Текст книги "Проклятый год"
Автор книги: Джефф Карлсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Женщина у дороги истошно закричала:
– Линдси, господи, перестань!
Ее крик тут же заглушил резкий мужской голос:
– Там одни дети!
Дети?..
– Отставить! – приказал Эрнандес. – Какого черта!
Морпехи опустили автоматы, услышав звонкий смех запыхавшейся от бега девочки.
– Линдси! – заверещала женщина, но девчушка, не слушаясь, выскочила на открытое место, направила на солдат палку, прокричала «пах-пах-пах» и спряталась за сложенной из шлакобетонных блоков низкой стенкой теплицы.
Рут стояла и смотрела как завороженная, даже когда все двинулись с места. Тодду пришлось ткнуть ее в бок. Девочка была не старше девяти или десяти лет, желтый дождевик, похожий на мешок для мусорного бака, целиком окутывал ее фигуру, появление солдат привело ее в неописуемый восторг.
Рут с улыбкой покачала головой. Переживаемые ею чувства трудно было выразить. Девчушка предстала в ее глазах символом надежды, она – будущее. Если человечеству дать возможность, оно преодолеет любые преграды. Люди сумеют выжить и приспособиться.
Солдаты обступили шестерых местных жителей, заслонив их от Рут. Пока Эрнандес представлялся, она протиснула здоровое плечо между двумя спецназовцами. Пятеро из шести – две женщины, двое мужчин и мальчик – были худые и грязные, и уже поэтому выглядели нормально. Ее внимание привлек шестой.
Рябая сыпь волдырей покрывала его лицо и шею, придавала черной бороде странную форму, старые шрамы перемежались свежими, еще заживающими и кровоточащими ранами. В черных глазах застыло страдание и, как показалось Рут, чувство вины. Перед ней стоял человек, причастный к гибели девяти десятых населения планеты, даже если верить, что авария произошла случайно. Такой грех ничем не искупишь. Он заплатил ужасную цену, но стремился сделать хоть что-то полезное, хотя понимал – боль не отпустит его до конца жизни. И все же Рут не испытывала к незнакомцу ненависти или элементарного отвращения. Скорее благоговейный страх, даже почтение.
– Мистер Сойер? – спросила она, протягивая руку.
Пальцы незнакомца были грубы и узловаты, но на губах заиграла хрупкая улыбка.
– Нет, – ответил он. – Меня зовут Кэм.
22
– А я – Рут, – представилась женщина, задержав его ладонь дольше, чем нужно. Кэм так и не понял, что она пыталась доказать ему или себе этим жестом, но воспринял его с благодарностью.
Ему ли было не знать, что вид у него как у чудовища, и хуже всего – руки. Кончик правого мизинца обгрызен наночастицами до кости первого сустава, наросты рубцовой ткани почти не позволяли сгибать палец. Повреждения нервов убили чувствительность и в безымянном пальце, отчего пожатие было нетвердым.
– Вы вместе пришли, – констатировала Рут мягким, заботливым тоном, внимательно глядя на него умными карими глазами.
Темноволосый мужчина из местных с квадратным подбородком в веснушках громко выкрикнул, изогнув брови в нетерпеливой гримасе:
– Где мистер Сойер? Ему лучше?
– Спит, – ответил Кэм. – Или, по крайней мере, спал.
– Спи-и-ит?!
Командир отряда Эрнандес проявил больше такта:
– Нам очень нужно увидеть его, эрмано.
«Братом назвал», – вспыхнуло в голове Кэма.
Его губы сами собой растянулись в улыбке. Как много заключалось для него в этих трех почти забытых слогах!
– Не трогайте его хотя бы еще пару часов, хорошо? С ним легче будет говорить, когда он отдохнет.
Эрнандес посмотрел на солнце, потом на избушку.
– Честное слово, – заверил его Кэм. – У него был не лучший день.
– Ну ладно. – Майор повернулся к одному из солдат в камуфляже: – Капитан, давайте приготовим этим людям приличный ужин. Спросите их, не нужна ли кому медицинская помощь.
