Текст книги "Бездарь и домовой (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– В Борисоглебске инцидент. Дизер флюгише швайнехунден в дер гроссе количестве. Очень, очень много. Справились, но раненых – полгорода, включая земщину. Нужны медики. Это срочно, герр Дубровский!

– Понял! Яволь, эпическая сила! Жди меня здесь, только халат возьму, – и Володя, откуда только сил нашел, побежал в дом. Я за ним.

– Без меня не улетай! – крикнул я.

– Ты не поместишься!

– Дело не в этом! Просто не улетай!

– Ладно!

Я метнулся в свою комнату, тут же выскочил обратно с блестящим чемоданом в руке. Дубровского догнал уже на пути к конвертоплану.

– На, держи! Точно пригодится! – вручил я ему чеможан.

– Что за… Ого! Ультимативный набор полевого медика от Пироговых! Крутая штука!

– Давай там без глупостей. Я на связи.

Мы обнялись, и Дубровский улетед на пожеванном конвертопланчике с колоритным кхазадом за штурвалом.

– И всё-таки, что там у вас случилось? – спросила Наташа.

– Сейчас расскажу. Только для этого нужно собрать всех в одном помещении, дважды такое рассказывать будет еще тяжелее, – честно ответил я.

– А что было в чемодане?

– Куча всего, необходимого медику в полевых условиях. Думал, на свадьбу ему подарю.

Глава 28
Смех и радость

Дубровский шел в густом тумане по мертвому лесу. Серые голые иссохшие деревья, ощетинившиеся острыми копьями сломанных сучьев, хруст веток и пересохшей травы под ногами – и тишина. Лишь карканье ворон где-то в вышине.

– Маша! – крикнул он.

– Я здесь! – долетело с неба.

– Я сейчас, сейчас, подожди… – Володя засуетился, принялся стаскивать сухие ветки в кучу. Больше, больше, еще больше! Зажёг. Пламя вспыхнуло мгновенно, огонь жадно набросился на сухую, как порох, пищу, и осталось сделать один шаг, но тут хлынул дождь, и всё испортил – угли зашипели. Огонь не ушел совсем, он сопротивлялся, но использовать его уже не выйдет.

– Я здесь! – снова крикнули небеса.

В отчаянии Володя накидывал все новые и новые ветки, но они уже промокли – как-то так мгновенно, что толку теперь с них было чуть. Дубровский, раскачиваясь, сидел у полуживого костра, плакал и пел.

А мне бы случиться птицей,

И пластать облака кучерявые,

Отыскать тебя – где ты там спряталась? —

И обнять, и вернуться вместе.

Но перья растут неохотно,

А дождь льёт четвертые сутки —

Лишь угли шипят возмущенно,

И дым ест глаза [1]…

* * *

[1] Реально существующая песня «Дым», сочиненная и исполняемая в составе группы автором. Желающие могут послушать по ссылке https://band.link/bnsmoke

Мощный удар швырнул его наземь. Рыча, как разбуженный невовремя медведь, невесть откуда возникший Ромодановский ногами расшвырял остатки костра, схватил Дубровского за грудки и принялся его трясти.

– Ты куда, ять, собрался, дурилка картонная⁈ Сказано тебе, оставь мертвое мёртвым! Живи, скотина!

– Ты… ты назвал меня скотиной? – удивился Володя.

– Да, ять! Можете вызвать меня за это на дуэль, ваша милость! – ревел Фёдор. – А сейчас – пошёл вон отсюда, идиота кусок! Живи!

– Владимир Андреевич, проснитесь, – кто-то тряс Дубровского за плечо.

– А? Что? Фёдор?..

– Семь утра, Владимир Андреевич, – смущенно улыбнулась медсестра Воронежской лечебницы. – Вы просили разбудить.

– Да, спасибо. Спасибо, иду. Я иду.

Он сполоснул лицо, чтобы хоть как-то проснуться. Вышел на улицу, покурил. Надо проведать раненых. Как они там?

