Текст книги "Ардагаст и его враги"
Автор книги: Дмитрий Баринов (Дудко)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
– Я дурак, Собеслав! Самый большой дурак во всей Мазовии. Не поверь я этим уродам и жрецам-мошенникам, славно бы мы с тобой гуляли этой ночью!
– Не им ты поверил, сосед, а своей глупой спеси, – без тени злорадства ответил ему волынянин.
А на севере, от моря до Неймы, стояла зловещая стена черно-красного пламени и черного дыма. Что творилось за этой стеной? Что стало с Янтарным Домом и его защитниками? Этого не знали ни Волх, ни Скуманд. Не знал даже вездесущий Витол. Поднявшись по Нейме, он встретил на ее левом берегу дружины Побраво и Склодо. Прискакав из Лугового, они увидели ту же огненную стену. Старый князь самбов с надеждой глядел на воина-волхва. А тот тщетно посылал дружественную мысль в храм Лады, к златоглазой жрице. Что с ней? Жива или сгинула вместе с храмом в этом пекле, вырвавшемся в средний мир на погибель всему доброму? Многим дарила она свою любовь. Но саму ее больше всех любили эти двое. Почтенный князь, отец семейства, во всем послушный своей волевой и хозяйственной супруге, и неприкаянный странник, не покорявшийся никому в этом мире. Она много знала: о мире и тайнах волшебства, о племенах, их дружбе и вражде. В одиночку растила своенравную дочь, боролась с кознями Поклусовых слуг – и при этом всегда оставалась неунывающей, доброй и приветливой. Без нее жизнь Побраво и Витола была бы тусклой и убогой, как у раба или безродного бродяги.
Одно успел заметить Витол духовным взором: черноволосая всадница на черном коне, в развевающемся красном плаще летела над краем горящего леса. И там, где она пролетала, стена пожара уже не шла дальше. Богиня смерти останавливала огненную смерть! Но осталось ли за этой проклятой стеной хоть что-то живое и доброе?
Глава 6. Сотворенный дракон
Дракон, вставший из моря, был громаден. Громаднее всех чудовищ, виденных росами. Правая половина его чешуйчатого тела горела красным огнем, будто раскаленный уголь из костра. Левая была черна, как вода в болотном бучиле или морских глубинах. Две головы на длинных шеях зловеще нависали над людьми. Одна,, красная, напоминала волчью. Другая, черная – голову ящерицы. В двух пастях белели ряды острых зубов. Четыре глаза пылали синим болотным огнем. Огромные когтистые лапы тучами взметали воду и песок, и янтари россыпью звезд вспыхивали, отражая свет огненного тела. Острый гребень колыхался над спиной. Самый злой огонь, самая недобрая вода волею колдуна и ведьмы соединились и породили могучее чудовище, наделенное к тому же безжалостным человеческим умом.
Иные воины, разгоряченные боем, грозили дракону оружием. Но раздался решительный голос Ардагаста.
– Все отходим в городок! Вишвамитра, веди дружину, а я с волхвами задержу тварь!
Всадники поскакали к городку. Вслед им вылетел из драконьей глотки клубок пламени, обратив в обугленные скелеты двоих или троих отставших. У купальского костра остались лишь Зореславич, Вышата, две волхвини и Либон. Бесстрашным взором ученого мага римлянин глядел на приближавшееся исчадие двух стихий.
Ардагаст направил луч Чаши в пламя костра, и оно взметнулось к небу, раздалось в стороны, огненной стеной перекрыв дорогу к началу лесной тропы, что вела к городку.
И эта тонкая, колеблющаяся стена остановила дракона. Одна его пасть изрыгнула черно-красное пламя, другая – струю черной воды. Но нечистый огонь не смог прорваться сквозь священное золотое пламя, а вода обратилась в пар.
– Эпифан, сын Антиоха! Ты способный маг, клянусь Гермесом. Твои бы знания да на доброе дело! – громко произнес сенатор, глядя прямо в горящие синим огнем глаза.
Красная волчья голова дважды дохнула огнем, и лес по обе стороны от костра запылал.
