Текст книги "Бездарь и домовой (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Нафаня! – позвал я. Ноль реакции. – Нафаня! – опять нет ответа. – Хосе Натаниэль де Лос Трес Барбосес Террибле Бромиста! – рявкнул я, но снова тишина в ответ, домовой как стоял неподвижной статуей, так и оставался стоять.

– А он точно ваш? – ехидно поинтересовалась Цветаева.

– Мой, мой. Во всяком случае, он много раз называл меня то «хозяин», то «мой добрый сеньор».

– Хм, занятно. Тогда давайте попробуем так. Повторяйте за мной, – и академическим тоном, медленно она начала диктовать: – Иплеатур вигоре эт эвигилет э сомно![1]

* * *

[1] Наполнись жизненной силой и пробудись ото сна (лат).

– Так, сейчас… Блин, покойника какого ненароком не поднять бы… Ой…

– А вы что, умеете? – изумилась Цветаева. – Какая прелесть! Честное слово, я никому не скажу!

– Умею, хоть и нечаянно…

– За нечаянно у нас, как правило, бьют отчаянно, молодой человек! Но, может быть, всё же представитесь настоящим именем?

– Меня могли бы звать Фёдор Юрьевич Ромодановский. Но десятого июля отец изгнал меня и пресек род. С тех пор я Иванович и Нетин, даже настоящий земский паспорт есть, – я продемонстрировал ей документ.

– Однако, какие страсти! За что ж он вас так?

– За полную никчемность. Но на второй после изгнания день я инициировался, и теперь резонно опасаюсь, как бы чего не вышло.

– Понимаю вас. Но не волнуйтесь. Смотрите на вашего мерзавца, думайте только о его пробуждении и повторяйте за мной: Иплеатур вигоре эт эвигилет э сомно!

Я повторил, не отрывая взгляда от домового. Нафаня шевельнулся, захлопал глазками, – короче, ожил.

– Где я? – спросил он, и хорошо, что не по-арагонски.

– В плену, мой друг, – ответил я.

– О, хозяин! – обрадовался домовой. – Вы здесь! Но почему я тогда в плену?

– Тебя при драматических обстоятельствах пленила могущественная волшебница, у которой ты украл ценный талисман.

– Я? Украл⁈ – очень натурально удивился Нафаня. Потом полез за пазуху и смутился: – Да, действительно. Украл. Не удержался, простите, – он достал из-за пазухи выцветшую от времени простенькую тряпичную куколку в половину себя размером – и где она там только поместилась? Посмотрел на нее с обожанием, вздохнул, спрыгнул с трюмо, подошёл и с новым тяжёлым вздохом положил добычу к ногам поэтессы. – Простите меня, госпожа. Я никак не мог удержаться. Потому что это шедевр, это само совершенство!

– Я сейчас опять расплачусь, – пробормотала Марина Ивановна. – Ты прощён. Возвращайся к хозяину.

Нафаня огляделся, подошел ко мне, потоптался нерешительно.

– Хозяин, а можно я домой пойду? – робко спросил он.

– Нужно, – строго ответил я. – Но, чтобы больше никаких приключений! Из-под земли достану!

– Слушаюсь и повинуюсь, – серьезно кивнул домовой и исчез.

– Какой всё-таки прекрасный день, – задумчиво произнесла Цветаева. – Может, чаю попьём?

До встречи с Дубровским оставалось не больше часа, кроме того, мне позарез надо было в редакцию с ее мощным компом. Но отказать этой женщине? Да вы, верно, шутите!

– В ближайшие сорок пять минут я всецело в вашем распоряжении, – ответил я.

– А потом? – подняла она бровь.

– А потом у меня деловая встреча, на которую лучше бы не опаздывать.

– Какая насыщенная жизнь, аж завидно! – вздохнула она, и пошли мы пить чай.

И мы пили чай, и она говорила без умолку, перемежая воспоминания о Париже начала прошлого века с какой-то заумью из области теоретической аэромантии и, конечно, со стихами. Очень душевно, хоть и многое непонятно.

– Скажите, Федя, ведь наверняка вы всё-таки поэт? – вдруг спросила она. – Мне кажется, все некроманты просто обязаны быть поэтами. Вечный триализм: жизнь, смерть – и любовь! Ах, как это захватывающе!

