Текст книги "Бездарь и домовой (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Бездарь и домовой

Глава 1
Прощай, гречка!

Видимо, за отсутствием конюшни, пороли меня в гараже. Это я понял, когда всё-таки очнулся. То есть, конечно, слегка потом, потому что, едва придя в себя, первое, в чём стопроцентно уверился – так это что попал в ад: едва зрение сфокусировалось, увидел огромного орка в кожаном фартуке с розгой в руках. Заорал и снова лишился чувств.

Придя в себя снова, глаза открывать не спешил. Отметил, что лежу в мягкой постели, накрытый легким, но теплым одеялом. Откуда-то доносится пение типичных птиц средней полосы России: уверенно распознал дрозда-рябинника, зяблика и синицу. О, а вот и вяхирь заухал заполошно. Я что, дома⁈ Но запашок здесь, честно говоря, тот ещё – как возле бака с пищевыми отходами в июльский полдень.

Я лежал, восстанавливая последовательность случившихся в этот неординарный день событий, и констатировал, что средневековая христианская концепция посмертного воздаяния, увы, оказалась почти точной. Иначе, как объяснить то, что со мной произошло?

Впрочем, судите сами: в полном согласии с каноном североамериканского блюза и биоритмом пожилого организма, я проснулся рано утром. Механически позавтракал – вчерашняя гречка с парой сосисок (раз в неделю можно, можно себя чуть побаловать), бутерброд, чай. Столь же механически послушал телевизионные новости, не найдя ни сил, ни желчи их прокомментировать даже для себя. И пошел на рыбалку. Нет, сперва я, конечно, накопал червей – целых двух, больше, как правило, не нужно. Взял бамбуковую трехколенку, помнившую еще моего отца, складную табуретку, бутылку с водой – и на речку.

Уже три года с лишним я живу один-одинешенек на этой старой даче, построенной дедом – главбухом стройтреста Матвеем Ромодановским еще в эпоху архитектурных излишеств. Самому деду, впрочем, излишества были не по чину, так что вышла у него обычная деревянная дача с застекленной верандой и мезонином. Покрасить бы вот только, но мне было всё равно, а теперь уже точно поздно.

В теплое время года каждый день таскаюсь на рыбалку – на одно и то же место, с одной и той же снастью. Что удивительно, иногда даже кого-то вылавливаю, и неизменно отпускаю: на что мне эти крохотные рыбёшки? Кажется, теперь я знаю в лицо всех местных пескарей и уклеек.

Клязьма в наших краях – весьма кудрявая речка, и на ней полно мест, где раз забросил – и никуда твой поплавок не снесет течением. Привычно ставлю табуретку на берегу тихой заводи, насаживаю червя и отправляю его купаться. Удочку – на рогатку, сам – на табуретку. И так до тех пор, пока не надоест. На древний облезлый поплавок можно не смотреть – каждый микрон его поверхности известен мне до последней подробности.

Как дошёл я до жизни такой? Да вот дошёл как-то. Жил-был, журналистил, пламенно призывал и гневно изобличал. Но всему есть предел: сперва меня выперли на пенсию. Потом, когда дожевали последние остатки последних грантов, жена вдруг вспомнила, что где-то далеко не то на Юге, не то на Востоке (это как считать) уже давно как сыр в масле катается ее младший брат. Забрала сына, трешку в Москве нашу продали, мне сколько-то сунули в зубы, чтоб сразу не подох – и фьюить, ловите конский топот, как говорится.

Я провалился тогда в какую-то лютую апатию, из которой так и не выбрался. Жить было негде, кроме как на даче – что ж, хоть бомжевать не пришлось. Гречка и макароны? Отлично! Эх, где мои святые девяностые, когда что ни день, то презентации, на которых нашу журналистскую братию кормили от пуза… Но да и ладно – и я без звука погрузился в это гречнево-макаронное бездумное болото с ежедневной рыбалкой.

Одна лишь настоящая, живая мысль свербела что ни день, доставала, как зуб мудрости, сводила с ума: почему, ну, почему четверть века назад, когда обрушился на меня кризис среднего возраста, не послушался я зова души и не стал музыкантом, воплотив детскую мечту? Забоялся? Заленился?… А, какая теперь разница.