* * *
На самом деле Голливуда звали Эдди Кокубо – Эдвард. Все остальное оказалось правдой. «Остров» легко мог прокормить всех переселенцев, местные соскучились по новым лицам и на общинный манер готовы были прийти на выручку собратьям по несчастью.
Кэм очнулся в хижине, под ярким желтым светом фонаря. Адская боль заглушала жалобные женские всхлипы. Он был охвачен безотчетным, неутихающим ужасом, что его вот-вот пустят на мясо.
Он провел в этом состоянии несколько дней, периодически всплывая на поверхность, но тут же с облегчением погружаясь в темноту.
Спустя восемьдесят один час после прибытия на вершину, Кэм очнулся в настоящей кровати – ему меняли повязки. Доктор Андерсон настолько соответствовал описанию Голливуда, что юноша даже забыл, что видит его в первый раз. Седеющий сорокапятилетний Андерсон не страдал избыточным весом, просто выпуклые щеки и короткие, толстые пальцы придавали ему умиротворенный вид, а медлительные движения еще больше усиливали это впечатление. Жену доктора, тихую рыжеволосую женщину с глубокими складками на лбу и у заостренного носа, звали Морин.
– Доктор А, – выговорил Кэм.
Морин отшатнулась, застигнутая врасплох хриплым голосом. Андерсон, бинтовавший левую ногу юноши, замер и посмотрел ему в глаза.
– Очнулся, значит, – сказал он спокойным, бодрым тоном.
Так продолжалось еще две недели. Доктор ухаживал за ним с помощью утешительных слов и бульона, сбивая температуру точно рассчитанными дозами аспирина и невосполнимыми одноразовыми химическими холодными компрессами. Почти целый квадратный метр кожной поверхности Кэма превратился в открытую, сочащуюся рану. Опасаясь инфекции, врач держал его отдельно от других.
А еще пара проверяла, нет ли расхождений в рассказах Кэма и Сойера. Юношу расспрашивали по чуть-чуть. Андерсон почти все принимал как есть, но Морин выпытывала подробности, ее зеленые глаза светились, как яшма. Состояние Кэма помогало избегать поспешных высказываний. Он отводил взгляд в сторону, делал глубокий вдох – горечь потерь и бессилие были вполне реальными – и обдумывал в уме каждый ответ, взвешивая, насколько убедительно прозвучит полуправда.
Кроме него и Сойера уже никто не мог рассказать о случившемся.
Голливуд скончался от потери крови всего через час после их прибытия. Рядом с его могилой появились две новые: Джослин Колвард и Алекс Аткинс приползли той же ночью, проведя в опасной зоне слишком много времени. Кэм и Сойер дотащили Голливуда до границы безопасной зоны значительно раньше. Джослин на месте свалил инсульт. Аткинс протянул целых семь дней в беспокойной коме; стонал, кашлял и, наконец, хрипя, сдался на милость смерти.
Как и где кончился земной путь Джима Прайса, навсегда осталось для Кэма загадкой. Жизнь – не кинофильм, в котором герой и главный злодей неизбежно встречаются в зрелищной рукопашной схватке. В их положении трудно даже было сказать, кто злодей, а кто – герой.
Очевидно, Прайс застрял где-то на востоке, в долине. Отправившись на машине в объезд, он жизнью заплатил за эту ошибку.
Сойер опять оказался прав, хотя на этот раз правота вряд ли могла принести ему какую-либо выгоду. Люди на вершине услышали перестрелку и рассудили, что «хорошие» ведут бой с «плохими». Притащив на себе Голливуда, Кэм и Сойер заручились их дружбой и доверием.
Стрельбу объяснили тем, что Прайс вознамерился захватить абсолютную власть. Его банда набрала оружия в охотничьем магазине Вудкрика, но, даже оказавшись в большинстве, не смогла одолеть остальных. Трое друзей Кэма и Альберта – Эрин, Мэнни и Бакетти – погибли в этой схватке.
Морин смягчилась после рассказа Кэма о тех днях, которые Голливуд провел в их лагере. «Эдди все-таки добился, чтобы его так называли», – произнесла она, потупив глаза. После этого жена доктора отбросила подозрительность и в качестве моральной поддержки потчевала Кэма своими собственными рассказами.