– Увы, Марина Ивановна, не поэт я. Может, и стану им когда, но пока не чувствую ничего такого. Но вот песню спеть – могу. Позволите взять вашу гитару? Я видел там, на стене.

– Берите, конечно. Ее сто лет никто не трогал.

Я подумал, что в её устах «сто лет» вполне могли и не быть фигурой речи – и вздрогнул. Взял гитару, настроил, запел.

Мне нравится, что вы больны не мной.

Мне нравится, что я больна не вами…

– Уделал ты меня, Фёдор Юрьевич. Как говорится, нашим салом – да по нашим же сусалам. И то верно, всему свое время и каждому – своё, – вздохнула Цветаева. – Но романс превосходен. Музыка твоя?

– Нет, автор ее мне неизвестен, к сожалению[2].

– Жаль… Но будь готов, что однажды я возникну на пороге твоего жилища и попрошу спеть ещё.

– Договорились, Марина Ивановна.

– И пригласи на свадьбу. Я расскажу твоей жене, как никогда не стать старой, – сказала она, закрывая за мной дверь.

[2] Микаэл Таривердиев, если что. Федя просто не пожелал сознаваться ещё и в попаданчестве – и так наговорил лишнего.

Глава 10
Инициация

Наташа вернулась домой еще засветло. Проскользнула к себе, приняла душ, оделась в домашнее. Заглянула к родителям.

– Мам, пап, я дома.

– Всё ли хорошо? – спросил Константин Аркадьевич.

– Да, пап, – улыбнулась Наташа. – Отличный день. И премилая Таруса! Я, представь, у самой Цветаевой автограф взяла!

– Да ты что? У академика аэромантии?

– У великой русской поэтессы, прежде всего.

– Но что-то ты грустна, радость моя, – Ирина Сергеевна продемонстрировала материнскую проницательность.

– Я не грустна, мам. Просто…

– Ни слова больше! Константин Аркадьевич, я ясно вижу, что наша дочь влюбилась!

– С каких это пор ясновидение стало твоей сильной стороной? – изумленно поднял бровь отец.

– Не спорь с женой!

– Не буду, не буду, – вскинул он руки и обратился к дочери: – И что, действительно влюбилась, что ли?

– Ну, может быть, – смущенно пожала плечами дочь, твердо знающая, что родителям врать нехорошо.

– И в кого нас угораздило влюбиться?

– В экскурсовода, – с большим достоинством ответила Наталья. – Зовут его Фёдор, по батюшке – Юрьевич, а по фамилии – Ромодановский. Хорошего вечера! – и, кивнув остолбеневшим родителям, Наталья Константиновна удалилась.

– Это что, шутка была такая? – осторожно спросила Ирина Сергеевна. – Я-то как раз пошутить хотела.

– Сейчас посмотрим, – ответил Кудашев, включая компьютер. – Было бы обидно числиться старшим розмыслом по цифирьному приказу и не пользоваться возможностями родной конторы. Так… Так… Ох, мать моя женщина!

Повисла странная пауза.

– Ирина Сергеевна, – прокашлявшись, официальным тоном начал глава семейства. – Соблаговолите распорядиться принести сердечных капель. Максимальную дозировку.

– Максимальную? – натурально удивилась она.

– Да. Вам, уверяю, тоже понадобится.

Пожав плечами, Ирина Сергеевна взяла со столика колокольчик и позвонила. На пороге возник слуга.

– Бутылку Нахичеванского ВК, два бокала и яблоко, – приказала она.

Через пару минут, прошедших в звенящей тишине, слуга доставил требуемое, разлил коньяк по бокалам и удалился.

– Сначала смотрим, потом лечим сердечную мышцу, – предупредил муж. – Иди и смотри.

Ирина Сергеевна подошла, посмотрела на экран и, охнув, схватилась за грудь. Было с чего: жестокосердный Константин Аркадьевич растянул фото на весь экран, и изображена там была премерзостная жирная харя без малейших признаков интеллекта, к тому же, очевидно, пьяная напрочь.

Не чокаясь, Кудашевы выпили. Залпом.

– Не верю! – категорично заявила Ирина Сергеевна, цитируя знаменитого театрального режиссера Алексеева. – Она не могла.

