Текст книги "Собрание сочинений"

Автор книги: Джером Дэвид Сэлинджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

Губки – ах, в глазах листва

Когда зазвонил телефон, седой спросил девушку – и почтения в его голосе было маловато, – может, ему почему-либо не стоит снимать трубку. Девушка услышала как бы издалека и обратила к нему лицо: один глаз – с той стороны, где свет, – прижмурен, а открытый, сколь бы неискренне открыт ни был, распахнут очень широко и такой при этом синий, что чуть ли не фиалковый. Седой попросил ее побыстрее, и она приподнялась на правом локте – но не очень поспешно, чтобы только движение не выглядело формальным. Левой рукой она отмела со лба волосы и сказала:

– Господи. Откуда я знаю? В смысле – ты сам как думаешь?

Седой ответил, что как ни взгляни, а разницы пшик, и левой рукой скользнул под локоть, на который девушка опиралась, пробрался пальцами вверх по ее руке изнутри, меж теплым предплечьем и грудной клеткой. Правой рукой потянулся к телефону. Чтобы не шарить, ему пришлось чуть приподняться, и затылком он задел абажур. В тот миг свет чрезвычайно, хоть и чересчур наглядно льстил его почти совсем белым сединам. Хоть волосы теперь и спутались, очевидно, их недавно стригли – или, скорее, приводили в порядок. На висках и затылке подравнивали по обычаю коротко, а по бокам и на макушке оставили длинновато, и выглядело вообще-то слегка «солидно».

– Алло? – звучно произнес он в трубку. Девушка наблюдала за ним, по-прежнему опираясь на локоть. Глаза ее, скорее просто открытые, нежели настороженные или задумчивые, отражали в основном лишь собственный размер и цвет.

Из трубки донесся мужской голос – окаменелый, однако грубо, почти непристойно торопливый по случаю разговора:

– Ли? Разбудил?

Седой коротко глянул влево, на девушку.

– Кто это? – спросил он. – Артур?

– Ну… Разбудил?

– Нет-нет. Лежу читаю. Что-то случилось?

– Точно не разбудил? Ей-богу?

– Нет-нет – абсолютно, – сказал седой. – Вообще-то я теперь в среднем часа по четыре вшивых…

– Я чего звоню, Ли, – ты случайно не заметил, когда Джоанн уходила? Она случайно не с Элленбогенами ушла?

Седой снова глянул влево, но повыше, поверх девушки, которая теперь наблюдала за ним – ни дать ни взять юный голубоглазый ирландский полисмен.

– Нет, не заметил, Артур, – ответил он, не сводя глаз с дальнего сумрачного угла, где стена встречалась с потолком. – Она разве не с тобой ушла?

– Нет. Господи, нет. Ты вообще, что ли, не видел, как она уходила?

– Да нет, Артур, вообще-то не видел, – сказал седой. – Я вообще ни черта весь вечер не видел. Едва зашел, сразу вляпался в длиннейший даже не треп, а вообще бог знает что с этим французским остолопом, венским, откуда он еще там. Каждый клятый иностранец так и норовит бесплатно консультацию юриста получить. А что? Что случилось? Джоанн потерялась?

– Ох господи. Кто ж его знает? Я вот не знаю. Ты же знаешь ее – как накачается, так и вперед. Откуда язнаю? Она же могла…

– Элленбогенам звонил? – спросил седой.

– Ну. Их еще дома нет. Я не знаю. Господи, я ведь даже не уверен, с нимиона ушла или нет. Я одно знаю. Всего одно, язви его в душу. Хватит уже башкой биться. Я серьезно. Теперь уже я серьезно. Хватит. Пять лет. Господи.

– Ладно, попробуй не заводиться, Артур, – сказал седой. – Во-первых, если я знаю Элленбогенов, они, скорее всего, загрузились в такси и поехали в Виллидж на пару часов. И все втроем, вероятно, нагрянут…

– У меня такое чувство, что она принялась обрабатывать какого-нибудь ублюдка на кухне. Просто нюхом чую. Она всегда вешается какому-нибудь ублюдку на шею, если надирается. Но все, хватит. Ей-богу, я уже не шучу. Пять, язви их…

– Ты сейчас где, Артур? – спросил седой. – Дома?