…Понятное дело, ничего не клевало. Ручаюсь, рыбы здесь мою снасть давно привыкли считать обязательной частью придонного ландшафта. Но вот погода явно портилась: невнятно-серое с утра небо наполнялось грозной чернотой, вдалеке уже погромыхивало. Промокну? Заболею? Пневмония? Да что вы говорите! Ну и чудесно, может, сдохну наконец.

Кажется, я даже ухмыльнулся, когда раскаленный трезубец разгневанного божества сошел с неба прямо в меня. И сразу – порка. Ну, не ад ли? Без всяких чистилищ, судилищ и прочих придуманных в сияющих чертогах благословенного Запада глупостей.

Но было одно «но». Тело зудело и болело, тело настоятельно просилось в туалет и, главное, ощущения говорили, что это самое тело куда крупнее привычных тщедущных мощей.

– Очухался ли, Фёдор Юрьевич? – прогудел кто-то.

– В процессе, – пробормотал я чужим внезапно молодым голосом и от удивления распахнул глаза.

– Ах, «в процессе»⁈ Знать, мало науки тебе от порки вышло, скотина бездарная! – заорал всё тот же некто – невысокий, весьма плотного сложения, богато, хоть и странновато, одетый дядька, с виду – мой ровесник, то есть, под семьдесят. – Григорий и Матвей на Балканах сгинули, живота не пожалев, а ты, бесов трутень, всё «в процессе»? Сукин ты сын, а не последний наследник древнего рода! Два дня, два дня еще мне терпеть твою бессмысленную харю! Закон я знаю, но осталось лишь два дня! А потом – извините-подвиньтесь, сударь без имени, без роду-племени – вот Бог, вот порог! Знать тебя не желаю! – и ушел. Дверью, правда, не хлопнул – я успел заметить, она тут такая монументальная, что, верно, ею можно сплющить средних размеров танк.

Задрав обалдело голову, остался оглядывать крышесносящую роскошь помещения, в котором очутился: затейливый лепной фриз; расписанный в стиле Босха, но с явным русским колоритом потолок, шелк, позолота – и тщился разобраться в законах этого странноватого ада. И пока что не смог понять вообще ничего. Не сойти с ума активно помогал организм, настойчиво повторявший идею совершить гигиенические процедуры. И я сел на огромной антикварной кровати, свесив ноги. Ох, ни фига себе! Вот эти лапищи, эти колонны – это я, что ли? Дела-а-а…

Вскочив, упал обратно: ноги подкосились, орк в фартуке экзекуторское дело, похоже, знал на «отлично». Но что ж мне теперь, под себя ходить? Нет уж, такой ад нам не нужен! Поэтому тихонечко, держась за спинку кровати, встаём… Встаём, я сказал! Так, вот это уже хорошо. Эх, костыль бы – но чего нет, того нет. Ладно, пойдем по стеночке. Правда, до ближайшей метров пять, но это ничего: если выставить руки вперед (мама дорогая, ручищи, как у мясника какого) и быстро-быстро перебирать ногами-колоннами, наверное, есть шанс добраться до спасительной опоры, не утратив окончательно равновесия.

Раз… Два… Вперёд! Уф, добежал. Теперь уже можно поувереннее, к ближайшей двери – вдруг там искомый санузел? Увы, нет. Не то кабинет, не то библиотека, и, хотя все выглядит чистенько и аккуратно, производит впечатления помещения из какого-нибудь «музея-квартиры», как у Горького в особняке Рябушинского, к примеру: всё красиво-интересно, но мертво, жизни нет. Непременно ознакомлюсь, но, ради Бога, не сейчас, ползём дальше.

Вторая дверь оказалась столь же мемориальным спортзалом – небольшим, но очень круто «упакованным». Штанги-гантели… И батарея непочатых винных бутылок вдоль стены. Не то, всё не то, дальше, держаться нету больше сил…

По законам всех классических жанров, на третий раз свезло, и я попал в сияющий мрамором рай сибарита. Всё настолько дорого-богато, что, пожалуй, никогда подобного уровня роскоши – причем не сказать, чтоб прямо вот пошлой – не видел, а видел я в этой… нет, теперь уже «в той» жизни всякое, уж поверьте.

