Текст книги "Бездарь и домовой (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Глава 13
Библиотекарь и его тень

До обеда я успел узнать, что единственным естественным врагом домовых можно считать кошек: большинство их совершенно невосприимчивы к магии, зато весьма неравнодушны к движущимся объектам подходящего размера. Не все кошки – нулёвки, встречаются и исключения – но не чаще, чем нулёвки находятся среди людей.

Как сообщила секретарь шефа, после обеда ко мне придёт принимать дела мой преемник. Отто Брунович, с совершенно зелёным лицом, немедленно отпросился домой по состоянию здоровья, и мне даже смешно стало.

Но к делу, к делу! Обед сам себя в желудок не закинет, так что скачал я и переправил на планшет все эти статьи про домовых, а также полную пользовательскую документацию на «Ужасного Проказника» на русском и арагонском. Опыт прошлой жизни подсказывал, что оригинал лишним не будет. Как-то, помню, купил себе некую американскую таблетку для латания пошатнувшегося здоровья. На флакон была наклеена инструкция на русском, где предписывалось принимать одну таблетку в день после еды. Но, когда я эту бумажку отклеил, под ней нашлась родная английская инструкция, рекомендовавшая пить по две, да еще перед едой. Так что плавали, знаем. И да, разумеется, в открытом доступе такие документы не валялись. Точнее, валялись, но не вполне официально. Но русского журналиста с могучим стажем только запусти в любую сеть, как бы она ни называлась – найдёт всё, что угодно, лишь бы оно в природе существовало. Опыт-с. Но хватит, хватит отвлекаться – кишка кишке стучит по башке, всё же насыщенные приключениями выходные давали о себе не забывать. Пора напитать молодой растущий организм белками, желтками и углеводородами… я ничего не перепутал? Неважно, жрать хочу.

* * *

Ворота имения Ромодановских уже несколько дней украшала официальная табличка, извещавшая о наложенной на князя опале. Тем не менее, около полудня в них постучали.

– Проходи, ять, своей дорогой, нах, добрый человек, – вздохнул старый снага Синюха, двадцатый год исполнявший необременительные обязанности привратника. На случай непредвиденных обстоятельств, у старика был роскошный набор боевых артефактов, но применять их теперь, увы, значило подписать князю смертный приговор.

– Синюха, ять! Открывай уже! Опала-шмапала, а мне, веришь ли, похрен! Я старого друга проведать приехал! – раздался голос, несмотря на явный возраст, не утративший командной зычности.

– Командир приехал! – обрадовался снага, открыл ворота, и отставной гусарский полковник Александр Филиппович Азаров верхом на верном Пфердюмонокле вступил во двор. Разумеется, гусары, как и вся кавалерия, без малого восемьдесят лет, как пересели с коней на бронетехнику, но Азаров, выйдя в отставку, любил представлять себя ещё тем гусаром, чья лихая слава гремела по миру со времен изгнания турок из разрушенной ими Москвы.

– Ура-а-а! Лошадка! Настоящая! – мчался от гаража конюший Пафнутий.

Полковник спешился, передал поводья подбежавшему гоблину и обратился к привратнику:

– Ну, здравствуй, что ль, бравый гусар Синюха!

– Командир… Батяня, ять! – снага аж прослезился.

– Рад видеть в добром здравии, гусар! Ну, как он там?

– Задумчив и грустен, врот, командир.

– Спасать уже пора?

– Не могу знать, ять. Но выпить, врот, как мне кажется, не помешает.

– Добрый совет, выпить – оно никогда не лишне. Ну, пошёл я. Не провожай, дорогу помню.

Старые друзья сидели за столом, и при этом отнюдь не вспоминали минувшие дни, когда прикрывали друг друга на полях сражений, но говорили о свежем и наболевшем.

– … никого не трогаю, таскаю плотвиц с причала. За нормальными-то хвостами, ясно дело, на старицу идти надо, там такие язи… Отставить. И вот выплывают на меня два мертвяка, и вижу я: в знакомом стиле оформлены. Ай-да Юрик, думаю, ай-да сукин сын! Ну, я их спалил, понятно, но всё думаю, с чего это ты этак шутковать-то устроил?