– Все, уходим! – сказал Вышата, и пятеро всадников поскакали через лес, занимавшийся с невероятной быстротой. Вслед им летели насмешливые крики готов, снова высадившихся на берегу. Дружину Ардагаст догнал на серединке пути. Как оказалось, нечисть успела потрудиться: завалила в нескольких местах тропу деревьями. Нужно было разбирать завалы, а огонь уже подступал с обеих сторон. Самих нечистых не было слышно: унесли ноги из леса, как только почуяли огонь, выдержать который могли разве что пекельные черти.
– Изжарить нас решили, проклятые, чтоб им самим в пекле гореть, Ягиным ублюдкам! – выругался Неждан Сарматич.
– Не унывай, дружина! Пройдем и сквозь огонь, как тогда на Белизне. С нами Солнце-Царь и чаша! – раздался громкий голос Вишвамитры.
Под приветственные крики воинов Ардагаст проехал вперед, соскочил с коня, взобрался на завал. Чаша в его высоко поднятой руке полыхала золотым огнем.
– Дружина, за работу!
Тогда, девять лет назад, они лихо скакали через лес, подожженный огнедышащим змеем. Да и змей, которого Шишок смахнул дубиной с дерева, был не чета нынешнему. Теперь же приходилось ехать шагом, задыхаясь от жары и дыма, пока впереди растаскивали тяжелые стволы. Коней удерживали в повиновении только заклятия. Но самым первым шел Солнце-царь, и все знали: это его чаша открывает для всех проход сквозь огненное пекло.
А дракон полз, круша деревья огромным телом, вдогонку дружине. И вот уже две его головы нависли над тропой. Он подобрался там, где ехали амазонки, подальше от Ардагаста и чаши. Ардагунда подняла руки, словно пытаясь оттолкнуть громадную тварь, и ладони ее вдруг засияли ясным белым светом. Только этим волшебством владела царица амазонок, но владела в совершенстве. Два луча света ударили в глаза дракону, и этого чистого, доброго света взгляд чудовища не смог выдержать. Змей замотал обеими головами, заворочался на месте, но Зореславна снова и снова слепила его. Амазонки засмеялись. Когда же в огненную волчью морду ударил золотой луч Колаксаевой Чаши, дракон со злобным шипением отполз в чащу.
За всем этим Каллиник наблюдал, стоя рядом с Виряной на валу городка. Ардагаст велел ему оставаться здесь, чтобы в случае надобности помочь Венее чарами. Сердце и ум отказывались верить, что эта уродливая, жгущая все вокруг себя тварь – его Эпифан. Но в мозгу звучал голос брата: "Никос, пока не поздно, бросай все и беги вместе со своей варваркой! Сгоришь ведь, и костей не останется!" "Поздно, Эпифан. Я отсюда бежать не стану, и она тоже". "Дурак! Пропади, сгори вместе с этим проклятым миром! Пропадите вы все!" Безжалостный шипящий голос уже мало походил на человеческий.
Наконец росы и жемайты въехали в городок. Ардагаст с соратниками поднялись на вал. От моря до Неймы бушевало, охватывая гору со всех сторон, огненное море. Горело все: леса, села, хлеба. Густой дым затмевал звезды и луну, но от огня было светло, как днем – если бы днем вместо солнца светило что-то жуткое, черно-красное. Среди красного пламени извивались, словно полчища змей или пальцы громадных рук, черные языки. Пекло рвалось на землю. Жители окрестных сел заранее собрались в городок. Сейчас они с надеждой глядели на росов. Многие тихо плакали. Испуганно ревела скотина.
– Зря мы, выходит, русалок в хлеба загоняли, поля от ведьм берегли. Где они, русалочки? – вздохнул дрегович Всеслав.
– Помирать собирайся, а рожь сей, – ответил ему пословицей Неждан Сарматич.
– Нерона бы сюда. Он бы сложил поэму о Мировом Пожаре, – невесело усмехнулся Каллиник.
– В Мировом Пожаре должно погибнуть все злое, – заметил Хилиарх. – А это... просто поджог, чтобы легче было грабить. Вон Кентавр такое любил проделывать в Риме.
– Я поджигал богатые дома, а не хижины бедняков, – возразил Дорспрунг-Кентавр.
