едва ли можно назвать царапиной, – говорит Кейдж.
– Сколько раз в тебя стреляли?
Он на мгновение задумывается.
– Шесть? Десять? Точно не вспомню. Я всегда делаю татуировку, чтобы скрыть шрам.
Я осматриваю его грудь, великолепное полотно, сотканное из точеных мышц, покрытых чернилами. Этот человек – ходячее произведение искусства.
– Подобно этой.
Касаюсь ухмыляющегося черепа на его левой груди, над сердцем. В середине одного из черных глаз черепа проглядывает небольшой узелок белой зарубцевавшейся ткани. Она создает впечатление маленького глазка-бусинки, выглядывающего из глазницы со злым намерением.
Взглянув на него, Кейдж говорит:
– Хорошо, что тебя не было рядом для того, чтобы зашить его. Ты бы точно грохнулась в обморок.
– Но шрам такой маленький. Даже на десятицентовик не потянет по размеру.
– Это входное отверстие. Выходное отверстие в моей спине было вот такого размера...
Он смотрит на меня и поднимает кулак. Оно размером с грейпфрут. Я сглатываю, чувствуя, как все в моем желудке переворачивается.
– Как ты выжил?
– Я был на волосок от смерти – пожимает он плечами. – Но все же я выжил.
Кейдж так беспечно относится к этому, как будто смерть для него ничего не значит. Или, может быть, он думает, что его собственная жизнь не имеет большого значения.
Может быть, он думает, что его жизнь ничего не стоит.
Я кладу ладони на широкую грудь Кейджа и заглядываю ему в глаза.
– Я рада, что ты выжил, – тихо говорю я. – Не думаю, что я когда-нибудь снова была бы счастлива, если бы не встретила тебя.
Хотя Кейдж старается этого не показывать, я вижу, какое сильное влияние оказывают на него мои слова. Взгляд его глаз вспыхивает. Кейдж сглатывает, его кадык при этом подпрыгивает.
Он грубовато произносит:
– Ты бы встретила кого-нибудь.
– После Дэвида я встречала многих мужчин. Я даже встречалась с некоторыми из них. Но никто никогда не заставлял меня чувствовать себя так, как ты. Никто не заставлял меня чувствовать себя живой.
В глазах Кейджа мелькает какая-то непонятная эмоция, но он отводит взгляд, так что я не могу сказать наверняка, что это. Я хочу спросить его, что случилось, но Кейдж резко меняет тему.
– Я продену нитку в иголку для тебя. Стяни края раны вместе и начни с одного конца. Не затягивай швы слишком сильно, иначе начнется отмирание ткани. Иголка не должна быть близко к поверхности кожи или же проникать слишком глубоко. Просто сделай небольшие, равномерно расположенные стежки. Представь, что ты подшиваешь платье.
– Платье из кожи. Как Ганнибал Лектер.
– Парня в костюме из человечьей кожи звали Буффало Билл. Лектер был тем, кто помог Старлинг поймать его.
– Верно, теперь я вспомнила. Ты фанат кино?
Брови Кейджа сходятся на переносице, пока он обдумывает, что сказать. Он, кажется, потерялся в каком-то плохом воспоминании, которое, как я знаю, он не расскажет.
Своим низким голосом Кейдж произносит:
– Я мало сплю. А по телеку всегда показывают хорошие фильмы поздно вечером.
Эта фраза дает мне представление о том, какой должна быть его повседневная жизнь. Без каких-либо прикрас.
Когда я касаюсь щеки Кейджа, он фокусирует взгляд на мне, удивленно возвращаясь из того воспоминания, которое поглотило его какую-то долю секунды назад.
– В следующий раз, когда не сможешь уснуть, позвони мне, хорошо? Мы можем вместе посмотреть фильм.
Кейдж изучает мое лицо с выражением тоски в глазах, как будто нет ничего на свете, что сделало бы его счастливее, чем смотреть один и тот же фильм, обсуждая его по телефону вместе, когда он в отъезде.
