Текст книги "Смех в Древней Руси"

Автор книги: Дмитрий Лихачев

Соавторы: Александр Панченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Народная молва нимало не заботилась о точности, когда дело касалось общения юродивого с царем. В какую бы конкретную форму ни выливались обличения (если они вообще имели место), в устной передаче они в поразительно короткий срок принимали вид загадки, чаще всего зрелищной, превращались в пантомиму. И. У. Будовниц подробно разобрал древнерусские и чужеземные источники, в которых упоминается Никола Псковский Салос.

Выяснилось, что все они единогласно отводят Николе роль спасителя Пскова от царского гнева, но о том, как Никола обличал Ивана Грозного, рассказывают по-разному. (Это, впрочем, вовсе не означает, что выдуман сам факт обличения, на чем настаивает И. У. Будовниц ^{135}. Если юродивые бесспорно обличали царя Алексея Михайловича, то почему столетием раньше они не могли протествовать против изуверств Ивана Грозного?). По одним сведениям, Никола Салос предсказал, что падет царев аргамак, по другим – просто «жестокими словами» поносил Грозного. Предоставим слово англичанину Джерому Горсею, который приехал в Россию в 1573 г., спустя три года после опричного похода на Новгород и Псков. «В Пскове был тогда один юродивый, которого тамошние жители считали пророком. Этот обманщик, или колдун, по имени Никола Святой, встретил царя смелыми укоризнами и заклинаниями, бранью и угрозами, называя его кровопийцею, пожирателем христианского мяса, и клялся, что царь будет поражен громом, если он или кто-нибудь из его воинов коснется во гневе хотя единого волоса на голове последнего ребенка в Пскове; что ангел божий хранит Псков для лучшей участи, а не на разграбление, и что царь должен выйти из города прежде, чем божий гнев разразится в огненной туче, которая, как сам он может видеть, висит над его головой (ибо в эту минуту была сильная и мрачная буря). Царь содрогнулся от этих слов и просил его молиться об избавлении его и прощении ему его жестоких замыслов. (Я видел этого негодного обманщика, или колдуна: и зимой и летом он ходил голый, вынося и зной, и мороз. Посредством волшебных очарований дьявола он делал много чудесных вещей. Его боялись и уважали как государь, так и народ, который всюду за ним следовал)» ^{136}.

Как видим, Джером Горсей излагает еще одну версию: Никола угрожал Ивану Грозному, что «божий гнев разразится в огненной туче». В свое время на очевидную легендарность этой версии указал Н. М. Карамзин: «Но это было зимою, а зимние тучи не громоносны» ^{137}. Несмотря на это, записки Горсея для нас чрезвычайно важны. Во-первых, это единственный из иностранных авторов, кто своими глазами наблюдал Николу Псковского. Во-вторых, следует обратить внимание на то, что юродивый, по Горсею, бранил Ивана Грозного кровопийцей и пожирателем христианского мяса. Эта ничем не замечательная, мимолетная фраза и представляет собою источник той зрелищной загадки, того парадоксального жеста, той пантомимы, которую народная молва вскоре навечно связала с Николой Салосом и Грозным.

Джильс Флетчер, посетивший Москву через шестнадцать лет после Горсея, услышал и записал уже окончательный, отшлифованный вариант легенды. По сведениям Флетчера, Иван Грозный пожаловал Николу каким-то подарком. В ответ юродивый послал царю кусок сырого мяса. Царь простодушно удивился: ведь был пост, а не мясоед. Тогда Никола разгадал загадку: «Да разве Ивашка думает… что съесть постом кусок мяса какого-нибудь животного грешно, а нет греха есть столько людей, сколько он уже съел?». Этот парадокс увенчал здание легенды и стал каноническим в картинах юродского протеста. Приуроченный к опричному погрому Новгорода, он вошел в житие Василия Блаженного. Василий будто бы позвал царя Ивана в убогий вертеп под волховским мостом и предложил гостю «скляницу крови и часть сырого мяса».