– Набег это, вот что! Немирные сарматы и готы в набеге тоже все жгут, лишь бы страху нагнать! – воскликнул Всеслав.
– Видишь, царевич? – недобро подмигнул Каллинику Кентавр. – Братец твой – вор и поджигатель. А мнит себя, небось, Тифоном, перед которым сам Зевс едва устоял.
Сигвульф погрозил кулаком стоявшему на берегу в готовности войску Берига.
– Трусы! Прячетесь за спину дракона и ведьмы? Бериг, ты трус, нидинг и вождь нидингов!
По другую сторону огненного моря стоял, довольно поглаживая огненно-рыжую бороду, конунг готов. Он любил железный вихрь битвы, стоны умирающих врагов, добычу. Но больше всего Бериг любил огонь – пламя и дым горящих сел, городков, хлебов. Глядя на него, он казался себе похожим на грозного Сурта, повелителя Муспельхейма. А по части коварства конунг не уступал Огненному Локи, которого не забывал чтить тайными жертвами. Это не мешало ему слыть избранником Одина, врага Сурта и Локи. Сильный сам выбирает себе богов. За спиной – испытанная дружина, тоже любящая кровь, звон стали и огонь войны. Верные берсерки уже ворчат медведями от нетерпения. Пусть только дракон взломает магическую защиту священного городка... А пока что Бериг Огнебородый упивается зрелищем невиданного пожара.
А дракон полз все ближе к городку и, питаемый страшным огнем, становился все больше и сильнее. Вот он уже взбирается по склону горы. Ардагаст с сестрой встали рядом. Зореславна снова направила свет своих рук в глаза змею. Тот недовольно зашипел, но взгляда уже не отводил. Вернее, не отводила его волчья голова, а ящериная сразу ушла куда-то вниз. Клуб огня вырвался из волчьей пасти, но наткнулся на золотой луч чаши.
А из ящериной пасти вдруг ударил мощный поток воды – прямо в основание вала. Размытая, обращенная в грязь земля, поползла вниз, обнажая бревна частокола. Но рядом с Зореславичем встала Милана. Заклятие лесной ведьмы придало земле твердость камня. Черная голова взметнулась вверх, плюнула водяной струей, способной сбить человека с ног. Но глаза ей слепили руки Ардагунды, и вода только окатила людей на валу.
Трудно было втроем сдерживать натиск чудовища. Рядом стояли Вишвамитра и Сигвульф со священными копьями, но змей чуял опасность и избегал приближаться на длину копья. Рука Ардагаста уставала, чувствуя, как одно могучее пламя давит, оттесняет другое. Драконьи головы коварно заходили то снизу, то сбоку. Но трое знали: главное волшебство творится у купальского костра перед Янтарным Домом. Здесь теперь стояло, сияя горящими свечами, дерево-Купала, а под ним – изваяния Лады и ее дочери. Венея, Лайма, Либон, Каллиник, Вышата с женой и младшие жрицы стояли вокруг огня, сомкнув руки, и пели древнюю песнь о Мировом Дубе, что рос прежде всех времен среди изначального моря, а душой этого Дерева, его мавкой была будущая Мать Богов. И вот, послушное пению, поднялось из костра дерево. Ствол и ветви его были из золотистого, с зелеными прожилками света. Серебром сияла листва, медью – желуди. С древней бронзовой застежки на груди Венеи слетели три сияющие золотые птицы и уселись на дерево. Из витых браслетов выползли две огненные змеи и обвили ствол у самых корней, нежась в пламени костра.
Все выше вырастало Дерево Света, все шире раскидывались его ветви, осеняя весь городок. Видя это, все яростнее бросался на стену городка дракон. А на помощь ему уже спешили другие Чернобожьи слуги. Из огненного моря выскакивали пекельные черти: такие же черные, остроголовые, косматые, как их болотные сородичи, но с пылающими трезубцами в когтистых лапах. Этими трезубцами нечистые норовили поджечь частокол. Пекельное оружие вмиг пережигало древка копий, раскаляло клинки так, что загорались деревянные обкладки рукоятей. Но навстречу бесам спешили русальцы, и под ударами их жезлов пекельные трезубцы гасли, а сами бесы с мерзким визгом бросались обратно в пламя – если успевали увернуться от меча.