В соседней комнате кричал и плакал Сойер. Кэм то и дело просыпался, не чувствуя жалости, – он жалел только себя, мертвых да еще добрых, щедрых людей, которые за ним ухаживали.
Альберт заслужил свою участь.
Чтобы отправиться в поход на ту сторону невидимого океана смерти, Эдди Кокубо выдвигал множество убедительных причин, но Морин подозревала, что поступок его прежде всего объяснялся беспросветной тоской. Эдди не вписывался в группу. На вершине обитали две супружеские пары, самому младшему из взрослых было тридцать три года, а старшему из детей – только одиннадцать. С ними на гору поднялся еще один мужчина, но болезнь печени доконала его в первую же весну. Все остальные, добравшиеся до вершины в самом начале чумы, едва держались на ногах, страдали от страшных повреждений внутренних органов и не протянули больше недели.
Восемнадцатилетнего Эдди никто намеренно не отталкивал, но он постоянно оказывался лишним – и когда дети затевали глупые для его возраста игры, и когда взрослые строили планы на будущее, и когда все расходились на ночь по своим постелям.
Они видели: рядом есть другие люди – на северо-востоке с макушки горы поднимался дым от костров, а за группой Кэма на юге они даже наблюдали в бинокль.
Юноше стало не по себе, его так и подмывало спросить: «А как мы убивали своих, тоже видели?» – но он сдержался. Выйдя из хижины, он первым делом посмотрел на юг. Там маячили его любимый утес и несколько кряжей и гребней, однако почти вся юго-западная часть склона была обращена в другую сторону. Оставшиеся в лагере не давали о себе знать – ни дыма, ни движения; они, естественно, берегли дрова на зиму, да и смотреть на старый лагерь не очень хотелось – врать больше не требовалось, а вид долины вызывал слишком болезненные воспоминания.
Месяц за месяцем Эдди расходовал заряд аккумуляторов, пытаясь вызвать соседей по рации, напрасно жег дрова и траву, посылая дымовые сигналы. Сооружал башни с флагами, выкладывал валунами огромные слова и в одно прекрасное утро ушел, не попрощавшись, оставив лишь написанную собственной кровью записку с новым именем – Голливуд.
В ту ночь они зажгли вереницу костров, чтобы предупредить группу на той стороне долины или обозначить Эдди дорогу домой. Такая затея, одновременно глупая и благородная, могла прийти в голову только подростку, но успех ее превзошел самые смелые ожидания.
Если бы не Эдди, Сойер никогда не добрался бы до рации.
Два медика из спецназа первым пригласили на осмотр Кэма. Другие солдаты, не обращая внимания на путавшихся под ногами детей, ставили палатки и рыли яму для очага. Доктор Андерсон разбирался в медицине лучше санитаров, но последние могли компенсировать нехватку опыта обилием медикаментов. Они наложили повязку на не желавшую заживать вздутую полоску сыпи в правой подмышке Кэма и накачали его антибиотиками общего назначения, предупредив, что они могут вызвать понос. Андерсон согласился с ними, что в борьбе с заражением лучше пойти на риск обезвоживания, чем полагаться на истерзанную иммунную систему.
Санитары даже не пытались лечить повреждения зубов и десен. В старом лагере обитатели вершины съели всю собранную в набегах зубную пасту, и уже несколько месяцев Кэм, жуя, чувствовал дырку в зубе. Кусочки нитки для чистки зубов, которые он делил с Сойером и Эрин, и стертые до основания зубные щетки, возможно, предотвратили еще большее зло, но к концу перехода наночастицы разрушили десны на левой стороне верхней челюсти. Клык и коренные зубы в этом месте омертвели и едва держались. Вскоре их придется удалять, и провалы, которые останутся на их месте, еще больше изуродуют его лицо.
Вернувшись, Кэм увидел, что Рут и двое ученых расспрашивают Морин. При появлении юноши все повернулись в его сторону. Ди-Джей нахраписто выкрикнул:
– Где лаборатория Сойера? Ты адрес знаешь?
Понятное дело, им не терпелось выяснить все побыстрее, но этого типа буквально трясло от нервного возбуждения. Да и остальных тоже. С чего бы это? Они ведь с охраной.