– Так не я это, Саня, – задумчиво произнес князь. В том-то и дело, что не я.

И – хлынуло из него. Кому еще и доверять все свои печали, думы и сомнения, как не единственному оставшемуся в живых старому другу?

– Ну и дела… – то и дело тянул полковник.

– … нанял я Дубровского – дворянин с юга, молодой, но хваткий. Два дня прошло, вестей нет – места себе не нахожу. И ведь нашел он его наверняка, раз уж я сам, не вставая с кресла, отыскал его в минуты. А сюда не привел. И я не понимаю: почему?

– А чего тут понимать-то? – рубанул правду-матку старый гусар. – Ты Фёдора что, пряниками в путь-дорогу провожал? Нет, Юрик. Ты его публично унизил: заявил, что знать его не знаешь, и голым и босым, на весь мир опозоренным, из дому выставил. С хрена бы ему к тебе рваться-то? Уж на что я, старый хрыч, видал в жизни разное, а и то – случись со мной такая оказия – обиду бы смертную затаил. Голову тебе снесут? Четвертуют? На колышек приладят? Ха! Ему-то что за печаль? Помер старый дурак – да и хрен с ним. У Фёдора своя жизнь, и ты ему никуда не уперся. Он не Ромодановский – твоими стараниями, между прочим! Он – Нетин, то есть вообще никто! И все твои родовые заморочки ему до этого самого места.

– Но как, как? Это же магия, это ж инициация, его ж сейчас на части растаскивает, как колдовать охота! И, потом, между нами, он же дурак полный, в башке там такой дурной ураган, который никакими инициациями не лечится – ох, начудит он там!

– Дурак, говоришь? Верю, – покачал головой Азаров. Не лечится? Обратно, верю. Тогда давай посмотрим, где и что он навытворять успел. Где ты его нашёл, говоришь?

– Да рядом, в Тарусе. Он там, представь себе, газету местную выпускать затеял!

– Ты ничего не перепутал? – усомнился полковник. – Видишь ли, Юра, это ты всё в волшебных эмпиреях витаешь, а мне так больше по земле да по земщине ходить выпало. И газетки я почитываю, скуку угомонить. Так вот, хотя там часто и чушь полную пишут, скажу тебе: никак не сможет дурак в газете работать. Так что это или ты напутал, или Фёдор – вовсе не дурак.

– Ну, положим, это легко проверить, – вскинулся Ромодановский, хватаясь за планшет. – Найдём-ка мы ту газету.

Через пять минут старики читали:

'…и именно для обеспечения тарусской детворы полноценным активным досугом городской обыватель Глеб Константинович Панфилов по собственному проекту, за собственные средства и своими силами затеял построить настоящий игровой городок с качелями, каруселями и прочими малыми архитектурными формами. Благодаря этому зову благородной души, очень скоро дети, живущие на Кладбищенской улице и ее окрестностях, смогут значительно разнообразить свои забавы. Примечательно, что во время строительных работ Панфилов обнаружил в земле крупный предмет явно магического назначения. Пролить свет на эту находку помогут археологи из столицы, чье прибытие ожидается на днях. Наша газета продолжит рассказывать вам и о строительстве детской площадки, и о судьбе находки.

Фёдор Нетин'.

– Не, Юрик, ты как хочешь, а не дурак это писал.

– Вижу, – процедил князь. – Знаешь, в предпоследний день мне показалось, что он водит меня за нос, а сам гораздо умнее, чем кажется. Правда, всякий раз он откалывал что-то такое, что убеждало в его безнадежности.

– И зачем бы ему такое, ваше сиятельство?

– Э-э-э… Чтобы я лишил его всего и выгнал из дома⁈

– Во-о-от! Очень похоже, что так и есть!

– Но, тысяча надгробий, зачем⁈

– Пока не поговорим с ним, не узнаем, – пожал плечами полковник. – Но что-то мне кажется, что, ежели оно именно так, домой ты его и калачом не заманишь… Да и вообще чем угодно. И что делать будем?