В заключение необходимо еще раз подчеркнуть, что обличения царя юродивым, по всей видимости, нельзя считать случайностью. Скорее это была система. Народ ждал их, и юродивые не обманывали его ожиданий. Флетчер, как кажется, разделял убеждение в том, что протест против злоупотреблений властелина, общественное заступничество непременно сопутствуют юродству. Об этом говорит один фрагмент его книги – тот, в котором он уподобил юродивых гимнософистам. Флетчер писал, что юродивые «очень похожи на гимнософистов и по своей жизни, и поступкам, хотя не имеют ничего общего с ними относительно познаний и образования». Древняя Русь знала много рассказов о легендарной стране добродетельных гимнософистов («рахманов», «нагомудрецов»). О «нагомудрецах» повествовали Хроники Георгия Амартола, переводные апокрифы, «Повесть временных лет», хронографическая и «сербская» Александрии. Но что знал о гимнософистах Флетчер? О чем он думал, сравнивая с ними юродивых?

Это можно представить по европейским энциклопедиям эпохи барокко. В одном почтенном словаре XVII в. сказано: «Гимнософисты – индийские философы, прозванные так потому, что ходили нагими, целый день неподвижным взором уставясь на солнце. Холод и зной переносили, не ощущая боли. Рассказывают, что Александр Великий, придя к ним, сказал: „Просите чего хотите". Они же ответили: „Дай нам бессмертие, коего желаем больше всего па свете". Он возразил: „Сам будучи смертным, не могу никому даровать бессмертие". „Так если ты, – сказали они, – знаешь, что смертен, зачем же, не довольствуясь отеческим престолом, враждуя со всеми, стремишься покорить весь мир?"» ^{138}.

В этой легенде отмечены два момента: «уничижение» плоти и встреча с Александром Македонским. Флетчер припомнил гимнософистов не только оттого, что московские юродивые также ходили нагими и стойко терпели мороз и жару (в легендах об Иоанне Большом Колпаке есть упоминание о том, что юродивый любил смотреть на солнце, помышляя о духовном «праведном» солнце). Английского наблюдателя поразило то, что юродивые беседовали с вельможами и государями и осмеливались им перечить, отваживались давать уроки царям.

* * *

В средневековой Руси юродство было институтом протеста. Кризис этого института начался тогда, когда протест достиг наибольшей силы и остроты, – в третьей четверти XVII в., в эпоху церковного раскола. Появилась оппозиционная старообрядческая партия, которая взяла на себя функцию обличения и тем самым в известном смысле ассимилировала юродивых. Они оказались как бы не у дел, и не случайно именно в это время зафиксирован отказ от юродства (имею в виду сожженного за активную борьбу против никонианской церкви инока Авраамия, бывшего юродивого Афанасия). Такой отказ канонически допускался всегда, но в практике встречался дотоле крайне редко. Примкнув к старообрядцам, юродивые распрощались с социальной отверженностью. Одновременно исчезла исключительность их протеста.

Умаление общественной роли юродства было также следствием тех преследований, которые обрушили на него власть предержащие. Примечательно, что эти преследования шли рука об руку с гонениями на «ревнителей древлего благочестия». Как в юродивых, так и в староверах власти не без оснований усматривали нечто общее. Те и другие были помехой на пути европеизации, и эту помеху надлежало устранить во что бы то ни стало. Чем решительнее становилась Россия на европейский путь, тем сильнее становились гонения на юродивых.

Мы видели, как резко изменил к ним отношение патриарх Никон, как казнил их благочестивый царь Алексей Михайлович, покровитель и почитатель «божьих людей». При Никоне и Алексее Михайловиче традиционный тезис православной церкви о недопущении кощунственного «лжеюродства» звучал все громче и громче, едва прикрывая идущую от верхов неприязнь к юродству вообще. Однако власти все же не решались открыто выступить против этого издревле вкоренившегося в национальное самосознание феномена. Прямой удар по юродству нанес только Петр I.

Если в молодые годы Петра, при последнем патриархе Адриане, юродство «Христа ради» еще более или менее уважалось церковью (так, в 1698 г. были открыты мощи Максима Московского), то в период реформ ему было отказано в праве на существование.