Кхазад ничуть не преувеличил масштаб бедствия, и работы оказалось действительно слишком много. Самых тяжелых конвертопланами увезли в Воронеж, Володя их сопровождал. В минуту просветления сообразил позвонить домашним, успокоить, что жив-здоров, но очень занят – и с головой нырнул во врачевание. Все борисоглебские пустоцветы, вне зависимости от половины города, в которой жили, служили медикам «батарейками», и никто не роптал: тут, на границе хтони, необходимость таких мер понимали отчетливо. Теперь надо посмотреть, как подопечные, убедиться, что местным коллегам его помощь не требуется, и можно домой.

Он осмотрел каждого раненого, поговорил с воронежскими врачами, и, не забыв чемодан (ценнейший подарок от Феди, сам бы такой не потянул, если честно), пошел к выходу, машинально читая вкладки с именами больных на дверях. Уже перед третьей остановился как вкопанный.

– А ведь… а ведь она тоже мой пациент, – пробормотал Володя и решительно толкнул дверь.

– Ух ты-ы-ы… – улыбнулась Мария Лопухина. – А вот и ты. С добрым утром!

* * *

Меня очень сильно выручил Наташин папа. После того, как я во всех доступных мне подробностях поведал ничего не понимающим Володиным домочадцам и гостям полную историю его едва не состоявшейся кибернетической свадьбы, в столовой повисла гнетущая тишина. Софья Алексеевна заплакала, Катя тоже куксилась. Бледная Наташа, не отрываясь, смотрела на меня огромными глазами.

– Милейший, – ухватил Кудашев проходившего мимо слугу. – Нам срочно необходим коньяк, и все, что к нему полагается. Очень быстро, пожалуйста.

Видя, что барыня никак не возражает, слуга кивнул и убежал. Уже через минуту он притащил поднос с тремя бутылками и бокалами, следом служанка принесла блюдо с наскоро нарезанными фруктами.

– Нам всем необходимо противошоковое, – провозгласил Константин Аркадьевич. Пить тут не за что, конечно, кроме одного: чтобы Владимиру Андреевичу хватило сил справиться со всем этим. А нам всем нужно прийти в себя. Поэтому предлагаю нам немедленно принять этих сердечных капель.

Все, включая юную Катю, приняли. Едва хрустнув кусочком яблока, Кудашев принялся бодро рассказывать какую-то чушь из серии «а вот, помнится, у нас в лаборатории было…», многослойно растекаясь мыслью по древу, ветвя повествование с такой силой, что даже Бокаччо или Потоцкому[2] едва ли удалось бы собрать это всё воедино. Но нужный эффект был достигнут, белый шум забил переживания, и полчаса спустя офонаревшие гости принялись расходиться. Софью Алексеевну с Катюшей увели Наташины родители, мне Константин Аркадьевич подмигнул особенным образом, так что Наташу я взял на себя, хотя в любом случае собирался. Мы ушли в парк. Начала Наташа для ситуации несколько неожиданно.

* * *

[2] Джованни Бокаччо написал «Декамерон», Ян Потоцкий – «Рукопись, найденную в Сарагосе». Разбираться в нагромождениях и хитросплетениях сюжетов в этих книгах – очень особенное удовольствие. Но не для всех.

– Федя, – тихо сказала она, – а поцелуй меня крепко-крепко.

Ну, как отказать любимой девушке?

– Ты мне, пожалуйста. Вот что объясни, – сказала она, когда, нацеловавшись, мы пошли дальше. – Я понимаю, что то, что произошло с Володей – ужас и кошмар, а то, что сделал доктор Стрешнев – плохо. Но я не понимаю, почему именно. Объясни? Ведь, вроде бы, так можно и не потерять любимого человека… Я чувствую, понимаю, что это неправильно, но не могу до конца уяснить, почему.