Избавившись от наиболее насущных проблем, решил наконец познакомиться с собой и подошел к зеркалу. А знаете, господа, ведь могло бы быть и хуже, как говаривал один популярный полтораста лет назад адвокат. Мог бы там, к примеру, отразиться кривой-косой горбун с ногами разной длины. Но нет. На меня смотрел здоровенный – кил этак сорок, правда, явно лишние – юноша лет не более двадцати. Рост повыше среднего, в плечах немало. Мда, атлетической фигурой эту оплывшую тушу даже с пьяных глаз не назовёшь. Смотрим дальше. Копна соломенного цвета волос, нос прямой, хороший, но вот всё остальное… Щёки такие, что любой бассет умрёт от зависти. Карие глазки заплыли жиром, но в них теплится злость. Моя злость. Давно и прочно забытая, но – моя.

Не знаю, какие тут у них в аду порядки, но в перерывах между пытками надо постараться привести новое вместилище моего еще с утра казавшегося бесполезным духа в относительный порядок. Никогда прежде не занимался ни спортом, ни хотя бы фитнесом, но с этим же надо что-то делать! А то таких жиртрестов девушки не любят, это я по молодости помню хорошо. Велосипед для начала раздобыть, что ли? Дело хорошее, но делают ли тут велосипеды для таких бегемотов, как нынешний я?

Удивительное дело: наконец умерев и попав в преисподнюю, я истово захотел жить.

Окончил самоосмотр, всё так же по стеночке вернулся в свое обиталище и наконец-то его разглядел. Право, лучше б этого не делал, потому как немедленно стало подташнивать: обитал я в натуральном свинарнике. Нет, антураж-то изначально подразумевался не менее роскошный, чем в остальных помещениях, но загадил его кто-то капитально. То тут, то там валялись какие-то предметы одежды, пара стульев, еще что-то, не понять толком. Изящный (в прошлом) сервант пал жертвой попадания в него какого-то крупного тела – возможно, что и моего нынешнего, но вот уж этого точно не помню. Огромный стол был погребен под курганом объедков былого пиршества – достаточно давнего, судя по всему. Странно только, что ни одной мухи вокруг не видно: такой густой запах просто обязан соблазнить сотню-другую этих вездесущих тварей.

Определенно хотелось есть, но смотреть в сторону стола пока не мог и решил заменить пишу телесную духовной. Добыв в одной из куч безразмерный халат, упаковал в него телеса, подпоясался кушаком с кистями. Срам прикрыл, можно и в библиотеку.

Библиотека, увы, состояла сплошь из иностранной литературы. Хотя нет… Не сразу, но сообразил: названия всех книг на корешках отчего-то написали на транслите: по-русски, но латиницей. Едва я это понял, воодушевился, но, как оказалось, несколько преждевременно. Потому что вот как назывались книги, названия которых я прочел первыми: «Osnovy teoreticheskoy magii», «Prakticheskoe demonovodstvo», «Spravochnik nachinayuschego nekromanta»…

Бочком-бочком, по-прежнему не отлипая от стены, вернулся в комнату. Магия⁈ Весело… Хотя, это же ад, чему удивляться? Практиковать дальнейшую порку и прочие истязания надо мной, правда, пока никто не спешил, но вот бардачный натюрморт, кроме всяких шуток, заставляет испытывать истинно адские мучения. Потому что, даже занырнув в апатию с головой, я всегда мыл и убирал посуду, по утрам застилал кровать и чистил зубы минимум дважды в день. Не терплю беспорядка, хотя, казалось бы, журналист, творческая личность…

Дополз до входной двери, выглянул – никого. Давя в себе брезгливость, исследовал стол и таки нашел его – позолоченный колокольчик на длинной ручке, в назначении которого трудно ошибиться. Позвонил. Подождал. Еще позвонил. Ещё подождал – никакой реакции! Выполз в коридор и позвонил со всей дури там. Где-то в конце коридора кто-то выглянул из-за угла и тут же юркнул обратно.

