Текст книги "Бездарь и домовой (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глава 26
Выкуп невесты

С прибытием десятка опричников дело пошло на лад, баланс сил потихоньку сместился в нашу сторону, а тут еще Есугэй ушатал наконец своего противника до потери головы. Сам он, впрочем, выглядел неважнецки, и я, воспользовавшись случаем, вышел из боя, «подзарядил» его и отправил прикрывать Володю.

Вампиры – сильные противники, но прошло ещё не больше пяти минут, а мы уже безоговорочно победили, перебив их всех. Я остался невредим, Володя, кажется, тоже. Мое мертвое войско понесло изрядные потери, и оставшихся «в живых» я отпустил с миром. Два урука уцелели, третьему досталось, но эти ребята заверили нас, что настоящий момент не самый подходящий для разборок и отбыли восвояси, позабыв прихватить своего зеленого приятеля, который, впрочем, от Есугэевой ласки ещё не очухался. Устали они, что ли? Как я уже не раз слышал здесь, на Тверди, обычно таких остановить может только смерть.

Двое опричников зажимали раны, товарищи оказывали им первую помощь. И еще один боец в броне лежал на земле без движения, над ним склонился Дубровский. Когда подошёл поближе, как раз Володя поднял забрало шлема – и приглушенно выругался: перед нами лежала знакомая ещё по Тарусе корнет Мария Лопухина. Без сознания, лицо бледное.

– Снимаем броню, живо! – скомандовал медик.

Два опричника бережно, но быстро освободили Лопухину от боевого доспеха. Один из них снял свой шлем, и я узнал ротмистра Илью Шереметева. Тем временем Володя, прикрыв глаза, положил ладонь на резаную рану, которая обнаружилась на пояснице девушки. Секунды шли за секундами, и Володя отчетливо бледнел. Я положил руку ему на плечо и принялся вливать в друга ману – спасибо отцу, который успел-таки рассказать мне, как именно это правильно делается. Володе ощутимо полегчало, Лопухиной тоже: дыхание ее стало сильнее, отчетливее, лицо немного порозовело. Наконец она открыла глаза… и забилась, словно в припадке. Володя убрал руку с раны, придержал девушку за плечи.

– Спокойно, спокойно… – приговаривал медик, но никакого действия слова не возымели: Лопухина билась, как рыба об лёд.

– Спокойно, Маша! Я – Дубровский! – почти крикнул он, и чудо: судороги быстро сошли на нет, в глазах появилось осмысленное выражение.

– Володя? Ты здесь? Ты не ранен?

– Я-то нет, а вот ты – да, и серьезно. Подлатал тебя, как мог, но дальше – только в госпиталь.

– Подлетное время эвакогруппы – минута, – произнес Шереметев, но мы и сами уже слышали шум конвертоплана.

– Володя… Володя… – шептала корнет Лопухина, смотрела на Дубровского и плакала.

Подали носилки, раненую бережно на них переложили и понесли в конвертоплан.

– Хорошее заклинание. Надо запомнить, – пробормотал ротмистр.

«А она ведь в самом деле любит его, – подумалось мне. – Бедная девочка, хоть и стервозина та ещё, конечно».

– Мы уходим, – сказал Шереметев. – К вам вопросов никаких, порядок наведут местные. Отдыхайте, парни. Вы крутые.

– Ну, что, домой? – на всякий случай спросил я, когда опричная машина скрылась в темном небе.

– Какой домой, что ты? Расплатиться за ужин надо. И «Подземные слёзы» у нас недопиты, между прочим! – Володя пытался выглядеть бодряком, но получалось у него не очень. Тем не менее, он допил «Слёзы» – мне нельзя, за руль же, расплатились за вечеринку (непостижимо, но в этом «Пане Бобре», похоже, вообще никто не чухнулся, что на парковке только что был локальный армагеддец). Снова вышли на воздух.

– Я что-то упускаю, – бормотал Дубровский, нервно затягиваясь. – Что-то на виду, но я его не вижу.

– Володь, ты чего?

– Не обращай внимания, думаю. Что же я проглядел? И когда?..

Он докурил и, все в той же глубокой задумчивости, сел в машину. Есугэй послушно залез в багажник – как мне показалось, мертвый телохранитель разочарованно вздохнул. Поехали.