– Смотри, малыш, всё просто. Предположим, я вот умер, и доктор Стрешнев сделал нового меня, да так, что ты ничего не заметила. Но, во-первых, это совершенно точно буду не я, даже если удастся собрать огромное количество материала и по ним воссоздать мою личность. Это буду не я, потому что то, как нас видят со стороны и то, как мы осознаем себя сами – как правило, очень разные вещи. А здесь им придется совпадать – по крайней мере, на первых порах, пока новый я не обучусь до какого-то приемлемого уровня осознанности. Соответственно, коренным образом изменится мотивация всей моей жизни, и в какой-то момент, который наступит достаточно быстро, ты с оторопью поймешь, что я постоянно делаю что-то не то. То есть вот не вовсе дичь, конечно, но я прежде никогда так бы не сделал – а теперь раз за разом. И возникает трещина, непонимание. А уже оно порождает страх – когда мы чего-то не можем понять, мы начинаем бояться, все такие, природой заложено. Когда состоящая в отношениях с мужчиной женщина начинает бояться чего-то, исходящего от него, чувствовать себя уязвимой, незащищенной – такие отношения обречены, и чем больше непонятного, тем больше страха и тем ближе конец – хотя, вроде, всё хорошо, никто никого не обижал. Потом вдруг выясняется, что я не помню ни как мы с тобой познакомились, ни как висели на мосту – когда меня реконструировали, об этом просто никто не рассказал. И трещина превращается в пропасть, которую не зарастить. Ты осознаешь, что живешь с совершенно незнакомым и непредсказуемым человеком, который при этом как две капли воды похож на того, кого ты любишь и (допустим) очень давно знаешь, а это – серьезнейшее испытание для психики. Так что хотя бы с этой точки зрения то, что сотворил Стрешнев – ужас. Хотя это лишь очень малая часть настоящего ужаса.

– Ой… Да, страшно, непредставимо просто, – Наташа прижалась ко мне, и я снова ее поцеловал. – А самое страшное, это когда Государь внезапно посылает куда-то полки на войну, а потом выясняется, что это и не государь вовсе, да?

– Нет, что ты, малыш. Это так, маленькая частность. Самое страшное – это когда, представь, идешь ты по улице ну, скажем, Алексина, вокруг полно людей: все что-то делают, разговаривают, дети играют. И среди них нет ни одного настоящего, все появились в лаборатории. И вовсе уж непонятно, есть ли у них душа. Хотя, почему непонятно – очень даже понятно. Откуда бы ей взяться, душе-то? Вот такие дела.

Мы некоторое время молча шли по аллее. Щебетали птицы – слава Богу, исключительно на птичьем языке, ветер шевелил кроны лип и дубов, и так, в целом-то, денек был хороший и жаркий.

– А ты ведь уедешь скоро, да? – сменила она тему.

– Да, завтра с утра. Но ненадолго. Уже через несколько дней я вернусь в отцовское имение под Калугой, а потом мы поженимся и переедем уже к нам в Ромодановское.

– Скорее бы…

– Потерпи, моя хорошая, – ответил я. Вообще, честно говоря, этот фестиваль мне уже никуда не сдался – настроение не то совершенно. Все эти приключения основательно выбили из колеи, а близость Наташи сводила с ума, и хотелось просто с ней не расставаться и никуда не ехать. Но если я умудрился протащить свою юношескую мечту через всю первую жизнь во вторую, отступать не надо. Надо просто дойти до конца и закрыть – а закрыть ли? – эту главу в книге своей души. Тем более, после всей этой круговерти, после потрясающей близости с Наташей, песни из меня поперли, как фарш из мясорубки, и с этим надо было что-то делать.

Но первое, что мы сделали, это добрались до лесного озера, где по случаю жары искупались. Разумеется, выходя из дома, мы ничего такого не предполагали, и купальных принадлежностей и одежд с собой не брали. Но когда подобная мелочь могла остановить два восемнадцатилетних организма, влюбленные друг в друга?

Вечером в беседке пел новые песни, записывая их на диктофон. Наташа слушала и комментировала – где с восторгом, где с иронией, так что в некоторые моменты вносил правки прямо на ходу. С ее же подачи купил с доставкой в Кистеневку электрическую гитару красного цвета, автоаранжировщик, микрофон – и всё это с усилителем: Наташа сказала, что в электричестве эти песни прозвучат куда более убедительно. С утра обещались доставить. Итого у меня в арсенале уже пять собственных песен. Ну, а будет мало – вся куча написанного на Земле в моем распоряжении, главное – вспомнить. Но это так, на крайний случай, потому что кажется не менее неправильным, чем целоваться с киборгом[3].

* * *

[3] Термин «Киборг», конечно, здесь не слишком уместен, но другого Федя пока не придумал.

«Дааа? А дружить на всю катушку с одним могущественным мелким киборгом – это правильно?» – ехидно поинтересовался гречневый старикашка.