Разумно не посягая на память канонизированных подвижников прежних веков, Петр всех юродивых своего времени объявил «притворно беснующимися». Дело не кончилось рационалистическим неприятием юродства. Были предписаны репрессивные меры. В одном из типичных документов эпохи – в «обещании, чинимом архиереями при поставлении их в сей чин» (1716 г., пункт 6-й), – читаем: «Паки обещаваюся притворных беснующих, в колтунах, босых и в рубашках ходящих, не точию наказывать, но и градскому суду отсылать». Репрессивный мотив постоянно звучит в узаконениях петровского, а затем аннинского времени. Например, в 1737 г. Синод приказал отыскивать, ловить и «отсылать в светский суд при промемориях» разных «суеверцев», в том числе «притворных юродцев и босых и с колтунами». Если в XVII в. юродивых губили за дерзкие речи, то в XVIII в. хватали уже за колтуны и наготу, т. е. за сам юродский облик.

Обычный порядок сыска и предания «градскому суду» невсегда давал желательные результаты: такая процедура была слишком медленной, слишком громоздкой. Поэтому власти прибегали к тайным арестам, о чем свидетельствует именной указ императрицы Анны Иоанновны от 26 ноября 1739 г.

«Ея императорскому величеству известно учинилось, что обретаются в Новегороде некакие два человека ханжей, которые как летом, так и зимою живут не в домах, но в шалашах при городовой стене и в прочих тому подобных местех, являя себя простому народу святыми… Ея императорское величество указала: оных ханжей тайным образом взять и, без всякаго истязания инаказания, послать в разные монастыри… и чтоб в монастыре в рубашках и босые не ходили, но одеты бы были обыкновенно; а впредь ежели где в епархиях такие соблазнители ханжи являться будут и буде они в престарелых летах, то их по тому ж отсылать в монастыри, мужеск пол в мужеские, а женск в девичий; ежели будут молодые люди, то их ловить и отдавать в солдаты… а молодых и девок, скитающихся по миру… отсылать и отдавать помещикам, а если будут разночинцы, из купечества и прочих чинов, тех отдавать родственникам и свойственникам с подпискою, что им впредь по улицам не скитаться; а буде родственников нет, то отдавать гражданам и поселянам с подпискою, чтоб их кормили обществом, а по возрасте определять их в работу».

Из этого документа ясно, что юродство было очень живучиу и что репрессии не достигали цели. Как только обстроился Петербург, юродивые появились и в новой столице ^{139}. У них нашлись высокие покровители. Если Анна Иоанновна преследовала юродивых, то ее мать, царица Прасковья Федоровна, напротив, всячески им мирволила. Вот что писал В. Н. Татищев, который состоял в родстве с Прасковьей Федоровной, а значит, и с Анной Иоанновной (по матери Прасковья Федоровна была внучкой боярина М. Ю. Татищева ^{140}): «Двор царицы Прасковьи Феодоровны от набожности был госпиталь на уродов, юродов, ханжей и шалунов. Междо многими такими был знатен Тимофей Архипович, сумазбродной подьячей, котораго за святаго и пророка суеверны почитали. . Как я отъезжал 1722-го другой раз в Сибирь к горным заводам и приехал к царице просчение принять, она, жалуя меня, спросила онаго шалуна, скоро ли я возврасчусь. Он, как меня не любил за то, что я не был суеверен и руки его не целовал, сказал: „Он руды много накопает, да и самого закопают"» ^{141}. В. П. Татищев высмеивает этого Тимофея Архиповича за несбывшиеся пророчества – о том, что царевне Анне Иоанновне, будущей императрице, быть монахиней Анфисой, и проч.

Даже по этому фрагменту из «Истории российской» можно судить, что сценарий юродства во времена В. Н. Татищева остался неизменным. Юродивому принято целовать руку; это обыкновение, по-видимому, распространяется и на царицу Прасковью Федоровну. Пророчествуя, юродивый не изъясняется прозой, а говорит в рифму. В. Н. Татищев называет его «шалуном» – значит, как и при Аввакуме, юродивый «шалует», дурачится.

И в XVIII в., после того как синодальная церковь отказалась признавать юродство и начала гонения на него, оно сохранило верность древнерусской традиции. Юродство оставалось «серьезным» вариантом смехового мира, зрелищем «странным и чудным». Конечно, зрителей у него поубавилось, толпа, перед которой лицедействовал юродивый, сильно поредела. Но все-таки никакие указы, «именные» или синодальные, не были в состоянии искоренить этот старинный феномен.