Тем временем погода испортилась: мало того, что сгустился туман, так еще и дождик принялся накрапывать, и я поймал себя на мысли, что, кажется, это первый дождь, что я вижу на Тверди. А есть-то как хочется! Нет, не с дождя – нанервничался, да багром от души помахал.

– Володь, смешной вопрос: ты есть хочешь?

– А? Что?.. Нет, не надо, – отмахнулся он, погружаясь обратно в свои мысли. Что это с ним, интересно? И что так повлияло на человека накануне долгожданной свадьбы? Встреча с влюблённой в него Лопухиной? Едва ли, я помню, как он о ней отзывался. Впрочем, что гадать – захочет – расскажет. Но вот какая-то придорожная лавка, и, вроде, даже работает.

Выбор товаров в забегаловке воображение не поражал: пиво, сигареты, кофе и шоколад. Пиво мне сейчас ни к чему, сигарет закупил много, а курю редко – надолго хватит. Так что кофе и шоколад.

– Шоколадкой поделиться? – спросил я на всякий случай Дубровского.

– Нет. О, кхазадский, «Альпийский мифрил», Маша такой обожает… Стоп! Цюрих! Вот же оно! Ах ты ж, ять, эпическая сила!

– Володя, в чем дело? Что случилось? Чем помочь?

– Ничем, ничем… Сейчас – ничем, только, ради всего на свете, не тереби меня пока. Кажется, начал прозревать, мать твою растак через кхазадскую загогулину… – и дальше интеллигентнейший Владимир Андреевич такой загиб выдал, будто не медиком-пустоцветом и Сыскного приказа консультантом был, а подвизался боцманом на флоте. Но я от него на всякий случай пока отстал, и поехали мы в Кистеневку, благо всей дороги – едва тридцать вёрст осталось. Впрочем, быстро ехать не вышло: дождь усилился, туман еще больше сгустился, а мы упёрлись в огромный грузовик, надпись на задней части которого сообщала, что это автопоезд длиной аж в 25 саженей, а дальше следовал дружеский совет: «Не уверен – не обгоняй». Я не испытывал ни малейшей уверенности, потому плелся за этой громадиной, надеясь не пропустить нужный поворот, тогда как от спутника моего, похоже, толку было не добиться – он по уши увяз в какой-то интеллектуальной загадке. Нашёл, однако, время.

– А я как раз что-то не уверен, – бормотал он, читая надпись на грузовике.

Но вот, наконец, и Кистеневка. Софья Алексеевна, вероятно, настроилась встречать двух в лоскуты пьяных оболтусов, но мы ее разочаровали и, кажется, напугали – впрочем, ее сын сейчас пугал даже меня. Как мог успокоил ее, рассказав, что мы не столько водку пьянствовали, сколько пользу государству приносили, нанося поражение залетным вампирам при поддержке опричного войска, после чего Володю захватила какая-то задачка для ума, судя по всему, очень непростая.

– А, это с ним бывает, – с облегчением выдохнула мама моего друга. – Невовремя, конечно, но ничего не попишешь. Вот увидите, Федя: сейчас потребует кофейник в беседку.

– Мама, мне нужно срочно поработать, – сообщил Володя, спускаясь по лестнице с какими-то папками и тетрадями в руках. Попросите принести в беседку кофе покрепче, пожалуйста, – и ушёл.

– Вот, видите? Ничего, посидит, изведет гору бумаги, успокоится. Вы есть хотите?

– Признаться, очень.

– Марфа! Накрой ужин Фёдору Юрьевичу, у него в покоях! – и добавила уже для меня: – А кофе Володе я и сама сварю.

Поел с аппетитом, но без особого удовольствия – Володино суетное беспокойство передалось и мне. Вышел на улицу, прошел пару кругов вокруг дома – просто так, для успокоения, вернулся обратно. Дом затихал, погружаясь в сон. Ладно, надо поспать – завтра день хлопотный и суетный.

– Ты же расскажешь мне про мальчишник? Или это страшная мужская тайна? – прошептала Наташа, обнаружившаяся у меня под одеялом. Всю ее одежду составляла полупрозрачная ночнушка.

– Ничего особенного. Посидели душевно, потом подрались маленько – и домой.

– А с кем подрались и зачем?

