Текст книги "Русская сатирическая сказка "

Автор книги: Дмитрий Молдавский

Тексты сатирических сказок, включенные в данное издание, взяты из записей, сделанных в XIX – начале XX века, причем из нескольких вариантов каждого сюжета отбирался наиболее социально заостренный и художественно разработанный. Собиратели сказок дооктябрьского времени не в одинаковой степени сохраняли особенности языка сказочников, поэтому публикуемые тексты разнятся по языку: в одних он близок к литературному, в других насыщен диалектными словами, пояснение которых дается в приложенном к изданию словаре. В отдельных случаях литературность языка сказок является отражением их литературных источников или грамотности и некоторой начитанности исполнителей.

При сохранении характерной диалектной лексики сказочных текстов, фонетические диалектизмы в издании не воспроизводятся, орфография сближена с современной.

В тех случаях, когда сказочник прибегал к грубо натуралистическим описаниям, его текст заменен кратким пересказом, помещенным в издании в квадратных скобках. Такими же скобками отделены от текста слова, которые сказочник заменял жестом, но отсутствие которых при чтении может привести к неправильному пониманию фразы. В круглые скобки заключены текстовые пояснения сказителя. Вынужденные пропуски обозначены многоточием.

***

Горшеня (Афанасьев, № 325), Царь и черепан (Ончуков, № 7; записана от А. В. Чупрова), Елевы шашки (Садовников, № 37; записана от А. Новопольцева), Царь и вор (Ончуков, № 17; записана от Г. И. Чупрова), Царь, старик и бояра (Ончуков, № 18; записана от Г. И. Чупрова), [Загадки] (Афанасьев, № 323), Воевода и мужик (Смирнов, № 288), Мужик разгадывает загадки (Соколовы, № 4; записана от А. П. Шарашова), Беспечальный монастырь (Смирнов, № 314). Характерной чертой данной группы сказок является противопоставление в них справедливого царя глупым или предателям боярам. Герой из народа вместе с царем в этих сказках торжествует над боярами. Так в образе царя этих сказок отразилось народное представление о «хорошем царе».

Сказки на данные сюжеты в процессе бытования прикреплялись к биографиям Ивана IV или Петра I. Старшие записи, называющие сказочного царя, который встречается с мужиком-лапотником или шайкой воров, Иваном Грозным, были сделаны в середине XVII века придворным врачом царя Алексея Михайловича Коллинзом (см.: Коллинз. Нынешнее состояние России, гл. X. Чтение в Общ. истор. и древн. при Моск. унив., т. 1, М., 1846, стр. 15 и след.; Русск. вестн., 1841, № 7, стр. 179).

Сюжеты, связанные с именем Ивана Грозного, перешли к следующему популярному в народе царю – Петру I. Спустя двадцать лет после смерти Петра в Тайной канцелярии от ряда обвиняемых были записаны рассказы о Петре I: царь и вор подслушивают заговор бояр; царь и вор Барма, отказывающийся забраться в государеву палату, и др.

Одна из сказок о Петре I связана с именем Бармы:

В 1730 году в Симбирске колодник говорил товарищам: «Сказать ли вам сказку?» – «Сказывай!».

«В Москве был вор Барма и наш император (но не выговоря который), нарядясь в мужицкое платье и ночью из дворца ходил того Барму искать, и как-де он, государь, того Барму нашел, то-де тогда спросил того Барму, что-де он за человек, и тот Барма государю сказал, что он вор Барма; и государь стал того Барму звать красть из государевых палат денежную казну и тот-де Барма государя ударил в рожу и сказал скверно, для чего ты государеву казну подзываешь красть, лучше-де пойдем боярина покрадем, и государь-де с тем Бармою ходил и боярина покрали, и государь покраденые пожитки все отдал Барме, и дал тому Барме с себя колпак, и велел ему на другой день с тем колпаком придти в собор, и как-де на другой день тот Барма в собор пришел, то-де государь его, Барму, узнал и стал его, Барму, за то что он не захотел государевой казны воровать, при себе держать в милости».

(П. К. Симони. Сказки о Петре Великом в записях 1745—1754 годов. Живая старина, 1903, вып. I и II, стр. 225—227).