– Но и в то, что она могла подшутить над нами столь жестоким образом, я тоже не верю, – парировал муж.

– Тогда в чем соль этой интриги?

– Пока не знаю, но постараюсь разузнать. Есть такой интересный молодой человек по фамилии Дубровский. Несмотря на юные лета, имеет прочную репутацию человека, способного решить многие вопросы. Кроме того, о русском дворянстве он знает всё или почти всё. Позвоню-ка я ему.

– А я позвоню Мише Телятевскому. Он хороший мальчик, и был на этой экскурсии.

– Давай.

Ирина Сергеевна взяла телефон, выудила из записной книжки номер, набрала.

– Ваша милость, – ответили на том конце. – Его милость Михаил Александрович не может ответить на ваш звонок по причине скверного самочувствия.

Тем временем на заднем плане раздался рёв Телятевского:

– Богдан, сука! Кому сказал, наливай! – и связь оборвалась.

В замешательстве Кудашева посмотрела на мужа. Тот тоже выглядел несколько растерянным.

– Дубровский на каких-то переговорах, – проговорил он. – Но успел сообщить, что этот Ромодановский – в высшей степени достойный молодой человек.

– А Телятевский чудовищно пьян, чего я за этим славным мальчиком уж и вовсе не упомню.

– Эрго?[1] – спросил Константин Аркадьевич, берясь за бутылку.

– Бибамус[2], – пожала плечами Ирина Сергеевна. – Но что нам делать с этим всем?

– Наблюдать за развитием событий, иного не дано, – ответил Кудашев, разливая «сердечные капли» по бокалам.

* * *

[1] Следовательно?.. (лат.)

[2] Выпьем (лат.)

* * *

В Тарусе всё маленькое, и идти от Цветаевой до Серпуховской площади – всего ничего. Но я все равно опаздывал. А дойдя до условленного трактира, стал свидетелем сценки, после которой всё вообще пошло наперекосяк.

Невзрачный пьяненький мужичок лет под сорок отчитывал мальчонку едва старше десяти, ну, может, двенадцати.

– … а, поскольку я старше тебя и вообще старший в семье, ты обязан меня слушаться. И наука твоя в том, что я пойду в трактир пиво пить, а ты будешь тут стоять и меня ждать! – развернулся и вошел в трактир, куда стремился и я. Мальчик с несчастным лицом остался близ дверей.

– Папка, зачем… – всхлипывая, еле слышно проговорил пацан. – Зачем ты так? Я же… Я же горы ради тебя сверну!

Твердь под ногами ощутимо зашаталась, с деревьев, заполошно каркая, взвилось вороньё. Толчки, тем временем, не проходили – наоборот, усиливались. Ветхая будка, в которой обычно сидел специалист по замене батареек в часах и подобному нехитрому ремонту мелкой техники, издав истошный скрип, сложилась, как карточный домик. Из окрестных зданий повалили перепуганные люди. По всей округе орали петухи, гуси, заливались испуганным лаем собаки.

Я посмотрел на мальчика – не замечая всего этого, он просто стоял и плакал, медленно погружаясь в землю. К нему подскочил отец, с ходу влепил затрещину:

– Что за слёзы на людях, не понял? Отца позорить? Убью!

– Стоять! – хлестнул явно привыкший командовать голос. – Слово и дело государево! Работает Сыскной приказ! – и из трясущегося вместе со всей площадью трактира спокойно вышел Дубровский.

Количество моих вопросов к этому человеку, как бы невзначай возникшему на пути одного скромного земского обывателя, резко возросло. Владимир погладил ребенка по голове, прошептал что-то ему на ухо, потом позвонил по телефону, и лишь после этого подошел ко мне. Землетрясение, тем временем, пошло на убыль.

– Инициация, первый порядок, – пояснил он почти шепотом, хотя вокруг такой гвалт стоял, что его все равно бы не услышали. – Эпическая сила! Натуральный геомант, возможно, очень мощный. Встречу придется отложить ненадолго, сейчас тут станет весьма людно. Ваше присутствие будет логичным, но лучше бы вам выйти после прибытия основных официальных лиц. Помните реакцию капитана Копейкина? Ручаюсь, он на пути сюда. Есть возможность переждать минут пятнадцать поблизости?