– Попозже расскажу, – пообещал: никаких моральных сил продолжать беседу не осталось, и я потянул ночнушку прочь.

Ближе к утру, проводив Наташу, выглянул в окно. В беседке всё ещё горела лампа. Володя сидел за столом, подперев подбородок руками. Ладно, хоть кто-то из нас должен днем быть более-менее вменяемым, так что посплю-ка я эти оставшиеся несколько часов.

За завтраком Володя изо всех сил пытался выглядеть веселым и возбужденным. Второе, впрочем, ему удавалось вполне. Бледный и даже слегка осунувшийся, он, тем не менее, с большим аппетитом поглощал оладьи с вареньем. Наташа была свежа и прелестна, ничем не выдавая тех безумств, что мы с ней вытворяли добрую половину ночи. Тем не менее, родители ее почему-то смотрели на меня с некоторым подозрением.

– Так! – пружинисто поднялся Дубровский, завершив трапезу. – Скоро всё начнется, пора нам с Фёдором Юрьевичем перекурить и одеваться в парадное.

– Спасибо за чудесный завтрак, – я тоже поднялся из-за стола и вслед за ним вышел в сад.

– Федь, день нам предстоит аховый, – начал Володя. – Прошу, никаких вопросов пока, мне будет тяжело отвечать, объяснять, а надо сохранять картинку в целостности и, главное, держать голову холодной.

«Ни хрена себе у него приготовления к свадьбе!» – подумал я, но от вопросов удержался, а он продолжил меня удивлять.

– Дальше. Нам нужно взять с собой Есугэя. И распространить его опеку на меня. В своём обычном виде он, конечно, вызовет много ненужных вопросов, но мы оденем его в костюм моего отца, выдадим парик – уж ими-то я богат, а рожу и руки намажем тональным кремом, а то он у нас излишне бледнолицый. Машину возьмем у дяди – «Урса» всё ж таки попредставительнее выглядит. Давай, одеваемся, я беру всё для Есугэя, и через четверть часа встречаемся у машины.

Надо сказать, что в классическом костюме песочного цвета, длинном светло-русом парике и в неизменных черных очках мой телохранитель выглядел невероятно импозантно. Так и не скажешь, что покойник – если не присматриваться. Оставив его у машины, вернулись в дом и пили кофе, в ожидании отмашки со стороны невесты.

С веранды, открытой по случаю теплого дня, вошел кот. Крупный, длинношерстный, благородного дымчатого цвета, с белой грудью. С большим достоинством прошествовав в центр комнаты, он сел и молвил голосом почти человеческим:

– Владимиррр Адрррреевич, Маррия Кирррилловна вас ожидает!

– Благодарю, друг мой Василий, – как ни в чём не бывало ответил Дубровский. – Как поживаете? Всё ли благополучно?

– Всё пррекррасно, Владимирр Андрреевич. На днях Муррка пррринесла мне тррёх очарровательных котят.

– Ну! Поздравляю вас с прибавлением в семействе! – широко улыбнулся Володя, слегка дергая левым глазом. – Ступайте, друг мой, мы скоро прибудем.

И кот ушёл – всё с тем же достоинством.

– Поехали, – кивнул Дубровский.

– Володя, цветы! – напомнила Софья Алексеевна.

– Цветы? А, да… – спохватился Дубровский, принимая от матери букет. – Спасибо, мам.

– И деньги! – протянула художница Катя мне холщовый мешочек с моментами.

– А деньги-то нам зачем? – не понял я.

– Невесту же выкупать!

– Точно, не сообразил. Спасибо, Катюша.

«Урса» – машина действительно солидная и мощная. Мой рыдван системы ЗиС, конечно, прекрасен, где романтика дальних странствий, и где я буду уже через неделю? Так что по возвращении, пожалуй, вот на такую пересяду.

Остановились перед воротами, дальше, по обычаю, пошли пешком. Над нами вились синички, штук пять, которые сладкими голосами верещали «Совет да любовь!» Вдоль дорожки, по которой шли мы втроём – Дубровский с букетом, я с мешком денег и охренительно стильный Есугэй с тростью, внутри которой помещался клинок, прыгали зайцы с белками, распевая «Слава, слава новобрачным!». Медведь, неподвижно стоявший у входа в дом, вдруг поднялся на задние лапы и запел оперным басом: «Пою тебе, бог Гименей». Я начал подозревать, что такими темпами скоро рехнусь.