В многочисленных следующих записях Петр становился тем самым царем, который то допрашивает настоятеля «беспечального монастыря», то беседует с бежавшим солдатом, то встречает горшеню и советует «общипать гусей» и т. п. Оригинальную сказку «Алексей Добродович», примыкающую к циклу сказок о «мудром ответе», сообщил сказочник И. Д. Богатырев. В сказке рассказывалось о старухе, которая в утренней молитве помянула и сына, и царя Петра Алексеевича. Царь незаметно подслушал молитву, наградил старуху и отправился во дворец. Здесь он увидел, что сын старухи спит на посту: «Ты что спишь?». – «Никак нет, не сплю!». – «А что ты делаешь?». – «А звезды считаю». – «Много насчитал?». – «А здесь – тьма-тьмой. А здесь – семьдесят со мной, а здесь не успел обсчитать – вы помешали».

Сказы об Иване Грозном и Петре I глубоко историчны в том смысле, в каком об историзме и говорил А. М. Горький: «От глубокой древности фольклор неотступно и своеобразно сопутствует истории. У него свое мнение о деятельности Людовика XI, Ивана Грозного, и это мнение резко различно с оценками истории, написанной специалистами, которые не очень интересовались вопросом о том, что именно вносила в жизнь трудового народа борьба монарха с феодалами» (М. Горький, Собр. соч., Гослитиздат, 1953, т. 27, стр. 312.

Напомним, что в легендах, пропитанных реакционной идеологией господствующей церкви, Петр I дан отнюдь не как «хороший царь», а как беспощадный и злой мучитель. В работе В. Миллера «Всемирная сказка в культурно-историческом освещении» (Русская мысль, 1894, № 10) приводится псковская легенда о зверской расправе царя с обманувшим его святым старцем.

Как и многие другие сказки, эти сказки в первоначальных вариантах, видимо, были построены на высмеивании ритуальных вопросов и ответов, отразившихся и в сказке фантастической.

Но все имеющиеся в нашем распоряжении варианты сатирических сказок о мудром ответе направлены против классовых врагов русского крестьянина (вместо царя иногда загадку не может отгадать воевода). В варианте Соколовых подчеркивается, что мужик «нуждался хлебом». Черты классового антагонизма характерны для многочисленных вариантов этих сказок, причем в поздних пересказах в характеристике царя усиливаются отрицательные черты – жестокость, злобность. Сказки на эту тему советских сказочников еще более заострены социально. Так, ответ о третьей доле («за грядку бросаю») уже не означает– «дочерей кормлю», а «подати плачу, а за что плачу – сам не знаю, все равно, что за грядку бросаю» (Сказки Магая. Записи Л. Элиасова и М. Азадовского, под ред. М. К. Азадовского. ГИХЛ, Л., 1940, стр. 242).

Сказки о мудром ответе связываются с именем многих замечательных людей. Биограф А. В. Суворова приводит одну из них как действительно бывший эпизод:

«Однажды в трескучий мороз спросил он (Суворов, – Д. М.) стоящего на часах солдата: «Сколько на небе звезд?». Тот ответил: «Сейчас перечту». И начал: «Раз, два, три...» и т. д. Когда он насчитал до тысячи и более, тогда Александр Васильевич, сильно прозябнув, спросил его имя – и ускакал. На другой день он – унтер. И Суворов сказал: «Нет, он меня перехитрил».

(Е. Фукс. Анекдоты князя италийского графа Суворова-Рымникского. СПб., 1900, стр. 130—131).  

Сюжет сказки о мудром ответе положен в основу стихотворения М. Исаковского «Царь, поп и мельник»:

 
Царь на трон уселся плотно
С грозным скипетром в руках:
– Сколько ж, пастырь беззаботный,
Сколько звезд на небесах?
 
 
И, отбросив страх и робость,
Мельник начал:
                             – Счет мой прост:
Звезд на небе – тьма да пропасть,
Бездна, вир и девять звезд...
 
 
Царь смирился, сдался мигом
И ответил тот же час:
– Я уже сверял по книгам,
Вышло столько ж, в самый раз.
 
 
Он помедлил деловито,
Глянул на пол, на стену...
– А теперь, отец Никита,
Объяви мою цену!
 