– Редакция, – я указал на здание на противоположном конце площади. – Я там работаю.

– Чудесно, Фёдор Юрьевич, не теряйте времени!

Не вполне понимая происходящее, но чувствуя, что Дубровский дал дельный совет, я помчался в редакцию. Помимо прочего, стоило проверить, как там после землетрясения.

Прибыл вовремя, чтобы наорать на впавшего в прострацию охранника и вернуть его к жизни. В редакционном кабинете жертв и разрушений не обнаружено, разве, бумаги со столов послетали, но это не беда. Согрел было себе чаю, но он в меня больше не лез, так что просто стоял у окна, наблюдая за развитием событий.

Сперва приехал наряд милиции. Следом – капитан Копейкин, злющий, как тысяча чертей – отсюда видно. Затем, сверкая и завывая, с противоположных краёв на Серпуховскую площадь влетели пожарная машина и вагончик Скорой помощи. Отовсюду выбежали «сотрудники экстренных служб», толпились, размахивали руками. Следом приехал экипаж Автоинспекции и немедленно принялся расчищать площадь от автомобилей. Зачем – стало понятно минут через семь, когда с низким гулом на Серпуховской приземлился конвертоплан с опричной эмблемой на борту. Пожалуй, теперь и мне пора – и, достав из сейфа камеру и проверив сохранность редакционного удостоверения, Фёдор Иванович Нетин, редактор, отправился работать, то есть делать репортаж о непонятных событиях, произошедших в городе Тарусе субботним вечером.

– Вход воспрещен! – попытался остановить меня милиционер.

– Вход разрешен, – провозгласил я, и, размахивая редакционным удостоверением, вежливо отодвинул ретивого стража порядка. – Фёдор Нетин, «Тарусские вести», пресса. Добрый вечер, господа! Что у нас случилось?

Грустный мальчик стоял на том же месте, его отец, изрядно заробевший, молча буравил землю расфокусированным взглядом неподалеку.

Капитан Копейкин посмотрел на меня с немалой тоской, но, глядя на камеру, профессионально приосанился. Я сделал пару кадров и включил диктофон.

– Как удалось установить, примерно двадцать две минуты назад у обывателя города Тарусы Ильи Солнцева, двенадцати лет, произошла инициация первого порядка. Процесс сопровождался умеренными разрушениями. Жертв и тектонических сдвигов не зафиксировано. Инициированный передан под надзор… отставить… под опеку соответствующих специалистов из опричнины – Копейкин кивнул на группу людей в умопомрачительных доспехах.

– Благодарю за комментарий, Петр Сергеевич, – изобразил я полупоклон и повернулся к опричникам. – Господа, может кто-нибудь дать комментарий о дальнейшей судьбе инициированного мальчика?

– Я могу, – кивнула стервозного вида барышня в доспехах, смерив меня весьма неприязненным взглядом.

– Большое спасибо. Я – Фёдор Нетин, редактор газеты «Тарусские вести». С кем имею честь?..

– Мария Лопухина, специалист по практической эмпатии, опричный полк царевича Димитрия Иоанновича. Инициированный Илья будет помещен в специальное учебное заведение. Какое именно – определит компетентная комиссия. Как обычно в таких случаях, понесенный городом ущерб будет с лихвой возмещен из казны, родители инициированного также получат материальную компенсацию.

– Большое спасибо. Вопрос. Во время инициации явственно ощущались сильные подземные толчки. Есть ли способ как-то компенсировать возможные разрушительные последствия во время самого процесса инициации? Магическим, так сказать, путем?

Магичка посмотрела на меня как на вовсе уж конченого дебила.

– К сожалению, в данный момент наука не располагает такими возможностями, и именно поэтому материальные компенсации от государевой казны исчерпывающи и даже избыточны. Кроме того, позволю себе напомнить, что осуществлять любую магическую деятельность в земщине категорически запрещено Уложением об уголовных преступлениях, и им же установлены не отличающиеся гуманностью наказания за нарушение этого правила. Исключение составляют лишь инициации, поскольку являются неконтролируемым процессом, да самооборона при нападениях магического характера.

– Благодарю за развёрнутый ответ, – кивнул я и принялся за фотосъемку, не забыв включить магический режим. В кадр попала и стервозная опричная волшебница, и несчастный мальчик.