Еще опаснее была налетевшая с юга стая стервятниц – Лаума с ее ведьмами. Поднятый ими вихрь срывал крыши с домов, валил людей с ног, потрясал золотое дерево, угрожал задуть костер. Многие колдуньи опускались на землю и, оборотившись кто большой собакой, кто – волчицей, кто – бодливой коровой, кто – колесом, носились по городку и нападали на людей. Перепуганные насмерть поселянки вопили. Металась в ужасе скотина. Но не дрогнули серые бойцы. Быстро распознавая ведьм в любом обличье, волколаки рвали их в куски. Еще яростней они набрасывались на чертей, прилетевших вместе с колдуньями.
Амазонки били из луков, но ветер, поднятый ведьмами, сносил стрелы, и летуньи лишь нагло смеялись над своими врагами. Тогда Лайма, выйдя из круга, взобралась на крышу храма. В руках у юной охотницы был лук, за спиной – два полных колчана. Широкое белое платье она сняла и осталась в охотничьем наряде. Во весь рост стояла девочка прямо на широком коньковом бревне и слала в небо заговоренные стрелы. Плохому стрелку они бы не помогли, но колдовской ветер не мог их отклонить. Не мог он и сбросить Лайму с крыши – только развихривал и носил ее длинные черные волосы.
Друг за другом падали пронзенные стрелами ведьмы, колдуны, черти. Не убившихся насмерть на земле разрывали волколаки, добивали чем попало утратившие страх поселянки. Заметив опасность, нечистые опускались на крышу храма. Но рядом с Лаймой встали Меланиппа и Пересвет, встречая всех подбиравшихся к отважной лучнице секирой и мечом. Душа гусляра пела, но то не была жестокая радость боя. Слова сами складывались в новую песню – о бое Ардагаста с осквернителями Купальской ночи. А рука тем временем, будто сама собой рубила и колола нападавших то сбоку, то сверху врагов. Попробовал бы так Нерон!
Лайма, поглощенная боем, ухитрялась все же следить краем глаза за царем росов. Как он прекрасен в бою, златоволосый, с пылающей чашей в руке! Да не один ли он из Сыновей Бога? Спустился на землю для великих дел, и снова вознесется. А она, дурочка. заглядывается на него... Но ведь убить можно даже бога! Спереди грозит огненной смертью дракон, сзади норовят ударить прыгающие на вал нечистые. Как хотела бы она быть на месте светлорукой Ардагунды! Или Ларишки, что без устали рубит кривым мечом и разит акинаком подкрадывающихся к мужу врагов. А она, Лайма, кроме лука, владеет разве что охотничьим ножом.
Выйти из круга пришлось и Либону. Ведьмы то и дело чертили руны в воздухе или бросали деревяшки с вырезанными на них и окрашенными кровью рунами, что несли бойцам слабость духа и тела, могла обездвижить или обратить в бегство. Пожилой сенатор не успел бы всюду, если бы русальцы не прижигали своими жезлами деревяшки, которые обычный огонь не брал. Варварскую магию рун Либон за эти годы изучил хорошо. Но до чего же бесполезен был сейчас, в этой буре огня, железа и чар, волшебный янтарь со стрекозой! О боги, существует ли еще мир, добрый и прекрасный, или он весь охвачен проклятым красно-черным пламенем?
Но вопреки всему вырастало из священного огня и поднималось над городком золотое дерево. Его видел Витол, но тщетно пытался воин-волхв чарами открыть дорогу сквозь горящий лес конникам Побраво и Склодо и подошедшей с юга рати Инисмея.
А тот, кто разжег чужими руками весь этот пожар, сидел на скале над Пасаргадами и с высокомерной улыбкой глядел в серебряное зеркало. Городок, несомненно, обречен, и вместе с ним упрямый сенатор, что, конечно же, предпочтет погибнуть во славу архонта Солнца и своего "нового Рима". Лишь бы только Эпифан покончил с ними всеми до восхода, когда слабеет всякая темная магия. Иначе... Тайные силы, что будет, если Янтарный путь останется Путем Солнца, и по нему двинутся на юг воины, подобные этим росам!