И начали они не с того вопроса…
Рут, бросив на Ди-Джея сердитый взгляд, поспешно вмешалась:
– Мне надо присесть. Я так устала. Давайте все сядем и поговорим спокойно, а?
Кэм кивнул. Они прогулялись вниз по дороге, в то же время не отходя от самолетов и хижины слишком далеко. Двое морпехов не отставали от ученых ни на шаг. Кэм любил сидеть на уступе из утрамбованной земли и гранитной крошки – туда часто наведывались дети, затевая шумную возню из-за кусочков кварца. Пик Медвежий с него не был виден.
Ди-Джей и Тодд оказались паршивыми собеседниками – один говорил и никого не слушал, другой как воды в рот набрал и лишь непрерывно чесал старый шрам на носу, глядя куда угодно, но только не на изуродованный профиль Кэма.
– Мы сумеем победить чуму, – уговаривала Рут. – Клянусь!
Юноша угрюмо смотрел на подобранный по дороге камень – осколок молочного кварца с оранжевыми и черными прожилками железа.
Приближался закат. На небе – ни облачка, желтое солнце опускалось за край мира, не теряя яркости и не меняя краски вокруг. Непрерывно стрекотали кузнечики.
– Разработка почти готова, – продолжала Рут. – Ее уже можно испытать в лаборатории.
Кэм кивнул. Он надеялся услышать что-либо подобное. Но душа реагировала на долгожданную новость совсем не так, как представлялось раньше, и он лишь молча вертел в заскорузлых руках белый блестящий камень.
Юноша считал, что давно избавился от жалости к себе, но теперь невольно замечал, что избегает встречаться с Рут взглядом. Женщина смотрела на него с нескрываемым интересом, как смотрят только дети, разговаривала с сочувствием и непонятным почтением, что волновало его больше, чем неприязнь Ди-Джея. Враждебность совершенно не трогала Кэма. Он и сам испытывал отвращение к себе – к своей внешности, своему прошлому.
Эта умная, пытливая женщина сразу потеряет все уважение к нему, как только узнает правду.
Немногие мужчины сочли бы Рут красавицей, но главное, она была здорова, опрятна и увлечена своим делом. С ней хотелось сойтись поближе, но именно поэтому Кэм пока не мог позволить себе раскрыть перед ней душу.
– Вы – от повстанцев, – произнес он таким тоном, словно это была истина, не требующая доказательств. Интересно, как они отреагируют? Хотя какая, собственно, разница. Скоро они улетят, забрав с собой Сойера, если только кто-нибудь не явится раньше и не перебьет всех этих солдат. Черт побери! Вот почему они так торопятся!
Когда Кэм наконец поднял глаза, Рут заметно встревожилась, но не отвела взгляда.
– Что?.. Нет, мы из Лидвилла.
– Тогда вам самим лучше знать, где лаборатория.
– Что за чушь! Кончай уже, рассказывай! – встрял Ди-Джей.
– Вам лучше знать… – Кэм понятия не имел о местонахождении лаборатории Сойера и честно признался в этом еще во время радиосеанса. Альберт отказывался назвать адрес, пока за ним не приедут, не окажут ему медицинскую помощь и не отвезут его в сытое, безопасное и чистое место.
Кэм начал уговаривать доктора Андерсона сообщить о Сойере в Колорадо, прежде чем успел назвать собственное имя. К сожалению, любительская радиостанция – не телефон. Семья сохранила передатчик ради развлечения и для экстренных случаев. Его мощности вполне хватало, чтобы покрыть расстояние до Лидвилла, но, если только на другом конце не принимали передачу в нужное время и на нужной волне, проще было молиться. В последнее время весь радиообмен производился на частотах вооруженных сил и федеральных служб. Любительские каналы никто не отслеживал.
МКС могла бы сыграть роль идеальной релейной станции, за прошлый год обитатели вершины несколько раз разговаривали с астронавтами, поэтому теперь они составили продуманный график и были уверены, что рано или поздно с орбиты ответят. Однако МКС ни разу не вышла на связь.