– Не знаю, – горестно вздохнул Ромодановский, в котором в эту минуту никто не признал бы стального некроманта. – Но жить, честно говоря, хочется.

– Так, – хлопнул Азаров ладонью по столу. – Давай-ка поеду я в ту Тарусу и поговорю с ним по-нашему, по-гусарски. Имею железный повод, между прочим: сей юный шалопай нанес невосполнимый ущерб стариковским нервам, наслав на меня двух утопленников! За такое необходимо ответить!

– Это у тебя-то нервы? – слабо улыбнулся Ромодановский.

– А что я, не человек, что ли? И вообще, раскис, раскис ты что-то, Юрик! Выше нос, хвост пистолетом! И наливай, наливай уже – давно пора.

* * *

От опричнины присутствовали уже знакомые мне офицеры собственного царевича Димитрия Иоанновича полка ротмистр Илья Шереметев и корнет Мария Лопухина. Город Тарусу представляли заместитель городского головы Рудольф Шляппербзяхель и большая часть тарусской милиции, коль скоро действо происходило у них в управлении. Консультантом-экспертом от имени Чародейского приказа выступала академик Марина Ивановна Цветаева. Историю с разрушением моста за воскресенье она благополучно уладила, заплатив городу назначенную комиссией Городской управы сумму денег. Кроме того, получив соответствующее разрешение в Чародейском приказе, магически посодействовала починке моста: поднимала и удерживала половинки воздушными потоками, пока рабочие сращивали тросы. Сегодня бригада кхазадов-ремонтников заканчивала восстанавливать настил и красить железные детали, и назавтра мост уже обещали открыть.

За прессу отдувался ваш покорный слуга с камерой, планшетом и невидимым домовым на плече (при виде Цветаевой Нафаня попытался спрятаться у меня за шиворотом, но не преуспел, зато половина собравшихся с нездоровым интересом вглядывались в шевеление ветровки у меня на загривке). Ведущим нашего вечера и по совместительству сотрудником Сыскного приказа был, понятное дело, Владимир Андреевич Дубровский. Обвиняемый Никаноров помещался в выгородке за решёткой.

– Добрый вечер, дамы и господа. Сегодня мы, я надеюсь, общими усилиями закроем если не всё масштабное дело, равного которому, не побоюсь ошибиться, давно не видели здешние края, то хотя бы ту его часть, которая имеет непосредственное отношение к городу Тарусе.

Прежде всего, необходимо пояснить, почему задержанный Никаноров оказался у нас в двух лицах. Строго говоря, это не совсем так: второго полноценной личностью признать было бы затруднительно. Но для временного введения кого-либо в заблуждение – вполне достаточно. Итак, осенним вечером 1998 года молодой провинциальный интеллигент Модест Никаноров предавался хандре, употребляя спиртные напитки в общественном месте – а именно на краю известного в Тарусе оврага. Там к нему подошел незнакомый мужчина, не говоря ни слова, срезал у Никанорова прядь волос и убежал. Модест Платонович не придал, по его словам, значения этому инциденту – мало ли на свете сумасшедших – и продолжил свои привычные занятия. Но на следующий день этот же незнакомец подкараулил Никанорова на том же месте, жестоко избил его, а потом из как будто бы ничего сотворил еще одного точно такого же Никанорова, которого принялся мучить явно магическими способами. Это всё увидели жители Заовражья, они пришли Никанорову на помощь: несколько мужиков, вооруженных топорами и дрекольем, перебежали по мосту, так что неизвестному магу пришлось ретироваться. Никаноров был в шоковом состоянии, его двойник сохранял молчание (как вскоре выяснилось, речь вообще не входит в число его умений), и потому заовражцы просто отнесли обоих в холостяцкую берлогу Никанорова, где и оставили. Внезапно обзаведшийся alter ego Модест долгое время пытался разговорить двойника, но тщетно. Тогда он стал использовать эту молчаливую тень, не имеющую никаких надобностей, свойственных обыкновенному человеку, как своего рода жилетку, в которую выплакивал, по его выражению, всю чудовищную несправедливость этого мира, где правят тупые и богатые, а умные, кои одни и достойны всех благ, прозябают в земской нищете и безвестности – конец цитаты. Со временем Никаноров, чтобы унять вопросы соседей, придумал, что этот двойник – его брат-близнец, зовут его Сергей, по профессии он – инженер, а онемел в процессе хтонической контузии, полученной в Васюганских болотах.