– Эй! – заорал я. – Кто там, как вас… У меня убраться надо, и есть хочу! – только эхо моего беспомощного вопля, ничего кроме. Вакуум! Ладно, возьмём себя в руки и пойдем почитаем что-нибудь.

Стараясь не смотреть на справочник начинающего некроманта, вдумчиво осмотрел другие полки. Уже на второй повезло: там явно содержались труды, посвященные общеобразовательным дисциплинам. Так что я цапнул книгу «Nikolay Karamzin. Istorya Gosudarstva Rossiyskogo» и с этой добычей уполз на кровать. Читаю я очень быстро, никакому транслиту не сбить мой полёт, так что удивляться начал уже секунд через десять.

Если этому Карамзину можно верить хоть чуточку больше, чем придворному историографу Романовых, opus magnum которого я читал в прошлой жизни, мой ад назывался словом «Твердь» и был, в общих чертах, немало похож на тот мир, в котором меня шарахнуло по лбу молнией. Но сразу же нашлись и отличия, и какие! Начнем с того, что вместо большинства античных легенд и Ветхого Завета, тут был толкиновский «Сильмариллион» пополам с «Властелином Колец». То есть, на полном серьезе считалось, что плюс-минус так оно всё и было во времена, которые принято именовать легендарными, а Гэндальф-Митрандир почитался примерно на уровне библейского пророка – впрочем, это у илуватарианцев. Кроме шуток, к труду Карамзина прилагалась карта, где и Минас-Тирит, и древняя земля Белерианд, и даже огненная гора Ородруин были размещены на евразийских просторах. Охренеть. Мальчики и девочки из Нескучного сада были не мечтателями-эскапистами, а реконструкторами, оказывается.

Что ещё добавляло эмоций, при таком богатом прошлом христианство в более-менее привычном виде на Тверди также присутствовало.

С другой стороны, чему удивляться, если, оказывается, в этом мире по сей день спокойно обитают эльфы минимум трёх пород, гномы, орки нескольких разновидностей – одного успел лично повидать – и даже тролли. Вот с хоббитами засада вышла: как утверждал Karamzin, «Nikakih hobbitzev ne suschestvuet».

В горле пересохло. Захотелось одновременно попить, поесть, выпить и покурить – хотя последние два упражнения я уж лет семь, как не проделывал. Но, краем глаза вновь окинув жуткий стол, поборол слабость и вернулся к чтению.

После Первой Империи Людей (нам известной под названием «Римская»), местная история, как это ни странно, вырулила на привычный мне по школьным учебникам путь. Не без нюансов, конечно, но в рамках погрешностей. Но вот история местной России пошла не то вверх, не то просто в другую сторону после царя Иоанна IV Васильевича. Начнем с того, что сына и наследника Иоанна Иоанновича он не убивал, так что затасканной на смешные картинки в вотсапе многострадальной картины на Тверди не было и быть не могло, даже если бы вдруг сыскался лишенный инстинкта самосохранения художник. Да и меньшой, Димитрий Иоаннович, не падал в Угличе на ножик раз этак несколько. Царь – мощнейший маг-менталист – передал старшему сыну, обладавшему схожими талантами, державу в полном порядке, с действующей опричниной, выигранной Ливонской войной и живым-здоровым Малютой Скуратовым. А прозвище «Грозный» царю так понравилось, что он сделал его родовой фамилией, так что с XVI века и, судя по всему, до нынешних времён, Русью правила династия менталистов Грозных – безо всяких смут и прорубания окон куда ни попадя.

Помимо опричнины и земщины, в здешнем мироустройстве существовали также «юридики» – как я понял, эволюционировавшие из боярских вотчин, а также уже напрочь мне непонятные «сервитуты». А еще в державе нашей и прочем мире обильно присутствовала некая Хтонь, что уж вовсе было далеко за горизонтом моего понимания. Ну да ничего, разберусь – время, надеюсь, у меня есть. Потому что, чем бы ни был этот мир, кем бы он ни был населен, а я снова чувствую себя по-настоящему живым. И очень не хочу терять это ощущение.