Но Кейдж снова меняет тему, протягивая руку, чтобы взять бутылку с перекисью.
– Сначала прочистить. Потом зашить. Давай покончим с этим, чтобы вернуться к важным вещам.
Кейдж сжимает мою задницу, когда произносит выражение «важные вещи», так что смысл этого выражения читается четко и ясно. Это Человек-Кролик-Энерджайзер.
Мы оба молчим, пока я осторожно очищаю рану смоченным перекисью уголком полотенца. В ране застрял маленький кусочек ткани от его рубашки, покрытый коркой запекшейся крови. Когда я вытаскиваю его, рана снова начинает кровоточить, поэтому я прижимаю рану, пока кровотечение не останавливается, после чего продолжаю ее очищать.
Когда я заканчиваю с этим, Кейдж протягивает мне иглу.
Очень серьезно он говорит:
– Не бойся, если я потеряю сознание, когда ты в первый раз меня ткнешь.
На секунду я прихожу в ужас, пока не понимаю, что он шутит.
Бормоча себе под нос, я принимаюсь за работу.
Шов получается не таким грубым, как я ожидала. После первых нескольких швов дело спорится. На то, чтобы закончить, требуется не так много времени, и я очень довольна результатом.
– Мне просто отрезать конец нити или как?
– Завяжи узелок, а потом отрежь ее.
Я следую инструкциям, но мне приходится слезть с колен Кейджа, чтобы пойти за ножницами, которые лежат у меня в ящичке с мелочью. Затем я обрезаю конец нити и отступаю, чтобы полюбоваться своей работой.
Очевидно, Кейджу не нравится, что я стою так далеко. Он снова сажает меня к себе на колени, на этот раз обе мои ноги свисают с одной стороны, так что я прижимаюсь к Кейджу, оказавшись в безопасности в кольце сильных рук.
Кейдж целует меня в макушку. Я удовлетворенно вздыхаю. Потом зеваю.
Его смешок – низкий рокот у меня под ухом.
– Я тебе не надоел?
Я улыбаюсь ему в шею и говорю возмутительную ложь:
– Еще как. Ты самый скучный человек на земле. Такой же скучный, как если смотреть, как сохнет краска, – вот какое чувство у меня, когда ты рядом. Кстати говоря, как долго ты пробудешь здесь на этот раз?
Поглаживая рукой мои волосы, Кейдж говорит:
– По крайней мере, до нового года.
Взволнованная, я сажусь и смотрю на него.
– Серьезно? Так долго?
Убирая мои волосы с лица руками, Кейдж улыбается.
– Тебе надоест меня видеть.
Я киваю, как будто это правда меня заботит.
– Возможно. Целую неделю с тобой… – Я вздрагиваю. – Фу.
– Думаю, мне придется стараться, чтобы быть для тебя более интересным.
Его взгляд при этих словах пылает, Кейдж поднимает меня и несет обратно в постель.
По дороге я рассказываю ему о визите, который мне нанес Крис. И хотя я не хочу этого делать, потому что боюсь его реакции, я признаю, что Крис сказал, что показал фоторобот его лица ФБР.
– Не волнуйся об этом.
Кейдж кладет меня на кровать и накрывает одеялом, затем ложится в кровать с другой стороны и притягивает меня к себе, так что мы оказываемся лежащими рядом. Подоткнув свои ноги за мои, Кейдж вдыхает аромат моих волос, затем обнимает меня и целует в затылок.
– Но теперь они будут искать тебя. Вот я к чему.
– Этот фоторобот уже пропал.
Кейдж перекатывается на другой бок и выключает свет на тумбочке. Сбитая с толку, я моргаю в темноте.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что заместитель Говнюка не единственный, у кого есть связи в бюро.
Я так часто моргаю, что с таким же успехом могу подавать сигналы азбукой Морзе.
– Но… ты сказал, если они узнают обо мне...
– Они ничегошеньки о тебе не знают. И мы будем продолжать в том же духе.