Приложение 1 Письма юродивого

Публикуемые тексты переданы с орфографическими упрощениями: полностью воспроизведены слова, которые в рукописи написаны под титлами; не употребляемые сейчас буквы («юс малый», «фита», «ижица», «ять» и др.) заменены соответствующими буквами современного алфавита; твердый знак на конце слова опускается. Исправления и добавления издателя даются курсивом.

Публикуется по рукописи ГПБ Q. 1.401, конволют XVII (2-я половина)—XVIII вв., в 4-ку, 261 д., полуустав и скоропись. Публикуемые тексты составляет отдельную рукопись на л. 16—35, писанную полууставом второй половины XVIII в.; водяной знак: медведь с секирой и литеры ЯМСЯ (см.: Клепиков С. А. Филиграни и штемпели на бумаге русского и иностранного производства XVII—XX веков. М., 1959. № 772 – 1783 г.).

1

Список с епистолии, что был галичанин посацкой человек Стефан Трофимовичь Нечаев юродивый, с его рукописания, как пошел юродствовати, оставил на утешение матери своей Евдокие да жене своей Акилине.

Доблему читателю о господе радоватися. Аз грешный прошу и молю твою любовь: писах сию хартицу с великим поспеше-нием изоустно, и аще что обрящеши (л. 16 об.) не лепо и просто, не позазри моему неразумию, исправи своим благоутробием. Еще молю твою кротость, прочитай сию епистолию тихо и сладко, не борзяся, дабы умильно и разумно слышати родителем моим.

Всемогущий, непостижимый, в Троице славимы бог искони сотвори небо и землю и вся на ней. И потом насади рай и жителя в нем созда перваго человека Адама. И въложи а в негоб сон глубок, выня у него ребро. И сотвори ему жену, прабабу нашу Евву. Созда же их яко анъелы, всякаго тления непричастны. Даде же им заповедь в рай от всякаго древа (л. 17) ясти, от единаго же не вкушати, понеже зло есть.

Позавиде сатана житию их, яко зело почитаеми от бога. Сотворена же бысть змия в рай честна же. Лукавый сатана в змию вселися и обвився округ заповеданного древа. Не смея же ко Адаму глаголати лестных глагол, ведая, яко жена его послушает, яко муж жены креплее в разуме, приступи же к жене и глагола: «Почто от всех древ ясте, от единаго же не ясте?». Она же к нему отвеща: «Бог нам заповедь предложи, яко смертию умрем». Сатана же ей лестию глаголет: «Съясте от древа сего, бози будете». Евва же вкуси от заповеденнаго древа и Адаму подаде вкусити. И оба быша нази (л. 17 об.) божия благодати. Прежде быша тленни, яко тленная совещаша, восхотеша быти бози – и не быша. Господь же повеле из рая изгнати его и в поте лица своего от земли снодати хлеб,8 и в нея возвращатися.

Прочее же да умолчим. Божественное писание удобно глубине морстей. Прочйтах божественная писания Ветхаго и Новаго завета от Адама до Ноя, от Ноя до Моисея, от Моисея до воплощения сына божия.

Видя же бог создание свое г гиблемо и ратуемод от врага, и не остави вконец погибнути. Посылаше пророки, повеле обра-щати от идолослужения. Уты и утолсте, забыша бога спасающаго преждебывшая чюдеса при Моисеи. Остави (л. iS)nia бога, после-доваша дияволу, и пророки его избиша. Видя же бог обладанно человечество от врага, и помилова создание свое.

Видите ли, братие, коль нами печется бог. Уже на кончину века ни ходатая, ни аггела, но изволи послати сына своего едино-роднаго на спасение наше и от пречистыя девы воплотитися, и от нея, ис чистых кровей примесити себе плоть, и обращати люди от идолопоклонения, и веровати во отца и сына и святаго духа. Они же, окаяниии, и того не усрамишася. Пригвоздиша его ко кресту и поругашася ему (отчасти да воспомянем, припадающе на колену), глаголюще: «Радуйся, царю июдейски! Многи спасе, себе ли (л. 18 об.) единаго не можеши спасти? Сниди со креста, да веруем в тя». И плеваху на лице его, и по ланитам бияху. Видите ли, братие, творец от создания своего колика поругания претерпе. Мы же слабы есмы, тварь от твари, сиречь друг от друга не можем единаго слова досадительна претерпети, по апостолу Павлу не взираем на начальника веры и совершителя Иисуса, колика пострада нас ради, и прочее, да прекратил! невмещения ради малыя сея хартины (так).