– «Да, это правильно», – твердо и, главное, последовательно ответил ему я, и пошли мы с Наташей по кроватям. Дальше моей, понятно, не ушли.

Утром я никуда не уехал, потому что позвонил Дубровский – к счастью, вполне бодрый, попросил его дождаться. Сам он появился ближе к обеду: умотанный, с синяками под глазами, но живой и даже какой-то умиротворенный.

– Спасибо, Федь, – сказал Володя, когда мы уединились в беседке в компании с кофейником и плюшками.

– За что?

– Как ни странно прозвучит, за сон. Ты во сне не дал мне наделать глупостей, а потом… В общем, я, наверное, как-нибудь переживу это всё и пойду дальше.

– Это славно, дружище. Обращайся, всегда, чем могу…

– Мне дней через пять в Калугу по делам…

– Если при этом не остановишься у меня…

– Что ты, как можно!

– Вот и договорились.

После обеда, распрощавшись со всеми, я переоделся в дорожное, сел в рыдван и поехали мы с Есугэем фестиваль фестивалить.

К вечеру уперся в неслабую пробку. Как удалось узнать, пусть из непроверенных источников, но это лучше, чем ничего, произошла межклановая потасовка на стыке двух юридик, кого там и в каких количествах поубивало – бог весть, но, главное, мост, по которому трасса пересекала небольшую речушку, не пережил магическую баталию и прекратил существование. Бригада троллей из Автодора уже на месте, но сколько они будут восстанавливать мост, неизвестно.

Пока меня совсем не заперли, съехал с дороги по довольно крутому склону, достал планшет, открыл карту. Теоретически, можно проехать через лес, а ту самую речку пересечь вброд – есть какие-то местные тропки-дорожки. Решено, едем лесом. Надо же наконец опробовать внедорожные качества рыдвана в настоящем деле.

Как ни странно, никто из толпящихся на трассе не пожелал составить мне компанию, так что в лес по неплохой грунтовке я въехал в гордом одиночестве. Навигатор «Путеводный клубочек» брюзгливым старушечьим голосом подсказывал, когда и куда мне имеет смысл поворачивать, но в целом ощущение было, скорее, тревожным – опять я нахожусь бог весть где и полагаюсь на что-то стороннее. Ехал в полной тишине, не считая обычных звуков леса, и потому довольно сильно удивился, заслышав вдали музыку – на нее и поехал. А, доехав, понял, что, прожив почти полную человеческую жизнь на Земле и успев пережить целый каскад головокружительных приключений на Тверди, так до конца и не повзрослел. Потому что я увидел их – и мой рот растащило до ушей.

На полянке стоял микроавтобус, расписанный точно в ту же сине-оранжевую клетку, что тент на моем рыдване. Поодаль горел костер, а вокруг него сидела самая настоящая сказочная рок-группа. Осёл барабанил, Пёс басил, Петух стучал крыльями по всякой перкуссии, а Кошка играла на гитаре и пела хрипловатым голосом вполне себе блюз, и все это воспроизводили колонки, поставленные около автобуса.

Мама, роди меня обратно.

Мама, здесь, в целом, неприятно.

Жизнь непредсказуема, как солнечные пятна —

Мама, роди меня обратно.

Мама, я испуганный котенок.

Мама, я недолюбленный ребенок.

Казалось бы, пора давно мне выйти из пелёнок —

Но, мама, я испуганный котенок.

Поэтому роди меня обратно!

Здесь, что ни день, всё мерзко и отвратно.

Меня по жизни тащит незаживающая травма —

Роди меня скорей обратно, мама!

Я присмотрелся: несмотря на животность облика, конечности у музыкантов оказались вполне человеческими. Да и музыкантами эти ребята были неплохими и сыгранным, слышно. Но унылыыые…

– Доброго вечера, дамы и господа, – едва окончилась песня, из машины вышел, на всякий случай, сразу с электрогитарой. – Позволите составить вам компанию?

– Яааать… – растерянно протянул Осёл.

– Фигассе, подгон, – протянул пёс. – Здрассьте.

– Привет, – кивнула Кошка. Мужик, а ты кто ваще такой, и как здесь оказался?