Контакты удалось установить также с наземными абонентами – и с ближними, и с дальними. За десять дней они смогли переговорить с некоторыми из них. Никто ничем не мог помочь. Большинство беспомощно сидели на безопасных островках – вершинах, рассыпанных вдоль побережья. Люди в Скалистых горах старались держаться подальше и от Лидвилла, и от его врагов.
Кэм слышал, что район континентального водораздела постепенно охватывала гражданская война. Об этом, как о малозначащем курьезе, рассказывал Голливуд. Теперь из-за междоусобицы расстояние в тысячу километров стало непреодолимым препятствием даже для радиомоста.
Молчащий эфир представлялся Кэму невидимым, бескрайним и безжизненным океаном, в плавание по которому они отправлялись каждый вечер, если благоприятствовала погода. Иногда несколько ночей подряд атмосферные помехи не позволяли послать четкий сигнал. Нередко собеседники обрывали неустойчивую связь, приняв их слова за розыгрыш, или она обрывалась сама из-за дальности расстояния.
Наконец после трех недель попыток Кэму и Сойеру удалось переговорить с экспертом по нанотехнологиям Джеймсом Холлистером из Лидвилла. Открытый радиообмен легко прослушивался всеми, настроенными на ту же частоту, и Кэм приготовился к тому, что незваные гости могли пожаловать откуда угодно.
– Холлистер должен был рассказать вам то, что мы рассказали ему, – гнул свое Кэм. Брови Ди-Джея дернулись от гнева.
– Да получишь ты свою награду, – ответил он. – Проси чего хочешь.
– Я хочу знать, откуда вы прибыли.
– Эй, кончайте! – Рут попыталась ткнуть гипсом Ди-Джея в бок и одновременно пожать плечами. Ишь ты – все успевает!
– Здесь все свои, – добавила она.
Кэм вспомнил, как сам играл роль миротворца.
– Джеймс предупредил, что только Сойер знает, в каком городе лаборатория, – пояснила Рут. – Мы думали, ты тоже знаешь, но не хочешь говорить. Погорячились слегка.
Шутит? Кэм поднял глаза, но Рут смотрела не на него, а на Ди-Джея – сарказм предназначался ее коллеге. Рут и Ди-Джей вдруг обернулись на звук шагов, который Кэм своим искалеченным ухом уловил последним.
За их спиной, далеко обходя двух солдат, осторожно пересекала дорогу Морин.
– Проснулся, – сказала она.
23
Рут не нравилось ощущение неотвратимости, которое охватило ее и усиливалось по мере приближения к домику. Странное настроение объяснялось, по большей части, предвкушением близкой развязки, конфликтом между тревогой и облегчением. К этому примешивалось еще какое-то чувство. Женщина находила в себе все больше общего с Кэмом, таким несчастным и одновременно везучим.
Кто знает – окажись на его месте другой, она, возможно, ощущала бы такое же тихое сочувствие, но замысловатая цепочка событий свела Рут не с кем-либо иным, а с ним. Ее приемный отец назвал бы это провидением. Их судьбу определили обстоятельства, роковые решения и случайности, на которые они не могли повлиять.
– Только не дави на него, – предупредил Кэм Ди-Джея. Рут поспешила ответить первой:
– Ничего-ничего, мы все сделаем, как скажешь.
– Я буду говорить, а вы подыгрывайте.
«При всем при том, – подумала Рут, – последнее слово осталось за слепыми силами природы». Именно они определили конкретное место и время прибытия экспедиции. До начала чумы человечество в своих уютных городах перестало обращать внимание на императивы времен года.
Их встреча не могла состояться зимой.
Весенняя оттепель позволила Кэму и Сойеру пересечь долину, она же сделала возможной посадку шаттла и новую вспышку русско-мусульманской и китайско-индийской войны на другом конце света.
Кэм прихрамывал на правую ногу. У крыльца он остановился и обернулся, преградив дорогу остальным вытянутой рукой, даже не оглянувшись на Ди-Джея, который попытался проскочить мимо него первым. «Погодь!» – бросил Кэм. Он наблюдал за Эрнандесом и двумя медиками, бегущими к домику от грузового самолета. Следом спешили доктор Андерсон, стайка детей и еще несколько солдат.
Ди-Джей возмутился:
– Мы не обязаны…
– Я сказал – погодь!