 
И ответил мельник честный,
Что расценка на царей
Всем и каждому известна:
Двадцать девять целкашей...
 

(М. Исаковский, Соч., т. 1, Гослитиздат, М., 1951, стр. 159 и след).

Другим примером использования сатирической сказки данного типа может служить одно из стихотворений А. Суркова. Это стихотворение, написанное поэтом в годы Отечественной войны, рассказывает о героическом поведении советского человека на допросе в штабе врага. Автор использовал в нем образы сказки о мудром ответе:

 
«Парабеллум» приставили мне к виску,
         – Говори, подлец, не крути:
Сколько русских в лесу? – Как в море песку!
– Сколько пушек? – Поди, сочти.
 

(Ал. Сурков. Разведчик Пашков. Избранные стихи, Изд. «Советский писатель», 1947, стр. 96).

Барин-кузнец (Садовников, № 39). Принадлежит к наиболее острым в социальном отношении сказкам. Барин здесь – воплощение неумелости, неспособности к полезному труду, за который он берется лишь из зависти. Комическое изображение того, как барин трудится, напоминает народные песни о дворянах или торговых людях Фоме и Ереме, которые также безуспешно пробуют заниматься разными работами (см. примечание к сказке о Фоме и Ереме). Социальная острота сатиры усилена концовкой, описывающей расправу с барином-кузнецом, во время которой лакей помогает мужику, делая вид, что в точности выполняет приказ барина. Создание комического эффекта таким приемом нередко у сказочников-сатириков.

Сказка «Барин-кузнец» легла в основу одного из сатирических стихотворений Демьяна Бедного «Горе-кузнец», где в форме сказки рассказывается, как кузнецы забастовали и барину пришлось работать самому:

 
Вот барин стал ковать,
Да через час-то хвать —
Беда: «Эх-ма! Досадно!
Железа сорт плохой...
Сгорело больше половины...
К чему голубчик шины?
Слышь? Удружу тебе сохой!».
«Что ж! Ладно!».
       Вновь кипит работа.
А пользы нет: «Ведь вот грехи!
Видать не выйдет и сохи!
А сошничек тебе иметь-то неохота?
Ужо спаяю сошничок!».
«Что ж! Ладно!».
Стук да гряк. Железо убывало,
А «кузнецу» и горя мало;
«Скую, – кричит, – кочедычок!».
«Что ж! Ладно!».
Барина заказчик не торопит.
А барин глядь, уж вопит:
«Готово! Просто шик!».
А вышел – пшик!.
 

(Демьян Бедный, Собр. соч., т. 1, Гослитиздат, стр. 262).

Сказка о Фоме и Ереме (Смирнов, № 299). Бытующая в многочисленных песенных и полупрозаических вариантах сказка о двух братьях Фоме и Ереме, не способных ни к какому труду и потому терпящих неудачи при всех своих попытках пахать, сеять, жать, молотить, строить, торговать, охотиться, рыбу ловить и т. д., примыкает к сатирам на представителей господствующего класса, не приученных к полезной работе. Именно потому, что эти персонажи воспринимались в народной среде как образы людей, чьи «белые руки чужие труды любят», историческая песня о Щелкане Дудентьевиче, в ее поздних вариантах, называет Фому и Ерему в числе тех, кого «Возвяг Таврульевич» «пожаловал селами, поместьями, городами с пригородками».

В еще более остро преувеличенном виде неспособность представителей господствующих классов к труду изображена в народной песне:

 
У нас было в селе Поливанове,
Боярин-от дурак в решете пиво варил,
Пойти было молоденьке, поучить дурака!
Возьми, дурак, котел, – больше пива наваришь!
А дворецкий дурак в сарафан пиво сливал.
Возьми, дурак, бочку, – больше пива насливаешь!
А поп-от дурак косарем сено косил.
Возьми, дурак, косу – больше сена накосишь!
 

(А. И. Соболевский. Великорусские народные песни, т. VII. СПб., 1902, стр. 25).

В XVII веке народная песня-сказка о Фоме и Ереме была обработана в книжную повестушку, уточнившую социальное лицо героев: в повести они называются то дворянскими детьми, то торговыми людьми (подробнее см.: В. П. Адрианова-Перетц. Русская демократическая сатира XVII века. Серия «Литературные памятники», Изд. АН СССР, М.—Л., 1954, стр. 241—245). Песенные варианты (Шейн, Соболевский и др.) свидетельствуют иногда о связи не только с текстом устной сказки, но и с повестью XVII века.