* * *
Янтарный путь в эту ночь жил своей жизнью, не заметной для рыскавших по нему в поисках барыша. Не янтари, не мечи, не амфоры с вином шли по нему от племени к племени, от святилища к святилищу. Горел огонь на обоих делийских алтарях – Аполлона и Артемиды, на алтаре Юноны и Дианы в священной аквилейской роще, пылали костры на святокрестовской Лысой горе, на Соботке и двух ее соседках. Люди плясали, пели, любили друг друга во славу светлых богов. Но суровы и сосредоточены были лица стоявших у огней жрецов: Аполлония и Делии, Флавии Венеты, царя друидов Думнорига и молодого Белерига-Белояра, ряженого в женское платье, и еще многих служителей Солнца и Света.
Неподвластная преградам и расстояниям, летела от Пифагорова алтаря дружественная мысль Аполлония: "Слушайте, все воины Солнца на Янтарном пути! Рабы Тьмы осадили Янтарный Дом. Погасившие Свет в своей душе обратили во зло магическое знание. Зло не в Огне, не в Воде, – оно в людях, забывших добро. Собирайте же силу Солнца и Луны, силу Света, шлите ее в Гиперборею, к Венедскому морю, растите золотое Дерево Света!" Звучали заклятия на языках греков, пеласгов, кельтов, германцев, венетов и венедов. Пламя рвалось в небо с алтарей и из костров огненными стволами, и распускались на их верхушках дивные серебристо-золотые цветы. Неслышный, видимый лишь духовному взору, несся от одного пламенного дерева к другому поток светлой силы, и мощь его все нарастала. Этой силой можно было сжечь целый город, а можно было вырастить дерево. И оно росло – у храма в городке на Янтарном берегу.
От этого потока ответвлялся еще один: через храмы Аполлона в Прасиях и Синопе, древний Экзампей и Суботов – туда же, к Янтарному Дому. На горе над Тясмином праздновавшие уже по большей части разбрелись по парам. Вокруг костра стояли, соединив руки, только девушки и женщины, оставшиеся без пары, во главе с Добряной. Многие мужчины заглядывались на младшую царицу, но позвать ее под ракитовый куст даже сегодня не посмел ни один. Внутри женского кола было другое – из детей тех, кто ушел в поход. У самого огня стоял, опираясь на посох, седой, как лунь, Авхафарн в белом кафтане и башлыке, увенчанном золотой фигуркой барана. Духовный взор старого жреца охватывал весь путь, на котором волхвовали Флавий Никомах, Стратоник, верховный жрец Экзампея Златослав, Вышата с Лютицей и Венеей. С Никомахом и Венеей главный жрец росов знаком не был, а надменный Златослав вообще считал его, сармата, врагом, а своего ученика Вышату – предателем. Но в эту ночь все они делали одно святое дело.
Женские и детские голоса стройно выводили песню о предвечном дереве. И, повинуясь им, вырастал огненный ствол со злато-серебряным цветком. Ближе всего к жрецу держались царевич Ардафарн и Вышко. Дети, казалось, забыли об усталости. Ведь там, у Венедского моря, сражались их отцы и матери. И все же время от времени Авхафарн давал им знак разомкнуть руки и отдохнуть. Тогда они вполголоса расспрашивали Вышко, что же творится с их родными. Девятилетний сын Вышаты делал все больше успехов и в ясновидении, и в других чарах, но старый жрец берег его силы.
И когда до погруженного в чародейство Вышаты долетал вдруг мысленный голосок сына, великий волхв обретал новые силы. Ибо для того и забрались росы в это огненное пекло, чтобы на родном Тясмине – и не только там – женщины и дети могли мирно праздновать Купалу. А не прятаться в ужасе от всяких "избранников Одина" и "воинов Поклуса", которым мало будней, чтобы жечь, убивать и грабить.
* * *
Волчьеголовые ладьи Лютомира шли к выходу из Свежего залива. Проклятые ведьмы, наконец, отстали, но волны продолжали бушевать. Вот и пролив: узкий, бурный, с сильным течением. Хорошо хоть Месяц-Велес из-за туч выглянул. Только бы в море выбраться. Там тихо: Данута видела. И тут вдруг посреди пролива поднялись из пенящихся волн три громадные змеиные головы. Позади них горбами, кольцами вздымалось исполинское тело.