Рече господь во святом Евангелии: «Не может раб двема господинома работати, любо единаго возлюбит, о друзем нерадити начнет». И невозможно единем (л. 19) оком зрети на землю, а другим на небо. Такожде и нам, братие, невозможно мирская любезно желающим господеви работати. Любо едино возлюбим, а другое оставим. Пророк Давид глаголет: «Надеющися на господа, яко гора Сион, не подвижится во веки». Той же: «Блажени вси падеющися па господа».

Виждь же и се, колико славими суть от бога страдавши имени его ради. Коль ответ страшен презревшим заповеди его: «Оти-дите от мене, прокляти, во огнь вечный, яко не послушаете мене и не соблюдосте заповедей моих, такожде и аз не услышу гласа вашего, но пойдите мучитися в муки (л. 19 об.) вечныя, кождо по делом своим». И мы, братие, устрашимся грознаго сего ответа, но прибегнем к богу покаянием, чистою совестию. Тесен путь вводя во царство небесное, пространен же влечет во дно адово. Блажени плачющи, яко ти утешатся. Кия, иже всегда смерть пред очима своима помышляюще и грехов своих плачущеся и Христа ради терпят всяку скорбь и беду от неразумных человек, а не ти утешени будут, иже плачют о суетах мира сего и о вещех его тленных, и от належащих скорбей и напастей. Но о сих подобает благодарити бога и за творящая (л. 20) пакости бога молити, и зла за зло не воздавати, подражающе Христу и святым его. Видите, братие, как нас любит бог, призывает нас: «Приидите ко мне вси труждающиися мене ради и обременени грехи, и аз покою вы». Но что,е братие, сего прибежища краснее и полезнее? Аще прибегнем к нему, царство дарует и веселие со святыми, конца не имущи. О сем же тленном житии аще тмами страждем и терпим, богатства собираем и неправдою – мзду злу воспри-имем, и муку вечную без конца.

И аз, братие, пожих в покоех мира сего и во всех сладостех его (л. 20 об.) и ничто же приобретох. И разумех, яко льстив есть мир сей. Аще кто весь мир приобрящет, душу же свою отщетит, ничто же есть. Убоимся, братие, мира сего паче лютаго зверя. Зверь бо тело вредит, а души не может погубити. Сей же зверь, мир прелестный, сластьми своими тело упитевает червем на сне-дение, а душу вовеки губит и потом муки вечныя готовит.

Вопрос. Почто еси оскорбил родителей своих, паче же матерь свою рождьшую и жену младу сущу оставил еси? Писано (л. 21) есть, аще кто оставит отца или матерь, жену и дети в беде сущих, а сам покоя ищет, проклят есть, понеже сам упитевает тело свое, яко телец упитанный, а родители его провождают дни своя в печали и в сетовании.

Ответ. Вем, яко есть оставляют их богу. Писано есть: «Не на-дейтеся на князи и на сыны человеческий, в них же несть спасения». Сего дни друг аз, а утра враг, или гробу предаваем. Буди же вам надежда, кроме бога, никто никого не ублюдет, ии упасет. Господь рече во святом Евангелии: «Аще (л. 21 об.) кто оставит отца или матерь, жену или дети, села и великое богатъетво имени моего ради, сторицею приимет и живот вечный наследит». Зрите, родителие мои, в мире сем остаются жены млады от своих мужей, малыя дети от отца и матери, и бог о них промышляет, греет и питает их.

Вопрос, яко в мире сем з женою возможно спастися. Мнози святыя мужи и з женами спаслися.

– Вем, яко спаслися, но царство небесное им.

– Почто еси в мире с нами не терпел скорбен и/напастей? Писано есть: ж «Нужно бо есть3 царство небесное, и нужницы восхищают его".