– Ну. Дома. Дом, милый дом. [85]85
  Выражение восходит к популярной песне «Дом, милый дом» английского композитора сэра Генри Раули Бишопа (1786–1855) и американского драматурга и актера Джона Ховарда Пэйна (1791–1852), написанной на основе мелодии из оперы «Клари, миланская девица» (1823).


[Закрыть]Господи.

– Ну так попробуй полегче… Ты чего – напился, что ли?

– Не знаю. Откуда мне, язви его, знать?

– Ладно, послушай. Расслабься. Просто расслабься, – сказал седой. – Елки-палки, ты же знаешь Элленбогенов. Наверняка опоздали к последнему поезду. И все втроем в любую минуту нагрянут, бурля остроумием, из какого-нибудь ночного клуба…

– Они были на машине.

– Откуда ты знаешь?

– Их нянька. Мы с ней искрящиеся, язви их, беседы ведем. Мы с ней нащупали близость. Мы, как две горошины в стручке, язви его, с ней близки.

– Ладно. Ладно. И что? Не дергайся и расслабься, ну? – сказал седой. – Они все, наверно, втроем в любую минуту сейчас впорхнут. Поверь мне на слово. Ты же знаком с Леоной. Я не знаю, что за… Они же все начинают эдак кошмарно, по-коннектикутски веселиться, как только оказываются в Нью-Йорке. Ясно же.

– Ну да. Ясно. Ясно. Хотя не ясно.

– Да ясно тебе все. Ну ты сам подумай. Они вдвоем, вероятно, затащили Джоанн…

– Слушай. Никому никогда не надо Джоанн никуда тащить.И не вешай мне тут про то, как ее затащили.

– Никто тебе ничего не вешает, Артур, – спокойно сказал седой.

– Я знаю, знаю! Извини. Господи, я уже совсем рехнулся. Ей – богу, ты уверен, что я тебя не разбудил?

– Если б разбудил, Артур, я бы тебе сказал, – сказал седой. Он рассеянно извлек руку из девушкиной подмышки. – Послушай, Артур. Хочешь совет? – сказал он. Взял в пальцы телефонный шнур под самой трубкой. – Я серьезно, ну? Хочешь совет?

– Ну. Не знаю. Господи, я тебе спать не даю. Пошел бы лучше да вскрыл себе…

– Послушай меня минуточку, – сказал седой. – Во-первых – я серьезно, ну? – ляг в постель и расслабься. Налей себе добрый стакан на сон грядущий, залезь под…

– На сонгрядущий! Ты издеваешься? Господи, да я целую кварту вылакал за последние два часа, язви ее. На сонгрядущий! Я так нализался, что не могу…

– Хорошо. Хорошо. Тогда ложись, – сказал седой. – И расслабься – ты меня слышишь? Скажи-ка мне. Сидеть и изводиться – ну что тут хорошего?

– Ну, я знаю. Я б даже не волновался, елки-палки, но ей же нельзя верить! Ей-богу. Ей-богу нельзя. То есть, можно, но лишь покуда… я даже не знаю, покуда что.А-а-а, да что толку? Я уже совсем рехнулся.

– Ладно. Не будем, ну? Не будем. Сделай доброе дело – попробуй взять и на все это наплевать, а? – сказал седой. – Поди разбери, может, ты делаешь… я честно думаю, ты делаешь из…

– Ты знаешь что я делаю? Знаешь, что я делаю?Стыдно сказать, но ты знаешь, что я делаю почти каждый вечер, язви его в душу? Когда прихожу домой? Хочешь узнать?

– Артур, послушай меня, это не…

–  Секундочкуподожди – я тебе расскажу,черт бы его побрал. Да я изо всех сил стараюсь не проверять чуланы в квартире, богом клянусь. Каждый вечер прихожу домой и так и жду, что там прячется целая толпа ублюдков. Лифтеры. Курьеры. Легавые…

– Хорошо. Хорошо. Давай попробуем полегче, Артур, – сказал седой. Он резко глянул вправо, где на краю пепельницы была пристроена сигарета, зажженная чуть раньше. Только она, очевидно, погасла, и он ее не взял. – Во-первых, – сказал он в трубку, – я уже много, много раз говорил тебе, Артур, что вот тутты и совершаешь самую большую свою ошибку. Знаешь, что ты делаешь? Хочешь, я тебе скажу? Ты из кожи вон лезешь – я серьезно, ну?.. Ты просто из кожи вон лезешь, чтобы себя извести. Вообще-то тем самым ты даже подбиваешь Джоанн… – Он умолк. – Тебе дьявольски повезло, что она такая чудесная девчонка. Я не шучу. А ты за ней не признаешь ну никакого вкуса – или мозгов,елки-палки, коли об этом речь…

– Мозгов! Ты смеешься, да? Да нет у нее никаких мозгов, язви ее! Она животное!