– А я Федя-Трубадур, на Карасун еду. На дороге мост рухнул, так я в объезд. Еду себе, никого не трогаю – а тут вы. Смотрю, свои, музыканты…

– Да какие мы свои, нах⁈ – истерично крикнул Петух. Ты чо, не видишь, как мы выглядим⁈ Глаза разуй!

– Круто выглядите, сказочно, – ответил я. – Отличный прикид для Карасуна, я считаю.

– Только это теперь навсегда! Навсегда, понимаешь⁈ – крикнул Петух.

– Петя, нас никто не заставлял, – мягко проговорила Кошка. – Трубадур, слушай, мы просто хотели быть крутыми музыкантами и круто выглядеть. И как-то с дурных глаз занесло нас в Зоотерику. И да, теперь мы выглядим охренеть, как круто. И, кстати, мне пока нравится, – покосилась она на Петуха.

– Мне тоже по приколу, – застенчиво заметил басист. – Всю жизнь мечтал быть собакой.

– Ага, а Менестрель из-за нас сторчался!

– Менестрель – это кто? – уточнил я.

– Васька, солист наш, – пояснил Пёс. – Он-то изначально выглядел круто, потому как у них в роду эльфы были. А как увидел нас – подсел на успокоительный скоромороший чай. До такой степени подсел, что связь с действительностью потерял.

– Понял. Вы ведь, небось, тоже на Карасун? – спросил я.

– Ну да, а куда же ещё… Только певца нет, и репертуарчик – так себе.

– А давайте вместе, а? Песен у меня много, да и петь я умею. Вот, зацените: ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету… – начал я а капелла.

– Яаааать! Вот это голосина!

– Федя, я в деле!

– Мурррр!

– Тащи свои песни, мужик. Давай репетировать.

– Давайте репетировать до упада, – предложил я. – Потом здесь же переночуем, а завтра поедем на Карасун, приносить людям смех и радость.

Глава 29
Карасун

Мы с энтузиазмом репетировали до глубокой ночи, прерываясь на перекуры и один раз – слегка перекусить[1]. Зато шесть песен для фестивальной программы отточили до вполне приемлемого состояния. Не знаю, была ли прежде на Тверди музыка, которую в моей прошлой жизни называли готическим роком, но теперь точно будет.

* * *

[1] Это не художественное преувеличение. В 2022 году автору в подобном режиме довелось репетировать более 12 часов.

Я сразу предупредил, что продолжать активную музыкальную карьеру пока не планирую, и заранее подарил все песни этим зверским музыкантам. Сработались мы с ними хорошо. Не сказать, чтоб вот прямо сдружились, но я к этому как-то и не стремился, равно как и рассказывать, кто я на самом деле такой. Ребята врубались с пол-оборота, предлагали свои музыкальные ходы, и даже петух Петя больше не пытался истерить, зато перкуссионистом он оказался хорошим, и стучал ровно столько, ровно там и ровно то, что было надо.

Кошка Юля смотрела на меня весь вечер, и чем дальше, тем больше масла я видел в ее глазах. Охохонюшки, чую, предстоит разговор. Разумеется, он состоялся, едва я подошел к своей машине и убрал гитару в багажник, где смирненько не отсвечивал Есугэй. Верного телохранителя я накрыл пледом с головой. И не напугает никого, и не замерзнет. Наверное, совсем некромантом становлюсь – вон, как шутить стал.

– Фе-едь, – промурлыкала Юля. – А давай я у тебя в машине переночую, а? А то в автобусе тесновато, честно говоря.

– Ну, в рыдване тоже не разгуляешься, особенно, учитывая мои габариты. Но ты ведь не об этом, верно?

– Верррно. Ты не смотри, что я кошка: там, где надо – очень даже полноценная женщина, там всё по-прежнему. Потрогай, если не веришь.

От бесхитростности предложения я даже рассмеялся.

– Юль, – ответил. – Не буду читать тебе мораль, не стану рассказывать про невесту: в стране, где действует поговорка «жена – не стена, можно и подвинуть» статус невесты в этом плане и вовсе уж призрачный. Давай просто не будем усложнять? Я, признаться, очень устал, и на приключения не тянет вот совсем.