Шли годы, Никаноров взрослел и даже начал стареть. Так называемый «Сергей» взрослел, старел и покрывался признаками застарелого алкоголизма вместе с ним, как зеркальное отражение – коим, в сущности, и является.

Еще к вопросу о двойнике и неизвестном колдуне. Мной был подан запрос в соответствующие приказы, и я выяснил, что в описываемое время на территории губернии с целью туризма находился подданный Датского короля господин Хенрик Магнуссен, темный маг.

– Колдовство в Земщине срока давности не имеет, – плотоядно заметила Лопухина.

– Ох ты, боже ж мой, – прижала ладони к щекам Цветаева. – Магнуссен! Позвольте, немного расскажу о нем. Сильный тёмный маг, истинный злодей – известно, что от мучений людей получал натуральное наслаждение, сродственное с сексуальным.

– Маньяк, стало быть, – припечатал Копейкин.

– Да, вполне оформившийся, – подтвердила Цветаева. – За основу своей техники взял экзотическую для севера Европы систему Вуду, сложившуюся на островах Карибского моря. Могу предположить, что волосы у этого Никанорова он срезал, чтобы изготовить куклу, с помощью которой собирался заставить Никанорова умереть, испытывая страшные мучения. Но у него ничего не вышло, потому что тот оказался нулевкой. Тогда Магнуссен для удовлетворения своей страсти и чтобы помучить этого бедняну, – она кивнула на Модеста, – хотя бы морально, сделал «зеркало» – никак не воздействующее на исходный объект воплощенное отражение. Это тоже из южных практик.

– Марина Ивановна, – подал голос ротмистр Шереметев. – У нас есть шансы привлечь этого Магнуссена к ответственности?

– Увы, ни малейших, – ответила она. – Пять лет назад он почувствовал себя настолько могучим, что поехал на Гаити и там красочно сгубил нескольких местных унганов. На свою беду, не всех. На еще большую беду, его угораздило потерять там что-то из своих вещей – чуть ли не носовой платок. Конец Магнуссена был страшен, фееричен и происходил в Копенгагене во время рождественской ярмарки на глазах у очень многих. Желающие могут поискать в сети, там даже видео было.

– Благодарю вас, Марина Ивановна, – поклонился Дубровский. – Теперь, когда этот вопрос прояснили, перейдем к нашим дням и нашим печальным делам. С купцом Тимофеем Пеньковым Никаноров познакомился три года назад в Калуге. Модест Платонович принадлежит к той части общества, которая не гнушается принимать деньги от более сильных мира сего за поручения, которые иной раз могут дурно попахивать – разумеется, в том случае, когда эти поручения попадают в рамки собственных убеждений (или отсутствие оных) таких персонажей. Полагая себя несправедливо обделенным разнообразными благами, Никаноров «за толику малую» помогал Пенькову обтяпывать разного рода сомнительные делишки, подробности нас сейчас не интересуют. Возможности его были невелики – так и платил ему купец отнюдь не тысячи.