Ноздри седого раздулись – судя по всему, он очень глубоко вдохнул.

– Мы все животные, – сказал он. – Если вдуматься, все мы – животные.

– Черта лысого. Я тебе не животное. Может, я дурак и засранец, сукин сын двадцатого века, но никакое не животное. Ты мне давай не это. Я не животное.

– Слушай, Артур. Это нас никуда не…

–  Мозги.Господи, ты бы знал, как это смешно. Она же считает себя интеллектуалкой. Вот что самое смешное, живот надорвешь. Читает страницу театральных рецензий, смотрит телевидение, пока совсем не слепнет, – и вот она уже интеллектуалка. Знаешь, на ком я женат? Хочешь знать, на ком? Я женат на величайшей из живущих несостоявшихся, неоткрытых актрис, романисток, психоаналитичеки вообще неоцененных знаменитых гениев Нью-Йорка, язви их в бога душу. А ты не знал, а? Господи, это так смешно, что хоть глотку себе режь. Мадам Бовари Колумбийских курсов самообразования. Мадам…

– Кто? – раздраженно спросил седой.

– Мадам Бовари записалась на курсы Ценителей Телевидения. Боже, если б ты знал, как…

– Будет, будет. Ты же понимаешь, что это нас ни к чему не приведет, – сказал седой. Повернулся и показал девушке двумя пальцами у рта, что ему нужна сигарета. – Во-первых, – сказал он в трубку, – ты же просто дьявольски разумный парень, а такой бестактный, что дальше некуда. – Он выпрямился, чтобы девушка у него за спиной дотянулась до сигарет. – Я серьезно. Это влияет на твою личную жизнь, влияет на твою…

–  Мозги.Ох господи, сдохнуть можно! Боже всемогущий! Ты когда-нибудь слышал, как она о ком-нибудь говорит – о мужчинах, в смысле? Когда случай выпадет, сделай милость – попроси ее кого-нибудь тебе описать. Она о каждом мужике, которого увидит, говорит «ужасно привлекательный». Даже самый старый, мерзейший, сальнейший…

– Ладно, Артур, – оборвал седой. – Это ни к чему нас не ведет. Ни к че-му. – Он принял у девушки сигарету. Девушка зажгла две. – А кстати, – сказал он, выпуская дым через ноздри, – как ты сегодня справился?

– Что?

– Как справился сегодня? – повторил седой. – Ну, как дело прошло?

– Ох боже. Не знаю. Паршиво. Две минуты до моей заключительной речи, и адвокат истца, этот Лиссберг, втаскивает чокнутую горничную с охапкой простыней – улики, все в клопиных пятнах. Господи!

– И что? Ты проиграл? – спросил седой, затягиваясь еще раз.

– Знаешь, кто заседал? Засранец Витторио. Бочку на меня катит, что ли. Я даже рта раскрыть не успеваю, как он набрасывается. Ему и слова не скажи. Невозможно.

Седой повернул голову – посмотреть, чем занимается девушка. Та как раз ставила между ними пепельницу.

– Так ты проиграл, что ли? – спросил он в трубку.

– А?

– Я спрашиваю, проиграл?

– Ну. Вот собирался тебе рассказать. На вечеринке не получилось – в этом бедламе-то. Как ты считаешь, Младший взбеленится? Мне, конечно, до фонаря, но как ты думаешь? Взбеленится?

Левой рукой седой аккуратно выложил столбик пепла с сигареты на край пепельницы.

– Не думаю, что так уж непременно и взбеленится, Артур, – спокойно сказал он. – Но велика вероятность, что и не слишком обрадуется. Ты знаешь, как долго мы обихаживали эти три клятых отеля? Сам старик Шэнли начал все…

– Да знаю я, знаю. Младший мне все это уже раз пятьдесят излагал. Красивее сказки я в жизни не слышал. Ладно, ну проиграл я это чертово дело. Но, во-первых, я не виноват. Сначала этот псих Витторио меня изводил весь процесс. Потом эта кретинка горничная начинает совать простыни, все в клопиных…

– Никто и не говорит, Артур, что ты виноват, – сказал седой. – Ты спросил, не кажется ли мне, что Младший взбеленится. А я тебе просто честно высказал свое…

– Я знаю – это я знаю… Не знаю. Какого черта. Может, опять в армию пойду. Я говорил?