– Ну, как хочешь, – разочарованно вздохнула кошка и ушла.

А я, выдохнув с облегчением, устроился поудобнее и быстренько заснул.

* * *

Домой приехали вечером. Константин Аркадьевич водителем был спокойным и аккуратным, но скорость любил, из-за чего регулярно аккуратно платил штрафы за ее превышение. Так что добрались достаточно быстро и не слишком утомились. Перед сном Ирина Сергеевна зашла к дочери пожелать доброго сна. Наташа, задумчивая, сидела в пижаме на кровати, обхватив колени руками.

– О чём грустишь, – спросила мать, приобнимая девушку.

– Просто скучаю, – вздохнула Наташа.

– По нему?

– Да…

Помолчали немного.

– Скоро вылетишь из гнезда, подожди совсем немного.

– Мам, я не могу без него. Вот как-то совсем-совсем не могу.

– Я знаю, как это, – улыбнулась Ирина Сергеевна. – Когда-то давно я тоже мечтала, чтобы мы с твоим папой не расставались ни на минуту.

– А потом?

– Как ты понимаешь, очень быстро выяснилось, что людям нужно хотя бы иногда ходить на службу. И, как правило, не вместе.

– Ой, мам, да понимаю я всё это, не маленькая девочка. И что я часами и днями буду одна, без него – тоже знаю. Но так хочется, чтобы вот всегда…

– Всё тебе будет, солнышко моё. И любовь, и счастье. Да уже есть.

– Есть… – улыбнулась Наташа, коснувшись рукой груди.

– А что ты думаешь про то, что все твои дети, скорее всего, будут некромантами? Каково тебе будет, светлому пустоцвету, среди сплошных некромантов?

– Это мой муж и мои дети, мам. А специальность – не хуже прочих. А моя специальность – быть женой и мамой, так вижу. И если я принесу моим некромантам немного света, так что ж с того плохого?

– Я очень люблю тебя, девочка моя.

– И я тебя, мам.

– Доброй ночи.

* * *

Доехали. На фестивальную территорию попасть оказалось не так просто: дородная кхазадка долго скандалила, что заявлена от группы одна машина, а приехало две, и не положено, и не порядок.

– И вообще, со зверьми на фестиваль нельзя!

– Это не звери, это музыканты!

Она до тех пор разорялась, пока осёл с псом не пригрозили закрыть ее в караульной будке. Тут она собралсь нам устроить натуральный вельтунтерганг, но прибежала девушка от организаторов, и велела многоуважаемого Фёдора Юрьевича сотоварищи непременно пропустить, не чиня препятствий. Так что склочную Гертруду Гансовну Гештальт, как значилось на ее бэджике, мы всё же не закрыли – а счастье было так возможно.

Разместились, нашли свое время в лайнапе, и разбрелись, договорившись о точке сбора. Я купил целый жбан компота из сухофруктов, дюжину плюшек и стал смотреть фестиваль.

Что порадовало, так это то, что в программе явно известные, сильные артисты перемежались новичками – а не как на Земле, где весь день стараются молодые дарования, которых никто не смотрит, зато вечером выходят суперстары, и тут уже аншлаг и всем крутить фонарики полчаса.

Первыми мне на глаза попались три юные девы из Полесья. Назывались они «Смяшлівыя мілкі», Я пришел в момент, когда, аккомпанируя себе на акустических гитарах, девчули пели довольно залихватскую песню про инициацию – причем, как несложно догадаться, имелась в виду не только магическая, но и несколько иного рода. Там же продвигалась идея, что парни в классе, конечно, встречаются подходящие, но вот учитель – это ого-го, особенно, если он рыж и бородат. Как я понимаю, если песня «основана на реальных событиях», какому-нибудь рыжему бородатому учителю может прилично нагореть – и на работе, и дома.

Потом вышел целый квартет снага. Одетые в широкие штаны с кучей карманов, майки-алкоголички и кепки самого пролетарского вида, зеленые внезапно выдали очень качественные блюзы – и, что удивительно и ценно, почти без мата.

Я вламывал на Васюгане всё бабье лето,

Там жарче, чем, если на складе сгорают палеты.

А дома жена всё пропила, и дети едва ли в штанах —

От с-ка, нах!