Тем временем собеседница решила присмотреться ко мне повнимательнее.

– Позвольте, – пробормотала она удивленно. – Но это же… Твою же ж мать!

Мгновенно опричники наставили на меня автоматы.

– Ни слова больше, Мария Алексеевна! – Дубровский был тут как тут. Подойдя к Лопухиной, он что-то сказал ей на ухо, после чего изумленно-испуганное выражение на ее холеном лице сменилось на прежнее, брезгливо-стервозное.

– Под твою личную ответственность, Дубровский! – процедила она. – Головы, если что не так, тебе не сносить.

Володя развёл руками и сделал мне приглашающий жест: мол, пойдем уже поужинаем наконец. Но тут на сцене появилось новое действующее лицо.

Наплевав на оцепление, к трактиру подъехал роскошный лимузин «Bojarin», из-за руля стремительно вышел отлично одетый человек средних лет.

– Добрый вечер, господа, – произнес он. – Купец второй гильдии Афанасий Нешкваркин. Мне срочно нужен редактор местной газеты, господин Нетин. Не подскажете, как его найти?

– Я к вашим услугам, сударь, – шагнул я вперед.

– О, как удачно! Идёмте, идёмте же куда-нибудь, господин Нетин, мне совершенно необходимо немедленно поговорить с вами! Господа, прошу извинить, мне нужно похитить у вас господина редактора на какое-то время, дело решительно не терпит отлагательств. Идёмте, идёмте! Это сенсация, поверьте мне! Это просто сенсация!

Он энергично подхватил меня под локоть, но вдруг покачнулся, схватился за сердце и рухнул наземь.

– Врача! – крикнул я.

Немедленно протолкался все еще остававшийся на площади врач Скорой.

– Мёртв, – констатировал усталый дядька в белом халате. – То ли магическое воздействие, то ли яд. Предполагаю второе, но вскрытие покажет, – и принялся куда-то звонить.

– Фёдор! Что это за едрить твою мать? – громким шёпотом спросил Копейкин.

– Вот что, Дубровский, – произнес рослый опричник – офицер, наверное. – Или ты мне сейчас предъявляешь полномочия, или я через минуту забираю вас с этим так называемым Нетиным для начала в Калугу, а там, глядишь, и в Слободу. Странноватая череда непоняток для земского захолустья, я бы сказал!

– Свободно, господин ротмистр, – спокойно произнес Дубровский. – Предъявлю немедля. Ваш сканер, пожалуйста – и протянул ему свой браслет.

– Полномочия подтверждаю, – нехотя кивнул оставшийся для меня пока безымянным ротмистр минуту спустя. – Так, мальчика забираем, родителя домой, смерть купца – в компетенции тарусской милиции, по меньшей мере – на данном этапе. Остальные свободны. Прошу разойтись.

– Офигенный выходной ты мне сделал, Фёдор, – прошипел Копейкин. – Сперва мост порвал, теперь «глухарь» подсунул.

– Осмелюсь возразить, господин капитан, – встрял Дубровский. – Убийство купца – а мы, я уверен, имеем дело именно с убийством – отнюдь не безнадёжно в рассуждении скорейшего раскрытия. Я, как консультант Сыскного приказа, готов оказать вам содействие в расследовании этого дела.

– Благодарю вас, сударь, – чётко, но с оттенком иронии козырнул Копейкин. – Премного обяжете. – Капитан еще раз злобно зыркнул на меня и удалился.

– В Тарусе есть еще какие-нибудь кабаки? – спросил меня Дубровский. – А то в этом нам точно поговорить не дадут, а мне, полагаю, предстоит ответить на много вопросов.

– Кабаки есть, но после этой сцены поговорить нам не дадут нигде. Так что предлагаю наконец поесть прямо здесь, а потом или пройтись по городу или, наоборот, засесть в редакции, но там охранник может уши греть.

– Уши греть? Отличное выражение, надо запомнить, – ухмыльнулся Владимир. – Но ты прав, начнем с ужина. Жрать охота – это что-то, эпическая сила!

– Нет, – покачал я головой. – Начнем с того, что ты мне кратенько расскажешь, кто ты такой. И когда мы успели испить брудершафт. Нет, я не против общения на «ты», просто интересно.