Покрытое волдырями лицо Кэма ничего не выражало, голос оставался ровным, он лишь чуть-чуть наклонил корпус вперед, но Ди-Джей послушно замолчал и отступил на шаг.
Охранники-морпехи поравнялись с ними, по дороге нечаянно толкнув Тодда. Кэм два-три раза обвел взглядом солдат и наконец опустил руку, пропуская Ди-Джея в дом.
Тишину нарушал лишь стрекот кузнечиков – «тр-тр-тр» – такой же безостановочный, как бег мыслей собравшихся.
«Не человек, а загадка, – подумала Рут. – С Эрнандесом проявил твердость, не уступив его требованию немедленно встретиться с Сойером. Ди-Джея тоже поставил на место. Такой не даст себя в обиду. И в то же время со мной вел себя мягко. Из вежливости или потому что я – женщина? Молод, примерно того же возраста, что и Тодд. Но выжил там, где многие другие сгинули без следа, – с таким жизненным опытом мало что может сравниться».
Год чумы… здесь, на горной вершине, эти слова не казались фальшивыми. Рут вновь ощутила в душе холодную отстраненность. Ей-то грех жаловаться. Странная мысль, если учесть, сколько тягот и смертей она пережила, и все-таки все это время ей действительно сильно везло.
– Майор, – сказал Кэм, когда Эрнандес подбежал с группой солдат, – мы не можем впустить всех.
– Ребята от меня ни на шаг, эрмано, – спокойно возразил Эрнандес.
«Он не первый раз его так называет. Что это значит по-английски – „сэр“, „господин“?» – подумала Рут. Она знала, что «амиго» – это «друг», но посчитала, что майор, даже пытаясь втереться в доверие, предпочел бы более формальное обращение.
С ней командир отряда вел себя точно так же – уверенно и ровно.
Кэм решительно тряхнул головой – «нет».
– Два-три человека, не считая меня, и все. Ни одним больше. Остальные вместе с камерой пусть остаются на улице.
Один из солдат принес записывающую аппаратуру: портативную видеокамеру, еще одну побольше, штатив, пачку беспроводных микрофонов на прищепках, запасные батарейки и кассеты.
Эрнандес быстро смерил Кэма оценивающим взглядом и тоже покачал головой:
– Сожалею, но у меня – приказ.
Пойти на уступки пришлось обоим. Майор настоял на присутствии всех трех научных сотрудников, согласившись оставить солдат за дверью, но сказал, что отправится сам с одной из камер.
Рут проследовала за Кэмом в темную прихожую и оттуда – в ничем не приметную, но чистую гостиную. У дверей спальни юноша движением руки опять остановил спутников и первым шагнул через порог.
За ароматным дымком горящих дров Рут различила вонь давно не мытого тела и кислого пота. Эрнандес поднял видеокамеру – раздался мелодичный звон, – очевидно, проверял кнопку записи. Пять секунд спустя камера опустилась. Ди-Джей, выгнув бровь дугой, озирался по сторонам. Тодд переминался с ноги на ногу, как бегун на старте.
В избушке практически не было мебели: ни дивана, ни стульев – все пустили на дрова. Рут невольно вспомнила свою голую комнату в Тимберлайне. У очага на жестком деревянном полу лежала пара свернутых спальных мешков – явно для детей. На вделанной в стену полке она заметила любительскую радиостанцию.
При виде ее Рут вновь охватила тихая грусть. Густаво мог бы вступить с этими людьми в прямой контакт, если бы следил за любительским радиоэфиром в первые десять дней, когда Кэм пытался выйти на связь. Голос Гуса, возможно, не раз звучал в этом помещении. Но с середины апреля он был занят переговорами с военными, подготовкой к посадке, после чего МКС опустела.
Интересно, чем бы все закончилось, если бы такой разговор состоялся? Совет узнал бы о Сойере с его оборудованием еще до возвращения астронавтов, и посылать Рут с охраной из заговорщиков-спецназовцев не было бы нужды.