А главным проектом Пенькова и Никанорова стала организация прорыва хтони в городе Тарусе. Будучи историком, Никаноров разузнал, что летом 1572 года, когда войска крымского хана накатывались на Москву, царские войска вместе с магами организовали в Тарусе оборонительный заслон. Одним из участников заслона был князь Матвей Фёдорович Ромодановский. Предвидя долгую и многотрудную работу, этот достойный представитель аристократии привез с собой персональное манохранилище, которое закопал на границе посада. Когда же началось сражение, князь погиб одним из первых, он был сражен сразу несколькими Черными Стрелами крымских колдунов. А огромный запас маны остался нетронутым. Никаноров и Пеньков, проведя исследование, поняли, что даже стандартная репона тех времен вполне в состоянии устроить при активации полноценный прорыв, а Ромодановские исстари славились тем, что все у них всегда было самое большое, лучшее, дорогое и так далее. О прорыве мечтали оба: возле хтонической аномалии возникают сервитуты, и возрожденная Таруса вполне могла бы таковым стать. Впрочем, Алексин, если бы новая хтонь дошла до него, тоже бы сгодился. Зачем им сервитут? Да затем, что это, по сравнению с земщиной – мутная вода, где иные законы, иное налогообложение и вообще свобода. Во всяком случае, именно такую точку зрения озвучил мне господин Никаноров, – горько усмехнулся Дубровский и продолжил: – но правда состояла в появлении нового источника хтонических ингредиентов, на которые Пеньков планировал наложить лапу, для чего и завербовал ватагу Хмурого.

По мнению Никанорова, искать репону Ромодановского следовало на пустыре между городом и кладбищем – отсюда и вся возня с «двором первого князя», который, впрочем, действительно стоял именно там. Но историком Модест Платонович, на нашу с вами радость, оказался никудышным. Как подтвердила справка из архива Земского приказа, полученная мной сегодня утром, в 1572 году граница посада проходила почти на двести метров дальше – короче, там, где господин Панфилов репону в итоге и нашел. Никаноров узнал об этом случайно, но действовал, надо сказать, молниеносно. Основательно растряся свои накопления, он приобрел у соседа, обывателя Коновалова, бутыль самогона ёмкостью в четверть ведра, и с ее помощью, представившись собственным отражением – то есть «инженером Сергеем», которое в ту пору уже сидело в КПЗ в этом здании, нейтрализовал и Панфилова, и пост охраны, выставленный на месте опаснейшей находки городским управлением милиции. После чего, будучи «нулевкой», то есть невосприимчивым к магии, без труда завладел репоной. То есть завладел-то он без труда, а вот тащил домой он ее несколько часов, потому как весит она под четыре пуда. Похищенное манохранилище Никаноров спрятал дома в сарае и до рассвета покинул Тарусу, на попутном автомобиле отправившись в Калугу к Тимофею Пенькову.

Тем временем компаньон Пенькова, купец Афанасий Нешкваркин узнал о плане старинного друга и его прихвостня устроить в Тарусе прорыв, который неминуемо повлечет масштабные разрушения и огромные жертвы среди населения. Узнал – и потребовал объяснений. Пеньков, понимая, что убедить компаньона, что сервитут стоит и не такого, едва ли выйдет, поспешил свести всё к шутке – мол, пустые умствования, не бери в голову. Но Нешкваркин был тертый калач, и он помчался в Тарусу – проверить кое-что на месте и выложить всё прессе, то есть присутствующему здесь Фёдору Ивановичу. Всего за две минуты до его выезда Никаноров по прямому приказу Пенькова залил отравляющее вещество постепенного действия в систему вентиляции лимузина Афанасия Нешкваркина, так что, как почти все присутствующие помнят, по приезде в Тарусу бедный купец успел произнести всего несколько слов, прежде чем упал замертво.

Резюмирую. Никанорова в Калуге задержал лично я при деятельном участии Федора Ивановича Нетина. Тем временем, капитан Петр Сергеевич Копейкин, учредив на участке Никанорова пост охраны, предотвратил попытки захвата или активации репоны неустановленными снага. На основании показаний Модеста Никанорова, полученных мной, еще вчера вечером в Калуге по подозрению в подготовке массового убийства посредством хтонического прорыва ярыжками Сыскного приказа задержан и этапирован в Александровскую слободу Тимофей Пеньков. В убийстве Нешкваркина библиотекарь сознался, запись и расшифровку показаний прилагаю. Кроме того, приобщаю к делу все необходимые архивные выписки и справки, добытые мной в ходе расследования этого дела.