Седой снова повернул голову к девушке – быть может, показать, как он терпим, какой он даже стоик. Но девушка не увидела. Она только что перевернула коленом пепельницу и пальцами быстро собирала пепел в кучку, чтобы легче было сгрести; глаза ее обратились на него мигом позднее, чем нужно.

– Нет, не говорил, Артур, – сказал седой в трубку.

– Ну вот. Могу. Пока не знаю. Мне, естественно, это не слишком нравится, и если можно будет избежать, я никуда не пойду. Но, может, и придется. Не знаю. По крайней мере, забвение. Дадут мне касочку и стол побольше, да еще сеточку от комаров красивую – и все будет…

– Мне бы хотелось вбить тебе в эту твою голову хоть какой – то здравый смысл, мальчик мой, – вот чего бы мнехотелось, – сказал седой. – Ты же дьявольски… ты вроде бы разумный парень, а я слышу какой-то детский лепет. И я говорю это совершенно искренне. У тебя куча какой-то ерунды копится, как снежный ком, и, черт возьми, ты больше ни о чем не можешь думать, ты абсолютно неспособен…

– Надо было ее бросить. Понимаешь, да? Надо было покончить с этим прошлым летом, когда мне фартило. И знаешь, почему я этого не сделал? Хочешь узнать, почему?

– Артур. Бога ради.Это совершенно ни к чему нас не приведет.

– Секундочку. Дай я тебе расскажу! Хочешь знать, почему я так не сделал? Я тебе скажу, почему. Потому что ее пожалел. Вот и вся простая правда. Пожалел ее.

– Ну, не знаю. То есть это вне моей юрисдикции, – сказал седой. – Хотя, мне кажется, ты забываешь одну вещь: Джоанн – взрослая женщина. Не знаю, но сдается мне…

– Взрослая! Ты спятил? Она большое дитя, елки-палки! Слушай, вот я бреюсь – ты послушай, послушай, – я бреюсь, а она ни с того ни с сего, язви ее, зовет меня аж из своей комнаты. Я иду смотреть, что там у нее случилось, – не добрившись, пена по всей морде. И знаешь, чего ей надо было? Ей хотелось у меня спросить, как я считаю, хороший ли у нее ум. Богом клянусь. Смотретьпротивно, говорю тебе. Я смотрю на нее, когда она спит, – я знаю, о чем говорю. Поверь мне.

– Ну, ты лучше знаешь, чем… То есть это вне моей юрисдикции, – сказал седой. – Суть в том, черт бы тебя драл, что ты вообще ничего конструктивного не делаешь, чтобы…

– Мы не сочетаемся, вот и все. Вот и вся простая история. Мы просто чертовски не сочетаемся. Знаешь, чего ей надо? Ей надо здорового такого молчаливого ублюдка, который будет время от времени к ней подходить и вырубать ее намертво – а потом идти дочитывать газету. Вот что ей надо. Я для нее слишком слабак, язви его. Я это знал, еще когда мы женились, – ей-богу знал. Ну вот ты – хитрый гад, никогда не женился, но у людей так бывает – перед тем, как жениться, у них такая вспышка: как оно будет после того, как поженятся. Ну и к черту. Я все эти вспышки к черту посылал. Я слабак. Вот в чем суть.

– Ты не слабак. Ты просто головой не работаешь, – сказал седой, беря у девушки новую зажженную сигарету.

– Еще какой слабак! Еще какой! Да черт побери, я-то знаю, слабак я или нет! Не был бы слабаком, думаешь, было бы все… A-а, да чего там говорить! Еще какой я слабак… Господи, я тебе всю ночь спать мешаю. Повесь ты уже трубку, язви ее, а? Я серьезно. Повесь.