Барин и плотник (Ончуков, № 223). Сказка записана собирателем со слов неизвестного, случайно встреченного на постоялом дворе человека. Многое в ней явно восстановлено по памяти. Сказка несомненно принадлежит к позднейшим антибарским сказкам. Названия деревень «Адковая» и «Райковая» принадлежат к характерным для сатирической сказки именам-названиям, определяющим предмет и в силу этого играющим роль в развитии сюжета (см. в ряде сказок: Сумин-град – сумка, Печь-печинский град – печь, и др.).

Сказка эта близка к таким сказкам, как «Барин и кузнец», где высмеивается барское неумение работать, бездарность. Близка она и к интересной сказке «Барин-драчун», записанной собирателем Н. В. Новиковым от Ф. П. Господарева (Сказки Филиппа Павловича Господарева. Запись текста, вступительное слово, примечания Н. В. Новикова. Петрозаводск, 1941, стр. 403).

Сердитая барыня (Соколовы, № 45; записана от Г. Е. Медведева). Сказка построена на противопоставлении жизни богатой барыни и нищей жены озлобленного и грубого деревенского сапожника. Составители хрестоматии «Устное поэтическое творчество русского народа» (Изд. Моск. унив., 1954) С. И. Василенок и В. М. Сидельников относят происхождение сказки к периоду разложения феодально-крепостнических отношений и развития капиталистических отношений в России.

Набитый дурак (Афанасьев, № 403), Дурень Ненило и жена его Ненилушка (Соколовы, № 18; записана от М. И. Медведевой, основной репертуар которой состоял из фантастических сказок), Лутонюшка (Афанасьев, № 405), Сказка о глупых людях (Смирнов, № 274), Как один богач хотел своего сына женить (Смирнов, № 200; записана от Ивана-шорника). Невпопад сказанное героем сказки при виде похорон пожелание «таскать вам – не перетаскать» в живом языке превратилось в поговорку, характеризующую неуместные поступки или слова. Именно в таком смысле применяет, например, это выражение В. И. Ленин (см.: В. И. Ленин, Соч., т. 5, стр. 341).

Глупец-недотепа, все делающий невпопад, известен и как герой «скоморошины», записанной уже в XVIII веке в сборнике Кирши Данилова:

 
А жил был дурень,
А жил был бабин.
Вздумал он, дурень,
На Русь гуляти,
Людей видати,
Себя казати.
Отшедши дурень
Версту, другу,
Нашел он, дурень,
Две избы пусты,
В третей людей нет.
Заглянет в подполье,
В подполье черти
Востроголовы,
Глаза, что часы,
Усы, что вилы,
Руки, что грабли,
В карты играют...
Он им молвил:
«Бог вам в помочь,
Добрым людям!»
А черти не любят,
Схватили дурня,
Зачали бити,
Зачали давити,
Едва его, дурня,
Жива отпустили... и т. д.
 

(Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. Подготовка текста, статья и комментарии С. К. Шамбинаго. Гослитиздат, М., 1938, стр. 264—265).

Отдельные эпизоды сказок о глупцах связаны со значительной группой народных присловий, т. е. с «прозвищами, относящимися не к единичному лицу, а к группе лиц, составляющих собою географическое или этнографическое целое» (Д. Зеленин. Народные присловия и анекдоты о русских жителях Вятской губернии. Вятка, 1901, стр. 3), – о «пошехонцах», «вятичах» и пр. Возможно, что в этих произведениях сохранилась память о каких-то обрядах, исчезнувших и ставших смешными, и представлениях о природе и общественной жизни, приписывавшихся жителям соседних местностей.

Такие сказки могли начать складываться еще в период распада первобытно-общинного строя, когда на первое место стал выходить факт совместного жительства, совместного пользования некоторыми видами земли, угодьями и пр., необходимость коллективного выполнения некоторых работ и т. п. (см. М. О. Косвен. «Очерки истории первобытной культуры». Изд. АН СССР, М., 1953, стр. 199).