Ответ, [л. 22) Любо мир сей напоследок бо уже. Аще кто искусный кормник, волнующеся моря видя, дерзает на шествие, аще же управит – похвала ему есть. Не искусен же да погибнет, удобнее ему искати отишия. Вы же, яко искусныя кормницы, в мори волнующагося жития сего прелестнаго обремененный корабль душевный житейскими печальми управляйте з божиею помощию. Но брезите твердо, понеже бури велии восташа на ны. Аз многогрешный яко неискусный кормник. Яко же аз, дерзнет в великое волнение мира сего и разбиен будет волнами мира (л. 22 об.) сего, да погибнет – сам себе убийца, и з дияволом осудится в муку вечную. Аз же, яко неискусный кормник, убояхся в мори мира сего великих волн, да не управлен буду. Ищю пристанища тиха. Весте бо и вы, яко груб есмь и препрост. Зрите же и се, яко нимало пекохся о мирских, ни о домовых вещех. Аще бы люб мне мир сей и его суетныя покои, и подвизался бы о них, яко же и прочий человецы.

Смотрите же и се, яко не простоты ради оставих мир сей и ни оти кого же гоним. Но елико кто смыслит, тако и подвизается. От мирских виждь, колико (л. 23) страждут от мира сего тленнаго узы и темницы, и раны великия, и иная тому подобная. И никто же может их разлучити от любве мира. Мнози и до крови стражут ради мира сего тленнаго. Аще бы люб мне мир сей, и аз подвизахся бы о вещех его. И разсмотрих, яко вещи его тленны суть, молю вас, родителие мои, господа ради и его пре-чистыя богородицы и для ради всех святых подайте ми святое свое благословение. И поминайте мя во святых своих молитвах, да бы избавил бог от зверя люта, вреждающаго душы наша, а не тело.

Господь рече во святом Евангелии: «Имени моего ради ведени будете {л. 23 об.) пред цари и владыки. Не печетеся, что отве-щаете. Аз бо подам вам дух в той час, яже подобает рещи. И не убойтеся убо от убивающих тело, души же не могущих убити». Аще вы мните, яко позабых вас, – аще и телом отстою от вас, но духом всегда с вам (так) есмь и попечение имея о вас, да бы избавил нас бог от искушения люта. Понеже ныне велико искушение вниде в мир за умножение грехов наших. О настоящем времени сем несть время вспомянути.

Вопрос. Почто еси прежде сего отшел от нас и вспять прииде к нам и мнил, яко мир {л. 24) любиши, и жену поял еси?

Ответ. Аще бы не за скорбь матери своея (прочтох от нея писанную хартию, яко болезнует вельми; глаголют же, яко и ума изступити ей, и сама ся хощетк убийством смерти предати) убояхся, яко простоты ради погубит себе, и послушах ея. Придох к вам и жену поях, утешая ея.

Вопрос. Почто еси жену сущу младу опечалил? Лучше бы не женитися.

Ответ. Богу тако изволившу. О жене моей бог промысленик и печалыцик. Зрите: многие жены с мужи своими малое время живут и остаются (л. 24 об.) вдовами, и терпят напасти мира сего по божию смотрению. Его же любит бог, того и наказует.

Вопрос. О превозлюбленный мой сыне и свете очей наших, почто скрываешися от нас? Мене, матерь свою, убогу, а жену свою сиротою, младу сущу, оставлявши, а сам грядеши, не вем камо.

Ответ. О превозлюбленная мати моя! Любезная же и супруга моя! Оставляю вас пастырю доброму паче себе пещися вами и в напастех помогати вам.

Вопрос. О драги сыне мой, повеждь нам, кого глаголеши пастыря и прибежище в напастех (л. 25) избавляти нас.