– Крут, Збигнев! Велетами! За мной! – громко крикнул волчий воевода.
Вильцы не зря звались еще и велетами. В их жилах текла кровь древних великанов – тех, что жили в городках и перебрасывались оттуда, с горы на гору, каменными топорами. Простоватые венедские исполины, не походили на своих северных сородичей – тупых, злобных, порожденных холодом и тьмой. Людей обычно первыми не обижали и охотно роднились с ними, благо умели, когда нужно, сравняться ростом с женой. Роднились, пока и вовсе не осталось чистокровных великанов. Потомки же их измельчали, и теперь лишь воины-волки знали, как вернуть себе – и то на время – рост и обличье могучих предков.
Трое сильнейших бойцов-лютичей прыгнули с трех ладей – и вынырнули из волн исполинами, которым ладьи годились разве что в рыбачьи челноки. Кольчуги и мечи оставили на судах: пращуры-велеты железа не знали. А дружинники уже доставали со дна ладей три огромных кремневых топора, принадлежавших троим древним великанам. С топорами в руках три велета-оборотня поплыли навстречу змею. А Данута превратилась в чайку и полетела перед ними.
Злым желтым огнем вспыхнули шесть глаз чудовища. Разом открылись три пасти. Одна изрыгнула пламя, другая – желтый яд, третья – пучок молний. Но взмахнула крыльями чайка-волхвиня, и перед змеем встала волна – чистая, голубая. Россыпью огоньков отразились в ней звезды, серебряным глазом – луна. И погасла в этой водной стене все, извергнутое морским гадом. Ученица Эрменгильды не была сильна в солнечных чарах, зато в совершенстве знала водное, лунное, звездное волшебство. Волна продержалась недолго, но за это время три велета успели подплыть вплотную к змею, встать на ноги (море им здесь было по грудь) и разом взмахнуть топорами. Гром прокатился над морем, молниями полыхнули кремневые секиры и обрушились на чудовище.
Страшен Змей Глубин и его отродья. Нет им соперника, кроме Громовержца, его грозовой дружины – и великанов. Не родился еще Перун, не сел на колесницу, а они уже били змеев громовыми топорами и палицами, и люди славили велетов-змееборцев, гордых и могучих. Не сразу сумел превзойти их Громовник. А превзойдя, многих истребил за то, что не покорились Роду и его племени. Не помогло им каменное оружие против бронзового и железного, скованного сыну Сварогом. Трудно было бежать или укрыться от небесной колесницы. Но даже разбитые, не пошли великаны в нечистую Чернобожью свору, хоть и звал их к себе Пекельный. А потомки их с Перуном не враждовали, но служили не ему, а его брату – Радигосту-Даждьбогу. Рабами же не были никому из богов.
Даже молниями нелегко было пробить толстую чешую и могучие кости морского змея. Только Круту, самому сильному из троих, удалось с одного удара раскроить огнедышащую голову, но извлечь засевшую в черепе секиру он смог не сразу. Топор Збигнева лишь скользнул по чешуе. Тогда проворный и ловкий воин ухватился за гребень змея и взобрался ему на шею. Чудище тщетно извергало молнии, пока топор не врубился ему в загривок. Труднее всего пришлось воеводе. Его оружие только срезало кусок чешуи, а в следующий миг было вырвано из руки Лютомира когтистой лапой змея. Тогда велет обеими руками сжал горло средней головы. Желтый яд попал ему на спину, прожег волчью шкуру, сквозь кожаную рубаху дошел до тела. От страшной боли воевода завыл – люто, по-волчьи. И голова его вдруг обратилась в волчью, а руки в звериные лапы. Могучие клыки и когти исполина-волкоглавца впились в шею змея, и даже его чешуя не устояла перед ними. Морской гад забился всем колоссальным телом и, верно, свалил бы Лютомира с ног и вдавил в донный песок, если бы Крут и Збигнев не всадили свои топоры туда, где расходились три шеи чудовища. Головы поникли, но тело еще долго билось, вздымая волны и сметая прибрежные сосны.