Сойер еще мог оказаться в руках совета. Джеймс, конечно, прикроет, скажет Кендриксу, что нанотехнолог занята, если сенатор спросит о ней, погасит расползающиеся слухи. Но «жучки», которыми напичкана лаборатория, рано или поздно засекут пересуды об отсутствующих коллегах. Записи, скорее всего, прослушиваются каждые сутки.
В любую минуту мог поступить новый приказ, информирующий Эрнандеса об изменниках в его окружении.
Кто знает, не отправлен ли вдогонку еще один самолет?
– Ну, что ж, – нарушил ход мыслей Рут голос Кэма. Он взмахнул рукой-клешней. – Можно начинать.
Альберт Сойер больше походил на оплывшую – подтаявшую и скособоченную – свечу, чем на живого человека. Он сидел на кровати, прислонившись к стене, возможно заняв это положение с чужой помощью.
Сойер старался не подавать виду, что ему плохо, но в результате атак наночастиц его мозг потерял управление мышцами правой стороны тела: веко – птозное, щека обвисла, голова клонилась на опавшее плечо. Он сильно исхудал, сохранившаяся плоть облепляла скелет, оставляя глубокие впадины. Если смуглое лицо Кэма казалось обожженным, то более светлая кожа Сойера превратилась в сплошной синяк с выделявшимися на его фоне узлами и бляшками. Волосы на голове, напоминавшей пулю, торчали жидкими клочками.
Хотя Кэм с Морин заранее их подготовили, у Рут перехватило дыхание, а вставший на пороге как вкопанный Тодд, не совладав с собой и зажав рукой нос, толкнул майора локтем.
Охватившее гостей отвращение как в зеркале отразилось на живой половине лица Сойера. Левый глаз расширился, загорелся недобрым внутренним огнем.
– Ты только посмотри на этих гребаных пижонов, – нарочито громко и развязно, нехарактерным для него тоном сказал Кэм. Глаз Сойера дико крутнулся. Его приятель снова заговорил, отвлекая внимание на себя:
– Гребаный маникюр… ты такое когда-нибудь видел?
Сойер пошевелил губами: «Саэньке».
– Да уж, сладенькие… Чуть не в галстуках заявились.
«Кэм ведет свою игру, – догадалась Рут, – нагнетает искусственную враждебность, но ему лучше знать… мы не оставили парню большого выбора, унизив его друга одним нашим видом».
Пусть этот полутруп считает, что утер прибывшим нос. Возможно, потом смягчится и выдаст свою тайну.
Эрнандес, прижав камеру левой рукой к бедру, правой отдал честь.
– Майор Фрэнк Эрнандес, – представился он. – Вторая дивизия корпуса морской пехоты США, командир отряда.
Чуток перестарался, но вышло неплохо. Пусть Сойер почувствует себя важной птицей, увидит, что к нему прислали лучших из лучших.
Даже Ди-Джей вдруг обрел вежливость:
– Меня зовут Дханум…
– Харэ! – Сойер дернулся, закрыв оба глаза. Рут сначала приняла окрик за еще одну искаженную фразу. На самом деле Альберт просто решил отбросить ненужные церемонии. Кэм, видимо, успел доложить, кто к ним явился, и его друг не хотел тратить время на пустяки.
Рут следила за движениями губ Сойера, пытаясь расшифровать срывающиеся с них звуки.
– Йаагу разаота атитео. Акос такисаззаалса…
– Я могу разработать антитело, – перевел Кэм. – «Аркос» так и создавался, как адаптивная матрица.
– Ахха! – прохрипел Сойер, соглашаясь с уточнением. «Аатиная атриса», – повторил он с упрямством трехлетнего ребенка, которому не дают самому рассказать любимую историю.
Кэм послушно повторил: «Адаптивная матрица».
Рут отвела взгляд, внутренне сжавшись от ужаса. Остальные тоже притихли.
Разум Альберта был изувечен не меньше, чем тело.
Он буравил стоявших перед его кроватью людей дерзким, вызывающим взглядом. Кэм сделал жест, словно похлопал по плечу невидимку. Рут села, подогнув колени, на обшарпанный пол, оказавшись ниже кровати. Простой закон психологии – не нависай над собеседником, если не хочешь спровоцировать конфликт. Пусть тот успокоится, увидев, что ему не пытаются возражать. Эрнандес и Тодд последовали ее примеру. Ди-Джей бросил взгляд на Кэма. Юноша по-прежнему стоял. Ученый неохотно присел на корточки.