Уже в «Повести временных лет» есть эпизоды, свидетельствующие о связи их с этими сказками. Д. С. Лихачев отмечает, в частности, связь известного рассказа о «белгородском киселе» с устным преданием: «Этот рассказ посвящен той же теме об обмане врагов хитростью, что и рассказы об Олеге, напугавшем греков движением ладей по суху, об Ольге, обманувшей четырежды древлян и один раз византийского императора». Осаждающие поверили, что их недругов кормит сама земля. Д. С. Лихачев справедливо говорит о том, что в данном рассказе речь идет о каких-то представлениях, уже невероятных для одних, но еще вполне реальных для других народов (см.: Повесть временных лет. Часть вторая. Статья и комментарии Д. С. Лихачева. Изд. АН СССР, М.—Л., 1950, стр. 351).

Видимо, еще в феодальную эпоху сказки о различных соседних племенах, народах, наконец, просто о соседних селениях имели широкое распространение. Уже тогда предметом сатиры являлись не племенные или национальные черты, а черты социальные, как это всегда бывает в устно-поэтическом творчестве. Все эти сказочные «пошехонцы», «вятичи», «псковичи», в действительности, разумеется, ничего общего не имеющие с трудовым народом Ярославщины, Псковщины и проч., прежде всего рисуются людьми, чуждыми труду, не умеющими обращаться ни с серпом, ни с топором, ни с другими орудиями труда, что свойственно представителям господствующих классов.

Господствующие классы немало потрудились, чтобы переадресовать народную сатиру. Отсюда попытки презрительно-иронического толкования присловий в помещичьей, барской среде. Так, еще Н. С. Лесков писал, что у помещиков его времени простые люди делились на «два народа»: «народ орловский» и «народ курский». «Орловский народ» считался «пошельмоватее», а куряне – «ведомые кметы» подразумевались якобы «подурасливее» (Н. С. Лесков. Продукт природы. Полн. собр. соч., т. 22, 1903, стр. 134).

Представители прогрессивной общественной мысли, начиная от забытого просветителя конца XVIII века В. С. Березайского и кончая М. Е. Салтыковым-Щедриным, под «пошехонцами» понимали как раз представителей господствующих классов.

В сказках о пошехонцах высмеивается жизнь праздного и ленивого человека, далекого от всякого труда. Именно этой задачей сатиры объясняется доведенное до гротеска изображение полного неуменья пошехонцев выполнить какую бы то ни было работу, их фантастической недогадливости, непонимания простейших законов природы. Пошехонцы в этих сказках вообще ничего не знают, ничего не понимают. Народ мстил своим угнетателям, беспощадно высмеивая их. И если иногда в облике пошехонского быта проскальзывают крестьянские черты, то это потому, что народ, рассказывая о других классах, зачастую наделял их быт деталями своего собственного (так, царицы иногда варят обед, а царевичи пасут скот).

Образ Лутони введен в литературу В. С. Курочкиным в его пьесе «Принц Лутоня», построенной на материале народной драмы, где дана своеобразная интерпретация этого персонажа, – герой наделен народной мудростью. Не забыл В. С. Курочкин и о других чертах сказочного Лутони – о его простодушии, сметке, стремлении разобраться в происходящем и проч. В известной степени характеристика героя пьесы раскрывает семантику имени Лутоня: Лутоня на некоторых диалектах означает «ободранный». У В. Даля «лутоха» – липа, с которой снята кора, «лутошник» – человек, промышляющий съемкой лык, «лутошковый» – гнутый и т. д. Слово же «лутошливый» означает «не по годам сметливый» (В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Изд. 4-е, под ред. проф. И. А. Бодуэна-де-Куртенэ, т. II, СПб. – М., 1914, стр. 711).

Барин и мужик (Садовников, № 41, записана от Абрама Новопольцева). Характерная для А. Новопольцева черта – умелое введение ярких реалистических деталей, помогающих типизации социального образа, – проявилась и здесь. Так, мужик спрашивает проезжего барина, который попросился к нему ночевать: «А не будете ночью озоровать?». И слушателю вспоминаются картины барского произвола, «озорства».

Как и в других сказках, А. Новопольцев здесь откровенно говорит не только о своих классовых симпатиях и антипатиях, но и подчеркивает (концовкой), что он-де и есть тот самый мужик, который провел барина, а сейчас еще рассказывает ему сказки.