Превозмогая боль, воевода нырнул: топор Сваржина, древнего солнечного велета, нельзя было оставлять на дне моря. Но топор оказался придавлен тушей змея, и пришлось ее, еще дергавшуюся, оттаскивать, потом снова нырять... Соленая вода разъедала обожженную ядом кожу. Воевода не помнил, сам вернулся в человеческое обличье, или товарищи помогли. Очнулся уже на ладье. Он лежал лицом вниз, а жена колдовала над его спиной.
– Тебе лучше, Лютек? Дышать не трудно?
– Нет, только спина вся горит. Данута, ты, главное, боль утихомирь, чтобы я сражаться мог.
– Куда тебе снова в бой? И так уже подвиг совершил.
– Про такую рану скажут: пан волчий воевода от змея удирал, а с готами и их драконом вовсе биться побоялся. Нет, Данута, надо еще постоять за волчью честь!
А море за косой было тихим и ласковым, и месяц со звездами гляделись в него с чистого ночного неба, и плескались в волнах морские девы. И где-то на дне, никому, кроме рыб да тех же дев, не видимая, стояла среди руин янтарного дворца дивной красоты женщина и плакала над телом светловолосого юноши-рыбака.
* * *
Весело, без тревоги праздновали в эту ночь в земле борян, где Почайна впадает в Днепр под священными горами. Ни одна ведьма не приходила красть молоко, делать заломы или искать проклятые клады. Тихо было на Лысых горах: и на той, где Ардагаст девять лет назад разнес колдовской городок, и на дальней, южной. Будто и впрямь забрал Нечистый своих служительниц туда, куда их добрые люди шлют.
А ведьмы никуда не делись. Стаей стервятниц летели они на северо-запад. Летели на метлах, кочергах, на своих наставниках-колдунах, которых уже при жизни величали "упырями". Вместе с ними на нетопырьих крыльях неслись черти. Вела стаю сама великая ведьма Лысогорская Невея, сестра Лаумы. Теперь-то она отплатит проклятому Ардагасту за все: за отца с матерью, за попранные дедовские обычаи, разоренные капища, замученных волхвов и ведьм! Все будут знать: не спасут в Купальскую ночь ни костры, ни храмы, ни русальные дружины. И пусть запомнят: Ягина эта ночь, Чернобожья! Не зря после нее день убывает. В такую ночь не светлых богов чествовать, а смиренно, в страхе Чернобожьем приходить за помощью и наставлением к мудрым ведьмам. А скакать голыми у костра и любиться можно и в честь темных богов.
В это время Лаума, словно голодный ястреб, вилась над Янтарным городком. Лучшие колдуньи погибали одна за другой, а проклятое дерево все росло! Вот-вот его злато-серебряный шатер накроет весь городок, сомкнется со стеной, и тогда... Откуда взялись эти две незримые реки света, кто их сюда направил? А эти, в драконе, только покрикивают на нее. Сами бы попробовали! А то сотворили уродину, червяка бескрылого, и знай ползают вокруг горы... А братья все не отзываются. Яга-владычица, что с ними? Невеюшка, на тебя вся надежда! Хоть и нудная ты, и сердитая, только против нас двоих никто не устоит!
Конунг Бериг озабоченно теребил огненную бороду. Затея с драконом нравилась ему все меньше. Кое-что в чарах он смыслил. Знал руны, владел мысленным разговором. И предпочитал всяким премудрым хитросплетениям колдовство простое и сильное, как удар меча. Без обиняков конунг послал сердитую и решительную мысль: "Эй вы, в драконе! До рассвета, что ли, будете возиться? Отвлекайте их и дальше, раз только это можете, а мне с дружиной откройте путь к воротам". "Ворота заговорены..." "Это уже моя забота. Лишь бы возле них не было конунга росов с его чашей".
Заботиться о нетерпеливом конунге готов и его дружине царевич с ведьмой и не думали. Пусть хоть все пропадут, как те неупокоенные на корабле. И среди огненного моря открылся проход. Первым туда шагнул конунг, за ним – приободрившиеся воины. Загремели мечи о щиты, зазвучала, перемежаясь с медвежьим ревом, боевая песня. Никто не сомневался: Бериг Огнебородый ведет их к новой победе.