Дал медведю на лапу деньгу, он заткнулся и отступил в сторону. Но за дверью обнаружилось еще два топтыгина.

– Жених, дай на мёд, за твоё и невестино здоровье до утра пить будем! – хором сказали они.

Стараясь сохранять на лице есугэйскую невозмутимость, начислил по паре денег и им.

Странно, но на лестнице никакая говорящая или поющая живность нам не встретилась. А вот на втором этаже, перед комнатой невесты, на страже стояли две её подружки: высокая брюнетка в очках, одетая в длинное закрытое платье, и рыжеволосая пухленькая веселушка в полупрозрачном гипюровом мини-платье с глубоким декольте. При виде нас эта последняя как бы невзначай повела плечами, отчего содержимое декольте волнующе колыхнулось. Эх, милая, знала б ты, чем мы с Наташей полночи занимались… Дубровский же, похоже, вообще в мире сём пребывал сейчас чисто номинально, и на обеих девиц внимания обратил не более, чем на фикус в кадке. Хотя нет…

– Соня, Оля, здравствуйте. Напомните, что мне нужно сделать, чтобы поскорее попасть к невесте? – сильно улыбаясь, спросил он.

– Правильно ответить на три вопроса! – торжественно произнесла рыжая. – Вопрос первый: назовите точную дату, когда вы познакомились с невестой!

– Седьмого января одна тысяча девятьсот девяносто седьмого года, – не раздумывая, ответил Дубровский. – Для нас обоих это был первый рождественский праздник в Боброве.

– Ответ правильный! Второй вопрос! Назовите любимый цвет невесты!

– Зеленый, – быстро ответил Володя.

– Ответ неправильный! – торжествующе засмеялась подружка невесты. Правильный ответ – фиолетовый! С вас штраф двадцать денег.

Володя кивнул – то ли мне, то ли своим мыслям, а я отсчитал двадцать монет и вручил их рыжей.

– Последний вопрос! – вступила вторая подруга. – Назовите любимое лакомство невесты!

– Кхазадский шоколад «Альпийский мифрил», – негромко произнес Володя. И добавил еле слышно: – С фисташками.

– Ответ правильный! Что ж, жених, – провозгласила рыжая, – нам ничего не остается, кроме как признать ваши права на невесту и открыть эти двери!

Подружки разошлись в разные стороны, двери распахнулись. Дубровский с букетом наперевес вступил в комнату, я – за ним.

Невеста поражала той красотой, которую принято называть «неземная». И в самом деле, было в ней что-то космическое. Сочетание синих глаз с длинными темными волосами по определению убойное, а тут волосы уложены в затейливую причёску, глаз не оторвать от роскошного парчового платья с открытыми плечами и глубоким декольте – короче, огромное спасибо Наташе, а то не знаю, о чем бы я сейчас думал в свои чёртовы восемнадцать лет.

– Володя, любимый, здравствуй, – улыбнулась невеста.

Меня вдруг посетило странное чувство: как будто в комнате появился Нафаня. Я даже потрогал свое левое плечо – но нет.

– Здравствуйте, здравствуйте! – Дубровский с поклоном протянул невесте букет. – Итак, дорогие друзья! Выкуп невесты благополучно состоялся, благодаря моей неплохой памяти мы потеряли всего два десятка денег, но и не жалко. А теперь сыграем в новую забаву – выкуп жениха! Правила те же, только, разумеется, денежные штрафы не предусмотрены. Итак, мы начинаем! И первый вопрос: какой сорт авалонского виски предпочитает жених?

– Маклауд, односолодовый, – быстро ответила невеста.

У Дубровского глаза на лоб полезли:

– Однако, какие познания! Но ответ неверный, потому что жених доселе не пил ничего крепче сухого вина, поскольку имеет несчастье обладать аллергией на этиловый спирт – о чем в этом доме давно превосходно известно. Ладно! Следующий вопрос. В детстве ты постоянно экспериментировала с моим именем, но один вариант закрепился надолго, на пару лет. В прошлом году даже твой отец вспомнил его в нашей переписке. Как ты меня называла?

– Не помню.