Звучало убедительно, жизненно, весомо. Назывались они «Гвозди».

Гвоздей сменил тонкий хрупкий мальчик с гитарой и автоаранжировщиком, под целый невидимый оркестр он дрожащим голосом пел о детских травмах и о том, как ему фигово живется в этой страшной жизни, и хочется помереть. Успеха он почти не сыскал, хотя, я видел, некоторым девочкам понравилось.

А дальше вышел Тиль Бернес. Я уже не раз слышал это имя, и предполагал, что это местный кумир – и не ошибся. Фестивальная поляна взревела, едва он вышел на сцену. Он и музыкой, и публикой владел, конечно, виртуозно, и тяжелые риффы его группы срывали с места всех.

Мне самому едва крышу не снесло, когда я внезапно услышал знакомую с детства песню «Любимый город» – и тут в голове щёлкнуло, и я понял, почему он Бернес. Поговорить с ним? Обсудить житуху попаданческую? А зачем? Я уже давно не с Земли. Я – некромант княжич Фёдор Ромодановский, и это куда круче, чем жрать проклятую гречку и разговаривать с пескарями.

Как раз после «Любимого города», Тиль дождался, пока в зале хоть чуть стихнет, и, хитро прищурившись, огляделся.

– А что, ребята, – спросил он в микрофон, – из Орды есть тут кто-нибудь?

– Яаааать! – радостно взвыли гоблины в задних рядах публики. – Ор-да! Ор-да! Лок-тар-огар! Лок-тар-огар!!! – даже совершенно земского вида юноши и девчонки подхватили знаменитый клич, и вот его уже скандировали все, включая стайку невесть как затесавшися сюда эльфов и пару киборгов.

– Ну, привет, Орда, – ухмыльнулся Бернес. – Держите, ребята, это – вам. – И ударил по струнам.

Лок-тар Огар! Орда, держи удар —

Вокруг любимый наш кошмар!

Настал заветный час —

Все духи ада против нас!

Такой занятный нам придумали режим:

Где лезет Хтонь наверх – там крепко мы стоим!

Лок-тар Огар! Там крепко мы стоим!

И в Бездну Хтонь! Ложится меч в ладонь,

Весь мир – железо и огонь!

Очистим Твердь от зла,

И запчастей напилим без числа!

У нас есть правило одно, с ним проще жить:

Мы крокодили, крокодим и будем крокодить!

Лок-тар Огар! Мы будем крокодить!

– Орда оценила! В ближайший час скидка на шаурму и кофе – отдаем за полцены! Бернесу и его ребятам – бесплатно пожизненно, так-то! – перекрывая рев толпы, прогудел над поляной чей-то зычный голос.

А на сцену поднимались уже другие музыканты. Потом ещё, и ещё, а тут и наша очередь подошла.

Странное дело: весь день я оставался совершенно спокоен, собран, – а стоило выйти на сцену – и затрясло.

– Представляем наших дебютантов! Выступают Фёдор Трубадур и группа «Последний выдох!» – провозгласила девушка-ведущая и, ободряюще подмигнув мне, ушла.

Трясло немилосердно, но надо было срочно начинать. Я представил себе, что на поляне никого нет, одна Наташа, и пою я только ей. Полегчало. Начали!

…А вот и август. Звёзды вниз

Проворней птиц слетают стаями,

Стекают каплями,

Суета, суматоха – только держись!

Это Бог

В назначенный собою срок

Швыряется звёздами —

Да ну, не будь так серьезна!

Сны.

На светлой стороне Луны

Их гномы выпекать должны

Для тех, кто как ты, ночами не спит,

На звёздное небо устало глядит.

Сны…

Давай-ка ты спи! [2]

_____________________________

[2] Реальная песня автора.

Судя по рёву, стоящей на поляне в одиночестве Наташе наша лирика зашла. Ну-ка проверим, как ей «Маленький склеп» понравится.

В отличие от меня, остальная банда чувствовала себя уверенно – видать, опытные лабухи, не впервой. Осёл с Петухом безупречно держали ритм, а осуществивший мечту стать собакой Борис (можно Боб, за глаза – Бобик) почти безошибочно басил. Юля отрывалась на всю катушку: ходила по сцене туда-сюда, хлестала хвостом, подходила к краю сцены, провокационно ставя ногу на монитор, отчего юбка задиралась свыше всяких приличий.