– Это не я! Не я это! Это все он, он, Пеньков! Я не хотел, не хотел! Я свободы хотел! Свободы-ы-ы! – забился Никаноров в своей клетке.

Глава 14
Как стать аристократом за пять минут

Едва вопящего и впавшего уже в полный бред Никанорова уволокли в камеру, межведомственное совещание закончилось. Цветаева откланялась первой и упорхнула домой, следом, качая головой, ушел задумчивый кхазад. Милиционеры вернулись к текущей работе, а опричники, Дубровский и я задержались на улице у дверей управления на перекур. То есть, это они курили, а меня пока не тянуло.

– Шустро ты это дело размотал, – одобрительно заметил Шереметев.

– Ну, тут, во многом, сыграл фактор везения: не нарвись он на нас в Калуге – кто знает, сколько ещё возиться пришлось бы. Да и по местным делам один эпизод непроясненным остался: кто покрошил снага на пустыре?

– Ой, Володь, прекрати, а? – скривилась Лопухина. – С твоей честной мордой только комедию ломать… На пустыре по сей момент не развеялись следы неслабого магического воздействия с некротическим душком. На расположенном рядом кладбище, на самом краю, лежат от трех до пяти поднятых мертвецов, все в активной фазе. Рядом с тобой стоит недавно инициированный некромант. И что еще ты собрался прояснять?

– Я земский обыватель, – произнес я. – И твердо намерен им и оставаться.

– Да-а? Да что вы такое говорите! А если я, как законопослушная подданная, как офицер опричного полка, сообщу в Сыскной, да и инициирую два дела разом – о применении некромантии в Земщине пустоцветом Ромодановским и о неполном служебном соответствии внештатного консультанта Дубровского, который нелепо отмазывал указанного пустоцвета, прикрываясь доверенностью, выданной старым некромантом князем Ромодановским? Вот тогда – что вы скажете?

– Скажу, что я, пустоцвет Нетин, действовал исключительно в рамках самообороны, – хладнокровно ответил я. – И уверен, что любое расследование это подтвердит. А если в Сыскном не дураки сидят, то маршрут, которым они отправят вас со вторым заявлением, будет зависеть исключительно от степени их воспитанности.

Помолчали.

– Фёдор, – тихо спросила Лопухина. – Вам что, отца совсем-совсем не жалко? Ему же голову отрубят.

Я честно попытался вспомнить князя Ромодановского: мерзкого старикашку, который сперва приказал меня пороть – и меня, на минуточку, запороли насмерть, – потом отвратительно глумился и паясничал за завтраком, а после с пафосным видом лишил меня всего и выставил вон.

– Нет, ничуть не жалко, – ответил я и вдруг понял, что соврал. Князь – дурак и сволочь, конечно, но не на плаху же за это тащить…

Она покачала головой и снова повисла пауза.

У Дубровского зазвонил телефон.

– Да? Добрый вечер, Иван Иванович, – Володя как-то резко подтянулся: видать, начальство. – Да, всё выяснили, все документы есть. Понял, передам. Нет. Нет, господин целовальник, упомянутые вами мысли не имеют отношения к обсуждаемому делу. Никак нет, поэтому уж позвольте оставить их при себе. В остальном полагаю себя вправе действовать в соответствии с понятиями чести и законами Государства Российского. И вам хорошего вечера, Иван Иванович.

– Это ты самого Риковича так жёстко? – неверяще спросил Шереметев.

– Увы и ах, его, отца родного, – вздохнул Володя.

– Да ты крутой мужик, Дубровский! – восхитился ротмистр. – Прими уважение!

– Чего он по делу сказал? – спросила Лопухина.

– Никанорова в слободу везти не надо. Рикович будет завтра к полудню в Калуге, в опричном квартале. Заберет там.

– Ну, бывайте здоровы, господа, – полез прощаться ротмистр. – Авось, свидимся ещё!

– Опять ночевать в гостинице горуправы – это, конечно, предел мечтаний, – закатила глаза Лопухина, и они ушли.