Солдат и барин (Смирнов, № 232). Наказание остроумным солдатом скупого барина воспроизводит ту обстановку, в какой приходилось работать у помещиков не только крепостным, но и наемным слугам. Издевательства солдата, превратившегося в барина, над слугой-помещиком в точности повторяют действительные оскорбления, обычные в быту помещичьих дворовых.

Солдат и барин (Смирнов, № 232). Сказка, видимо, принадлежит к позднейшим. Связана с солдатскими присказками и присловиями. Возможно, смягчение социальных мотивов, особенно ощутимое при сравнении с такой солдатской сказкой, как «Вестовой у генерала» (см. комментарий ниже), объясняется средой бытования.

Вестовой у генерала на вестях или солдатское «Отче наш» (запись В. П. Плешкова около 1905 г., в Свердловске); приведена в сборнике В. П. Бирюкова «Дореволюционный фольклор на Урале» (ОГИЗ, Свердловск, 1936, стр. 253—255). Сказка явно позднейшего происхождения. Возникла в солдатской среде. Автор записи сообщает, что рассказчик слышал эту сказку во время учения ополченцев. По свидетельству В. П. Бирюкова сказка широко распространена на уральских заводах. Острая сатирическая интерпретация «Отче наш» имеет богатую традицию в русской и переводной литературе. В. П. Адрианова-Перетц в статье «Образцы общественно-политической пародии XVIII – начала XIX века» приводит целый ряд аналогичных текстов, справедливо показывая, что подобные молитвы были особенно удобны для пародирования или стилизации в силу их общеизвестности. Молитву «Отче наш» использовал в одной из своих сатир М. В. Ломоносов:

 
Солдат скоро как в дом вступает, хозяина того призывает Отче!
Имение и весь твой дом теперь стал не твой уж, он наш.
Молчит крестьянин, размышляет и внутренно его ругает, иже еси
Щастливой век наш перервался, помощник нам один остался на небеси.
Число злодеев есть безмерно, и нет достойного в них верно. Да святится,
Что все народы почитают, оне, о боже, раздражают имя твое.
Лишенным щастия, покою, спасение твоей рукою да приидет,
Когда тобой не защитится, разграбится и разорится царствие твое,
Когда злодеев смерть постигнет, избавленный народ воскликнет: «Да будет воля твоя».
Напастей, бед совсем лишася, все будем жить веселяся, яко на небеси.
Отколь животныя взялися, не с неба ль сшедши развелися и на земли?..
 

(В. П. Адрианова-Перетц. Образцы общественно-политической пародии XVIII – начала XIX века. Тр. отд. древне-русск. литер. Инст. литер., т. III, Изд. АН СССР, М. – Л., 1936, стр. 335—366).

В ответе солдата нашли отражение сатирические мотивы из «листков, которые возбуждали настроения» в начале XIX века.

В одном из исследований приводится полный текст такого «листка»:

 
Грех – умер,
Право – сожжено.
Доброта – сжита со света.
Искренность – спряталась.
.............
Правосудие погребено под развалинами права.
Кредит – обанкротился.
Совесть – сошла с ума и сидит на весах правосудия.
...............
Честность – вышла в отставку.
Кротость – заперта за ссору на съезжей.
Закон – висит на пуговицах у сенаторов.
И терпенье – скоро лопнет.
 

(Т. Шиман. Александр Первый. История России. Перевод с нем. 1908, стр. 37).

В приведенной В. П. Бирюковым сказке концовка явно смягчена. Сам составитель приводит и другой ее вариант, более характерный для образа генерала: «В шею выгнал» (стр. 255).

Скряга (Афанасьев, № 452). Одна из наиболее ярких сказок, разоблачающих жадность и скупость классовых врагов. Марко-Богатой – постоянное имя сказочных богачей. Выше, в статье «Русская сатирическая сказка», говорилось о том, что сюжетно «Скряга» имеет немало общего с одной из «бывальщин» (термин, применяемый А. Н. Афанасьевым к рассказам о мертвецах). В приведенной А. Н. Афанасьевым бывальщине разбойники принуждают учителя открыть крышку гроба и снять кольца с пальцев покойницы, он «шесть легко снял, а седьмого не может. Сказал он про то разбойникам, они кинули ему нож и приказывают: „Отруби-ка ей палец!“. Учитель поднял нож и как только отрубил палец – в ту же минуту покойница словно ото сна пробудилась, закричала громким голосом: „Сестрицы и братцы! Вставайте на помощь скорей, не знала я покоя при жизни, не дают мне его и при смерти!“. На ее голос растворились гробницы, и начали выходит мертвецы» (Афанасьев, № 362).