Прочел я всё это и осознал, что переутомился. И, хотя на дворе был еще белый день, без лишних затей лёг спать, героически наплевав на завывания избалованного желудка. «Если хочешь ты покушать, ляг поспать, и всё пройдёт, – вспомнил я вековую мудрость из детства. И ехидно добавил: – Кушай, Феденька, собственные подкожные запасы. Небось, не зачахнешь!».

Не знаю, сколько спал, но разбудил меня топот котов и последовавший за ними истошный вопль. Топот котов я не спутаю ни с чем: в детстве мы жили в коммуналке на Старой Басманной, и у всех соседей, кроме нас, были коты, которые слаженно тубадумили по дощатым полам коридора каждую ночь, выясняя, кто тут самый главный молодец. Вопль же был примерно, как у сэра Генри Баскервиля, когда на тропинке средь девонширских болот он в ночи повстречал воплощение родового проклятия. Я сел в кровати. Тьма – хоть глаз коли.

– И как бы здесь включить свет? – подумал вслух, и свет незамедлительно зажегся.

Встал, отметив, что сон пошел на пользу, так что, очень может быть, стенка мне больше в качестве опоры не понадобится, поковылял к двери.

– Тимоха, что там за вопли? – послышался за дверью голос.

– Да кошки арагонца опять гоняют, Родион Гордеич, – ответил второй.

– А… Так и пускай их гоняют, тьфу ты, нечисть латынская.

Голоса удалились, но я продолжал подпирать дверь. И тут в нее поскреблись где-то внизу. – Кто там? – приоткрыл.

– Мадре де дио, меня услышали! – едва слышно простонал кто-то на полу. – Сеньор попаданец! Ради всего святого, умоляю, впустите, спасите от верной лютой смерти!

Глава 2
Обретение имен

Я подхватил крохотное тельце внезапного гостя, закрыл и запер дверь. На руках моих оказалась искусно выполненная игрушка: маленький, сантиметров 25 ростом, человечек, правда, каких-то мультяшных пропорций. Видом гость – явный южанин: чернявый и носатый, щёгольские усы, бородка-эспаньолка. Одет в темные штаны и некогда белую просторную рубаху, на ногах – черные сапожки. Чудесная была бы игрушка, глаз не оторвать, если б не одно «но»: она была живая и прямо вот сейчас истекала кровью, сочившейся из нескольких глубоких царапин.

Медик из меня аховый, но кое-какие азы первой медицинской помощи со школьных лет запомнил крепко. Я положил потерявшее сознание существо на кровать, метнулся к проклятому столу. Нашёл недопитую бутылку с чем-то прозрачным, понюхал: вроде, водка. Чуть-чуть, но мне много и не надо. Там же откопал более-менее острый нож, с его помощью (после протирки алкоголем) отрезал от простыни пару узких полос. Подумав, поделил каждую на четыре части: уж больно невеликим оказался пациент.

Промыл раны водкой – на кошачьих когтях много всякой дряни, – и забинтовал. Приходить в себя пострадалец не торопился, но дышал довольно ровно, так что я не терял надежды с ним когда-нибудь пообщаться.

Не зная, чем еще помочь бедолаге, оставил его в покое и вернулся к чтению: какой уж теперь сон! Читал всё того же Карамзина, и из косвенных сведений составлял непротиворечивую картинку этого мира. Вот взять, скажем, магов. Никто в этом мире не рождается готовым волшебником, хотя предрасположенность аристократии к магии в целом несколько выше, чем у простого обитателя земщины. Сперва, под воздействием каких-то так мной пока и не проясненных факторов, происходит первая инициация, для немалого числа несчастных – она же и последняя, и таких людей здесь принято называть пустоцветами. Почему несчастных? Потому что им показали демо-версию могущества, приоткрыли калитку в восхитительный мир элиты и даже обучили магическим основам в соответствующих учебных заведениях – но и всё на этом. Зато те, кому повезло сподобиться второй инициации, становились уже настоящими волшебниками. Они-то и считались главным богатством державы, ценностью своей многократно превосходя золотой запас. И эти самые волшебники – вот еще один нюанс – жили несколько дольше прочих людей, полтора века считались нормой. А соответствующие знания вместе с личным могуществом позволяли им, при желании, выглядеть молодыми хоть до самой смерти. Крутой приз, правда?