* * *

– Нет, ты только посмотри! Да у неё же грудь больше, чем у меня! И смотрит на него всё время! Да где он это страшилище откопал⁈ – бушевала Наташа, вместе с подругой смотревшая трансляцию фестиваля в сети.

– А он на нее вообще не смотрит, – заметила Надежда. – Он неотрывно смотрит на тебя, через камеру.

– И всё равно, вон, глянь, как стоит! И, спорю на что угодно, трусиков на ней нет!

– Там шерсти столько… – смеясь, махнула рукой Надя. – А ты у нас ревнивица, оказывается! Чего только о людях не узнаешь!

Впрочем, Фёдор, который и не подозревал, какие кары в эту секунду измышляла на его голову не на шутку разошедшаяся Наташа, поспешил реабилитироваться.

– А завершим мы выступление на лирической ноте. Наташа, любимая! Слушай! И запел сводящим с ума густым баритоном:

Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена…

– Федя, Феденька, – залилась Наташа слезами. – Прости, любимый…

* * *

Мы зажгли. Зажгли! Поляна хлопала, свистела и ревела, почти как Бернесу! Это успех! Мандраж прошёл, накатила эйфория, и в состоянии восторженной невесомости, помахав публике, я сошёл со сцены.

– Федя, ты крутой! – бросилась кошка Юля мне на шею.

– Нет, Юль, Мы крутые! А, главное – вы! Так что давайте, дерзайте дальше сами. Голос у тебя хороший, если что, обращайся, еще песен напишу.

– Да как тебя найти-то?

– Очень просто, через «Пульс». Фёдор Ромодановский, я там один такой.

– Ромодановский⁈ Ты что, аристократ⁈

– Есть такое дело. Но жить не мешает…

– Мамочки родные… Это ты так развлекаешься, да?

– Нет. Всё по-честному. Просто у меня была давняя мечта. И теперь я ее осуществил, за что вам, ребята, огромное спасибо. Но теперь мне надо совсем другими делами заниматься…

– Поняла… Тебе спасибо! Слушай, может, мы когда-нибудь ещё, а?

– Кто знает, всё возможно.

Распрощавшись с ребятами, сел в свой рыдван с твердым намерением немедленно ехать домой.

– Поздравляю, мой добрый сеньор! Это было замечательное выступление. И я рад, что вы осуществили свою мечту, – прозвучал такой знакомый голос.

– Нафаня! Живой!

– К вашим услугам, мой добрый сеньор!

– Как у тебя с маной?

– Отлично подзарядился во время фестиваля, так что готов на любые свершения, – отрапортовал невидмый домовой.

– Славно, дружище. Тогда давай отъедем отсюда подальше и перепрыгнем в Тарусу. Там всё и расскажешь, что захочешь рассказать. Как говорил один царевич, у меня в этом городе остались незакрытые дела.

Настроение взлетело еще выше. Нафаня жив! Я, улыбаясь от уха до уха, покидал фестивальный полигон под неодобрительное ворчание так и не закрытой кхазадки по фамилии Гештальт, и думал о том, что уж свой-то я закрыл. И – отлегло, как отрезало. Нет, я был натурально доволен и счастлив, это очень особенное ощущение: петь на сцене и ловить энергетику зала. Но вот прямо вот сейчас я понял, что это не моё. Повторить когда-нибудь раз-другой – почему нет, но так-то по жизни хочется совсем другим заняться. Меня ждет магия, в которой я по сей момент ни в зуб ногой, и я, наверное, как Ломоносов сейчас, что шагал с рыбным обозом, обуреваемый жаждой знаний.

Но вот отъехали подальше, и я остановил машину.

– Нафаня, мы готовы?

– Готовы мой добрый сеньор.

– Тогда погнали в Тарусу.

Всего два удара сердца – и мы на обочине калужского тракта, всего за пару верст до Тарусы. Сняли отвод глаз, да и поехали к себе на Овражную, где, разумеется, никого не было – календарный месяц до того дня, когда хозяин-пьяница придет за квартплатой, еще далеко не истёк.