Как указывалось в статье, перед нами не просто внешнее совпадение элементов сюжета; нет сомнения, что сатирическая сказка о скряге возникла как сатира и на представителя господствующего класса, и на уходящие, отмирающие представления и поверия.

Как поп работников морил (Соколовы, № 53; записано от Парамона Богданова), Поп и работник(Зеленин, Вятск. сб., № 63; записано от А. X. Селезнева, сказочника-сатирика), Я, Никого, Караул (Ончуков, № 251), Суд о коровах, Похороны кобеля, Жадный поп. Три последние сказки взяты из рукописи «Народные русские сказки не для печати. Собраны, приведены в порядок и сличены по многим разным спискам А. Афанасьевым» (Архив Института русской литературы АН СССР, № Р1, опись № 1, № 112), перепечатанной в приложениях к «Народным русским сказкам» А. Н. Афанасьева (т. III, Гослитиздат, Л., 1940, под рубрикой «Из русских заветных сказок», №№ 4, 2, 5). В печатном варианте снята вся концовка сказки № 4; несмотря на ряд натуралистических деталей представляет несомненный интерес для понимания социальной направленности произведения.

Поп и работник (Худяков, № 27). В сборнике демократа-фольклориста И. А. Худякова эта сказка называется, вопреки устной традиции, просто «Работник». Всюду слово «поп» заменено в ней неопределенным «хозяин»; лишь в примечаниях к третьему выпуску под рубрикой «Погрешности 1-го выпуска» сказано: «Стр. 107, строка 20, напечатано: хозяин; следует читать: поп». Мы восстанавливаем первоначальный текст. Вероятно по тем же цензурным обстоятельствам, которые, как писал в предисловии А. И. Худяков, «не позволяют... печатать многие интересные сказки», смягчены и заключительные строки сказки. Сказка близка по сюжету к оригиналу «Сказки о попе и работнике его Балде» А. С. Пушкина.

Поп теленка родил (Ончуков, № 142), Хитрая баба (Афанасьев, Заветн., № 66, рукопись; см. также: Афанасьев, Прилож., № 6). Сказки о скупом, жадном, глупом и похотливом попе – один из значительных видов русской народной сатиры. Эти сказки являются подтверждением той характеристики отношения народа к духовенству и религии, какую дали В. Г. Белинский в письме к Н. В. Гоголю и А. И. Герцен в статье «Россия». В. Г. Белинский писал: «Неужели же в самом деле вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа. Про кого русский народ рассказывает похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочку и попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, брюхаты жеребцы? Попов... Не есть ли поп на Руси для всех русских представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства?» (В. Г. Белинский. Избранные философские произведения. Госполитиздат, т. II, М., 1948, стр. 516).

Глубокое равнодушие народа к религии, атеистические элементы в его мировоззрении отмечал А. И. Герцен: «Русский крестьянин суеверен, но безразличен в смысле религии, которая ему вообще недоступна. Он в точности исполняет все обряды, всю внешнюю сторону культа, чтобы в этом отношении совесть была чиста... Священников своих он презирает, как лентяев и жадных людей, которые живут на его счет. Во всех непристойных народных рассказах и уличных песнях предметом насмешки и презрения служат всегда поп и дьякон или их жены» (А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем, т. V, Пгр., 1916, стр. 352).