Невея и ее свора летели уже совсем близко к потоку светлой силы. Так близко, что их заметил духовный взор Авхафарна. И тогда старый жрец не без усилия отклонил поток вправо и вверх. Небесная река взметнулась незримой волной и поглотила всю стаю. Злато-серебряная вспышка на миг озарила небо над самбийскими лесами, и сгорели в ней тела и души ведьм и колдунов. Навеки, без возврата. Мало кто услышал на земле крик сгоравших заживо лиходеев. Но беззвучный вопль их достиг мысленного слуха Лаумы.
Поняв, что сестры больше нет, колдунья изо всех сил воззвала к братьям. Лишь теперь донеслись до нее из пекла голоса: "Отомсти-и!" И тогда отчаяние и ярость лишили беспутную, жадную к жизни Лауму всей ее осторожности. Она уже не думала ни о себе, ни даже о детях, оставшихся в полесских чащах – только о мести. Даже не Ардагасту – всему миру, всему доброму и светлому в нем. Оборотившись черной змеицей, Лаума на нетопырьих крыльях ринулась в узкий промежуток между частоколами и кроной Дерева Света. От Эрменгильды она слышала о драконе Нидхегге, грызущем корни Мирового Ясеня и сейчас думала об одном: сгореть самой, но повергнуть проклятое золотое дерево.
И это ей могло удаться. Черный колдун, если уж решится пожертвовать своей бесценной жизнью, пробуждает почти неодолимый запас темной силы. Венея знала это. Увидев облако тьмы, окружавшее Лауму, она вышла из круга и вскинула руки. Из витых браслетов рванулись в небо две огненные змеи, обвили черную змеицу-ведьму, потянули к земле. Змеица громко зашипела, забилась, пытаясь вырваться.
Жрица огляделась. Лайма и ее защитники отбивались от полудюжины чертей и ведьм. Дракону удалось, наконец, подрыть снизу вал. Тот осыпался, и обе головы чудовища лезли в появившуюся брешь. Только золотой огонь Колаксаевой Чаши не давал дракону своим пламенным дыханием поджечь храм, а удары двух священных копий удерживали тварь по ту сторону вала. Вернее приходилось рассчитывать только на свои силы. А легко ли женщине долго удерживать бешеное чудовище, в которое обратилась другая женщина? Да еще какая-то наглая ведьма, носясь на помеле и непристойно изгибаясь, чертит в воздухе сковывающие руны. Как устали руки! А браслеты раскалились, будто клещи палача.
Но вот уже спешит на помощь Либон, и проклятая ведьма летит прочь, гася загоревшееся помело. Гусляр и амазонка еще бьются на крыше с чертями, а Лайма уже шлет в змеицу стрелу за стрелой. Наконец, крылья твари, истерзанные огнем, не выдержали, и она, ломая себе кости, рухнула наземь. Но, живучая, как и всякая гадина, тут же бросилась к Дереву Света. Ослабевшая Венея потеряла сознание, и огненные змеи погасли. У самого костра наперерез змеице метнулась Виряна и обеими руками всадила ей секиру в шею. Подоспевшие Всеслав с Хоршедом рубили тварь мечами, пока она не перестала дергаться.
Мертвая Лаума выглядела еще более мерзко и страшно: змеиная голова, грива путанных волос, женское тело, покрытое где обгоревшей кожей, где потрескавшейся чешуей, скрюченные когтистые пальцы...
– Ни за что не буду колдовству учиться... Чтобы такой стать..., – с отвращением произнесла Виряна.
– Почему? Вот Лютица: хоть орлицей, хоть львицей – залюбуешься, – возразил Всеслав.
– Кто оборачивается, тот наружу выпускает все, что в нем от зверя: плохое или хорошее, – сказал Дорспрунг.
Венея, уже пришедшая в себя, с нежностью глядела на Лайму, перевязывавшую ей обожженные запястья.
– Все ты, доченька, умеешь, когда очень надо.
– Ага. Или когда заставят. Помнишь, как ты меня эти самые стрелы посадила по одной заговаривать? После того, как я на Рождество к жертвоприношению опоздала.