Описанные историком нюансы административного устройства страны я к сведению принял, но положил себе узнать в более современных, чем двухсотлетней давности труд, источниках уточнить нынешнее положение дел.

Тут наконец-то заворочался мой нечаянный пациент.

– Где я? – пробормотал он.

– В безопасности – ответил я.

– Ох, простите, сеньор! – игрушечный человек заворочался и сел. Осмотрел себя с некоторым удивлением: – Скажите, сеньор, это вы меня перевязали?

– Ну да, – пожал я плечами. – Вы истекали кровью, надо было что-то делать.

Человечек порывисто поднялся, что привело к падению с кровати. Но, подобно подравшей его кошке, в падении он сгруппировался и приземлился мягко. Правда, тут же бухнулся на колени.

– О, благодарю, благодарю вас, сеньор! Вы спасли меня, вы перевязали мои раны, вы уложили меня на господскую кровать… Моя жизнь целиком принадлежит вам, благородный сеньор, и это не фигура речи.

– Полноте, друг мой, – начал я: в ситуации полной неопределенности мне еще такого «должника» не хватало…

– Мадре де дио! Вы назвали меня другом? – он натурально заплакал.

А я слегка запаниковал – нет, на этой самой Тверди, куда меня, судя по всему, занесло, подобные выспренние изъявления чувств, возможно, и в порядке вещей, но прежде я ни с чем таким не сталкивался. Метнулся в ванную, свернул крышку с какого-то флакона, промыл, налил холодной воды, принес несчастному.

– Вот, попейте и успокойтесь, пожалуйста.

Он выпучил глаза еще сильнее, но, к счастью, ничего больше не сказал, покорно принял воду и выпил до дна.

– Успокоились? – спросил я, и мой визави не вполне решительно, но кивнул. – Отлично. Давайте поговорим, если вы в состоянии. Начнем с начала. Кто вы?

– Хосе Натаниэль де Лос Трес Барбосес Террибле Бромиста, домовой из Арагона, к услугам вашей милости.

– Красиво звучит, – покачал головой я. – А как вы сюда попали?

– Превратности судьбы, – не пожелал вдаваться в подробности домовой, но попросил: – Добрый сеньор, вы меня чрезвычайно обяжете, если станете обращаться ко мне на «ты» – именно так веками предписывает этикет вести общение между домовыми и людьми.

– Принято, дружище Хосе Натаниэль. Но скажи мне, откуда у ис… арагонца вдруг имя «Натаниэль»?

– Дедушка был с Авалона, – потупил глазки мой собеседник. – Это страшно?

– Отнюдь, просто удовлетворял любопытство. Прости, сам представиться пока не могу, ибо понятия не имею, кто я, собственно, такой.

– Ну, это-то мне известно, – взбодрился арагонец. – Зовут вас, добрый мой сеньор, Фёдором. По батюшке – Юрьевич, по фамилии – Ромодановский. В настоящую минуту вы являетесь единственным наследником древнего княжеского рода.

Что и говорить, остаться при родных ФИО оказалось приятно – главное, чтоб вшивая интеллигенция князь-кесарем не дразнила, – так что выдохнул с немалым облегчением. Насчет наследника древнего рода – это, если верить давешнему взъяренному визитеру, ненадолго, до послезавтра. Но, пожалуй, оно и к лучшему: уйду, куда глаза глядят, авось, не пропаду: тело-то молодое, в порядок его привести только. Зато никто больше не будет пороть меня в гараже, между лимузином Bojarin и внедорожником Ursa.

– Там, у двери ты назвал меня «попаданцем». С чего ты… Как ты это понял?

– Видите ли, мой добрый сеньор, такие, как я, видят это запросто. В гараж притащили одного человека, потом Шаптрахор перестарался, ударил чрезмерно сильно… Насмерть. Но в следующую секунду вы ожили – только уж вовсе другим человеком. И я, признаться, этому рад – сказать по чести, прежний обитатель вашего тела был в самом деле изрядной канальей. И никто, кроме меня, этой подмены не заметил: уруки сильны и ловки, но не наблюдательны и вообще умом не быстры. Родион наш Гордеич – управляющий – обычный человек, и ему такого не дано. А больше там, кроме меня и, разумеется, вас, и не было никого. Души людей из другого мира приходят на Твердь не так уж и редко – хотя и не особенно часто. О большинстве таковых попаданцев отлично осведомлены маги Чародейского приказа и, несколько реже, ярыжки Сыскного.