– Ну, мне показалось, что в нашем положении можно отбросить некоторые условности – жизнь понеслась по кривому козьему следу, откровение за откровением, церемонничать некогда. Кроме того, на мосту ты сам обратился ео мне на «ты», – напомнил он.

– Вообще-то, пожалуй, ты прав. Но не стоит забывать слова великого Конфуция, который утверждал, что откровение без церемониала есть всего лишь хамство, и знать разумную меру во всём.

– Ого, Конфуций! Не часто в наших краях встретишь того, кто о нем хотя бы слышал!

– Не соскакивай с темы, Владимир Андреевич. Что по первому вопросу?

– По первому вопросу всё элементарно, Фёдор Юрьевич. Я – гениальный сыщик. И прислан сюда именно по твою душу.

– Ого, какие люди за нашей скромной тушкой! «Я гениальный сыщик, мне помощь не нужна: найду я даже прыщик на теле у слона!» – пропел я и получил искреннее наслаждение, наблюдая за растерявшимся «крепким орешком» Дубровским.

– Умеешь же ты пафос сбить! Вот умеешь, – улыбаясь, покачал головой он. – Ну, что, в трактир?

– Вот теперь можно и в трактир, – согласился я, понимая, что изгнанного бездаря, он же начинающий молодой некромант, похоже, обложили со всех сторон. Неясно только пока, кто именно и зачем. И еще не очевидно, сумею ли я сбежать. Видимо, всё-таки нет. Что дальше? Сейчас узнаем.

Глава 11
Второе пришествие Чандрагупты

Мы быстренько плотно отужинали, почти в молчании, из напитков позволили себе по кружке пива. И отправились на прогулку. Я, признаться, за этот день уже так нагулялся, что ноги начали гудеть. Но иного выхода не просматривалось: разговор для меня чрезвычайно важен, и лишние уши при нем не нужны вот ну совсем.

– Начнем с того, что я действительно имею отношение к Сыскному приказу, – заговорил Владимир, когда мы свернули на Овражную и пошли, соответственно, к оврагу: Таруса и так после сумерек замирала почти полностью, а у оврага встретить кого-либо в это время суток почти невозможно. Берег Оки отвергли, потому как звуки по воде разносятся далеко, а это лишнее. Да и кто знает, вдруг мне по концовке придется убить этого не в меру шустрого, хоть и симпатичного, парня? В таком деле свидетели точно без надобности.

– Я числюсь внештатным консультантом приказа, – продолжил Дубровский. – Но в настоящее время действую не по заданию оттуда, а нанят, как частный сыщик, князем Ромодановским для розыска столь неосмотрительно изгнанного им сына.

– С чего бы это он на попятный пошёл? – хмыкнул я.

– А куда деваться, если на него опала рухнула, по всей форме? Лично царевич Фёдор в Ромоданове был, не поленился прилететь.

– Ну, опала… И что? Старик – тот еще кремень.

– Так… Про опалу сейчас расскажу. Но давай проясним важный вопрос. Ты ведь попаданец?

– Да. А что, заметно?

– В личине именно Феденьки Ромодановского, за жизнь ни разу не покинувшего родового имения, и которого толком никто никогда не знал – не особо. Но это только если не знать, что прежде Фёдор Юрьевич был таким свирепым дураком, что любые действия князя против него, вплоть до посажения на кол, ничего, кроме сочувствия, вызвать не могли. Ты когда в недоросля-то попал?

– Восьмого июля, за два дня до изгнания. Фёдора запороли до смерти – впрочем, нечаянно, – и в этот момент в него влетел я, которого только что убило молнией в лоб.

– Ого, эпическая сила! Не возьмусь представлять твои ощущения, – Дубровского передернуло. – Сколько лет тебе было там?

– Шестьдесят семь. А здесь восемнадцать, прикинь?

– Ох ты ж как! Могучий ты дядька, Фёдор Юрьевич. Молодая кровь бурлит, плюс инициация – а ты еще глупостей не наворотил. Ну, почти.

– Предлагаю вернуться к теме опалы. Что ж там столь впечатлило князя, что он – весьма паскудный, к слову, старикашка, – решил отыграть все обратно? Вскрылось мое попаданчество и он вкурил, что его сын – совсем другой человек?