– Не буду я вешать трубку, Артур. Мне бы хотелось тебе помочь, если это вообще возможно, – сказал седой. – На самом деле, ты себе сам роешь…

– Она же меня не уважает. Она меня даже не любит, елки – палки. По сути —если до конца разобраться, – я ее тоже больше не люблю. Не знаю. И да, и нет. По-разному. Туда-сюда. Господи! Только я соберусь все расставить по местам, как мы где-нибудь ужинаем почему-то, и я с нею где-то встречаюсь, и она приходит в каких-нибудь белых перчатках, язви их. Не знаю. Или я начинаю думать, как мы в первый раз ездили в Нью-Хейвен на принстонский матч. [86]86
  Имеется в виду традиционный чемпионат по футболу между американскими университетами. Первый матч был проведен по правилам Американской ассоциации регби 6 ноября 1869 г. между колледжами Ратджерса (ныне университет) и Нью-Джерси (ныне Принстонский университет).


[Закрыть]Только съехали с Паркуэй, как колесо спустило, холодища стояла адская, и она держала фонарик, пока я чертовню эту чинил… Ну ты понимаешь. Не знаю. Или давай думать про – господи, вот стыдоба, а? – про тот стишок, что я ей послал, когда мы только стали ходить вместе. «Цветом роза ты и снег, Губки – ах, в глазах листва». Господи, вот же стыд– а мне он раньше ее напоминал.Да у нее и глаза-то не зеленые – елки-палки, у нее глаза, язви их, как ракушки, —но все равно напоминал… Не знаю. Что толку говорить? Я совсем свихнулся. Повесь трубку, ну чего тебе стоит? Я серьезно.

Седой прокашлялся и сказал:

– Артур, я не собираюсь вешать трубку. Только одно…

– Однажды она мне костюм купила. На свои. Я тебе не рассказывал?

– Нет, я…

– Пошла, по-моему, в «Триплерз» и купила. Я с ней даже не ходил. В смысле, есть в ней все-таки что-то славное. И самое смешное, что сидел костюмчик неплохо. Пришлось только чуточку в седалище ушить, ну, штаны, и укоротить немного. В смысле, в ней просто дьявольски приятное что-то есть.

Седой послушал его еще немного. Затем резко обернулся к девушке. И так на нее посмотрел, что взгляд, хоть и мимолетный, исчерпывающе дал ей понять, что вдруг сотворилось на том конце провода.

– Так, Артур. Послушай. Никакого толку от этого не будет, – сказал седой в трубку. – Никакого толку. Я серьезно. Теперь послушай. Я совершенно искренне тебе говорю. Будь, пожалуйста, паинькой, разденься и ляг в постельку. И расслабься, а? Джоанн, скорее всего, приедетчерез пару минут.Ты ж не хочешь, чтоб она тебя в таком виде застала, правда? И эти чертовы Элленбогены наверняка вместе с ней завалятся. Некрасиво же, если вся эта банда застанет тебя в таком виде, а? – Послушал. – Артур? Ты тут?

– Господи, ты из-за меня всю ночь не спишь. Что ни сделаю, все…

– И никакую не всюночь, – сказал седой. – Даже не думай об этом. Я же говорю, я сплю часа по четыре в среднем. Но я бы хотел…если это возможно, я бы хотел тебе помочь, мальчик мой. – Послушал. – Артур? Ты здесь?

– Ну. Я тут. Слушай. Я все равно тебе всю ночь спать не давал. Может, я приеду к тебе, выпьем? Не против?

Седой выпрямился, положил ладонь себе на макушку и сказал:

– В смысле – сейчас?

– Ну. То есть, если тебе это ничего. Я только на минутку. Мне бы просто хотелось где-нибудь сесть и – не знаю. Как тебе, ничего?

– Ничего, только суть в том, что мне кажется, тебе этого делать не надо, Артур, – сказал седой, отнимая руку от макушки. – То есть я тебе всегда рад, но я честно думаю, что тебе лучше не дергаться и ждать, когда явится Джоанн. Честно. Тебе же чегохочется – тебе же хочется быть на месте, когда она явится. Я прав или нет?

– Ну. Не знаю. Ей-богу, не знаю.

– Ну а я знаю, честно, знаю, – сказал седой. – Слушай. Давай ты сейчас прыгнешь в кроватку, расслабишься, а потом, если захочется, мне брякнешь? В смысле, если поговорить захочется. И не беспокойся.Вот что главное. Слышишь меня? Давай, а?

– Ладно.

Седой еще посидел, прижимая к уху трубку, затем положил ее на рычаг.

– Что он сказал? – сразу спросила девушка.

Он взял сигарету из пепельницы – то есть выбрал одну из множества выкуренных и недокуренных. Затянулся и ответил:

– Хотел приехать сюда выпить.