Свидеться нам предстояло уже на следующий день, но никто пока об этом не подозревал.

Мы с Володей тоже распрощались: на утро запланировано бегство из города, а пока мне нужно успеть сбацать свой «дембельский аккорд» для газеты. Справился я с ним быстро, часа за полтора всего, и собрался было домой. Но тут зажужжал смартфон. Посмотрел – «Пульс», так называется здешний мессенджер. Пишет Наташа.

«Добрый вечер! Уже почти вторник, а фотографии вы нам так и не прислали. Плохо получилось?»

«Здравствуйте, Наташа! – написал я в ответ. – Нет, получилось замечательно, просто это я, нехороший человек, забегался и совсем забыл прислать вам обещанное. Немедленно исправляюсь!» – и отправил ей фотографии, заодно и сам их пересмотрел.

И ничего не понял, и сердце забилось, но не от гнева, а от радостного удивления и просто потому, что это же Наташа. Фотографий оказалось гораздо больше, чем я на самом деле снял. Вот они – те несколько кадров на мосту. А перед ними – Наташа. Встревоженная – на пустыре у кладбища. Весёлая – в музее скульптора Заблудовского, когда мы разглядывали скульптурную группу «Репка» в масштабе 10:1, и высота деда там была 50 сантиметров. Я предложил ребятам пофантазировать на тему размеров мышки в оригинальной скульптуре, установленной в одном из парков Ингрии[1].

* * *

[1] Разгадка миниатюрности скульптур Заблудовского кроется в его происхождении: он уроженец Ингрии. А в этом городе, если не знаете, скульптуры живут весьма насыщенной хтонической жизнью. Поэтому чем меньше их размер, тем безопаснее для окружающих.

Вот крупный план: Наташа смотрит на Оку – хотя она ее и так всю жизнь видит, но у нас в Тарусе, верно, какая-то другая Ока, уж больно Наташа мечтательная. Правая рука на груди, глаза чуть прикрыты, губы то ли шепчут что, то ли просто приоткрыты… И еще с дюжину таких снимков. Но их делал не я! Хотя, отметая небывалое, оставляем единственно возможное: есть у меня в хозяйстве одно устройство, могущественное во многих областях сразу – похоже, заодно и в фотосъемке, и в передаче данных. Хотя, видит Бог, мне бы не хотелось считать его устройством! Спасибо, Нафаня…

«С ума сойти, какие снимки! Меня никогда так здорово не снимали! Спасибо большое!»

«Не за что. Доброй ночи, Наташа».

«Доброй ночи, Фёдор Юрьевич. Спокойных снов».

* * *

Ровно в полдень в редакцию «Тарусских вестей» вошли трое: один пожилой, двое молодых, все – в «оливе» без знаков различия, все – усачи.

– Господа, вы к кому? – привстал бдительный охранник.

– К редактору вашему, – махнул издали какой-то «корочкой» пожилой. – Мы ненадолго, не беспокойтесь.

Войдя в редакционный кабинет, пожилой спросил:

– А кто тут у вас редактор будет?

– Я, – несколько растерянно ответил юноша за столом.

– Очень приятно, – ответил пожилой усач. – Берём его, ребята!

Двое молодых немедленно накинули редактору на голову мешок, заломили руки за спину и вынесли вон.

– Не утруждайтесь волнениями, сударыня, – галантно обратился полковник Азаров к побледневшей даме. – Работает Обоянский гусарский полк! Просто объясним вашему редактору кое-что о сыновней почтительности, и вернем обратно. Честь имею! – козырнул старый вояка и вышел.

Ответственный секретарь Екатерина Матвеевна сперва тихонько захихикала, потом, не удержавшись, засмеялась в голос, и смеялась ещё очень долго.

* * *

В моей прошлой жизни, которую чем дальше, тем больше забываю, я долго не мог поверить, что выражение «холодное бешенство» – не фигура речи, не книжная красивость, но лаконичное описание реально существующего явления. Не верил – пока на себе не испытал. Мы тогда с коллегами из самых разных изданий катались в составе пресс-тура по одной южной курортной местности. Смысл был в том, чтобы в своих статьях мы потом расписывали, сколь прекрасна эта местность для отдыха, сколь комфортабельны ее отели, вкусна кухня, безупречен персонал санаториев и тому подобное.