Ответ. Пророк Давыд показа, х кому прибегати: «Бог нам прибежище и сила, помощник в скорбех, обретших ны зело». И сего ради не убоимся, внегда смущается земля. Зрите: которыя остаются сиротами, и бог промышляет и питает их. И вами пещися имать той же. А меня, любимаго сына своего, на сие дело благословите, на неже дело за молитв ваших святых бог наставит. Иного же писати несть время. Но прочее простите мя, вси сродницы и знаеми. Аще и телом отстоя от вас, но духом, с лю-бовию касаяся ног ваших, прощения прошу (л. 25 об.) от кое-гождо и до последняго. Будет кому кую грубость учинил по неправде или от неразумия, простите мя и благословите. И молите о мне бога желаемое получити.

– Еще желаем слышати от тебе, сыне мой, утоли наши слезы.

– О любезная ми мати,  добляя же  и супруга  моя,  послушайте, яко доблественно терпеша прежния благочестивый жены.

Некая жена благочестивая, с мужем своим два месяца поживши и позавиде, како стражут святии мученицы от нечестивых царей, преобидив тленное богатство. И не помысли того, яко с мужем своим (л. 26) не навеселихся, но, став пред царем зло-честивым, исповеда Христа. Царь же повеле ея в ров левск вринути. Лвы же радующеся лизаху тело ея и не вредшпа. Цареви же повеле поставити на судище. И начал ласкати ея поклонитися идолом, понеже вельми лепа. И обещеваше ей великую честь и богатство, пред царицею его быти в первей степени. Она же не покорися повелению его, исповеда Христа и плюнув на лице злочестивому царю. Царь же осуди ея мечем усекнути. Муж ея и ближни родители начата молити ея: (л. 26 об.) «О любимая наша, сотвори волю цареву, и будеши веселитися с мужем своим в великом богатстве, и о нас будеши ходатайца ко царю, и будеши славна во всей области Цареве». Она же, презрившй суетное веселие с мужем своим, злочестивыи их нарече и слабы умом, понуждаше воинов царевых повеление исполняти. Воины же отсекоша главу ея. Душа же ко господу отиде/идеже вси святии.

Иных же благочестивых воспомянути оставив невмещения ради малыя сея хартицы.

–О сыне мой любезны, невозмо(л. 27)жно пам, слабым сущим, толиких напастей терпоти.

–Зрите, добли мои, о первых родех и по них сущих.

–И о последних повсждь нам, любимы, па утечение плача нашего.

–Некто от святых отец глаголет: «Сотворихом мы делом заповеди божия; после же нас впол сотворят; последний же и того не могут сотворити, напастьми п бедами спасутся и Польши на*" прославятся от бога».

–Еще повеждь пам, возлюбленный пат. Уже бо лица твоего не узрим и гласа твоего не услышим.

–О любезныя мои, по скорбите, во оном веце узримся. Вас же (л. 27 об.) молю, ко святей церкви притекайте и мене поминайте во святых своих молитвах.

–Ещел побеседуй с нами, любезное мое чадо, и утоли наше слезное рыдание. Глаголеши бо, яко уже не узримся.

–Послушайте апостола Павла, глаголюща: «Слава солнцу, ина слава луне, ина же звездам. И звезда бо звезды вышше славою». Святии же отцы наша яко солнце просияша добродетельми и лучами своими, сиречь учением весь мир осветиша. Иной же подобяшеся луне светлостию, сиречь добродетельми. Ини же великой звезде в добродетелех подобящеся. А ини малой звезде добродетельми, иже виждь (л. 28 об.), яко и малая звезда в не-беси же содетелево повеление исполняет. И мы, братие, уподобимся светлостию малой звезде, сиречь добродетельми, лише бы царства небеснаго не погрешити.

–Еще побеседуй с нами, драгое мое чадо.

–Послушай, любезная моя мати, краткость жития сего суот-иаго и скороминувшаго, еже мы плачемся о покоех его лестных и мимотекущих и подвизаемся о них всею душею, и божия заповеди его презревше. Зри, яко суще человецы сего дни с памп, а утре гробу предаем их. Приидите, вникните во гробицы. Можете ли (л. 29) узпати, кое был царь или воевода, богат или нищь? Составы и сосуды плоти нашея, яко прах и смрад, снедь червем быша. Прежо составы плоти нашея любезны, ныне же гнусный и смердящий, яко сухи кости наша, не имуще дыхания.