По цензурным условиям значительная часть сказок, высмеивающих духовенство, не могла быть опубликована, повидимому и записано их было немного. Некоторое количество записей сделано и издано было после 1905 г. После 1917 г. число записей сказок о попах значительно возросло, причем в этих поздних вариантах заметно усилены антирелигиозные мотивы. Так, в сказке М. М. Коргуева «Как поп, псаломщик и дьякон сидели под бурлаком» муж не просто наказывает неудачливых любовников, но и отучает жену от хождения в церковь, и т. п. (Сказки М. М. Коргуева. Запись и комментарии А. Н. Нечаева. В кн.: Сказки Карельского Беломорья, т. 1. Под общей ред. проф. М. К. Азадовского, проф. Б. А. Ларина, акад. И. И. Мещанинова, А. А. Прокофьева и А. П. Чапыгина, М., 1947, стр. 628).

Одна из характерных сказок, связанная с сюжетом «чудесной» иконы, приводится В. И. Чернышевым:

Поп сам ел хорошо, а своего работника кормил плохо. В праздник работник забрался пораньше в церковь, залез под престол и сидит там. Поп пришел, начал служить; стал читать: «Господи, очисти меня грешного и помилуй!». А работник тихонько из-под престола говорит: «Не помилую». Поп услыхал, изумился. Опять говорит: «Господи, очисти меня грешного и помилуй!». Работник опять: «Не помилую!». Поп в третий раз говорит так же, и работник ему в третий раз отвечает то же. Поп осмелился, говорит: «За что же, господи?». Работник отвечает: «Работника плохо кормишь!». Поп пришел домой, говорит попадье: «Мать, какое мне было преставление: я слышал глас». И рассказывает, что было. Пришел и работник. Его – за стол, стали кормить, угощать.

(В. И. Чернышев. Сказки и легенды пушкинских мест. Изд. АН СССР, Л.—М., 1950, стр. 147).

Интересна завязка сказки «Поп теленка родил» в варианте, записанном И. В. Карнауховой от советского сказочника Петра Яковлевича Белкова, крестьянина из деревни Нефедово (Заонежский край), мастера сценического исполнения сказки (Сказки и предания Северного края, Изд. «Academia», 1924, стр. 377).

В сказке Белкова не только подчеркнута жадность попа-обжоры, но и разоблачается его полное равнодушие к выполняемому им церковному обряду, когда богослужебные возгласы он перемежает вопросами о предстоящем угощении:

– Бла-а-гослови бог! (А хорош ли пирог?).

– Православные, живите дружно! (А к киселю молока нужно).

– Во имя отца и сына и святого духа! (А в рыбнике запеклась муха).

– Бойтесь греха и ада-а! (Покормить попа надо).

Да и насядет. Только скулы потрескивают. Рыбник, дак с костями с блюда слизом. Нажрется, дак пузо вздует. Ряса торчком стоит.

– Мир дому сему, отныне и до века-а-а! (Накормили человека).

Да в нову избу.

Вряд ли в этой сказке можно найти черты кулацкой идеологии, как об этом писал Ю. М. Соколов. В предисловии он указывал, что сказки Белкова типичны для «зажиточной или, вернее, кулацкой[курсив проф. Ю. М. Соколова] части деревни, тех лиц, которые тяготеют к торговле, купеческому бытовому укладу и к явно буржуазному миросозерцанию...» (Сказки и предания Северного края, Предисловие, стр. XI).

[Одна баба...] (Афанасьев, № 524), Старухина молитва (Ончуков, № 263; записано от И. Н. Макарова, старообрядца, «большого вольнодумца»; по словам собирателя, Макаров «с большим сарказмом относится... не только к православному духовенству, но и к раскольничьим учителям, наставникам и начальникам, а также к самим старообрядцам»), Церковная служба (Ончуков, № 262; записана от того же И. Н. Макарова, как и предыдущая сказка), Поп Пахом (Соколовы, № 136; записана от Г. Д. Якуничева), Безграмотная деревня (Ончуков, № 63; записана от Натальи Михайловны Дементьевой. Для правильного понимания текста важно примечание собирателя: «Слова попа и дьякона поются протяжно, на церковный лад; слова дьячка на мотив веселой плясовой песни» – Ончуков, стр. 168). Все эти сказки относятся к области тех многочисленных народных юмореск, которые вторгались и в древнерусскую повесть, и в XVIII веке в ученый труд Н. Курганова, автора «Письмовника», и дожили в устном бытовании до наших дней. Для всех этих сказок характерно пренебрежение к религиозному ритуалу, насмешка над церковной службой, над жадностью и невежественностью духовенства.