– Господи! И что ты ответил? – спросила девушка.

– Ты меня слышала, – ответил седой и посмотрел на нее. – Тебе же было слышно. Правда? – Он раздавил окурок в пепельнице.

– Ты был чудесен. Абсолютно блистателен, – сказала девушка, не сводя с него глаз. – Боже, какая же я скотина!

– М-да, – сказал седой, – положение аховое. Уж и не знаю, насколько я был блистателен.

– Был-был. Ты был чудесен, – сказала девушка. – Я безвольная.Абсолютно безвольная.Посмотри на меня!

Седой посмотрел.

– Ну, вообще-то ситуация безнадежная, – сказал он. – В смысле, все это настолько бредово, что уже даже не…

– Дорогой – извини, – быстро сказала девушка и подалась вперед. – Мне кажется, ты горишь. – Кончиками пальцев она деловито махнула по его запястью. – Нет. Просто пепел. – Она снова откинулась назад. – Нет, ты был блистателен, – сказала она. – Боже, какая же я абсолютная скотина!

– М-да, ситуация очень и очень аховая. У мужика сейчас, очевидно, абсолютный…

Неожиданно зазвонил телефон.

Седой сказал:

– Господи! – но снял трубку еще до второго звонка. – Алло? – спросил он.

– Ли? Ты спал?

– Нет-нет.

– Слушай, я тут подумал, тебе интересно будет знать. Джоанн только что нагрянула.

– Что? – ответил седой и накрыл ладонью глаза, хотя свет горел у него за спиной.

– Ну. Только что явилась. Секунд через десять после того, как мы с тобой поговорили. Я решил позвонить, пока она в сортире. Слушай, спасибо тебе гигантское, Ли. Я серьезно – ты ж понимаешь. Ты не спал, а?

– Нет-нет. Я просто… нет-нет, – сказал седой, не отнимая пальцев от глаз. Он откашлялся.

– Ну вот. У них чего было – Леона, судя по всему, нажралась и давай себе рыдать, поэтому Боб попросил Джоанн пойти с ними и где-нибудь еще добавить, чтобы все сгладилось. В общем, не знаю. Сампонимаешь. Очень все запутанно. Как бы то ни было, она уже дома. Вот крысячьи бега. Ей-богу, я думаю, всё этот чертов Нью-Йорк. Я чего думаю – может, мы, если все пойдет нормально, найдем себе, может, домик в Коннектикуте. Не обязательно слишком далеко, но так, чтоб можно было жить нормально. В смысле, она ж по растительности с ума сходит и все такое. Она просто рехнется от счастья, если у нее будет свой садик, язви его, и все такое. Понимаешь меня? В смысле – ну, кроме тебя – кого мы в Нью-Йорке знаем? Тут все сплошь невротики. А с ними рано или поздно любой нормальный человек не выдержит. Понимаешь?

Седой не ответил. Глаза его под мостиком из пальцев были закрыты.

– В общем, я с ней сегодня поговорю. Или, может, завтра. Ей пока еще не очень хорошо после выпитого. В смысле, она же неплохая, в сущности, девчонка и если у нас будетвозможность капельку выправиться, дураки мы будем, если хоть не попробуем. И пока не поздно, я еще постараюсь разобраться с этими паршивыми клопами. Я тут подумал. Ты мне вот что скажи, Ли. Как ты думаешь, если я пойду и сам поговорю с Младшим, получится…

– Артур, если ты не против, я был бы благодарен…

– В смысле, вдруг ты решишь, будто я тебе звоню просто потому, что меня эта чертова работа волнуетили как-то. Вовсе нет. В смысле, по сути, елки-палки, мне на нее вообще плевать. Я просто подумал, что если можно Младшего подлечить, не расшибая себе при этом башку, я ж дураком буду, если…

– Артур, послушай, – перебил его седой, опуская руку. – У меня чего-то вдруг дьявольски голова разболелась. Сам не знаю, откуда что взялось, будь оно клято. Ты не против, если мы сейчас прервемся? Утром поговорим, ладно? – Он послушал еще немного, затем повесил трубку.

И вновь девушка заговорила с ним сразу, но он не ответил. Подобрал из пепельницы горящую сигарету – девушкину – и понес к губам, но сигарета выскользнула из пальцев. Девушка хотела ему помочь и поднять ее, пока ничего не загорелось, но он велел ей угомониться,елки-палки, и она отдернула руку.