– Вовешник. Третий вопрос. Соня, слушай внимательно – Володя повернулся к рыжей подружке невесты. – Пять лет назад, когда к Соне подбивал клинья залетный Шуйский, он слал ей сообщения со стихами. Соня млела и таяла, пока мы с тобой не объяснили ей, что автор стихов – вовсе не Шуйский. Внимание, вопрос: чьи это были стихи? Соня, молчи!

– Я не знаю и не могу знать, Володя, – спокойно ответила невеста. – Зачем ты мучаешь и меня, и всех? Ты же видишь, что я не Маша.

– Да уж, вижу, – горько усмехнулся Дубровский, доставая из кармана телефон, причем я видел, что он уже в режиме вызова абонента. – И, раз так, мне остаётся произнести всего четыре слова. – Дубровский посмотрел на экран, кивнул и возвысил голос: – Четыре самых важных здесь и сейчас слова. Слово и дело Государево!

Глава 27
Драку заказывали?

– Ах ты засранец! – в комнату ворвался огромный бородатый дядька в белом двубортном костюме с золотыми пуговицами. Вероятно, отец невесты, больше, вроде, некому. – Гад мозгливый, эрудит, ять, доморощенный! Убью! – и с пудовыми кулаками набросился на Дубровского.

– Айййяяяяяя! – откликнулся поэтичного вида друг жениха в песочной паре, бросаясь ему наперерез.

– Есугэй! Не убивать! Только бить, не до смерти! – крикнул я.

– Айййяяяяяя! – кажется, в его визге ощущалось некоторое разочарование.

До Володи разъяренный доктор биологических наук так и не добрался, и у дверей закипел жесткий спарринг. Кирилл Антонович Стрешнев, и впрямь, мужик весьма могучий – даром, что доктор наук – бил со всей дури, но существенного вреда Есугэю нанести не смог бы при всем желании. Разве, пиджак порвал. Мертвецы у меня получаются крепенькие, как на заказ, а этого я перед выходом еще и «дозаправил». Есугэй же получил приказ только бить – а отец невесты удар держал отлично и вообще, как смотрю, рукопашником оказался умелым. Так что нам осталось стратегически отступить в безопасное место, то есть к окну, и немного поскучать в ожидании развития событий. Но насчет «поскучать» я, оказывается, слегка ошибся.

– Девочки, – снимая фату, спокойным голосом сказала невеста подружкам, которые так и стояли рядом с ней, пребывая в полуобморочном состоянии. – Девочки, помогите мне снять платье, пожалуйста.

– Прямо здесь⁈

– Ну, да, это же моя комната.

– Но ты, оказывается, не Маша!

– Ну и что? Я всего лишь хочу снять платье. Помогите мне, пожалуйста.

Офонаревшие подруги послушно расстегнули крючки на спине, платье упало на пол.

– Ух, хорошо-то как! Аж задышалось легче, – все так же спокойно произнесла невеста, поводя плечами.

Крупные полушария с вишнями заходили ходуном. Я сглотнул. Невеста, тем временем, освободилась от трусиков, оставшись в одних белых чулках и туфельках, и я в очередной раз вознес хвалу моей чудесной Наташе, хотя, признаюсь, кровь прилила повсюду.

– Где же он, где-то тут он ведь был-то, – приговаривала голая невеста, перебирая какие-то вещи, лежавшие в углу кровати. – А! Вот же он!

С победным видом, натурально улыбаясь, она надела прозрачный изысканный пеньюар, который, однако, эротическое впечатление только усилил. Вернув на голову фату, невеста принялась крутиться перед зеркалом.

– Всё-таки чудесно. Чудесно же! Девочки, скажите, мне идёт? Девочки?..

– И…идёт, – прошептала рыжая. Кожа ее совсем побледнела, веснушки стали почти черными.

– Спасибо, моя хорошая. Всё просто: я так предвкушала, как выйду на свою первую брачную ночь вот в таком вот виде, а теперь у меня ее, увы, не будет. Но я хотя бы его немножко просто так поношу…

Дубровский, отвернувшись от происходящего, открыл окно и курил, бездумно глядя в сад. Я вертел головой, то отслеживая драку, то, чего уж там, любуясь умопомрачительными прелестями невесты, кем бы она ни была. В открытое окно долетало разноголосье птиц и зверей, и всё – про «слава новобрачным, совет да любовь». Для того, чтобы этот фильм снял Кустурица, мне надо бы взять аккордеон и спеть что-нибудь зажигательное, в тон происходящему. Но ни аккордеона, ни гитары, которая, отчасти, могла бы спасти положение, увы, не наблюдалось.