– Но Крис может им рассказать.
– Сомневаюсь. Ведь он влюблен в тебя.
От этого замечания я фыркаю.
– Даже близко нет. Просто задето его эго.
Кейдж вздыхает, шевеля волосы на моей шее. Очевидно, он мне не верит.
– Также… – я съежилась. – Я могла как бы… вроде как… пригрозить застрелить его.
Через мгновение Кейдж приподнимается на локте и громко говорит:
– Что, черт возьми, он сделал? Этот ублюдок прикасался к тебе? Я убью его!
Его тон убийственен. Я не могу игнорировать Кейджа, но нахожу это романтичным в извращенном смысле.
– Нет, милый. Он пальцем меня не коснулся.
– Что же он тогда сделал?
Я на мгновение задумываюсь, а потом говорю правду.
– В общем, он меня раздражал.
Я не вижу лица Кейджа, но чувствую, как он хмуро смотрит на меня в темноте.
– Ты угрожала застрелить шерифа, потому что он тебя раздражал.
Из его уст это звучит не очень хорошо. Начинаю без нажима защищать себя:
– Он повадился проезжать мимо моего дома в любое время дня и ночи в течение последних нескольких недель...
Он рычит:
– Постой. Что?
– Видишь? Раздражал. Еще он говорил пару оскорбительных вещей о тебе и обо мне, и не ушел, когда я попросила его об этом, и просто в целом вел себя как настоящий мудак.
Кейдж некоторое время молчит, кипя от злости.
– Спасибо, что рассказала мне. Я с ним разберусь.
Я выпучиваю глаза.
– Под «разобраться с ним» ты имеешь в виду…
– Имею в виду, что он с этим справится. Тебе больше не нужно беспокоиться о том, что он тебя побеспокоит.
С ворчанием Кейдж кладет голову обратно на подушку и просовывает руку мне под шею. Некоторое время мы лежим в тишине, пока дыхание Кейджа не приходит в норму.
Затем я шепчу:
– Только не делай ему больно. Хорошо? – Он тяжело выдыхает. – Не хочу, чтобы это было на моей совести. Обещаешь?
– Ты направила на него пистолет, а мне, значит, нельзя?
– Мой заряжен не был. А твой точно был бы.
Я чувствую возмущение Кейджа.
– Твой пистолет не заряжен? Почему, черт возьми, он не заряжен?
– Это ружье у меня только потому, что мой отец оставил его здесь. А это город, в котором местных жителей всего около четырех тысяч человек, с очень низким уровнем преступности. К тому же у меня есть большая собака.
Смех Кейджа вызывает оскомину.
– Собака, которая встретила меня виляющим хвостом, когда я вскрыл замок твоей задней двери, а затем быстро уснула на диване?
– Ага. Это Моджо. Я знаю, что он не совсем в состоянии повышенной готовности.
– Нет, он будто сидит на Прозаке.(Популярный в США антидепрессант, отпускаемый строго по рецепту)
– Он счастливый пес!
– Из счастливых собак не получаются хорошие сторожевые собаки. Нам стоит купить тебе ротвейлера.
Я представляю себе двухсотфунтового пушистого монстра, обнажающего острые, сочащиеся слюной клыки, пока я сплю.
– Отказываюсь.
– Тогда, по крайней мере, заряди свое ружье.
– У меня не водится здесь никаких боеприпасов.
Вздох Кейджа выражает крайнюю степень его разочарования тем, что я не подготовилась к вторжению в дом.
Я стараюсь сохранить беззаботный тон, когда говорю:
– В любом случае я буду в безопасности, по крайней мере, на следующей неделе.
– Так вот в чем дело.
Еще одно недовольное ворчание. Рука, обнимающая мое тело, крепко сжимает меня.
Я знаю, что его мозг работает, обдумывая то, что я только что сказала. Я не ставлю это Кейджу в упрек, но, возможно, это прозвучало именно так. Как будто я винила его за то, что он больше был здесь рядом со мной до этого.