– Словечки у тебя… Ишь, «вкурил», – покачал головой Дубровский. – Ты давай, поосторожнее с потусторонними словесами – привлекает внимание. Так вот, не знаю, как ты себе воображаешь царскую опалу, а у нас это выглядит так…

И Дубровский подробно изложил довольно сложный церемониал, проливший бы бальзам на душу любого последователя упомянутого недавно Конфуция. А я сразу понял две вещи: во-первых, батя попал всерьез. Я – тоже, но он – куда серьезнее: если мне удастся отбояриться от возвращения в княжеские ряды, старика просто-напросто казнят. А во-вторых, окончательно стало ясно, что местное государство о священном праве свободы личности не имеет ни малейшего представления. Вернее, имеет, но строго своё, подразумевающее, что ни у какой личности свободы быть не может в принципе – если, конечно, эта личность не носит фамилию Грозный. Всё то, против чего я храбро сражался всю прошлую жизнь (и чего в ней, будем честны, практически не существовало), здесь встало передо мной во всю мощь самодержавной монархии – высшей и злейшей формы человеконенавистнического тоталитарного государства. Вариантов ровно два: устроить революцию – или сбежать. Признаков революционной ситуации я пока не видел ни одного, и значит, выбора нет. Но послушаем, что еще расскажет господин «Гениальный сыщик».

– Хорошо, я понял, что у князя не осталось выбора, и он нанял тебя. Я даже не стану спрашивать, как ты меня нашёл: раз известен случай с мертвецами в Алексине, логичнее всего проверить следующий город вниз по течению, потому что заезжать после такого шума в Алексин – это надо быть или полным идиотом, или человеком со стальными нервами. На идиота, конечно, Федя смахивал изрядно, а вот на хитро деланного храбреца – ничуть. Но вот ты меня нашёл, молодец. Что подразумевается дальше?

– Я вижу, ты не вполне понимаешь, что происходит, – покачал головой Дубровский. – Видишь ли, дворяне имеют полное право отказаться от всех привилегий, родового имущества, магии и выйти в земские обыватели, это так. Вот только последние в роду, лишенном хотя бы боковых ветвей, такого права не имеют. И твой отец, самочинно вычеркнув тебя из списка дворян Государства Российского, тем самым нарушил закон.

– Отчего так?

– Почти все российские дворяне, так или иначе, маги. В большинстве родов из поколения в поколение передается сверхмощное заклинание или, чаще, комплекс оных, известное под общим названием «последний довод» или, на языке Первой Империи, «ультима рацио». Так вот, примененная на поле боя ультима нередко решала не то, что исход битвы, но судьбу государства – так что отношение к такому ресурсу более чем серьезное. По закону, узнав об отмене изгнания – а, кстати, официальную бумагу я тебе еще не вручил – ты должен в недельный срок вернуться домой.

– То есть, пока ты мне эту бумагу не отдашь, возвращаться я не обязан?

– Я понял ход твоих мыслей. Не скажу, что он мне нравится, но бумага всё еще у меня, а не у тебя. Здесь плохо одно – нас вместе видела куча народу, от милейшей Наташи Кудашевой – к слову, по уши в тебя влюблённой, – до зловредной опричницы Машки Лопухиной, которая безнадёжно влюблена уже в меня, но тут нет шансов. В родных краях ждёт синеокая Мария Кирилловна, по осени и свадебку сыграем. Вот провожу тебя в Сан-Себастьян – и немедленно женюсь с такого горя…

– Почему с горя-то?

– Потому что это будет несмываемое пятно на моей репутации, – вздохнул Дубровский. – Я уже понял, что обид на родителя у тебя нет ни малейших, просто потому, что ты с ним и незнаком вовсе. А вот служить царю-батюшке ты отказываешься наотрез. Как законопослушный подданный Иоанна Иоанновича, я обязан вручить тебе уведомление и предпринять любые меры, чтобы в установленный срок ты вернулся в Ромоданово. Но есть нюанс. Ты спас мне жизнь, и я, эпическая сила, теперь тебе должен. Поэтому придется помочь тебе сбежать из пределов столь не устраивающего тебя государства, пусть это и аукнется мне в дальнейшем, но честь – никому, как водится…