Тем временем на пороге возник кот – тот самый, что приходил в Кистеневку звать нас. Сев в дверях, зверь ошалело оглядывал происходящее.

– Что здесь пррроисходит? – спросил кот.

– Ничего особенного, Вась, – дружелюбно пояснил Дубровский, поворачиваясь от окна. – Свадьба не состоялась, и теперь идет драка. Но ты не волнуйся: совсем скоро прилетят опричники и всё будет хорошо.

С кота в миг слетел благообразный вид: вскочив, кот выгнулся дугой и заорал:

– Опрррричники? Убийцы, меррррзавцы, палачи! – и бросился вон, вопя: – Мурррка, спасай котят, опррричники едут!

У драчунов все оставалось стабильно, невеста всё вертелась перед зеркалом, подружки, обнявшись, сидели на диване и старались вообще никуда не смотреть.

Послышался рокот, за воротами садился черный конвертоплан с опричной символикой.

– Наконец-то, – процедил Володя, плебейски выбрасывая окурок в окно. – А то подзатянулось.

– Не скажи, – возразил я. – Мало кто может похвастать, что растянул одну минуту примерно на пятнадцать. Но у нас получилось.

– Это да, – вздохнул Дубровский, кинув тоскливый взгляд на невесту.

За окном послышался грохот башмаков.

– Поююю тебя, бог Гименей! – взревел медведь.

– Ять!

– Горчаков, отставить! Это игрушка, все вперед.

– А дать на лапу добрыми мишкам?

– Ять нах! Я тебе на рыло ща начислю!

– Отставить! Не обращать внимания, вперед!

Башмаки прогрохотали по лестнице.

– Дубровский, ты не представляешь, как вы с твоим дружком некромантом мне надоели, – поприветствовал нас, входя, ротмистр Шереметев. – Так, драчунов – разнять.

– Есугэй, ко мне! – крикнул я. Телохранитель послушно оставил в покое Стрешнева, на котором, как собаки на медведе, повисли трое опричников.

– Ну, – продолжил ротмистр, когда баталия прекратилась. – Я жду объяснений. Кстати, барышня, вы бы халатик надели – у меня тут толпа голодных мужиков, однако.

– А мне правда, идёт, да? – спросила невеста, отчаянно кокетничая.

– Ис-клю-чи-тель-но. Исключительно идет, слово мужчины и офицера. Халат. Живо.

– Есть! – козырнула невеста, рассмеялась и надела халат.

– Объяснения непременно последуют, – ответил Дубровский. – Предпочитаете здесь, или пройдем в более подходящее помещение? Кстати, так и не видел госпожу Екатерину Михайловну Стрешневу, мать семейства. Надо бы проследить, чтобы в этом зоопарке с ней не приключилось чего-нибудь.

– Я здесь, – холодно произнесла высокая женщина, входя в комнату, и сразу стало ясно, в кого пошла Маша: такая же космическая красота, только выдержанная. – Ну что, дуралей несчастный, мы доигрались? А ведь я говорила… Господа, столовая в вашем распоряжении, прошу, – и, повернувшись, пошла по лестнице вниз. Мы все, включая невесту с подружками и Есугэя, последовали за ней.

Расселись за столом, повисла тишина. Все выжидательно смотрели на Дубровского, а он внезапно растерял всю свою уверенность. Вообще-то, что бы тут ни происходило, а в ситуацию парень в любом случае попал весьма непростую – надо только понять, какую именно.

– Айййййяяяяя! – внезапно вскричал Есугэй в белой сорочке, галстуке и любимых черных очках. Ему тоже досталось место за столом – очень, надо сказать, удачно.

– Спасибо, Есугэй, – слабо улыбнувшись, кивнул Володя. – Да-да, я сейчас.

Он встал, в полной тишине сделал несколько шагов, вернулся и, держась обеими руками за спинку стула, негромко начал.