– Ясно, – с умным видом кивнул я, хотя до ясности пока было далече. – А за что пороли это тело, не знаешь?

– Экзекуцию вам назначили за буйное распитие водки со снага, да еще в собственных покоях, что есть умаление и поношение родовой чести, и потрясение основ – правду сказать, с этим я полностью согласен. Это ж как себя нужно не уважать, чтобы пить со снага?

– Возможно, присоединюсь к твоему негодованию, но вот беда: я понятия не имею, кто такой, такая или такие снага.

– Орки, – пожал плечами домовой. – Зеленые орки, наихудшая их разновидность. Хуже них – только кошки. От снага есть шанс убежать, от кошки – увы.

– Так, хорошо, с этим разобрались. Теперь бы понять, чего от меня хотел тот богато одетый господин, что орал на меня днем, и почему он собрался выгнать меня отсюда через два дня, но не раньше?

– Ну, это просто, как хамон настрогать, – ухмыльнулся домовой.

И поведал мой новообретенный маленький друг с угрожающе звучащим именем вот какую историю. Дядька, что орал на меня – почтенный родитель того бегемота, в чью тушу я давеча влетел, князь Юрий Григорьевич Ромодановский. У меня (да, у меня, пора привыкать, а то до шизофрении недалеко) прежде были еще два старших брата, весьма толковые, по местным меркам, молодые люди, полные волшебники. Оба погибли на недавней войне на Балканах. Кроме меня и князя, Ромодановских на Тверди не осталось вовсе – одна боковая ветвь сгинула полностью во время некоего Восстания Пустоцветов, вторая захирела и вымерла сама собой тремя десятками лет позже. Мой старший брат был женат, но его супруга погибла в стычке с Ермоловыми. Средний не успел. Так что причина отцовской ярости была проста и ясна: мало того, что единственный кроме него оставшийся в живых Ромодановский (супруга скончалась пятнадцать лет тому от какой-то Черной немочи) до сих пор не прошел даже инициацию первого порядка, так был, ко всему, редкостным балбесом: наук не превосходил – вообще не читал; только жрал в три горла, пил всё, что смахивало на алкоголь, дрых едва не сутками, особенно, с перепою, да девок портил, как в возраст вошел. Этакий «золотой мальчик» – за неимением равных по происхождению дружков, якшающийся с кем попало, вплоть до снага.

А штука в том, что первая инициация, как правило, еще в ранней юности происходит, и, если годам к 15–16 надежды какие-то еще остаются, то к совершеннолетию тремя годами позже о магических перспективах можно смело забывать. И дальше сошлись три фактора: с этими инициациями вся аристократия носится, аки дурень с писаной торбой, и мой папенька – отнюдь не исключение, это раз. Два – суровый закон предписывает до совершеннолетия чада нести полную за это самое чадо ответственность, сколь бы непутевым оно ни было. Ну, и третье – у князя, на фоне полного крушения надежд, лопнуло ещё и терпение, так что он решил вычеркнуть меня из своей жизни. И как раз послезавтра он сможет это сделать, потому что мне исполнится аж 18 лет.

Изгонять «бездаря» князь вознамерился с пустыми руками и в одном исподнем, так что у меня было всего около суток, чтобы сообразить, как улучшить свою стартовую позицию. Сам факт выкидывания меня из аристократии и отсутствие магических перспектив вызывали не желание посыпать голову пеплом от отчаяния, а, скорее, бурную радость: свобода – наше всё! А что до роскоши… Как говорила моя мудрая мама: «не жили богато, нечего и начинать». Эту ее фразу я часто повторял, изготавливая очередной запас гречневой каши на разваливающейся даче.