Сойер еще что-то пробормотал. Кэм озвучил:
– Еще два года, и мы бы нашли лекарство от рака. Или даже быстрее…
Ди-Джей нахмурился:
– Мы это и так уже…
Рут стукнула коллегу костяшками пальцев по ноге. Да, они уже знали об этом, но, видит бог, мешать хвастовству Сойера – не в их интересах. Об «аркосе», например, они ничего раньше не слышали. ФБР сможет вести более направленный поиск, проверить патентные записи, регистры корпораций. Если Сойер выдаст достаточно зацепок, они, возможно, смогут обойтись без его помощи, даже если тот откажется от дальнейшего сотрудничества.
Или не откажется, а просто не сможет… одному богу известно, что творилось с его мозгами.
Сойер, шепелявя, прочитал лекцию о механике наночастиц, то упираясь взглядом в простыни, то с застывшей на искалеченном лице жуткой гримасой озирая присутствующих. Он или не привык к новому состоянию своего тела, или отказывался принять его как данность. Кашель часто прерывал его на середине фразы. Один раз он едва сдержал позыв к рвоте. После каждого приступа кашля Альберт вытирал текущую изо рта слюну локтем здоровой руки и инстинктивно прикрывал губы тыльной стороной ладони. Кэм передавал смысл сказанного с терпением и самоотверженностью, но через некоторое время не выдержал и присел на край кровати, выпрямив больное колено. В его голосе подчас звучала неуверенность, однако технические термины он произносил без малейшей запинки. «С Джеймсом вел диалог Кэм, – догадалась Рут, – сам Сойер, если и присутствовал, вряд ли мог говорить в микрофон».
Она попыталась отыскать в себе такую же симпатию, какую чувствовала к юноше, но Сойер вызывал у нее совершенно иные эмоции. Любой причастный к разработке «аркоса» ученый по определению мог считаться гением, однако отказ назвать адрес лаборатории – непростительный поступок. Рут восприняла его как личную обиду, несмотря на то, что Альберт, вероятно, действовал не вполне осознанно.
В отличие от Кэма, Сойера явно не мучило чувство вины. Остатки его былой личности захлестнула типичная для инвалидов слепая ярость, причем понимание того, как много он потерял в жизни, только усиливало тяжесть физической увечности.
Похожее на хрип восклицание вырывалось у Альберта всякий раз, когда отказывались служить голосовые связки, а также когда Кэм неправильно передавал смысл его слов либо забегал вперед.
Эрнандес снимал разговор мини-камерой, прикрепив ее к туловищу. Угол съемки и сгущавшиеся за квадратным окном сумерки делали картинку никудышной, но хорошая аудиозапись была намного важнее.
Сойер набивал себе цену.
«Чего он хочет? – думала Рут. – Пытается убедить, что он тот, за кого себя выдает, или восстановить в памяти канву событий? А может быть, не дал гостям представиться, чтобы не пришлось обращаться к ним по именам, потому что знает – на кратковременную память уже нельзя положиться? Однако хитрости, чтобы скрывать эту слабость, ему пока хватает».
«Сойер стремится оправдаться!» – дошло до нее.
Альберт дважды обстоятельно разъяснил, что «аркос» создавался для спасения жизней, четыре раза подчеркнул: в утечке прототипа нет его вины.
Сойер напоминал Рут ребенка, который раз за разом повторяет одну и ту же историю, пытаясь превратить вымысел в правду.
Послушав его двадцать минут, она спросила:
– По какой специальности вы работали?
Ученая не знала, как он отреагирует на ее вмешательство, но, заметив в собеседнике первые признаки усталости, начала опасаться, что тот продержит гостей у своей постели всю ночь, так ничего толком и не рассказав. Может быть, зря она остановила Ди-Джея – уж он бы не дал калеке спуску.
– Мой вклад – эффективная репликация, – сообщил Сойер через Кэма. От гордости отекшее, изрытое шрамами лицо Альберта исказилось жуткой гримасой, которую тот, видимо, считал улыбкой.