– Мне кажется, Машу Стрешневу я любил, сколько себя помню. Как-то вот так сразу она стала привычной и всегдашней частью меня. Возможно, даже, скорее всего, в этой самой привычности и кроется моя ошибка – то, что я проморгал ни много, ни мало, машину смерть. Ведь, вроде бы, все же хорошо, дело бежит к свадьбе, все, как надо – а то, что видимся раз в несколько месяцев – и то, умотанные, немногословные оба – так это жизнь такая взрослая, куда деваться. Но я любил ее. А она умерла. Насколько понимаю, произошло это по какой-то дурацкой бытовой причине – ничего катастрофического в наших краях, слава Богу и Государю, давно не случалось.

– Маша упала с лестницы, – тихо встряла Екатерина Михайловна. – Чуть больше полутора лет назад. Упала с лестницы: подломился каблук, перелом шейных позвонков, почти мгновенная смерть. И, как назло, в доме никого из нас не было, а слуги нашли ее и подняли тревогу минут десять спустя, когда уже ничего не сделать.

– Спасибо, Екатерина Михайловна, – кивнул Дубровский, принимая объяснение. – Вот такое вот горе. Маша умерла. Не знаю, как бы я тогда воспринял известие о ее смерти – понятно, что тяжело. Но было бы мне тяжелее и больнее, чем вот сейчас, в эту минуту? Не уверен. Потому что то, что с ней в итоге сделали, не укладывается в рамки моих представлений о… даже не знаю… наверное, о том, что делать можно и том, чего делать нельзя ни при каких обстоятельствах.

Кирилл Антонович, убитый горем, решил воссоздать свою дочь при помощи маго-хтонических биотехнологий. Будучи доктором соответствующих наук, он представлял себе, что и как делать, и с энтузиазмом сумасшедшего кинулся в этот страшный проект. Когда ему не хватило собственных знаний и опыта, он связался с коллегами из арагонского концерна Лос Трес Барбосес, которые как раз выпустили серию новейших домовых и несколько перестарались: они у арагонцев вышли чрезмерно живыми. Но Стрешневу-то как раз именно это и было нужно! Вот откуда длительные «обмены опытом» в Сарагосе, которые, признаться, даже щекотали мне самолюбие: вот у меня будущий тесть какой, мировая величина! Кстати, «барбосы» на днях очень плохо кончили, если не знаете. Поняв, что их домовые слишком много себе позволяют, они их всех уничтожили, честно вернув владельцам деньги и выплатив щедрые компенсации. Но кто-то из бывших владельцев не согласился с таким решением и буквально стер концерн с лица Тверди…

– Кстати, Федор Юрьевич, – встрял ротмистр Шереметев. – А вашего домового тоже постигла такая участь?

– Да, – как мог бесстрастно, ответил я. – отключился и, судя по уведомлению производителя, навсегда. Зарыт на метровой глубине в степи под Царицыном.

– Господа, вернемся к нашей теме, пока я еще хоть что-то могу говорить и не потерял нить под воздействием эмоций, – попросил Володя. – Я могу понять чувства убитого горем отца, но, простите, так делать точно нельзя. Даже боги подобного себе давно не позволяли, судя по мифологии… Я путаюсь, простите.

Так, теперь давайте о том, как я распознал подмену. В эти полтора года мы с Машей почти не виделись – что теперь, конечно, объяснимо. Насколько понимаю, на первых двух встречах была Екатерина Михайлована – женщина кивнула, – а на недавних, после длительного перерыва – вот это восхитительное создание. Но где-то в глубине меня тлел уголек сомнения, что-то было не так. Но я никак не мог понять, что именно. С Машей мы, вроде бы, общались непрерывно – но в текстовом режиме через «Пульс». И я только радовался, что моя уже почти жена – увлеченный наукой молодой специалист, разъезжающий по конференциям мирового уровня от Сарагосы до Цюриха. А вчера, накануне вот этой самой долгожданной и такой скоропостижной свадьбы, присутствующий здесь друг мой Федор Юрьевич Ромодановский купил плитку кхазадского шоколада «Альпийский мифрил», который вот уже пару веков выпускают в Цюрихе. Я тут же вспомнил, что это любимый машин сорт, а потом пронзила мысль: конференция в Цюрихе – сказал Кирилл Антонович. А ее там не могло быть вообще никогда, потому что после казуса Франкенштейна кхазадам категорически запрещено заниматься магбиологией! Откуда всплыл Цюрих? Я как-то позвонил Маше, трубку взял Кирилл Антонович и сказал, что она улетела в Цюрих на конференцию, а телефон забыла дома. Вероятно, говорил он это, глядя на плитку того самого шоколада с фисташками.