– Ну, допустим. Но неужели ты не видишь саму бредовость ситуации? Ладно, угораздило меня (допустим!) родиться в княжеской семье с золотой ложкой во рту. Но не нужна мне ни эта ложка, ни расписные хоромы, ни лимузин – ни-че-го. Жизнь моя едва началась, и я хочу прожить ее только так, как мне самому этого хочется. И ради этого я готов отказаться вообще от всего, полагающегося мне по рождению – забирайте, делайте с этим всем что угодно, только оставьте меня в покое! Ты не поверишь, как я радовался, когда старый князь меня выгнал. И вот – на тебе, на колу мочало, начинай с начала… – меня захлестнуло почти что отчаяние, поэтому усилием воли оборвал это пламенное словоизвержение. – Спасибо, Володя. Я принимаю твою помощь. Поехали в этот Сан-Себастьян. Кстати, почему именно туда?

– В Сан-Себастьяне – а это сервитут – самое мощное в стране отделение Орды. А из Орды выдачи нет. Они переправят тебя в Паннонию, там прежде хтонь была, а теперь дурдом какой-то, орко-эльфийская вольница. Но только вот, если Грозный обидится всерьёз, тебя ничто и нигде не спасёт.

– Пришлёт убийц-опричников? – понимающе спросил я, и был добит ответом:

– Зачем бы ему на такие глупости тратиться? Просто взорвёт твой мозг изнутри – и всё… Грозные – сильнейшие менталисты в мире. Ну, как тебе перспективка?

– Кошмар… – понимание, что царь может возникнуть в моей голове в любой нужный ему момент и, более того, мгновенно свести меня с ума или убить, настроения не улучшило. Но не сдаваться же вот так вот сразу? – Решено, я еду в Сан-Себастьян.

– Тогда так. Обсудить нюансы успеем дорогой длинною – а теперь надо накидать перечень срочных дел. Первое. Нам нужна машина. Иначе никуда не доберемся, общественный транспорт – не для нас. У тебя деньги есть?

– Тысяч двадцать.

– Весьма негусто… Но ладно, нам в один конец, авось, у Вулкана найдём что-то за эти гроши. Значит, завтра с утра едем в Калугу. Кроме того, я обещал Копейкину раскрыть убийство Нешкваркина, а концы надо искать там.

– Я и сам собирался завтра в Калугу, – вздохнул я.

– Зачем, если не секрет?

– Худеть, – и я посвятил его в свой хитрый план.

– Из всех пустоцветов, что мне доводилось встречать, ты самый безумный. Но схема, вроде, рабочая, как ты изволил выразиться. Принято. Потом нам каким-то чудом надо тебя уволить, иначе запрос на беглого сотрудника пойдет по инстанциям, а оно нам не надо.

– Так тут действительно крепостное право? – я начал звереть.

– Вовсе нет, но надо внимательно читать договоры, которые подписываешь – и, что характерно, до подписания, а не сильно после. Ладно, прочее предлагаю оставить на потом. Сейчас расходимся. Встречаемся без четверти десять на Торговой площади, будем штурмовать калужский автобус.

– Может, у меня переночуешь?

– Не стоит беспокойства, найду, где голову преклонить. Но благодарю.

Дома Нафаня меланхолично перебирал струны крохотной гитарки. Подмывало составить ему компанию, но сил не осталось, и под настоящее арагонское фламенко я отправился смотреть сны про Наташу, в черном плаще гуляющую по кладбищам. Бесконечная суббота для меня наконец закончилась.

Вопреки прогнозам Дубровского, автобус штурмовать не пришлось. Более того, он оказался полупустой, так что мы втроем – Володя, я и невидимый Нафаня на левом плече – ехали с максимальным комфортом, какой только мог предоставить скрипящий, дребезжащий, поскуливающий на поворотах ветеран междугороднего сообщения – к тому же, с неоткрывающимися окнами и сломанным кондиционером.

Но вот Калуга. Блокпост (ого!) на въезде, проверка документов. На насквозь земского меня страж Калуги посмотрел с большим скептицизмом, но Дубровский, предъявив всё тот же браслет, небрежно бросил: «Этот – со мной», и все возможные вопросы отпали. Скоро автобус въехал в первый сервитут в моей жизни.