Смотри и раздвизай руками своими. Где красота лица? Но се ли очерне м? Где помизающи очи ясни? Не се ли растекошася? Где власи лепи? Се отпадоша. Где вознесенная выя? Се сокру-шися. Где брови и благоглаголивый язык? Се умолче. Где руце? Се разсыпашася. Где величество тела? Се разтася. Где риз украшение? Се истле. Где безумие юностное? (л. 29 об.) Се мимо идо.

Где великовеличавый человек? Со паки прах и смрад. Где злато и сребро и раб множество, где юность и лепота плоти? Вся из-схоша, яко трава, вся погибоша.

О человече неразумный, что ся еси зачаял, что ся вознесл еси! Кал еси, вонь еси, пес еси смрадны. Где твое спесивство? Где высокоумие? Где твоя гордость безумная, и где твое злато и сребро, где твое имение? Истлеша, изгниша. Где твое богатство тленное? Не все ли ичезе, не все ли погибоша, не все ли минуло, пе все ли земля взяла?! Сего себе, неразумие, не разсудише,н что ти ся вовеки мучитися.

Видите, яко от богатства нашего, (л. 30) кроме единого савана, ничтоже возьмем. Но все останется, богатство, друзи и сер-доболи, жена и дети. Но койждо приимет по делом, еже содела.

Приидите, возплачите прилежно, да послушает мертвый плача вашего и востанет. Аще ли же не послушает и не возстанет, то и аз не требую суетнаго плача вашего и не возвращюся к вам. И аз убо умерл еемь мирови сему тленному.

Два плача есть: плачь спасает, другий же губит.

_ Повеждь нам, возлюбленный мой сыне, кой плачь душу

спасает.

– Еже плакатися о гресех своих. Но радуюся и аз о том вашем плаче, да и мене грешнаго плачем тем {л. 30 об.) в молитвах своих поминайте. Писано есть: «Друг другу тяготы носите, и тако исполните закон Христов».

Уже ли есте престали0 от плача вашего и от сетования? О мати моя рождыная, добляя же и супруга моя! Како могу умо-лити11 плачь ваш безмерны и что повем на утешение от боже-ственнаго писания? Уже бо прекратим. Како вы, мати моя, единого мене ради грешна человека не можете утолити плача вашего! Имате зде сродники и сердоболи. Смотрите и се, како аз гряду на чужю землю незнаему, оставя тебе, матерь рождыную, и жену свою любимую, род и племя, (л. 31) и други, и вся красная мира сего. Но сие все остави Христа ради. Но не плачю тако, яко же вы весте, яко и мне жалостно вас ради. Но Христос дра-жайши и паче всех.

Но молю вас, да пе скорбите о мне всуе. Аще кто отдастр в дар нечто богу и жалеет о том, несть ему мзды: такожде и аз удалися от вас, да вы жалеете о мне и плачите. Несть вам благо-дарити бога, что господь бог мя исторгнул от сетей мира сего лестнаго, влекущих души наша во дно адово. Но плачемся грехов своих, всегда поминающе смерть пред очима своима. Той плачь вельми полезен и угоден богу. (л. 31 об.).

И да не зазрите же ми, братие кто, яко тщеславия ради или похвалы писах сие, но зрите, како плачет мати моя и жена моя. Но молю и ваше благоутробие утолити плачь их и утешити от божественпаго писания, коль кому бог подарова.

Но молю тебе, мати моя, послушайте мене грешйаго и не презрите моего приказания, еже заповедаю вам. Аще найдет на вас уныние и скорбь или кая теснота, или о мне грешней в кое время воспомянете, не сетуйте. Но вместо себе оставляю вам малую хартию сию прочитати на утешение печалей своих.

Ожидайте же от мене вести сто семдесятого году в месяце октябре, (л. 32) Аще ли в том месяце не будет от меня вести, то уже не мните мене жива. Наше житие подобно травному цвету: сего дни цветет, а утре изсыхаемо и ногами попираемо. Да не пецытеся и о сем, яко кости моя на чюжей стране поло-жени будут. Пред страшным же и нелицемерным судиею во второе его пришествие вси вкупе предстанем, истязаеми от бога, яже что кто соделал, добрая или злая, такожде и мзду приимет от Христа бога нашего. Добро или зло, яже кто что посея, то и пожнет.