Тут-то у меня тревога и взревела, я окончательно понял, что дело нечисто. Стал искать, а чем дражайший Кирилл Антонович занимался в Сарагосе. По большей части, следов пребывания его там почти не отыскалось, но потом я набрел на отчет о закрытой конференции магбиологов, проходившей там, и не без удивления увидел доктора Стрешнева среди докладчиков. То ли жажда познания, то ли тщеславие сыграли с Кириллом Антоновичем дурную шутку. Потому что доклад назывался «Реконструкция поведенческого стереотипа реально жившего индивида по медиаданным с последующей матрификацией». И, что ценно, ссылка на сам доклад оказалась рабочей. Обратный магтехперевод с арагонского – и вот я уже добрых полночи читаю, как составить подобие личности человека, используя записи телефонных звонков, видео и даже воспоминания о нем. Вы понимаете теперь, почему я крикнул «слово и дело»? Если бы речь шла о банальном покушении на мошенничество – а это, как ни крути, было-таки оно, – то я вполне обошелся бы местными компетентными ведомствами.

– Да, Владимир Андреевич, я вас прекрасно понимаю, – без тени солдафонской или еще какой рисовки произнес Шереметев. – Вы всё очень правильно сделали. И примите мои глубокие соболезнования.

Не теряя времени, ротмистр достал телефон.

– Шереметев. Да, все подтвердилось. Протокол «Аз», с научным усилением по маго-биологии. Плюс усиленный комендантский взвод. Объект будет этапирован в слободу. Понял, отбой. – и посмотрев в глаза Екатерине Михайловне, сказал: – прикажите собрать вещи. Супругу и вам. Вы пока как привлекаетесь как свидетель, если ваша вина не будет достоверно установлена, вернетесь домой.

– Да куда уж я без него… – махнула рукой Стрешнева и удалилась отдавать приказания.

– А со мной что будет? – тихонько спросила невеста.

– Не могу знать… барышня, – чуть замешкавшись, ответил ротмистр. Но рекомендую переодеться во что-то более дорожное, а также собрать вещи с собой. Ваша судьба мне неведома, но не думаю, чтобы с вами стряслось что-нибудь фатальное.

– Спасибо, – серьезно кивнула она, встала и вышла.

Примерно через полчаса, уладив необходимые формальности, мы доплелись до «Урсы». Володя еле переставлял ноги, такое ощущение, что из него жизнь выходила, как воздух из проколотого колеса машины.

– И что я в итоге наделал? – прошептал он, пристегивая ремень безопасности.

– Все ты сделал правильно, Володь. Полноценно жить в плену иллюзий, в несуществующей действительности – едва ли возможно. С ума сойдешь, как несчастный Стрешнев, или быстро помрешь: и то, и другое – плохо.

Мы посетили кладбище с аккуратной безымянной могилкой, и Володя положил на нее свадебный букет.

– Федя, а, может… – начал он, и в глазах его я увидел блеск безумия.

– Даже не думай. Ну-ка, пошли! Оставим мертвое – мертвым.

– Это ты мне как некромант говоришь? – истерично захихикал он.

– Нет, как друг. Поехали!

В Кистеневке, где никто ничего еще не знал, нас встречали торжественно. Сложно описать недоумение, охватившее встречающих, когда они поняли, что мы вернулись тем же составом, да еще и в состоянии как после неслабого боя.

– Потом, всё потом, – отмахивался Дубровский. – Свадьбы не вышло, простите. Мне надо просто поспать пару суток…

Но поспать ему было не суждено. Чихая и кашляя, во двор на посадку заходил маленький белый конвертоплан. Помятый, с несколькими дырами в бортах.

– Доктор Дубровский! – из конвертоплана выпрыгнул кхазад в допотопном шлеме и очках. – Доктор Дубровский! Там ферфлюхтер фердаммте шайзе, вас очень надо!

– Какой я, в жопу, доктор, – отмахнулся Володя.