Нашелся и еще один нюанс, из-за которого я теперь просто-таки жаждал скорейшего исторжения из аристократических рядов. Дело в том, что все дворяне в этой версии российской монархии обязаны служить. А вот этого, признаться, никак не хотелось бы: привык, знаете ли, быть вольной птицей. Нет, ну, главный редактор там, или грантодатель – понятное дело, «заказывают музыку», но это же не служба, это другое, просто бизнес. А ещё можно, оказывается, свободно подать заявление и выйти из дворянства в земские обыватели. Правда, колдовать в земщине нельзя совсем, за такое, представьте себе, на кол посадить могут – но я-то не маг! Впрочем, мне и заявление писать не придется: разъяренный князь всю работу собрался сделать за меня.

Я прервал Хосе Натаниэля, поинтересовался его самочувствием. Испанский домовой заверил, что оно гораздо лучше, и вообще, на нём всё заживает, как на собаке, коих он, между прочим, не боится вовсе, так как собаки принципиально не желают знаться с нечистой силой.

– Но, добрый мой сеньор Теодоро, – продолжал домовой, – вам придется смириться с мыслью, что я буду сопровождать вас в изгнании. Мало того, что я полагаю себя весьма вам обязанным… Мне здесь, признаться, живется не сказать, чтоб хорошо. А с вами, полагаю, будет, как минимум, интересно.

– Идёт, – легко согласился я: колобродить в одиночку или в компании, пусть и нечистой силы – это таки две большие разницы. А одиночества я, пожалуй, уже с лихвой переел. – Только, друг мой Хосе Натаниэль, придется нам поменять тебе имя. Не потому, что я хотел бы тебя как-то унизить, обидеть, «поставить на место» и так далее – вовсе нет. Просто здесь, в Русском царстве, твое имя звучит чуждо и, главное, привлекает ненужное внимание, коего нам, хотя бы на первых порах, лучше бы избегать. Понимаешь меня?

– Ну, да, – горестно вздохнул враз растерявший пыл и пафос домовой.

– Молодец, что понимаешь, – кивнул я и принялся размышлять вслух. – А звать тебя будут…. Хосе – Иосиф, Йозеф, Йошка… Нет, не то. Натаниэль, Натаниэль… Нафанаил? Да, конечно же! Как ещё могут звать русского домового, если он не Кузьма⁈ Только Нафанаил! Кратко – Нафаня!

– Нафаня… – попробовал произнести домовой, и рот его растянулся до ушей. – Очень смешное слово. Но мне нравится, хозяин!

До рассвета оставалось не более двух часов, когда мы в общих чертах согласовали план на завтрашний день. Для начала самостоятельной жизни лучше всего иметь на руках деньги, и хорошая новость заключалась в том, что они у меня были. Как предположил Нафаня, в какой-то момент прежний Фёдор Ромодановский отложил двадцать пять тысяч денег, и более к ним не прикасался – может, и забыл. Я не знал, много это или мало, но всяко лучше, чем вовсе ничего, правда же? К тому же меня позабавило название местной валюты: деньги – они деньги и есть, причем, в звонкой монете. Но их надо было как-то вынести за пределы дома. Для Нафани, по его словам, тяжесть оказалась неподъемная, так что кроме меня, некому. Но вот как?

Домовой обещал спереть где-нибудь заплечный мешок, а мне предстояло решить, что, кроме денег, из самого необходимого я туда положу. Всё это провернуть надо было в первой половине дня, потому что дальше существовала угроза не успеть.

Я все-таки проверил повязки и убедился, что они более не нужны: домовой регенерировал с потрясающей скоростью. После этого еще раз извинился за гадостный запах в комнате и, попрощавшись с гостем, лег спать. А Нафаня взял, да и исчез.

Проснулся от тихого позвякивания колокольчика. Открыл глаза. Никого. Честно сказать, сразу подумал, что весь этот бред, включая рыбалку с молнией, мне просто приснился, так что пошлепаю я сейчас к холодильнику за своей гречкой. Но откуда тогда колокольчик? Открыл глаза. Нет, никаких поблажек: огромная кровать, расписной потолок, и задняя часть организма саднит после вчерашней порки. Значит, и домовой был на самом деле, и со всем этим мне теперь жить долго и, хочется верить, счастливо.