Передвигались мы на автобусе, который вероятно, возил по этим краям еще первых космонавтов, так что нет ничего удивительного, что этот раритет однажды, испустив особенно зловонное облако дыма, приказал долго жить без особых перспектив на реанимацию. Организатор не растерялся, куда-то позвонил, приехали улыбчивые южные люди на машинах разной степени раздолбанности, которые и возили нас остаток тура.

А в финале, перед отбытием в аэропорт с одной труднодоступной турбазы, нам выставили счет за их услуги и всё с той же улыбчивой вежливостью объяснили, что, пока не оплатим, никто никуда не поедет. Большинство коллег выпало в полный осадок: кто бы что там ни думал, журналист, если он не «говорящая голова» в телевизоре, персонаж не особенно зажиточный, а командировочные, выдаваемые редакциями, во все времена носили весьма символический характер. Меня же накрыло это самое холодное бешенство: лютейший гнев, но при этом эмоции не захлестывают разум, голова работает четко, как часы, сделанные на Втором Московском часовом заводе, мир его руинам. Вместе с еще одним не потерявшим самообладания журналистом мы объяснили уважаемым южанам, что приглашал их конкретно вот этот организатор. И если он не заплатит (а нам проверить нетрудно, телефоны водителей мы переписали), то за весь свой шашлык-машлык и умопомрачительные виды на горы и море получит серию статей в федеральной прессе о том, какая жуткая дыра их регион, а ведь мог бы процвести, если поменять погрязшее в праздности и коррупции руководство. Разумеется, сработало…

И вот теперь я снова находился в этом хорошо забытом состоянии холодной ярости. Опричники, забрав с утра Никанорова из милиции, повезли его в Калугу для передачи Сыскному приказу. В славном городе Алексине сделали остановку возле торгового центра, в который и направились, чтобы, в том числе, купить по стаканчику кофе. Едва они скрылись в дверях, водитель опричной машины открыл заднее отделение, выпустил Никанорова, снял с него наручники, вручил свой пистолет, после чего с чувством хорошо сделанной работы прилег поспать на травку. Никаноров же времени не терял. Бодрым шагом войдя в зал, он схватил первую попавшуюся девушку, приставил к ее голове пистолет и громогласно озвучил свои требования. Требовал он не слишком много: чтобы в городе Тарусе редактор газеты по имени Фёдор Нетин пошел к нему домой, забрал из сарая репону и доставил пред его, Никанорова, светлы очи в этот самый торговый центр. Иначе девушка умрет, а ему, мол, и так терять нечего. А девушку ту звали Наташа Кудашева…

Спасибо холодной ярости – я не впал в ступор или истерику. Мы как раз намеревались стартовать из города, так что были в сборе и готовности. Я попросил у Володи сигарету, и, пока курил, продумывал порядок действий. В итоге уже через две минуты Дубровский и Нафаня просветили меня о процессе и последствиях опустошения манохранилища. Спустя пять минут после звонка я вернулся в стройные ряды российской аристократии, и еще через три минуты я уже пер репону из никаноровского сарая. Маго-техническое обеспечение, по собственному почину, взял на себя Нафаня.

– Вы готовы, мой добрый сеньор? – спросил домовой.

Я проверил: в багажнике лежали все наши нехитрые пожитки, включая гитару, и проклятая репона. Действительно, тяжеленная хрень. Одна радость: таскать мне ее недолго. В кармане – официальная бумага за подписью старого князя, полученная от Дубровского, бумажный паспорт на подлинные данные, а на руке – идентификационный браслет с ними же. В свою очередь, сыщик увозил князю собственноручно написанное мною согласие считать себя Фёдором Юрьевичем Ромодановским, единственным наследником княжеского рода, и не позднее первого сентября приехать в родовое имение и предстать пред родительские очи.